Текст книги "Ничего личного. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Сергей Малицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 42 страниц)

Филя, проглотив слезы, кивнул. Да и что было говорить, если все системы отказали мгновенно, едва двигательный отсек вышел из розовой пленки? Хорошо еще, двери были открыты загодя. Мальчишка даже забыл о том, что пережил секунды назад, или на него и в самом деле не подействовала сладость?

– Ты еще мелкий, – опять угадала мысли Фили Лента. – Не говорю, что у тебя и так сладкая жизнь, но дети переживают сладость не так остро.

Острее всех переживал промелькнувшую сладость Рашпик. Он шел перед Коркиным, рыдал в голос и несколько раз пытался вернуться, бубнил, что всю свою долбаную жизнь искал это место, всю жизнь мечтал почувствовать себя счастливым, и теперь, когда это и произошло, его заставляют куда-то идти.

Лента вела отряд точно вдоль троса. Зелень уже затянула его. Когда поверхность почвы опускалась ниже и под ногами начинала хлюпать невидимая вода, от него оставались уже только светлые чешуйки, но в местах посуше металл еще сопротивлялся жадной растительности. Кое-где трос застрял в кронах деревьев, и отряд двигался вдоль висевших над головой стальных петель, до которых тоже резво добирались зеленые уничтожители.

– А почему же полоса изобилия? – спросил Кобба, который шел последним, перебрасывая с плеча на плечо тяжелый пулемет, когда Лента, которая буквально прорубалась через заросли, остановилась передохнуть на замшелой полянке.

– Не садиться, – предупредила она спутников. – Идти нелегко, но лучше не расслабляться. Стальные пуговицы, пряжки ремней, клепки на мешках – все может стать добычей зелени. Изобилие вокруг нас, Кобба. Дерево, которого не найдешь нигде, разве только в лесу с беляками или где-то еще дальше. Орехи, ягоды, фрукты, корнеплоды – все удивительно вкусное, только не ленись, собирай. Другой вопрос, что разглядеть все это изобилие не всегда легко. Ну вот, к примеру.

Лента отодвинула в сторону сумрачного Рашпика и срубила упругий мутовчатый стебель какой-то травы.

– Держи.

Каменный клинок легко рассек сочленение, и Филя почувствовал сладковатый, чуть терпкий аромат.

– Пей.

Толстяк осторожно взял полый кусок стебля и с недоверием принюхался к колышущейся внутри него белой жидкости.

Лента усмехнулась и, ловко орудуя клинком, наделила порциями питья всех спутников, не досталось только Руку, но он явно и сам не отказывал себе в угощении, цокая в зарослях то с одной, то с другой стороны.

– Отличный напиток, – кивнул Пустой, отбрасывая в сторону полый стебель.

– Молоко! – восхищенно прошептал Рашпик. – Чуть сладковатое, но молоко!

– Именно так, – кивнула Лента, – Если добавить, что зимы в этой полосе не бывает, то, считай, весь Город живет прежде всего плодами полосы изобилия.

– И Пес явно самый богатый переродок в Мороси, – заключил Кобба.

– Он не переродок, – покачала головой Лента.

– Как же не переродок? – удивился Филя, смакуя и в самом деле восхитительное питье. – А… голова?

– Это не уродство, – отрезала Лента и вновь двинулась к сплошной стене зарослей, – Просто он такой.

– Эй! – крикнул Рашпик, – Послушай! Вечереет! Мы здесь будем ночевать?

– Нет, – отозвалась Лента и тут же крикнула: – Сюда!

Трос заканчивался у огромного дерева, овитого стеблями диковинной травы. Конец троса был истерзан, словно его рубили тяжелым клинком, а в паре локтей над корнями древесного гиганта висел странный аппарат, напоминающий лишенную двигателя машину. Колеса, причем расположенные в один ряд, находились на крыше устройства. От них свисал и конец толстого троса, покрытого зеленой плесенью, и усы более тонких, собравшихся пуком петель и узлов.

– Это кабинка воздушной дороги, – объяснила Лента, оборачиваясь к Пустому. – Помоги мне: двери открыты, а они открываются только изнутри. То есть если кто-то внутри был, он уже выбрался наружу.

