Текст книги "Ничего личного. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Сергей Малицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 42 страниц)

– Я в аэропорту? – поинтересовался Шермер.

– Не зарывайся, парень, – прогудел детина. – Дед в беседке. Ближе чем на пять метров не подходи. Голоса не повышай. Относись с уважением. Для твоей же пользы!

– На хладокомбинате к нему в кабинет тоже так заходят? – поинтересовался Павел, зашнуровывая ботинки. – Бухгалтерии, наверное, и раздеваться еще приходится? В охотку оголяются или как?

– Команда была не бить, – вздохнул детина. – Жаль.

– Повезло, – согласился Павел.

Усадьба Губарева оказалась не бескрайней, но четверть гектара все-таки занимала. Из-за высокого забора торчали только крыши соседских домов, плодовые деревца еще не взяли рост, и участок просматривался насквозь. Парочка таких же битюгов, как и газонокосильщик, бродила между деревьями, еще один копался на верхушке огромной, похожей на вспученную клумбу альпийской горки. За нею и обнаружилась беседка – предстала собранным из дубовых брусьев и накрытым глиняной черепицей павильоном, способным вместить застолье на сотню человек. Илья Георгиевич сидел в плетеном кресле и поглаживал голову огромного белого алабая. Пес блаженно жмурился, сопел, но глазом косил на гостя.

– Садись, – привычно протянул Дед и кивнул на такое же кресло напротив. – Руку пожимать не буду – собачка этого не любит. Почему без звонка?

– Телефон потерял, – дружелюбно улыбнулся Павел.

– Да ну? – холодно усмехнулся Дед. – Стремительно роняешь авторитет. А что пешком прошелся? Зачем кипеж на полпоселка навел?

– Засветиться решил, – скорчил гримасу Павел. – Иногда нужно незаметно прошмыгнуть, а иногда с бубенцами. К тебе – лучше с бубенцами.

– Боишься? – Дед закряхтел, надул щеки, наклонился вперед, подцепил пальцами с прозрачного блюда горсть кураги. – Раньше надо было бояться. Кураги хочешь? Вот, врачи советуют. Сердце сдавать стало. Работа… нервная. Зря ты боишься. Не те времена сейчас. Сейчас в сортире не топят. В дерьме вымазать – достаточно. Проблем ноль, а результат тот же.

– Не скажи, – не согласился Павел. – Сколько уже вымазанных, и чего им? Поплевывают себе.

– А ты не нюхай больших людей, – скривил губы Дед. – К тому же дерьмо дерьму – рознь. Ты же дураком не был никогда. Должен же понимать: что дозволено Юпитеру, не дозволено быку. Тем более телку… Думаешь, если с дерьмом дело имеешь, от запаха убережешься? Да ни в жизнь. У меня матушка на ферме работала. Скотницей. Чего только не делала, чтобы запах отбить, все без толку.

– Мне нет дела до больших людей, – перестал улыбаться Павел. – Только вот им до меня дело есть. Так что нюхай не нюхай, а запах ноздри все одно режет.

– И что же ты вынюхал, парень? – вновь подцепил курагу Дед. – Поделишься?

– А может, ты сам расскажешь, Илья Георгиевич? – наклонился вперед Павел.

На мгновение, на долю секунды окаменел Дед, но Павел заметил тут же и дрогнувшую жилку на виске, и затвердевшие уголки рта.

– А я разве что скрыл от тебя, парень? – нехорошо улыбнулся Дед.

– Детали, – бросил Павел.

– Дурак ты, – вытер пальцы о голову пса Дед. – Со всех сторон дурак. Но главное, оттого дурак, что сиял, как брюлик в перстне, а о том, на чей палец перстень надет, не задумывался никогда. Дураком легко быть. Соображать не надо – лети, куда ветер несет, даже ручками помахать можно: пусть люди думают, что своими стараниями в воздухе держишься. Только дураки долго не живут. Зря ты сюда пришел. Впрочем, давно было пора тебя наказать. Жаль, не мне пришлось…

– Это чем же я тебя прогневил? – удивился Павел. – Вроде бы не ссорились никогда… Или я даже помыслить не должен, чтобы вопросы задавать?

– И много у тебя вопросов? – прищурился Дед. – Нет, я поговорить не против, тем более что дурак не дурак, а в трусости не замечен – уже приятно.

