Текст книги "Ничего личного. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Сергей Малицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 42 страниц)

– Нет, Филя, – проворчал Рашпик, плюхаясь на скамью, когда мальчишка закрыл машину, – Не хотел бы я на тебя работать. Монета монетой, но чтобы весь день мутузить себя да ни разу не подхарчиться? Это не по мне. Я так в Файка превращусь.

– Кое-кому похудеть бы не помешало, – хмыкнул, запирая дверь кладовой на замок, Хантик. – Ярка, готово кушанье?

– Так давно уже, – едва ли не впервые подала голос недотрога. – Или носы забились?

Филя втянул ноздрями ползущий от котла парок, проглотил слюну и понял, что живот у него пуст, а сил ни в руках, ни в ногах больше нет.

– Забьются тут! – раздался знакомый голос, – У самой обсерватории аромат по мозгам бьет! Только уж если мальчишка вас обеда лишил, так обождите еще пяток минут! Пустой сейчас подойдет, да не один. Сама Бриша пожалует к столу.

По узкой каменистой тропке вниз по склону ковылял Вотек.

– К столу? – оторопел Хантик, – Что же за трактир без стола? А ну-ка! Рашпик, Кобба, Коркин, Филя! Бегом в спальную, все шесть топчанов сюда! Только тюфяки поскидывайте, да скатерку бы… Эх! Это я уж сам.

К приходу Пустого стол, составленный из четырех топчанов, был уже накрыт. Вдобавок к целому котлу тушеных клубней откуда-то появился чеснок, зелень, копченые ребрышки оленя и пузатая глинка, в которой, судя по тонкому аромату, Хантик сберег пиво. На холм тем временем опустилась темнота. Путавшиеся весь день у спутников под ногами местные обитатели, которых с языка Коркина стали называть пестряками, попрятались по домам, хотя стража у ворот на мосту осталась, но за мостом продолжали гореть костры и неспешно двигались тени. Хантик водрузил на стол лампу, над которой тут же закружилась мелкая мошкара, и из сумрака вышел Пустой. Рядом с ним показалась согбенная, тщедушная фигурка. Хантик засуетился вдвое, сдвинул в сторону Коркина с Яркой и усадил на лучшие места механика и его незрячую спутницу.

Филя растерянно перевел взгляд на лицо Пустого и вздрогнул. Конечно, отблески слабого света не давали ему возможности приглядеться к механику, но то, что он разглядел, его испугало. Пустой был изможден, словно там, в обсерватории, где он пропадал целый день, а то и больше, считая со вчерашнего вечера, его или пытали, или заставляли выполнять непосильную работу. Глаза и щеки механика провалились, рот очертили глубокие складки, на лбу наметились морщины.

– Ну так это? – нарушил паузу Хантик и ухватился за деревянное черпало, – Просим к нашей трапезе. Может, и загостились мы на этом пригорке, а уезжать все одно не хочется. Да и куда ехать-то? Морось кругом!

Бывший, а может, и будущий трактирщик усмехнулся собственной шутке, подхватил первое же блюдо, шмякнул туда приличную порцию варева и с поклоном поставил ее напротив спутницы Пустого. Следующая порция была отправлена механику. Еще одна, вызвав кивок скорняка, Ярке, а там так и пошло. Филя забросил в рот ложку кушанья, закрыл от удовольствия глаза, а когда открыл, тут же вновь бросил взгляд на спутницу Пустого. Тонкий платок сполз на плечи, и пирующим открылась маленькая головка обычной старухи, которую время высушило так, что, казалось, подуй ветер посильнее – и унесет ее с холма вместе с серыми одеяниями.

Народ ел молча. Все, исключая Пустого, косились на Бришу, разговора с которой с той стороны моста дожидались несколько десятков человек. Ее это словно и не занимало. Она не брала в руку ложки – отломила от тонкой лепешки сухой ломоть, подбирала им выложенное Хантиком варево и отправляла понемногу в рот.

«Так неделю будет эту порцию мурыжить», – подумал Филя, но Бриша остановилась и, кивнув Вотеку, поднялась. Чавканье за столом мгновенно прекратилось, руки с ложками замерли в воздухе, разве только Пустой продолжал спокойно и неторопливо есть. Вотек оглядел едва освещенных бликами лампы спутников, поклонился, прижав руку к груди, каждому и заторопился вслед за исчезнувшей в темноте старухой.