– И ты думаешь, что он остался жив при этом? – покачал головой Пустой, но легко подхватил Ленту и поднял ее над головой. Опутанный стеблями какого-то вьюна проем располагался на высоте двух человеческих ростов. Лента встала Пустому на плечо, ухватилась за край двери и легко подтянулась, забросила гибкое тело внутрь. Через мгновение изнутри донесся ее недовольный голос:

– А вот этого я хотела меньше всего. Принимайте.

Она опускала из кабины тело.

Сначала Филя подумал, что это тело ребенка, – таким тонким и хрупким оно показалось. Серебристый, еще не тронутый зеленой слизью костюм был вымазан в крови, на голове незнакомца поблескивала пластиком маска. Пустой принял несчастного на руки, опустил его на упругий ковер травы. Тонкие побеги поползли по блестящей ткани почти сразу.

– Женщина! – прошептала Ярка.

– Девчонка, – не согласился Кобба и обрывком тряпицы стер с живота убитой кровь. В животе несчастной были пять отверстий. Они располагались по дуге от левого к правому боку. Пустой перевернул тело: три из пяти отверстий оказались сквозными.

– Ужас, – замерла Ярка.

– Сейчас. – Лента мягко спрыгнула с высоты, отстранила Коббу и вгляделась в раны, – Вот и тень Галаду отметилась, – прошептала она негромко, – В этой полосе нет ни хищников, ни убийц, поэтому он или оно находился с ней в одной кабине еще там.

Лента неопределенно мотнула головой в темнеющее небо.

– С кем – с ней? – спросил Пустой.

– Сейчас, – Проводница провела рукой по периметру покрытой изнутри кровавыми сгустками маски, щелкнула чем-то и открыла лицо.

Филя хлюпнул носом. Перед ним лежала Твили-Ра. Лицо и волосы ее почти сплошь были залиты кровью, но он не мог Перепутать – это была именно Твили-Ра, совершенное существо. Да если бы не эта светлая, он бы давно уже пришел просить в жены племянницу ткача, а так все грезил, грезил Твили-Ра. И вот она, мертвая, с округлившимися от ужаса глазами, перед ним. г – Ты ведь и ее хотела убить? – спросил Пустой.

– Может быть, – прошептала Лента, – Но вот когда убила Йоши-Ка – словно холодом обдало. Хотя он, когда ходил в таком же костюме и не прикидывался пьянчужкой, не раз мне повторял в лицо, что я крыса и не стою даже мизинца на его ноге.

– Твили-Ра была не такая! – сдавленно прошептал Филя.

– Твили-Ра была разная, – ответила Лента, – Она… не забавлялась, как Йоши-Ка, она просто работала. Но когда я убежала от светлых второй раз, они не просто обшаривали окрестности базы – они их выжигали!

– Кто мог оказаться вместе с нею в кабине? – спросил Пустой.

– Кто-то из светлых, – ответила Лента.

– Но ты сказала, что это была тень Галаду! – воскликнул Пустой.

– Она может накрыть любого! – повысила голос Лента. – Даже светлого! И уберечься от этого нельзя, разве только крепостью духа и внутренней чистотой, как говорит Брита, но я не хотела бы испытывать собственную крепость таким образом! И здесь не помогут ни бисер, ни собачьи морды на щеках – ничто! Понятно?

– Понятно, – прошептал потрясенный Рашпик. – Что с нею делать-то?

– Ничего, – ответила Лента, – Трава ее съест. Все, что подвержено тлену, она подбирает. Вот.

Тонкие зеленые побеги уже накрывали прекрасное лицо словно паутиной.

– Она не растаяла в воздухе, – вдруг встрепенулся Филя, – Почему она не растаяла в воздухе?

– У каждого должно быть место, где он становится самим собой, – ответил Пустой.

– Светлые – не боги, – отрезала Лента и накрыла лицо Твили-Ра большим листом травы. – Поспешим. Уже вечер, а у нас еще две мили зарослей. Хорошо еще, тот, который стал тенью Галады, прошел перед нами. Он рубил кусты когтями!

Лента махнула рукой вперед, где уже затягивалась свежими побегами узкая просека.

– Он тоже пошел к центру Мороси? – нахмурился Пустой.

– Может быть, – кивнула Лента. – Но здесь он явно не для того, чтобы наесться спелых ягод. Отправляемся! Волноваться не стоит: он нас здесь не ждал и, скорее всего, не ждет. Идти, конечно, здесь можно и в темноте. Но седьмая пленка и днем-то удовольствия не доставляет, а ночью тем более.