– Ага, – кивнул Павел, – дурное дело нехитрое. Вопрос один был, а теперь еще один добавился. Насчет наказания. Точнее, насчет того, что давно наказать надо было. Слово «давно» мне непонятно. Где я тебе дорогу перебежал?

– А где бы ни стоял, там и перекресток, – хмыкнул Дед. – Не люблю я, когда мне указывают что-то. А насчет тебя указывали, даже советовали, настоятельно советовали, чтобы я тебя не касался. Или ты думаешь, что тебя твои золотые руки и наглая чернявая рожа от напасти уберегали? Думаешь, если крышу повыше прочих заполучил, так тебе и море по колено?

– Интересно, – нахмурился Павел. – Даже удивительно. Меня, выходит, открышевали, а я ни ухом, ни чернявым рылом. И вправду пеньком оказался. Я-то, дурачок, думал, что если потом зарабатываю, да еще и услуги оказываю, ремонтирую добрых людей, вроде тебя или Бабича, так вроде бы уже и не должен никому… А тут открывается, что обидел я тебя, Илья Георгиевич, тем, что прикрыт прочнее положенного. Знать бы еще, кого благодарить да куда отстежку везти…

– Дурак ты или нет, а дурачком не прикидывайся, – процедил сквозь зубы Дед. – Уж не знаю, кто за тебя вступился, но вступился так, что хоть я и не тронул тебя, но занозы такой давно не получал. А я заноз не люблю. И не прощаю. И мне плевать, кто тебя кроет, приятель какой или родич, все равно. Я твою мастерскую не трогал, но порадовался, признаюсь, когда она взлетела. Так и должно быть. Есть порядок, плох он или хорош – другой вопрос, но он есть. И если ты думаешь, что выше прочих, так имей в виду, когда ровняют – не ноги рубят: башку сносят.

– Ты, значит, из шеренги не выделяешься? – задумался Павел. – А я вытянулся выше положенного? А может быть, все дело в Томке? Может быть, ты ее мне простить не можешь? Где она, Дед? Куда пропала? Что она сказала, когда быков твоих раскидала и за руку тебя взяла?

Остекленел Дед. Как сидел, так и замер. Только холку пса сжал так, что тот сначала зарычал, а потом задышал часто, язык меж клыков вывалил. Минуту, если не больше, молча смотрел на него Павел, но взгляда не отвел, хотя из глазниц Деда смотрели на него не два глаза, а два черных зрачка, два пистолетных дула. Тем внезапнее оказалось пробуждение. Захихикал Дед. Закатился в хохоте, даже платок из кармана потянул, чтобы слезы вытереть. Потом вдруг замолчал, качнулся вперед и проговорил негромко:

– Уезжай, Павлик. Далеко уезжай. Искать не буду, а на глаза попадешься – раздавлю. Вот только утрясется все это да жена твоя отыщется – уезжай. Не медли. Конечно, если выберешься.

– Ты думаешь, что меня твоя собачка или твои быки удержат? – прищурился Павел.

– Не думаю, – растянул губы в улыбке Дед. – Если уж твоя женушка моих сынков раскидала, едва не покалечила, то ты вообще молодцом должен оказаться. Так не я тебя удерживать стану. И без меня к тебе интерес имеется. Что ж ты так задержался, Игорь Анатольевич? Я уж замучился этому механику зубы заговаривать!

Последние слова Дед прокричал через голову Павла, тот обернулся, увидел спешащего через сад Бабича в сопровождении двух милиционеров и услышал шипение Деда в спину:

– Дурак. Лет десять назад тут бы я тебя и кончил. А теперь вот разговоры с тобой разговариваю. Ладно, скажу, хотя из ранее сказанного ничего отменять не буду. Мне твоя Томка никуда не уперлась. Сам с ней разбирайся. Ведьма она. Порчей мне пригрозила. Даже метку оставила. Вот.

Дед задрал рукав, и Павел разглядел ожог на запястье. Глубокий ожог. Уродливый шрам, в точности напоминающий хват изящной женской руки.