– И что? – недоуменно закашлялся Хантик, когда прошло достаточно времени, чтобы его восклицание не было услышано хозяйкой Ведьминого холма.

– Завтра уходим, – коротко бросил Пустой, – С утра уложимся и уходим. Дом я выкупил, здесь могут остаться Филипп, Коркин, Ярка, Хантик. И Рук тоже, кстати. Вы все Бришу устраиваете. И с горки вас разглядела. Червоточинки или непроглядное какой в вас нет. Отказалась Бриша оставить Сишека, Коббу, Рашпика и меня. Я, правда, и не собирался оставаться, но все равно, признаюсь, обидно было такое услышать.

– Я не останусь, – тут же выпалил Филя.

– Об этом поговорим чуть позже, – отрезал Пустой и посмотрел на Хантика: – А ты, приятель, останешься в любом случае. Ну мы с тобой уже все обсуждали, но имей в виду: если там… – Пустой неопределенно кивнул в темноту, за которой сразу за обсерваторией колыхалась невидимая в ночи пленка, – …кто-то выживет, то возвращаться ему больше будет некуда. Только сюда.

– А что толку? – хрипло спросил Хантик. – Ну вернешься ты, допустим, с Филей. Его она примет, а тебя нет?

– Тогда и посмотрим, – негромко ответил Пустой и чуть повысил голос: – Доедайте и ложитесь спать.

23

Коркин спал плохо. Сны мешались с явью, и он все никак не мог понять – снится ему, что возле кострища сидит Пустой, за его спиной стоит старуха, сцепив пальцы с поднятыми к плечам пальцами механика, а вокруг них, позвякивая бубенцами, крутится Вотек, или все это происходит на самом деле. Но среди ночи он проснулся точно. Пустой говорил негромко, но скорняк разбирал каждое слово. Коркин лежал на тюфяке, брошенном с вечера под вездеходом, Ярка дышала ему в плечо, не давая шевельнуться, но в десятке шагов тлели угли и возле них слышался голос Пустого:

– Она ни о чем не говорила со мной, Филипп.

– Целый день? – отозвался Филя. – И позавчерашний вечер?

– Целый день, и позавчерашний вечер, и изрядную часть нынешней ночи, – устало согласился Пустой, – Держала меня за руки и молчала. Сказала несколько фраз, когда мы с Коркиным только поднялись к обсерватории, и все. Больше ни слова. Вотек сказал потом, что она ни на кого не тратит больше пяти минут. Не все понимают, что она говорит, но мне она не сказала ничего.

– А как же насчет того, что кого-то она может оставить, кого-то нет? – не понял Филя.

– Это слова Вотека, – объяснил Пустой. – Наверное, она сказала об этом ему.

– И чем же ты ей не угодил? – растерялся Филя.

– А мне кажется важнее то, чем ей не угодили Сишек, Рашпик и Кобба, – ответил Пустой, и его тень раскинула руки потянулась во мгле. – Давай спать, Филипп. Уже за полночь. Завтра будет тяжелый день: запленочники сказали что ордынцы крутятся с той стороны пленки. Их немного – скорее всего, разведчики.

– Значит, они обошли лес? – прошептал Филя.

– Думаю, что с ними Файк, – ответил Пустой, – А он бы не повел их через беляков. Они прошли между этими пленками по мелколесью и уже ждут нас с той стороны. Все, Филипп. Спать. А то вон Коркина разбудили – слышишь, перестал сопеть. Спи, Коркин, спи. Все, до завтра…

Утро выдалось холодным. Коркин с сожалением снял с груди руку Ярки, накрыл Ярку одеялом, придвинул к недотроге Рука, который подсвистывал у него под другим боком, выбрался из-под машины. Вокруг холма стоял туман, так что Ведьмин холм словно плыл в его волнах. Пустой плескался возле ведра с водой. Филя возился в машине. Коркин заглянул в отсек. Мальчишка снаряжал мешки.

– Пешком пойдем? – тихо спросил Коркин.

– Так ты не останешься? – расплылся в улыбке Филя.

– А ты останешься? – удивился Коркин, – Нет, я бы остался, потому что страшно до жути и то, что уже было, и еще страшнее – что будет. Но не могу.

– А Ярка? – стер с лица улыбку Филя, – Ты с ней поговорил об этом?

– Я с ней вообще еще не говорил, – признался Коркин, – Так как-то срослось.

– Ничего себе, – вытаращил глаза Филя. – Как же без разговора?