– А что с нею? – выпучил глаза Рашпик, – Что за пленка? Что там после сладости? Сухость? Горечь? Радость?

– Смерть, Рашпик, – обернулась Лента.

35

Меньше всего Коркин хотел умирать. Именно теперь меньше всего скорняк хотел собственной смерти, хотя не раз случалось так, что он был готов к ней и даже желал ее, мечтая только об одном – чтобы переход из жизни в смерть был не слишком мучительным. Хотя еще его бабка-знахарка говорила, что боль и мучения – все это относится к жизни, а в смерти боли нет. Коркин слушал старуху и кивал, потому как в тот самый страшный день, когда ордынец распорол ему живот, он и в самом деле не почувствовал боли. Нет, она была в первое мгновение, а потом что-то щелкнуло в голове, поплыло куда-то в сторону, и боль осталась там, на сухой, политой кровью степной траве, а сам Коркин улетел куда-то далеко. И остался бы далеко, если бы не Рук, который вытащил его из бездны длинным и колючим языком. Что же там было? Просто темнота в глазах или что-то светлое и хорошее? Отчего он не помнит? Боль-то все-таки была. На третьей пленке он ее точно вспомнил, отхватил сполна, все вернул, что утаила от него почти уже случившаяся смерть. И вот – опять смерть. Пусть и мнимая, но одновременно и настоящая. Лента не шутила. Она никогда не шутила, Коркин это уже понял, и теперь, шагая за Пустым, подбрасывая время от времени тяжелый мешок на плечах и поправляя ружье, он думал только об этом. Разве только оглядывался время от времени, чтобы посмотреть на обиженное лицо Ярки.

На последнем привале, когда Лента сказала, что до пленки осталась еще одна миля, недотрога сняла с плеча лук и оперлась на него, ткнула его в траву, потому как садиться, после того как зеленые нитки травы поползли по лицу мертвой Твили-Ра, никто не решался. Лента увидела слабость Ярки, покачала головой и предложила ей выбросить и стрелы. Недотрога недоуменно подняла брови, дернула за рог лука и тут же отскочила в сторону. Старое, просмоленное и проклеенное дерево не только пустило корни и выщелкнуло ветви, но и выстрелило шипы.

– Ну как же? – растерянно прошептала Ярка, – Это ж Дерево, не железо!

– Прости, что не предупредила! – поклонилась ей Лента и, обернувшись к остальным членам отряда, добавила: – Деревянные приклады ружей и деревянные ноги, если у кого они есть, тоже способны к прорастанию. Грунта не нужно касаться!

– Да, – с опаской проворчал Рашпик. Подгоняемый Коббой, он успел-таки набить живот разнообразными фруктами и ягодой, которые и в самом деле росли на каждом шагу. – Так и сапоги из свиной кожи превратятся в двух маленьких поросят. И домик тут не построишь. Зато можно гулять и в темноте.

Сумрак, который опустился на полосу изобилия, не обратился кромешной тьмой. Лес светился. Сияли огнями капли росы, светились лепестки цветов, переливались вспышками грозди ягод. Где-то вверху начали вспыхивать радугой и высвистывать трели до того невидимые птицы, в просветах чащи забили крыльями причудливые светляки.

– Ядовитые плоды есть? – в который раз спросил у Ленты Рашпик.

– Есть можно все, – ответила проводница, – но только здесь. Большая часть плодов прекрасно поедается и за пределами полосы, но часть может оказаться ядовитой или вызвать расстройство. Но ведь ты, воин, не набил карманы голубыми орешками со вкусом медовой карамели?

– Нет, конечно, – тут же раздраженно запыхтел Рашпик, опустошая карманы, – Но есть уже не хочется. Одно дело – просто орешек разгрызть, а другое – когда он тебе синеньким подмигивает!

– Идем! – оборвала причитания толстяка Лента.

Она двигалась бесшумно, и даже когда рубила зелень, затянувшую след тени Галаду, умудрялась не хрустеть, не трещать ветками, не хлюпать раздавленными плодами. Все это за нее делали Коркин, Филя, тот же Рашпик. Пустой, равно как и Ярка, и Рук, и Кобба, умудрялись двигаться так же, как и Лента.