13

Когда Павел остановил машину напротив бывшего дома бабы Нюры, сердце у него защемило. На месте были раскидистые ветлы, от которых мальчишкой он отковыривал куски коры, чтобы вырезать кораблики. Стояли соседские дома, даже брошенный мост от «пятьдесят второго» не пропал – так же торчал из травы, покрытый мхом и ржавчиной. А дома бабы Нюры не было. На его месте начиналась дорога. Она рассекала половину деревни надвое, спускалась в низменную луговину и там исчезала. Вела в никуда.

Томка побродила по заброшенному проселку, выковырнула из-под листьев подорожника комья асфальтовой крошки, пожала плечами:

– Зачем?

– А черт его знает, – вздохнул Павел. – Говорили, что будут дачные участки для городских нарезать, дорога нужна, а потом оказалось, что грунтовые воды близко, болото почти.

– А то сразу видно не было, – задумалась Томка. – Поехали.

– Куда?

– Хочу посмотреть, где твоего отца нашли.

Показанное еще бабой Нюрой место Павел отыскал с трудом. Проселок, огибающий старое кладбище, исчез, да и само кладбище переползло через ограду, начало забираться на пригорок, а новая бетонка, проложенная от деревни к совхозу, вообще очерчивала холм с другой стороны. И все-таки найти удалось. Помогла кривая сосна, некогда посаженная над чьей-то могилой и за десятилетия вдавившая ее в землю.

– Здесь. – Павел остановился на еле приметной тропке, прикинул расстояние до сосны, удивился знакомым именам на свежих могилах. – Смотри-ка, кое-кто из моих бывших недругов уже в земле.

– Надеюсь, ты себя в этом винить не будешь? – Томка поежилась, хотя осеннее солнце было теплым.

– Не буду, – Павел взял ее за руку, – тем более что и недругами они были пустячными. Детскими. Сейчас бы кого встретил – обрадовался бы. Дядька говорил, что чуть не половину моих ровесников водка сгубит, – думаю, что угадал.

– Остался бы в деревне – и тебя бы сгубила, – прошептала Томка. – Или нет?

– Не сгубила бы, – упрямо мотнул головой Павел. – Я несгубаемый и несгибаемый.

– Куда мы идем?

– Пошли – покажу, как выглядела моя мама.

Ограды на деревенском кладбище были устроены плотно, кое-где приходилось протискиваться меж проржавевших прутьев боком, продираться через заросли вьюна и крапивы. Павел уже пожалел, что не доехал на машине до церквушки – от нее должна была вести к центру кладбища расчищенная дорожка, – но тут разглядел оголовок креста. Большой, вырезанный из песчаника крест поставил еще дядя, вот только не знал, что и его портрет будет укреплен на серой плите под крестом. Или знал.

– Тут чисто! – удивленно заметила Томка.

– Подбрасываю иногда деньжат местному батюшке, – прошептал Павел. – Смотрят. Даже вон плитку положили – не ожидал, да и цветники обновили. Крест поправили, укрепили.

Ограда вокруг могил блестела серебрянкой. На покрывающем землю гравии лежала тротуарная плитка. Из цветников торчали пластмассовые незабудки. Томка вытянула руки, растопырила пальцы, закрыла глаза, прошла вдоль могил.

– Что-то чувствуешь? – спросил Павел.

– Ничего, – ответила она, вернулась, прижалась к плечу Павла. – Отец говорил, что, если люди хорошие захоронены, почувствуешь покой, если плохие – тяжесть. Но я не колдунья, я просто глупая баба.

– Почему же глупая? – не понял Павел.

– Потащила тебя сюда, – вздохнула Томка. – Разбередила душу. Мамка на тебя совсем не похожа. Но она красивая. Будь я на месте твоего отца – наверное, тоже мимо бы не прошла, а уж если она и в самом деле ему помогла, тогда что и говорить…

Павел не ответил. С круглого медальона на него смотрело незнакомое, но родное лицо конопатой и курносой девчонки с тонкими, чуть изогнутыми бровями, большими глазами и ямочками на щеках. И бабушка была точно такой же, разве только морщины разбежались по всему лицу из уголков глаз да брови сходились грустным домиком над переносицей. Да и дядька, который самому Павлу помнился крепким и строгим широкоскулым мужиком, вдруг оказался круглолицым, прячущим в уголках рта то ли ухмылку, то ли хитринку.