– А чего говорить-то? – не понял Коркин, – Нешто и так не понятно? Смотри: вокруг туман, за туманом пленка, небо над головой серое, холодно с утра, потому что весна. Пустой моется. Остальные спят. Ты мешки снаряжаешь. Чего говорить-то? Глаз, что ли, нету? Пешком пойдем?

– Нет, – мотнул головой Филя, – Поедем. Пока машина будет ехать. А вот если не будет ехать, собираться будет некогда. Так что собираю всех заранее. Значит, и твой мешок тоже.

– Неужто и правда Файк с ордой? – спросил Коркин.

– А кто его знает, – пожал плечами Филя. – По-ордынски он говорит, да и сам похож на ордынца. Тут ведь как: не так важно, почему он с ордой. Важно – с ордой он или нет. Понимаешь, у нас в Поселке все говорили, что Пустой рано или поздно с Моросью разберется.

– С Моросью? – выпучил глаза Коркин. – Это как же?

– Ну ты спросил, – хмыкнул Филя, – Но не Пустой ли говорил, что все, что сделано человеком, можно сломать? А все, что сломано, – починить. Так вот, если эту самую Морось кто-то сделал, ее надо сломать. Ну это я так додумал, без подсказок. Или наоборот. Если кто-то сломал там, за пленками, Разгон, то его нужно починить. И все. Теперь скажи, есть ли хоть что-то, чего Пустой не может починить?

– Нет, – растерянно пробормотал Коркин.

– Вот! – поднял палец Филя. – А Пустой мне еще в тот день, когда орда… Ну когда я лебедку сжег, сказал, что нет ничего такого, чего я бы не мог сломать! Улавливаешь?

– Нет, – покачал головой Коркин.

– По-любому нам с Пустым надо быть там, в центре Мороси, – перешел на шепот мальчишка. – Он будет чинить, а я, если надо, – ломать! Главное – чтобы не помешал никто. Ну тот же Файк с этой ордой.

– Ему-то чего надо? – не понял Коркин.

– А кто его знает… – выпятил губу Филя, – Файк всегда говорил одно: в пленки далеко забираться нельзя, там живут правители мира, боги ордынцев. Или один бог, не знаю. Его нельзя тревожить, а всех запленочников и переродков ордынцы рано или поздно вырежут. Ты хоть помнишь, когда Файк появился?

– Нешто я следил за ним? – удивился Коркин.

– И я не следил, – сокрушенно вздохнул Филя, – Но мне кажется, что через месячишко после того, как Пустой тех ордынцев посек, ну когда еще к нему ватажники за данью шли. Может, он с ними приходил да уцелел? У него ж чутье, все о том говорят. Хотя кто его знает – может, испугался Файк беляков и сбежал. А мы тут намысливаем.

– А как же эти бусы? – не понял Коркин.

– Да никак, – буркнул Филя, – Слышал, что сказал Пустой? Сишека, Коббу и Рашпика Бриша проглядеть не смогла. У каждого из них внутри какая-то непроглядность есть. Любой из них мог знак оставить. И Файк тоже. Ты еще и про Ройнага забыл. Он тоже неизвестно откуда в Поселке взялся. Может, это Ройнаг за нами следил? Хотя Ройнаг давно в Поселке…

– Ну? Что тут?

Пустой хлопнул Коркина по плечу, окинул взглядом отсек.

– Остаешься?

– Нет, – мотнул головой Коркин.

– А как же Ярка? – прищурился Пустой. – Продай мне свое ружье, Коркин, и оставайся. Денег дам. Дробовик оставлю.

– Не нужен мне дробовик, – сжал губы Коркин. – И деньги не нужны. Пока не нужны. Я с тобой пойду, Пустой. Морось хочу отремонтировать. Или… сломать.

– Ну это ты загнул, – усмехнулся механик, – Филипп тебе наговорит. Я прошлое свое ищу, Коркин, но компании твоей буду рад.

– А Ярку я при Хантике оставлю, – буркнул Коркин, – Он ее не обидит. Хантик хороший.

– Я не останусь, – подала голос из-под вездехода Ярка и вслед за растопырившим уши Руком высунула взлохмаченную голову.

– Ну вот, – с досадой махнул рукой Пустой и пошел к дому.

– Еще один мешок, – почесал затылок Филя.

– Что она с ним делала? – спросил Коркин, глядя вслед Пустому.

– Бриша-то? – потер невыспанные глаза Филя, – А кто ее знает! Пустой говорит, что пыталась из него прошлое вытащить. Не получилось.