– Я слишком толстый, – бухтел вполголоса Рашпик. – Она ж для себя проход рубит, а я толще: цепляюсь. И вообще пора бы уже и передохнуть. Отмотали столько миль по пустыне, да и отвык я пешком ходить. То ли дело на машинке. И куда мы идем? Нет, ну доберемся мы до этой базы, поругаемся со светлыми, получим от них по паре разрядов по заднице. Я знаю – я получал уже, когда поглазеть ходил еще к нашей базе. Что дальше? Пойдем к этой самой Бирту, которую никто еще не видел? Дойдем. Допустим, что там сидит тот самый Галаду. Ну Пустой его прикончит. А дальше? Дальше-то что?

– Тихо! – прошипела, обернувшись, Лента.

– Пришли, что ль? – не понял Рашпик.

– Тихо, – чуть громче повторил Пустой. – Подходите сюда.

Полоса изобилия кончилась. В один-два шага буйная растительность обратилась в повядшие заросли, а дальше, под ногами остановившейся Ленты, лежал сухой валежник и мертвые листья.

– Он прошел туда, – показала проводница на перевернутую черную листву.

– Что там? – нахмурился Коркин.

Ему показалось, что впереди, в десяти шагах, высилась черная стена. Настолько черная и непроглядная, что даже кромешная темень до нее казалась просто густыми сумерками.

– Седьмая пленка, – вздохнула Лента. – Одна из самых неприятных. Смерть.

– Из самых неприятных? – с усилием хмыкнул Рашпик, – «Как дела, браток?» – «Нормально, так, мелкие неприятности», – «Что за неприятности?» – «Да не стоит заморачиваться», – «И все-таки?» – «Да я умер, браток».

– Не смешно, – процедила Лента. – Я как раз эту пленку не люблю больше всего. Это очень неприятно – переживать смерть. Переживать смерть, не умирая. Не волнуйтесь, боли не будет. Смерти, впрочем, тоже. Надо сделать три Шага, и мы на той стороне. Потом еще пару миль пешком – и у нас будет сон под крышей и горячий ужин.

– В самом деле? – оживился Рашпик.

– Три шага! – повторила Лента. – На счет – раз, два, три, четыре. А теперь проверьте мешки и возьмите друг друга за руки. Крайним слева пойдет Кобба, справа – я.

– Я пойду крайним справа, – отрезал Пустой.

– Хорошо, – неожиданно согласилась Лента. – Держаться крепко, рук не выпускать. Слушать мой голос. Три Шага – и мы на той стороне. Если кто-то выпустит руки, мне придется за ним возвращаться. Я, конечно, вернусь, но потом этому кому-то непоздоровится.

– А Рук как же? – не понял Коркин.

Услышав свое имя, ящер зацокал, вытянул шею и вперевалочку потопал вперед, где вскоре и исчез.

– С Руком проблем меньше всех, – удовлетворенно кивнула Лента, взяла за руку Пустого, поймала ладонь Коркина. – Филя, держись крепче за Ярку – женщины эту пленку проходят легче.

Коркин тоже стиснул ладонь недотроги.

– Куда идти-то? – заворчал Рашпик. – Не видно же ничего!

– Можешь закрыть глаза, – ответила Лента, – Только ноги повыше поднимай. Шаг вперед. Еще один. Еще шаг. Еще шаг. Остановились.

– Все, что ль? – заныл Рашпик.

– Сейчас только начнется, – успокаивая дыхание, ответила Лента.

Коркин открыл зажмуренные глаза. Пленка была на расстоянии локтя. От нее несло холодом, но не тем холодом, который обжигает, если выбежать из избы, распарившись, и прыгнуть в снег, а могильным холодом пустоты.

– Собраться, – повысила голос Лента. – Делай – раз!..

Коркин летел над бездной. Ничего не было ни сверху, ни снизу, ни справа, ни слева, ни позади, ни сзади. Ничего не было, но он был уверен, что видит все. Видит каждую милю пустоты, как если бы рассматривал ее, поднося к глазам, щепоть за щепотью. Видит, как если бы пропускал ее сквозь себя. Одного он не мог понять: летит он сам сквозь эту пустоту или летит вместе с нею? И куда он летит? Ни ветер, ни какие-нибудь огни – ничто не указывало ему, что он движется. И все-таки ощущение полета было. Или это было ощущение падения? Тогда почему у него не перехватывало дух? И почему он продолжал чувствовать свое тело. Или нет? Он уже не чувствовал его, кроме нити, протянувшейся от одной его руки к другой.