– Матвей Шермер, – прочитала Томка надпись под пустым овалом. – Матвей все-таки?

– Дядя так велел вырезать, – пожал плечами Павел. – Сказал, что без фамилии нельзя, – пусть будет общая фамилия, раз уж сын его Шермер. А имя… Зачем вырезать «Мот»? Еще примут за кличку.

– И здесь лежит… его пепел? – спросила Томка.

– Наверное, – задумался Павел. – Ну что теперь? Поехали домой?

– Нет. – Она упрямо замотала головой. – Хочу посмотреть квартиру, хотя бы двор. Школу. И спортзал. Помнишь, ты рассказывал? И очень хочу есть.

Они перекусили в маленьком кафе на окраине городка. Павел подошел к стойке, подмигнул молоденькой черноволосой поварихе, протянул зеленую купюру, попросил чего-нибудь вкусного. Девчонка тут же разрумянилась, закричала, выкликая кого-то на странном, одновременно и звонком и глуховатом наречии, из подсобки появился аккуратный седой армянин, помахал гостям рукой, произнес несколько коротких фраз и опять скрылся за дверью. Не прошло и десяти минут, как угощение было на столе.

– Тебя приняли за своего, – улыбалась Томка, когда им наконец удалось унести ноги из хлебосольного местечка. – Вот так девушки с идеальной фигурой превращаются в томных толстушек. И ты был прав, хоровац и шашлык – вовсе не одно и то же.

– Да, – кивнул Павел. – Место проверенное. Тот редкий случай, когда ешь на дороге, и тебе не жалко потраченных денег и потерянного здоровья. Многие приезжают сюда из города, только чтобы полакомиться.

– Слушай, а может быть, ты армянин? – прищурилась Томка.

– Смотри! – погрозил Павел ей пальцем. – Окажусь армянином – заставлю учить армянский язык. Точно так же, как теперь учу твой.

– Любой язык выучу, – обняла его Томка. – Хоть армянский, хоть иврит, хоть немецкий, хоть французский, да кем бы ты ни оказался. Только имей в виду: мне по-любому один язык учить придется, а тебе – два!

– Это стоит обдумать, – шутливо нахмурился Павел.

Квартиру им увидеть не удалось, точно так же как и двор. На краю микрорайона торчала железобетонная многоэтажка, в отдалении возводилось еще несколько. От двора остались только пни столетних лип, да и те были раздроблены, побиты бульдозерными траками. Павел растерянно вышел из машины. Последний раз бывал здесь уже после института, когда продавал квартиру, – конечно, лет пять минуло или чуть больше, но не слишком ли коротким оказался срок, за который его прошлое было уничтожено безвозвратно?

Он кивнул Томке, которая тоже хлопнула дверцей машины, отправился к ближайшему старому дому. У хрущевки сидели привычные бабушки. Знакомых лиц Павел не увидал, но полюбопытствовать решился. Оказалось, что его пятиэтажку снесли почти сразу же после продажи им квартиры. Почему городские власти не стали строить дома на пустыре, а внедрились острием новостройки в обжитой микрорайон, бабушки ответить не смогли. Зато с жаром принялись обсуждать везение жильцов разрушенного дома, которые ни с того ни с сего заполучили новые квартиры.

– Коммуникации им нужно было проводить, вот что! – уверенно заявила одна из бабок. – А этот дом мешал. Вот они его и снесли!

– Не снесли, а разобрали! – вмешалась другая. – Чуть ли не по досточке, по камешку. Почти вручную! А потом все одно на самосвалы покидали и вывезли на свалку. Я спрашивала. Я даже думала, может, они там бомбу какую искали?

– Какую бомбу, старая?! – возмутилась третья. – И немцев тута не было! Да и дом-то после войны был построен!

– Так, может, на бомбе и построен? – упиралась вторая. – А если ее с самолета сбросили?

Павел поблагодарил, побрел к машине. После посещения школы, которая, как оказалось, была подвергнута капитальному ремонту, и превращенного в торговый центр спортклуба Павла все сильнее начинало охватывать ощущение, что по его следам идет огромный и черный зверь-каток, который разгрызает и утрамбовывает прошлое. Не осталось даже знакомых лиц. Впрочем, разве он пытался отыскать хоть кого-то? А почему бы не отыскать? Алексея хотелось бы увидеть, тренера, что привил ему любовь к фехтованию, но тот куда-то уехал, когда Павел еще только собирался в армию. Обрюзгший и постаревший хозяин спортклуба, который теперь сидел администратором в торговом центре, так и не узнал Павла, хотя припомнил, что Алексей вроде бы даже оставлял для какого-то Павлика адрес, но куда он его задевал, вспомнить не смог.