– А есть там у него внутри прошлое? – переспросил Коркин и посмотрел на Ярку, которая вынимала из волос соломинки. – Может, там пусто?

– Есть, – уверенно сказал Филя. – Или ты думаешь, что Устой совсем пустой? А откуда тогда все, что он знает?

Нет. все там есть. Но не проберешься. Замок прочный.

– Есть, конечно, – согласился Коркин и вновь посмотрел на Ярку, не зная, радоваться или огорчаться ее решению.

– Есть, да не прочесть, – проворчал Филя. – Держит кто-то, не дает пробиться. Даже Бриша его не пересилила.

– Кто ж держит? – поежился Коркин.

– Да уж кто-то, – пожал плечами мальчишка. – Но не ты, не я, не Ярка, не Хантик. Нас Бриша насквозь разглядела, мы как стеклышки. Даже обидно, вроде как выскобленные бычьи пузыри. Пустышки. Ну да ладно. Думаю, что это или Сишек, или Рашпик, или Кобба, или сам Пустой. Того не понимая, сам себя держит. Не дает. Тем более что Сишек все время пьяный, Рашпик только о том, как брюхо да кошель набить, думает, а Кобба всего-то и прибился к нам на днях. Так что, скорее всего, закорючка в самом Пустом.

– Закорючка, – задумался Коркин и опять посмотрел на Ярку, которая, не сводя со скорняка взгляда, расчесывала волосы. – А девку-то он с картинки нашел?

– Нет, – помотал головой Филя, – Вотек сказал, что нет ее. Ушла куда-то. Прячется. Она, оказывается, сына вожака собачников убила, вот и прячется. Она тут кем-то вроде проводницы или следопытки, ну и вроде красавицы, вот он, сын собачников, на ней жениться и вздумал. А разрешения у нее не спросил. У них не принято спрашивать. Переломил девку об колено – и все, уже жена. Собственность, можно сказать. Но не на такую напал. Убила она его, едва руки протянул. Вот отец его и поднял все свои ватаги, чуть ли не четверть Мороси осадил. Видишь? И здесь собачники маются. Но здесь ее вроде как нет. Но Вотек сказал, в смысле передал от Бриши, что девка та сама Пустого найдет. Мол, знает она уже, что он ее ищет.

– Все! – крикнул уже одетый Пустой, – Быстро перекусываем и отправляемся.

Через час отряд, в котором теперь не было только одного Хантика, сидел в машине. Пустой поправил на поясе переданные ему Вотеком серебряные рожки, окинул взглядом спутников.

– Дальше все делать только по команде. Оружие держать на предохранителе, но быть готовым к бою. Хотя надеюсь обойтись без стрельбы.

– Уж хотелось бы, – пробурчал Рашпик, поглаживая исцарапанный дробовик, – Каждый патрон и раньше по две монеты шел, а уж теперь…

– Ярка, – вспомнил Пустой, – подъедем к пленке – ложись на пол.

– Зачем? – отпрянула от Коркиного плеча недотрога, покосившись на брошенный на пол тюфяк.

– Тяжело будет, – объяснил Пустой, – Очень тяжело. Поэтому без разговоров. Или хочешь, чтобы тебя потом на руках несли? А если машина не выдюжит на пленке?

– Да что там? – насторожился Рашпик. – Файк вроде говорил, что сбежал как-то от ватажников на четвертой пленке…

– Файк легкий, – объяснил Пустой, – А вот ты, Рашпик, не сбежал бы. И Хантик не сбежал бы.

Коркин посмотрел в окно машины. Хантик стоял возле каменного домика, потирая больное колено, и вдруг показался Коркину ужасно старым, старше Вотека, который махал затянутыми в бисер руками Пустому. Коркин оглянулся, взглянул на Сишека, который тоже не молодился, но теперь казался моложе Хантика. Или веселость, которая стиснула лицо Хантика в морщинистую улыбку, так старит человека?

– Двинулись, – сам себе сказал Пустой и тронул с места машину.

Ворота на мосту уже были распахнуты. Вездеход миновал стальные балки, выехал на торжище. Пестряки выстроились любопытной толпой, запленочники махали руками, собачники провожали машину настороженно.

– Пять дней минуло, – неожиданно почти трезвым голосом пробормотал Сишек, – Сегодня шестой.

– Что за пять дней? – обернулся Филя.