«Два», – еле различимым шелестом донесся чей-то голос, и Коркин увидел костер. Он горел где-то внизу. Метался, дергался, извивался, словно уворачивался от кого-то страшного, пытавшегося прибить ожившее пламя. Нужно было немедленно спасти огонь от неизвестного, подкормить его, дать ему пищи, и Коркин попытался спуститься к пламени, как в ту же секунду понял, что на самом деле пламя не внизу, а вверху, и это он, Коркин, лежит на спине, и между ним и пламенем толща непонятного и непроходимого нечто, и он забился, задыхаясь, под страшной тяжестью, как вдруг откуда-то сверху донеслось – «Три», и нить, протянувшаяся между его руками, натянулась и загудела.

– Три, – прошептал онемевшими губами Коркин, и ничего не произошло.

Огня больше не было. Толщи больше не было. Ничего не было. И самого Коркина не было тоже. Растаяло даже имя, которое не обозначало больше ничего. И слово «имя» растаяло. И сам Коркин, как пластинка сушеного меда, брошенного в огромный черный котел, стремительно обращался в ничто, в пустоту, в бездну. Исчезал.

– Четыре, – услышал Коркин и, шатаясь, открыл глаза.

Вокруг стояла ночь. Черная стена осталась за спиной.

Сквозь облачное небо просвечивала луна, серебрила нити воздушной дороги и позволяла разобрать всхолмленный луг, силуэты раскидистых деревьев поодаль, какие-то развалины, столбы или трубы.

– Вот ведь! – раздраженно пробормотала Лента, дернулась, выпустила руку Коркина, но Пустой уже выходил из черной стены с Филей на руках.

– Я не виновата, – зарыдала Ярка, – Он выдернул руку!

– Это не он выдернул, – кивнула Лента на сидевшего на мокрой траве и беззвучно разевающего рот Рашпика. – Толстяк его потащил. Рашпик, ты должник Коббы. Он выволок тебя.

– Это не смерть, – сбросил на землю пулемет отшельник, – Это хуже смерти.

– Ну гадать не будем, – отрезала Лента, – Каждый когда-нибудь сравнит. Что с парнем?

Коркин отпустил Яркину руку и вместе с недотрогой присел возле Фили. Тот тяжело дышал, хлопал глазами, но уже не плакал, хотя щеки его были мокрыми.

– Выпей, Филипп, – сказал Пустой, прислоняя к сухим губам мальчишки горлышко фляги, – Я набрал в полосе. Молоко из травы. Ленточка обещала, что оно не портится неделю.

Филя сделал один глоток, другой, ухватился за флягу обеими руками и высосал ее до дна. Тут же обнаружил, что лежит на руках у механика, задергал руками и ногами, вскочил и начал судорожно поправлять мешок, дробовик, самострел, одежду.

– А я бы хотел сюда прийти умирать, – вдруг выговорил Рашпик, – Не в сладкую пленку, а в эту. Хочу вот так… Чтобы без остатка.

– Я маму увидел, – испуганно пробормотал Филя.

– Пошли, – вдруг помрачнела Лента и, бросив уважительный взгляд на Пустого, зашагала через луг к развалинам, которые вздымались к темному небу.

Огонек Коркин разглядел через милю. Сначала скорняку показалось, что кто-то стоит между деревьями с лампой, потом он понял, что видит полоску света в окне или двери. Под ногами образовалась тропка, где-то в отдалении завыла лесная собака, захлопал крыльями над головой ночной ястреб, завели свист болотные тритоны, – как вдруг запахло смертью. И шаги Ленты стали другими – неслышными и быстрыми. В сумраке мелькнул плетень, запах крови ударил в ноздри, Коркин задвинул за спину Ярку и выглянул из-за плеча Пустого. На ступенях приземистого домишки лежало тело. Свет падал из щели в грубо сколоченной из толстых досок двери.

– Лот! – застучала рукоятью меча в дверь девчонка. – Открывай дверь. Это я, Лента. Не одна, с друзьями. Ты чего ж в ночь светишь? Да и не лучшее место для охоты – крыльцо собственного дома.

За дверью послышались шаги, покашливание, потом осторожный голос произнес:

– Соль, точно ты?