– Зря все это, – повторила Томка, поскрипывая детскими качельками. – Ничего хорошего не вышло. По моим местам вовсе не поедем. Словно ветром все сдуло.

– Не расстраивайся. – Павел обнял ее, поднял на руки. – Прошлое для наших детей будем высекать навечно. Посадим тысячелетние дубы, да еще в таком месте, где никто не сможет их вырубить. Дом построим как замок. Чтобы никакой бульдозер его с места не сдвинул.

– Отлично. – Она закрыла глаза. – Только имей в виду, что я со своей стороны могу гарантировать только детей. И откуда ты узнаешь, что дубы, которые посадишь, станут тысячелетними?

14

– Эх! Не задались выходные. Ты, Павлик, не обижайся.

Полковник Бабич, только что лично застегнувший браслеты на запястьях Павла, вытирал пот с лысины и радостно жмурился в окно уазика на вечернее солнце.

– В связке с Дедом работаете, Игорь Анатольевич? – хмуро спросил Павел.

– И на Деда бочку не кати, – хохотнул Бабич. – У меня с ним хлопот гораздо меньше, чем с какой-нибудь шантрапой. На хладокомбинате по моей линии полный порядок.

– У вас с порядком как у плохой хозяйки, – заметил Павел. – Ничего не торчит из ящиков, так и порядок, а то, что носки лежат вперемешку с котлетами, так то ж не видно. Я вот слышал, что с пьянством и с мелким воровством на работе Дед своеобразно борется. Надевает на виновника боксерскую маску и охаживает его по физиономии.

– Жалоб не поступало, – оскалился Бабич. – Сигналов тоже не было. Хотя с маской идея хорошая, помогает… не переусердствовать. Но мы знаем и другие способы. Кстати, делись уж, может, еще что знаешь? В стукачки запишешься, Павлик? Маски ему не нравятся… А не подумал, что побитая морда – не самая большая цена за спасенную от пьянства жизнь? О семьях этих отбросов подумал?

– Меня тоже спасать везете? – процедил сквозь зубы Павел.

– А это уж не от меня зависит, – хмыкнул Бабич. – Ты пойми, Павлик, я против тебя ничего не имею. В приятелях ты у меня не ходил, в друзьях тоже. Дело не в тебе. Хотя и в тебе тоже. Ты ведь гордый. Я тебя не ломал, парень, но по морде вижу, что гордый. А гордыня – грех, Павлик. В нашей стране – так грех тяжкий.

– Кому гордыня, а кому гордость, достоинство, честь, порядочность. Приходилось слышать такие слова? – заметил Павел и напряг плечи. Стиснувшие его с двух сторон милиционеры больно давили ему в бока дубинками.

– Слова и есть, – зевнул Бабич. – Фантики это все. В другой раз я, может, и пошелестел бы ими, поговорил бы с тобой об этом с пивком бы, да после парной, но ты ж такого обращения не понимаешь. Гордость – она гордыня и есть, как ни поворачивай, а все остальное… Откуда у тебя честь? Кто ею тебя наделил? Достоинство, порядочность. Слышал фразу – порядочный идиот или придурок? Вот это про твою порядочность и есть. А достоинство… Оно как дым. Дунул – и нет его.

– Игорь Анатольевич… – Павел поморщился: один из милиционеров, что сопел у его щеки, явно не следил за чистотой рта. – Я спорить с вами не собираюсь, хотя и не пойму, чем лично вам досадил. Вы сразу скажите, чего вам от меня нужно. Может быть, сговоримся?

– О как! – хмыкнул Бабич. – Ты где раньше был, если такой сговорчивый? Нет, дорогой. Теперь разговор другим будет. Похоже, те, кто тебя крыл, теперь и закапывать тебя будут. Я в это дело не полезу, мое дело небольшое – задержать и передать. Ну, если только опросить сначала. Все ж таки взрыв ты учинил на моей территории, лишней бумажка не будет. Следователь тебя ждет уже, кстати.