– Пять дней, как орда Поселок сожгла, – ответил Сишек, потянулся к фляге, глотнул и опять закрыл глаза.

– Время бежит, – кивнул Пустой и повернул на дорожку, сползающую с холма.

Вездеход закачало на выбоинах, но двигатель работал ровно, и механик продолжал править машиной, даже когда вокруг сгустился туман.

– Двести шагов держать прямо, а потом опять на пригорок выберемся, – развеял недоумение Коркина Пустой.

И вправду туман остался в ложбине, а вездеход выбрался на пригорок и прямо под крутым склоном Ведьминого холма двинулся к серой пелене пленки.

– Солнышко поднимется, и будет похоже, что Сухая Бриша прячется за пленкой, как за занавеской, – вдруг негромко проговорил Кобба.

Коркин вздрогнул – так редко отшельник подавал голос, – а Филя повернулся к Пустому:

– А чего все так боятся Бришу?

– Она может убить словом, – объяснил Пустой, – Вотек сказал, что, если она скажет человеку – умри, он тут же умрет. Оттого она и молчит почти всегда, слово – это такая штука…

– Тогда жаль, что орда сюда не пошла, – поежился Рашпик, – А я знаю, почему она меня не приняла. Про всех знаю. Сишек – пьянь, кому он нужен. Это ты, Пустой, с ним таскаешься, потому что он тебя выходил. И нечего на меня глазом зыркать, Сишек, попробуй поспорить еще! Кобба – аху, зачем ей пугало, у нее ж монета от паломников идет, к чему их воротить? Ты, Пустой, слишком умный, а умный завсегда на себя беду накличет. А вот я прожорливый. Меня ж не прокормишь!

– Охота ей была про твое брюхо думать! – обернулся Филя, но тут Пустой резко притормозил:

– Ярка, живо на тюфяк, остальным приготовиться. Лучше всего ухватиться за что-то, а то и лечь на пол. Тут недолго – ширина пленки шагов сто, – но путь не торный. Иногда, по слухам, словно налегке проходишь, а порой, говорят, находят лужи из плоти. Я уж не говорю, что лошади ноги ломают. Если машина не сдюжит, каждый берет мешок и ползет на запад сам. Понятно?

– А дверь-то откроется? – просипел подсевшим голосом Рашпик.

– Должна, – ответил Пустой и двинул машину вперед.

Это стало уже привычным. Внешняя поверхность пленки натянулась как паутина, а когда она лопнула и вездеход оказался внутри серого мира, словно что-то лопнуло и внутри у Коркина. Заломило спину, дыхание перехватило, руки вдавились в подлокотники кресла так, что заныли локти. Заныли все кости, и плоть Коркина словно начала с этих костей сползать. Вездеход надрывно завыл, но даже сквозь его рев Коркин услышал хриплый сип за спиной. Он хотел обернуться, но тут же понял, что любое движение головой приведет к тому, что его шея переломится, она и так уже трещала, готовясь осыпаться туда, куда стремилась упасть челюсть Коркина вместе с оплывшими щеками скорняка, его же языком и глазами, которые вот-вот должны были лопнуть. И наконец лопнули.

24

Сначала Филя услышал странный голос. Кто-то незнакомый беспрерывно болтал, но болтал не только с непривычным акцентом, но еще и не выговаривал часть звуков.

– Ну кто с толпой селес сетфелтую пленку ходит? Только по одному, селес пять сагоф, не блисе. Она се, тясесть эта, нафаливается на дфоих фтфое, на тлоих фтлое! Холосо хоть не постоянно дафит, а ухфатками. Ухфатит, отпустит, ухфатит, отпустит. Нисего, влоде фсе сыфы!

Филя открыл глаза и, морщась от ломоты во всем теле, посмотрел на говорившего. За спиной Пустого, который продолжал управлять вездеходом, словно и не было только что («только ли что?» – задумался Филя) страшной пленки, сидел переродок. Внешне он ничем не отличался от того же пестряка, разве только бус на нем было чуть меньше, но лицо его было неестественно вытянуто, чуть ли не в полтора Раза от обычного человеческого лица, и маленький, даже крохотный рот почти терялся на изрядном пространстве от иоса до подбородка. На остром плече у незнакомца висел Дробовик с обрезанным прикладом, как и у Пустого, только Ржавый и неказистый.

– Есе один осюхался, – появилась на страшном или чудном лице крохотная улыбочка, – Се смотлис? Маленький лот осень удобно – ее, плавда, долго, сато наедаесся меньсим и не толстеес.