– Я, кто же еще, – отозвалась девчонка, – Со мною шестеро уставших людей и один голодный ручной зверек. Рассчитываем на ужин и постель.

За дверью загремел засов, и в проеме показался человек в сером халате или плаще до колен, из-под которого торчали черные порты и босые ступни. Лот был невысокого роста, а казался еще меньше из-за короткого, но очень внушительного ружья в правой руке. В левой он держал масляную лампу.

– Точно, Лента Соль, – выпустил на широкое рыжебородое лицо улыбку Лот. – И сколько с тобой, шестеро? И зверь? Двуногая ящерица? Каких только тварей по Мороси не бродит.

– Кого подстрелил-то? – спросила Лента, наклоняясь над трупом.

– А кто его знает! – пожал плечами Лот. – Стрелял-то в тень Галаду, а уж кого подстрелил – утром решил разбираться. Если без разборки не обойдется. Быстрый он, сволочь, только я быстрее оказался. И щель в двери специально оставил – думал, на свет выйдет какой зверь, унесет несчастного до утра.

– Вери-Ка! – потрясенно прошептал Филя, узнав светлого.

Грудь и живот инженера были разворочены выстрелом.

– Смотри-ка, светлый, – хмыкнул Лот, – Но я сразу и не разглядел, он весь в этой зеленой слизи был, сейчас-то она уж подвяла. Смотри-ка, – бородач показал на свежие борозды на косяке, – чуть-чуть меня не раскровенил!

– С дула заряжаешь? – спросил Пустой бородача, кивая на ружье.

Тот нахмурился, шагнул вперед, приподнялся на цыпочки, поднес лампу к лицу механика, сказал после паузы:

– Как звать-то?

– Не знаю, – отрезал Пустой, отодвигая лампу. – Механиком кличут или Пустым – кто как. Беспамятный я.

– Понятно, слыхали о таком, – кивнул Лот и, подмигнув Ленте, заторопился в дом, – Ну вы тут приберите чуть-чуть, а я пока кашу в печь задвину – на неделю ведь себе томил, ну ничего, сейчас-сейчас…

36

С вечера Филя все не мог уснуть – ворочался, хотя и ужин оказался сытным, и силуэт матери, который как облако выплыл из бездны и поддержал, остановил валящегося в пропасть мальчишку, почти стерся в короткой памяти, зато утром он проснулся едва ли не первым. Нет, ни Ленты, ни Пустого уже не было на месте, зато все остальные спали на разложенных на деревянном полу шкурах, как младенцы, – присвистывал и всхрапывал Рашпик, вздыхал Коркин, под рукой которого свернулась едва ли не в узелок Ярка, прицокивал в ногах Коркина Рук. Кобба открыл один глаз, разглядел мальчишку, кивнул зачем-то и опять погрузился в сон.

Источником деревянного перестука, как Филя и предположил, оказались Пустой и Лента. Девчонка вновь пыталась пробить защиту механика, который опять вроде бы и не прилагал особенных усилий, чтобы защититься от ее атак, но тем не менее превращал все их без исключения в безрезультатные выпады. Пустой был обнажен по пояс, а грудь Ленты облепила легкая, мокрая от пота рубашка.

– А вот если бы ты сейчас ударила меня в колено или бедро, я бы не защитился, – заметил Пустой, с легкостью выбивая из руки Ленты палку и ловя ее в воздухе.

– Мы договаривались! – Она, прикусив губу, протянула руку, – Только до пояса!

– Хорошо, – Пустой вернул девчонке снаряд и согнул колени, – Тогда давай начнем по-другому. Ты очень хороша с мечом – пожалуй, из тех, кого я знаю, только Кобба может преподнести тебе какой-то сюрприз. И то вряд ли смертельный. Но я внимательно смотрел, как ты сражалась с Сишеком. Лучше, чем теперь. Тогда ты забыла обо всем – о правилах, о связках, о приемах, – ты вдыхала со всех сторон и выдыхала через меч. А теперь ты думаешь, вместо того чтобы сражаться.

– Можно подумать, что ты не думаешь! – огрызнулась Лента.

– Конечно нет, я же Пустой! – Механик с улыбкой постучал себя по голове, – Так что отключайся. Сейчас я тебе покажу как. Смотри. Мы продолжаем сражаться, но делаем это очень медленно. Вот так.