– И что я ему должен буду рассказать? – нахмурился Павел.

– А что хочешь, – пробурчал Бабич, потом рассмеялся, повернулся, свесил между сиденьями одутловатые щеки. – Одно только скажу. С того самого дня, как пришел ко мне верзила с корочками и, как ребенку, по складам объяснил, что черненького на трассе трогать нельзя, я о тебе даже думать не мог, чтобы у меня аппетит не пропал.

– Так, может, Игорь Анатольевич, вы и взорвали мастерскую? – предположил Павел. – Так сказать, для исправления аппетита.

– На, сука! – ткнул кулаком в живот Павлу Бабич. Размахнулся еще раз, но Павел подставил наручники, и, разодрав кулак, полковник сморщился, заверещал, и удары посыпались на задержанного с двух сторон.

– По лицу не бейте! – рыкнул Бабич и тут же заорал на водителя, который остановил машину у отдела. – Что вылупился, тащи аптечку, сейчас китель вымажу. Кулак мне раскровенил, сука!

Пока Павла волокли в дежурку, его вырвало, но боль утихла быстро. Ребра остались целы, хотя руки уж точно не обошлись без синяков. Зато голова гудела не переставая. В ушах опять звенело. Милиционеры расстегнули наручники, заново закрыли их, заведя руки за спину, и в таком виде затащили Павла в грязный туалет. Там он получил еще несколько ударов по спине, затем его сунули головой в раковину и включили холодную воду. Через минуту он оказался в комнате развода. За столом сидел хмурый широкоскулый человек в синем костюме. Рядом стоял Бабич. Милиционеры бросили Павла на скамью напротив штатского.

– Вот он, – заметил полковник. – Шермер Павел Матвеевич. Документов и денег нет, но личность его я тебе удостоверяю с точностью. Тебе сколько времени нужно, чтобы опросить его?

– Как пойдет, – зевнул скуластый. – За час по-любому управлюсь.

– Вот и ладненько. – Бабич улыбнулся Павлу. – Парень с норовом, так что мои бойцы побудут здесь. Закончишь – отведут его в «обезьянник». Пусть посидит там, прочухается, пока его друзья приедут. Я их через часик и вызвоню.

– Как скажешь, Игорь Анатольевич, – вновь зевнул скуластый, кивнул полковнику, который, уходя, смерил Павла насмешливым взглядом, и вытащил из папки бланки. – Расстегните руки задержанному.

– Спасибо, – сказал Павел, потер запястья, разгладил намокшие волосы, сжал ладонями виски.

– Следователь Мартынов, прокуратура. – Человек сунул Павлу под нос удостоверение. – Почему нет документов?

– Не ношу с собой, – объяснил Павел. – Не хочу, чтобы попали в чужие руки.

Он поднял глаза, прищурился, запоминая лица конвоиров.

– Ладно, – опять зевнул следователь. – По факту взрыва на принадлежащем вам и вашему партнеру предприятии возбуждено уголовное дело. В связи с этим я должен опросить вас в качестве свидетеля.

– Я могу попросить занести в протокол факт избиения меня при конвоировании? – спросил Павел.

– Не отвлекайтесь, свидетель, – поморщился Мартынов. – От свидетеля до подозреваемого, кстати, один шаг. Не обостряйте ситуацию. И не мешайте работать. Суббота все-таки. Вы предупреждаетесь об ответственности за отказ или уклонение от дачи показаний и за дачу заведомо ложных показаний.

– И все-таки. – Павел нахмурился. – Я сообщу все, что знаю, но кем бы я ни был: свидетелем, подозреваемым, – требую уважительного отношения. Вот эти молодцы только что избили меня, и вы должны это зафиксировать. Я требую вызова врача и адвоката.

– Павел Матвеевич… – Следователь отложил ручку, откинулся назад. – Вы что? Не заинтересованы в скорейшем прекращении неприятностей? Или вы хотите, чтобы я вышел на пять минут?

– Я заинтересован в прекращении неприятностей, – кивнул Павел. – И в наказании негодяев. Я требую…

Он не успел договорить. Мартынов лениво кивнул, и плечи Павла обжег удар.