– Это Херест, – повернулся к Филе Пустой, показав круги под глазами, и добавил: – Он с ворот переродков. Старший дозора. Мы проедем через город по их кварталам. Представляешь, у них даже есть радиосвязь между постами. А вот с чистыми запленочниками договориться не удалось. Зря глинки потратили.

Филя с гримасой повертел головой. Ярка все так же сидела, уткнувшись носом в плечо Коркина, который словно постарел лет на пять – медленно растирал обвисшие щеки и хлопал покрасневшими глазами. Рук о чем-то зло цокал в ногах у недотроги, а Рашпик и Сишек, тяжело дыша, лежали на тюфяке.

– Только механик да Ярка в сознании остались, – процедил Кобба, который тоже выглядел не лучшим образом, – Ну и меня да Рука не затмило. Все ж таки в наших краях потяжелее будет прыгать, чем здесь. И все одно – приложило так, что все кости затрещали. А девка-то живучая Оказалась! Как Коркин ее заверещал, что у него глаза лопаются, сразу с тюфяка встала – как только ручки тоненькие не переломились.

Ярка с ненавистью зыркнула глазами на аху, а Пустой плавно повернул руль, объезжая какое-то препятствие. Судя по звуку мотора и огням на пульте, все системы машины вновь работали.

– Хватит болтать, Кобба, – устало выговорил механик и обратился к переродку: – Долго еще? Пять миль уже отмерили.

– Сколо-сколо! – усердно закивал Херест, – Усе сколо!

Филя с трудом оторвал взгляд от неприятного лица и посмотрел в окно. Вездеход ехал по настоящему городу. И тут и там были раскинуты развалины, но множество домов оставались почти неповрежденными, и улица была расчищена от обломков. Здания, что покрепче, напоминали крепости. Окна на первых, а то и на вторых ярусах были заложены камнем, стены опутаны колючей проволокой. Точно так же были перегорожены некоторые улочки и переулки.

На освещенной утренним солнцем улице людей почти не было. Иногда тени мелькали в окнах, показывались силуэты в полутемных дворах, но за то, что они принадлежали людям, Филя бы не поручился.

– Сонсе мало кто любит, – захихикал Херест, – Такой налод – сима, холодно, – плохо. Лето – сала, тосе плохо. Но и пелелодки ласные быфают, в диких кфалталах есть те, сто и сонса не боятся.

– А тут не слишком сладко живется, – проворчал Кобба. – Кого боитесь-то? Или беляки сюда забредают из-за пленки?

– У нас тут и сфоей несисти хфатает, – опять засмеялся переродок. – Да и с систыми не фсегда ладим. Систых больсе. У нас сенсин мало, – Херест повернулся к Ярке и постарался растянуть крохотный ротик как можно шире. – Но систые слые. Фот опять се они не пустили фас по сфоей улисе, а мы пустили. И место для стоянки дадим. И фоду. И фее. Механика фее снают. Дасе в Молоси фее снают. Если механик сахосет, он фесде будет ф полядке. Глафный пелелодок, Богл, осень любит пойло в глинках от механика ис-са гланис Молоси. Далеко фести, долого стоит, ледко быфает. А тепель механик сам плиехал. Если сахосет, будет в голоде пойло фалить.

– Не захочет, – устало отрезал Пустой.

– Там фидно будет, – зажмурился Херест.

– Ох! – заныл пришедший в себя Рашпик. – Лучше бы я сдох. Что ж это такое было? Словно клубень переваренный оплыл. Аж кости затрещали.

– Не у тебя одного, – уныло отозвался Кобба, – При твоей толщине твоим костям еще и мягче прочих пришлось. Ярка вон на тюфяке лежала, а ты сам сидел как тюфяк.

– Ага, тюфяк, – застонал Рашпик, завозился, отодвигая засопевшего Сишека. – Я ж тяжелее всех. Так придавило – думал, что задницу о сидушку раздроблю. А старик-то опять пьяный. Где он пойло-то берет? Эх, хлебну-ка я из его фляжки. Да шел бы он лесом, механик! У него тут опять вода!

– А ты хитрее старика хотел стать? – вновь подал голос Кобба.

– Что-то ты разговорился, – проворчал Рашпик, бросил фляжку на грудь Сишека и тут только разглядел проводника: – Механик! А это хоть что за страсть?

– Я не стласть! – тут же отозвался переродок, – Я – Хелест. Феду фас в гости к глафному пелелодку – к Боглу.