Пустой шагнул вперед и плавно подвел палку к ключице Ленты.

– Отвечать следует тоже очень медленно, – объяснил Пустой, – К примеру, ты отбиваешь мой удар наружу, акцентируя давление наружу на мою кисть, и тут же наносишь удар мне. Любое убыстрение относим к проигрышам. Давай попробуем – все твои ошибки вылезут наружу, все мои слабости станут для тебя очевидны, а когда придет пора ускориться, думать уже не придется.

Филя вздохнул и пошел за дом, где вчера набирал из колодца воду. Когда ж теперь Пустой займется его обучением? Или и в самом деле вспомнить про подтягивания? Надо же пятьдесят раз подтянуться! Мальчишка поднял голову, подпрыгнул и повис на обвитой хмелем жерди. Раз, два – начал вздергивать подбородок к костяшкам ладоней. Двадцать, двадцать один… двадцать пять…

– Двадцать шесть с половиной, – подал голос Лот, который сидел у колодца, – Очень неплохо. Я бы даже сказал, что очень-очень-очень неплохо.

– Пустой сказал, что будет учить меня фехтованию, когда я смогу подтянуться пятьдесят раз, – вздохнул мальчишка.

– Э! – присвистнул Лот, – Это он загнул. Но тут ведь как – он же от тебя не количества требует, поверь! Ему нужен твой настрой! Понимаешь? А ну-ка…

Лот поднялся со скамьи, подошел к мальчишке, прислонил ружье к стене и, подпрыгнув, повис на жердине.

– Сейчас вспомним детство, – начал бросать тело к перекладине.

Щеки у Лота покраснели, ноздри расширились, руки сгибались исправно, без видимых усилий отбивая подтяжки – один, два… десять, двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят…

– Хорош, – Филя удрученно махнул рукой, – Я все понял. А ты крепок, я даже не знаю, сможет ли так же Пустой…

– Ничего-ничего, – с шумом выдохнул Лот и стал стаскивать с крепкого жилистого тела рубаху, – Плесни-ка мне на спину. А что мне еще тут делать? Тихо. Избушку мою найти непросто. Нечисти в этой полосе не очень много. Жратвы в соседней полосе навалом. Если бы не эта мутная пленка со смертушкой, каждый день бы ходил туда. Да и то пообвыкся. Глаза закрываешь, разбегаешься и прыгаешь. И испугаться не успеешь. Обратно так же.

– А этот… – Филя неопределенно мотнул головой в сторону, но Лот понял. – Такие тут часто попадаются?

– Бывает, – кивнул бородач. – Но я наготове. Это ведь как зараза – живет себе человек, потом не то что палец поцарапал, а, скорее, гадость какую совершил – и вот уже лихо внутрь него заползает. Он о том и знать не знает, а эта мерзость уже его глазками смотрит и ждет своей минуты. А я жду своей.

Лот подхватил ружье.

– Всегда на взводе, на запале такой камешек, что искру и под водой даст. И порошок соответствующий. Смотри-ка!

Лот опустил ружье дулом вниз, сдернул какой-то рычаг, и из дула поочередно выпали два мешочка – один грузно, со звоном, другой тяжело, но тихо, словно песком набитый.

– Ружье-то у меня, конечно, стародавнее, – Лот с любовью дунул в широкое дуло, развернутое на конце вроде воронки, погладил гравированный серебром и камнями приклад, – Калибр у него раза в два побольше, чем у стрелялки вашего Коркина, да не в том дело. Толку от него в настоящем бою мало, да у меня в мешках и зарядов-то больше пятка не бывает. Да и куда больше – оно только против такой нечисти типа тени Галаду и годится. А тень Галаду сразу на другого не перекидывается: вот я пристрелил того светлого – она теперь нового носильщика искать будет. Да и прицельная дальность у этого ружьеца шагов десять, а там уж разлетается моя картечь во все стороны. Я сейчас ее тратить не буду, там состав сложный: серебро, зеленая медь, тертый свинец, кирпичная крошка опять же хорошо идет в смеси. А вот остальное покажу. Как искра?

Лот повернул к Филе ружье казенной частью и щелкнул спусковой скобой. Синеватый каменный брусок тут же выбил о серую шестерню искру, да такую, что Филя глаза тереть начал.