– Может, его опять в браслеты? – прогудел один из милиционеров.

Павел не встал с места, но развернулся и, не обращая внимания на занесенную дубинку, посмотрел ему в лицо.

– Зачем? – хмыкнул Мартынов. – Он непохож на дурака. Наивность пока присутствует, конечно, но она легко лечится. Ну что, продолжать лечение?

– Не стоит, – процедил сквозь зубы Павел.

– Вот и хорошо. – Следователь вновь взял ручку. – Вы поймите, Шермер. Я сам обеими руками за законность. Но она не должна распространяться на отбросы. На тех, кто ворует, убивает, гадит всячески. С волками только по-волчьи. Вы, кстати, сами балансируете на грани между человеком и поганью.

– А вы, значит, сортируете? – Павел опять потер виски. Звон в ушах не давал ему покоя.

– Жизнь сортирует, – вздохнул Мартынов. – Будьте серьезнее. Дело ваше непростое, теракт – это не какое-нибудь хулиганство, на контроль встанет. А кому охота получать неприятности? Так что вы бы не дергались. Я уж не знаю, кто там вас опекает в соответствующих органах, но вам бы умерить пыл да вести себя потише. Насколько я в курсе, в ориентировке насчет вас было сказано, что следует проявлять осторожность, объект может представлять опасность.

– Свидетели тоже бывают опасны? – усмехнулся Павел.

– Ну… – Мартынов развел руками. – Не буду повторяться, но мне бы не хотелось опять надевать на вас наручники.

– Хорошо. – Павел скрипнул зубами, ненависть бурлила в груди, голова почти разрывалась на части, вдобавок кончики пальцев, которые он попытался соединить, почти стучали друг о друга. – Но я в самом деле ничего не могу сообщить по поводу взрыва. Ничего, кроме того, что уже сообщил мой напарник.

– Ваш напарник, кстати, прикинулся дурачком, а потом ловко слинял, – скривил губы Мартынов. – И, судя по всему, продолжать общение с органами не собирается. Далеко не убежит, конечно. Не тратьте мое время, мы переливаем из пустого в порожнее уже десять минут. Так что вы уж подумайте сами, кому из вас впрягаться. Кому-то ведь придется.

– Вы так думаете? – поднял брови Павел и одновременно с уже знакомым свистом рванулся в сторону.

В дверях появился человек в сером костюме. Воронка была направлена на Павла, но удар зацепил его только по ногам, развернув в прыжке. Милиционеры и Мартынов обмякли и повалились на пол. Но Павел разглядел это только мельком. Сквозь наполнившие комнату оранжевые искры он уже летел к незнакомцу и, хотя новый удар обжег ему спину, успел сбить серого с ног.

– Прочь! – заорал тот. – Прочь, дрянь! Уйди!

Но Павел ухватил его крепко, заломил руку за спину, впечатал щекой в пол и в мгновение успел разглядеть и странный костюм без воротника, и зеленоватое пятно пластыря на месте недавней раны, и что-то вроде искрящейся сетки на удивительно гладкой, как будто мутной щеке, и сползший на лицо серого толстый шнур, напоминающий собранную из деревянных брусочков игрушку-змею.

– Кто ты? – заскрипел ему в ухо Павел. – Кто ты, сволочь? Где Томка?

– Уйди! – взвыл незнакомец, прихватил зубами шнур и рванул его.

В следующее мгновение Павел грохнулся на пол, чихая от гари и забившего нос пепла. Незнакомец исчез. В руках у Павла осталось его оружие. Ничего не понимая, он поднес его к лицу. Это был газоанализатор.

15

Не то что Томка не хотела свадьбы. Она вовсе не думала о ней – просто сказала Павлу: хочу быть с тобой. Они подали заявление через неделю после знакомства, а уже в начале октября расписались. Свидетелем стал Дюков, свидетельницей – Людка. Одеты все были по-походному, паспорта имели на руках, потому как Павел предупредил, что ожидается выезд на природу с обязательной регистрацией на турбазе. Необходимость заехать в загс Дюков воспринял как удачную шутку, а Людка – как не слишком удачный розыгрыш, но держалась молодцом. Даже соорудила из белого газового шарфика фату для удачливой подруги. Ведущая церемонии сначала вытаращила глаза на колоритную компанию в джинсах и ветровках, но после нескольких шуток Дюкова закатывалась хохотом вместе с остальными. Даже оркестр из трех человек оживился и сбацал не только свадебный марш, но и «Семь-сорок», и еще что-то столь же веселое и озорное.