– Херест, – покачал головой Пустой, – договор был другим. Плата твоему Боглу за проезд и выезд на общую площадь, где нет власти кланов.

– Фласть кланов фесде есть, – запричитал Херест. – Но на обсей плосяди касдый сам са себя. Там Син командует. А дальсе, дальсе софсем дикие кфалталы, до самой леки, до пелеплафы, до льда. До собасих голоф.

– Херест, – повысил голос Пустой, – я повторяться не буду. Ящик глинок Боглу – и на общую площадь.

– Конесно-конесно! – забеспокоился переродок, – Да и сто там? От дома Богла до обсей плосяди фее го один кфал– тал, так се по плямой ехать.

– Смотри-ка! – оживился вдруг Коркин, тыкая пальцем в стекло, – Машины!

Вдоль улицы, на которой чем дальше, тем больше было неплохо сохранившихся домов, стали попадаться машины самых причудливых форм. Они были гораздо меньше вездехода светлых, вряд ли могла завестись хотя бы половина из них, но это были самые настоящие машины. Правда, ржавчина, выбитые стекла, помятые кузова, а часто и копоть мало что оставили от их прежнего великолепия. Тем не менее Филя прилип к стеклу.

– Врет, – послышался с тюфяка голос Сишека.

Старик сел, подтянул к впалой груди колени, подобрал фляжку, глотнул воды.

– Врет переродок.

– Хелест флет? – возмутился проводник. – Да стоб мне не дозыт до полудня! Фот ус и плиехали.

– Ты сказал, – внимательно посмотрел на проводника Пустой.

Улицу впереди перекрывала стена высотой в два человеческих роста. Вездеход остановился напротив тяжелых ворот, сваренных из небрежно подобранных кусков железа. По кивку Пустого Кобба открыл люк, в который тут же высунулся Херест и, опираясь на предназначенный для его вожака ящик, проорал что-то маячившему над стеной охраннику. Тот замахал руками, и почти сразу, едва ли дольше чем через минуту, ворота начали распахиваться. Пустой прищурился, всматриваясь в открывающуюся площадь, приложил к глазам бинокль. Кобба соскочил с места и тоже уставился вперед.

– Плиехали поста! – свесил в люк голову вовсе выбравшийся на крышу Херест, – Сагоняй! Обсяя плосядь селес сетфелть мили за фтолыми фолотами! Сяс ясик сблосим, Боглу поклонимся и дальсе поедем. Я плофосу.

Вслед за этим переродок простучал босыми пятками по двигательному отсеку, спрыгнул с машины и побежал в ворота.

– Не нравится мне здесь, – проворчал Кобба. – На стене один человек был, двое открыли ворота. Но еще с десяток в укрытиях. Только стволы торчат. Смотри, как все устроено. Ходы по стенам, бойницы. Они тут воюют? И Морось им побоку?

– Плохие слухи о переродках ходят, – поежился Рашпик, – А что через чистых не пошли? Договорились с ними вроде у Ведьминого холма!

– Ордынцы были у выхода через пленку, – ответил Пустой, вновь приложив к глазам бинокль и рассматривая вторую стену с воротами, которая располагалась парой сотен шагов дальше, – Сразу помчались на юг, как вездеход из пленки вышел. К счастью, с этой стороны блокировки электронных цепей нет. Я выжал из машинки все, что можно, и добрался до окраины города быстро. Тем более что Ярка и Кобба определили – все живы. Но на заставе чистые отказались меня пропускать. Сказали, что в десяти милях, на основном тракте на окраине города, конные, тысячи полторы, ждут механика, велели нас не пропускать. Пригрозились разорить кварталы чистых – а там женщины и Дети. Пришлось уйти к северу и договариваться с переродками.

– Да, – пробормотал Коркин. – Только что-то их не видно. Улицы пустыми были.

– Попрятались? – пожал плечами Кобба. – Может, они света боятся? Как беляки.

– Человека всегда видно, – поежился скорняк, – Он же дышит, ест, стирает белье, жжет огонь, живет, одним словом. А тут словно никто и не живет.

– А я есть хочу, – проворчал Рашпик. – Этот… Богл хоть угостит нас чем?

– Вряд ли, – пробормотал Пустой, отложил бинокль и медленно подал машину вперед. – Если только сам угостится. Нами.