– Вот! – Лот поднял мешок с порошком, помял его в пальцах, затем подошел к колодцу и макнул его в желоб, по которому из сруба выбегала вода, – Не скажу, что так надо делать, но мало ли что может выйти. Когда от ружья жизнь зависит, оно должно без сбоев палить.

Лот поставил ружье дулом вверх, бросил внутрь мешок, с; которого капала вода, ухватился за костяное цевье, снял с него стальной рычаг и с усилием взвел механизм.

– Теперь не выпадет, – удовлетворенно пробормотал Лот и, посоветовав мальчишке: – уши заткни! – взметнул ружье к плечу.

Грохот чуть не лишил мальчишку слуха. Вдобавок из г ствола вырвался столб пламени длиной в два-три локтя, и это было последнее, что Филя смог увидеть в ближайшие несколько минут.

– Лот! – тут же раздался раздраженный голос Ленты, – Я уж думала, что снова Тарану заявился! Мальчишку ослепишь!

– Ничего, проморгается, – удовлетворенно заметил бородач, – А Тарану просто так сюда не полезет. Хватанул уже.

– Тарану? – задумчиво отозвался Пустой, – Вертелось это слово у меня на языке.

– Слово как слово, – хмыкнул Лот, – Те счастливчики, что живыми после этой пакости оставались, говорили, что она сама так себя именует. Ну, значит, на кого тень Галаду упадет, тот Тарану и есть. А ты, выходит, уже сталкивался с ней?

– На девятой пленке отвечу, – сказал Пустой, – Надеюсь, что отвечу. Лента ведь не хочет мне ничего рассказывать.

– Чего болтать зря, – погрустнела девчонка, – Я думаю, что это ты мне будешь рассказывать. Только вы вот все болтаете, а мальчику холодной водички в глаза никто плеснуть не догадается?

– Вожаки и хозяева! – послышался недовольный голос Рашпика, – У вас всегда побудка с таким грохотом происходит? А если бы я облегчился, не просыпаясь?

– А где остальные? – загудел Лот, – Пора бы уж и перекусить?

– Рук спросонья от вашего грохота Коркина за ногу прихватил, – послышался голос Коббы. – Сейчас они с Яркой скорняку в очередь голень зализывают.

– Сейчас-сейчас, – услышал ласковый голос Ленты Филя, и холодные струи потекли по его лицу.

Главным блюдом на утреннем застолье вновь оказалась все та же каша, из чего Филя сделал вывод, что если это количество густого варева Лот приготовил себе на неделю, то по прожорливости он должен был бы оставить далеко за спиной даже Рашпика. Хотя как раз нынешним утром бородач особенно на кашу не налегал, а забрасывал в рот все больше кисловатую красную земляную ягоду да прихлебывал отвар какой-то сладкой коры.

– Чего хотите-то? – спросил наконец Лот, уставившись на Пустого.

– Ты давно тут живешь? – ответил вопросом механик.

– Давненько, – хитро прищурился бородач. – Чуть ли не с начала Мороси.

– Знаешь тут все? – продолжал спрашивать Пустой.

– Ну все не все, а кое-что знаю, – кивнул Лот, продолжая щуриться.

– Вот и я хочу узнать да разобраться, – ответил Пустой. – Что там делают светлые, что там делали аху, что там вообще случилось тридцать с лишком лет назад.

– Тридцать пять, – уточнил Лот.

– Мне ничего рассказать не хочешь? – спросил Пустой, дождался хитрого прищура бородача, вздохнул, – Вот и Лента язык за зубами держит, хотя поболтать не против. Придется самому все. К светлым сходить. Потом в Бирту отправиться.

– Зачем? – наклонился вперед Лот. – Топай к девятой пленке, вправляй себе мозги и вали отсюда куда подальше. Что ты на рожон лезешь? Куда Ленту тащишь? Тебе мало? – повернулся он к девчонке. – Забыла, как ты у меня пряталась? Шрамы зажили? Память вернулась? Чего добиваешься?

– Домой хочу! – огрызнулась Лента.

– Там лучше, чем здесь? – усмехнулся Лот.

– Да как бы ни было, – потемнела лицом Лента. – Хоть на день. Посмотреть хоть. Отведешь в Бирту?

– Ты думаешь, что я смогу? – откинулся назад Лот.

– Сможешь, – отрезала Лента, – Уверена!