В машине Людка разревелась, Томка взялась ее утешать, а Дюков, который волею обстоятельств оказался в роли водителя, начал сыпать анекдотами. Постепенно Людка успокоилась и заявила Димке, что он – ее последняя надежда. Дюков ловко отшутился и добавил, что если ему уже не придется выпить, так он должен непременно опьянеть от женщины, и только от Людки зависит, сможет он захмелеть или нет. Людка опять зарыдала, Томка вновь начала ее тормошить, а Павел смотрел в окно и думал, что впервые в его жизни все происходит словно бы и без его участия, но происходит именно так, как он того хочет, и ему это нравится. Точно как и тот факт, что рулит не он, а Дюков. И что Людку утешает не он, а Томка. И он знает все или почти все о том, о чем думает каждый из его спутников, и они знают о том, что он знает, и всем хорошо от этого, и даже слезы Людки светлые и нисколько не горькие.

Когда машина миновала мост через Москва-реку, Дюков поинтересовался, куда они все-таки едут. Павел махнул рукой вперед, а Томка сообщила, что ехать неизвестно куда ужасно романтично, тем более что выспрашивать бесполезно, потому как Пашка ничего не рассказал даже ей. Людка пропищала, что хочет есть, а Дюков пробурчал, что максимум, на что может рассчитывать Павел, – это доехать на его новеньком «фольксвагене» до Рязани, а дальше расчет пойдет по специальному дружескому тарифу. Но до Рязани ехать не пришлось: за Окой экипаж миновал лес и свернул возле памятника огурцу, что, верно, считался кормильцем окрестных деревень, направо. Не прошло и часа, как Дюков притормозил у ворот турбазы, а в следующее мгновение перед машиной выстроился весь славный отряд «Планктон» во главе с Жорой-гигантом и град страйк-шариков ударил в лобовое стекло «туарега». Дюков зашелся в негодующем крике, Павел одну за другой бросил в окно три гранаты, начиненных сушеным горохом, ответом были выстрелы из бутылок шампанского. Против такого оружия аргументов не нашлось даже у Павла, и четверка капитулировала.

А потом был шашлык, настоящий узбекский плов в огромном казане, каждая порция которого густо засыпалась душистым, но не острым перцем, любимая Павлом и, как выяснилось, Томкой «массандра», и гитара, и песни, и какие-то дурацкие и смешные конкурсы. Дюков тут же забыл о Людке и начал ухлестывать за огромной Василисой, которая сначала отгоняла его как мелкую мошку, а потом прислушалась к жарким речам и, похоже, разомлела. Впрочем, Людка тоже не потерялась – тут же вооружилась самодельной бутылкой-лейкой и отогнала Жору от мангала, заявив, что намерена развенчать миф, будто женщины не умеют готовить шашлык. Худышка Ларик вдруг оказалась изящно сложенной женщиной, особенно когда, презрев октябрьский холод, исполнила танец живота. Дюков тут же рванулся к новой избраннице, но Василиса ухватила его за шиворот и с рыком «Куда?» отправила к себе на колени, что вызвало новый взрыв хохота, после которого Дюков мужественно согласился на усыновление.

Хохот продолжался и когда молодые удалились в снятый для них отдельный домик, наплевав и на растопленную баньку, и на новые порции действительно замечательного шашлыка. Томка выбралась из крохотного душа с улыбкой, обняла Павла и прошептала ему трижды – спасибо, спасибо, спасибо! А утром возле их домика оказалась родная «импреза», на лобовом стекле которой висел рукописный плакат «Мы не обидимся!», а под дворником торчали две путевки на море.

– У тебя хорошие друзья, – прошептала Томка уже следующим днем, когда самолет сделал круг над Домодедовом и пошел на юг. – Вот уж не думала, что можно сделать загранпаспорт тайком от его обладателя.

– Жора, – объяснил Павел. – Он многое может, но не следует его ни о чем просить. Все, что он может, он делает только по собственной воле. Так что это подарок от него.