Херест стоял в полусотне шагов и махал руками. Филя еще успел разглядеть, что лица переродков, придерживающих створки ворот, закрыты тканью, но вездеход уже въехал на небольшую пустынную площадь.

Почувствовав странный озноб, Филя потянулся к дробовику. Площадь оказалась рукотворной. Она образовалась из-за того, что по два дома с каждой стороны широкой улицы были разобраны до основания и, по всей видимости, пошли на строительство двух стен. Прочие дома были заложены камнем, за исключением узких бойниц. Сейчас из этих бойниц, как показалось Филе, на площадь смотрели стволы и острия стрел. Больше на площади не было ни души. Стояли пустые котлы, какие-то ящики, лежали груды мусора, ржавели остовы машин. И подпрыгивал на месте Херест с крошечным ртом и растопыренными руками. Пустой приоткрыл дверь.

– Где твой хозяин? – крикнул механик.

– Там! – отозвался Херест, показывая на одно из зданий, в основании которого тоже темнели массивные ворота. – Нам туда. Дафай! Саедем, отдохнем. Погофолим.

– Нет, – крикнул Пустой. И, прежде чем закрыть дверь, добавил: – Жду еще пять минут и считаю, что ты меня обманул. Пусть Богл идет сюда. Здесь поговорим. Если ему есть что мне сказать.

Херест кивнул и побежал прочь.

– Мне здесь совсем не нравится, – помрачнел Кобба.

– Эх, надо было взять с собой истукана молельного, – пьяно икая, расплылся в бессмысленной улыбке Сишек. – Хантику он удачу приносил.

– Я – не Хантик, – заметил Пустой и вновь двинул машину с места. – Филипп, готовь резак. Он под сиденьем. Будем прорываться. Такую воротину и на скорости не снесешь, а уж со старта намертво в нее упрешься. Стальные балки толщиной в ладонь, засов и того толще. Цепи идут по нижнему краю. Все на замках. Так что пропускать нас никто и не собирался. Под прикрытием вездехода рассеки сталь по створкам. Начни с цепей. Определишься на месте, но работай аккуратно, чтобы дыма не было. Выберешься через нижний люк. И ждите меня. Если что, Коркин, поднимешь на ладонь крышу, сам с ружьем – в люк. Главная цель – машины, если они у них есть. Вездеход не глушить. Пусть молотит. Филипп, приступишь, как я выйду из машины. Закончишь раньше меня – дашь короткий сигнал. Качнешь гидронасос. Понял?

– А ты где будешь? – напрягся Филя.

– Поблизости, – хмуро бросил Пустой. – Не волнуйся, далеко от машины не отойду. К нам гости. Нижний лепесток задней двери приоткройте на всякий случай.

Механик перешагнул через Филю и спрыгнул на закопченный камень. От приоткрывшихся ворот шли трое. Один из них был Херест, второй переваливался с ноги на ногу, напоминая огромный бесформенный шар, третий выглядел щуплым подростком с бледным, неясным лицом. Филя вытащил резак, щелкнул клавишей тестирования.

– Унесет, – проворчал Сишек, – Вот этот круглый, который на две головы выше Пустого, и унесет ящик. В одиночку. Смотри, какие ручищи. Кто из них Богл?

– Никто, – ответил Кобба. – Надо было не пойло глотать, а с пестряками говорить. Богл внешне ничем не отличается от обычного человека, разве только ростом больше в полтора раза и костлявый очень. И с мечом ловко управляется. Особенно когда разделывает мясо.

– Какое мясо? – не понял Коркин. – Что-то я пока что Ни одной коровы не заметил, да и камень кругом. Где тут ко– Ров пасти?

– Разве я что-то сказал о коровах? – поднял брови отшельник.

Филя рванул крышку люка, нырнул вниз, присадив сам себе резаком по колену, но не заорал, а, прикусив губу, пополз к воротам, в которые Пустой почти упер передок вездехода. От выщербленного камня пахло кровью и гнилым мясом. Камень казался жирным. Филя с трудом сдержал тошноту, бросил быстрый взгляд между колесами в сторону, разглядел Пустого, который все еще шел навстречу странной троице, и выполз к воротам. Они были сварены грубо, но на совесть, к тому же не раз подновлялись, хотя последние ремонты вряд ли были сделаны мастером: поверх склепанных полос наваривались какие-то бесформенные куски. Тяжелый засов лежал на крепких скобах и был ниже капота вездехода всего лишь на локоть. По нижнему краю воротин тянулась тяжелая цепь, почти вросшая в камень.