Текст книги "Сибирский рассказ. Выпуск III"
Автор книги: Сергей Алексеев
Соавторы: Валентин Распутин,Виктор Астафьев,Михаил Щукин,Георгий Марков,Гарий Немченко,Давид Константиновский,Виктор Кузнецов,Борис Лапин,Андрей Скалон,Валерий Мурзаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)
Кольнуло у меня сердце, прихватило, сжалось все внутри, хоть криком кричи. Сто лет не плакал, Розу, жену, без слез похоронил. А тут… Как чумной часа два на кровати валялся, зубами скрипел. Хуже всякой бабы ревел. Подскочил потом, открыл бочку с соляркой и давай ведрами стеллажи поливать, Я к тому времени второй урожай снимать готовился. Все погубил. Хожу по двору, и как паралитика трясет меня.
Несколько дней успокоиться не мог. За что ни возьмусь, все из рук валится. Жрать сяду – кусок в горло не лезет. Я его туда, а он обратно.
Ладно, переболел, прошло. Молодая, думаю, вот и хорохорится, гоношится. Подожди, дочка, жизнь, она тебе еще бока наломает, покажет, где раки зимуют. Вспомнишь тогда и отца родного, и денежки его, глядишь, понадобятся.
На третий год получаю от нее телеграмму – ждем на свадьбу. Ну что, договорился с начальством, отпустили на недельку, полетел. Теплицу я уже к тому времени окончательно забросил, свиней тоже. Встречают в Домодедове. Зять ничего, достойный, патлатый, вот, правда, как ты, хоть и инженер он у них там на стройке. К олимпиаде спортивный какой-то комплекс сооружают… Даю я им, значит, в подарок десять тыщ рублей. У меня их сейчас сорок пять на срочном лежит, и одна так. Как он взъерепенится весь, зять-то. Вы, говорит, Владимир Степанович, это бросьте. Мы такого подарка никак принять не можем! Это почему же? – спрашиваю, а сам на дочь смотрю, что, думаю, успела уже, наплела на батьку? Нет, папа, отвечает она, ничего Алик не знает. А он – мы не нищие, и даже не в этом дело – мы сами, своими руками желаем заработать все, что нам необходимо. Мы и сами, хвастает, около четырехсот рублей в месяц получаем. Ладно, говорю, не желаете деньгами брать – я вам подарок преподнесу. Машину куплю. Не примем – в один голос. Ну, тогда кооперативную квартиру. Опять зять головой машет – не надо, дескать. Где же вы жить-то будете, птенчики желторотые? – начинаю злиться. Года на полтора-два, отвечают, снимем угол, а там и государственную получим. Уже обещают. Ну, черт с вами, думаю. Пошел по магазинам, набрал всякой дребедени.
Проводили они меня домой через три дня после свадьбы. Прилетел. Холодно в доме. Пусто. Пыль кругом. Сел я и думаю – что же дальше-то мне делать. Телевизор цветной у меня, включу и не слышу, че он там тренчит. Измучаешься, ничего не делая, уснешь, и вдруг как кто под бок среди ночи толкнет. Встанешь, свет включишь, чаю себе заваришь и сидишь дурак дураком до самого утра. На работе только и отходишь. Где с кем полаешься, где спор какой-то послушаешь, где пузырек раздавишь. Пробовал сильнее пить – не получается. Видно, не в коня корм. Книжки одно время взялся читать. А что в них, в книжках-то? Ничего. Про войну еще интересно, про разведчиков люблю. А эти… Понапишут вот такие толстенные – солнышко, птички, ручейки, все такие хорошие… Ну и что? Ни уму ни сердцу.
В общем, решил и – бабу, край, в дом надо. Хозяйку. Надоело по столовым в очередях стоять да самому себе картошку чистить. И поговорить с кем будет. Потом ведь баба, она и есть баба. Так – нет? Ну… Где постирать, где что. Да и так, что же я, не живой, что ли? Стал потихоньку присматриваться, приглядываться. И нет ни одной, чтобы хоть вот такусенькую капельку на мою Розку походила. Долго выбирал, Нет – и все! Ну все-таки нашел, привел одну. С полгода прожили, а дал я ей от ворот поворот. Собирай-ка, говорю, дорогуша, свои монатки, и чтоб глаза мои больше тебя не видели. Понял, нужен я ей был, как попу гармонь хромовая. Ей деньги мои спонадобились. Ах, как они ей, дешевке, покоя не давали – и смех и грех. Уж как она к ним подбиралась, как ластилась – тю-тю-тю-тюшеньки! До того хитрая тварь попалась, ну, прямо ни разу еще таких не видел, ей-богу. Уже и шашни с одним ментом завела, планы на мои деньги строят. Как же, разевайте рот шире!
Снова живу один.
Дай-ка мне прикурить… Угу…
Живу… И вот, по зиме, сразу после Нового года, подъезжаю я на Стрелке к диспетчерской. Вечером дело было, темно уже вовсю, фары горят. Подъезжаю, вылез. Смотрю, стоит шоферня и ржут чего-то. А в кругу – человек, не поймешь, то ли пляшет, то ли еще чего. Подошел ближе – девка пьяная. Вон, на Атке, помнишь про бабу возле столовой, вот и эта примерно в таком же состоянии. Пляшет. В дымину пьяная, целоваться к мужикам лезет, а те ее отталкивают и снежками в нее пуляют. А, думаю, мало ли их, трассовских…
Вот… А потом присмотрелся – молодая совсем деваха и лицом ничего вроде. И жалко мне ее вдруг стало, веришь – нет, ну, прямо как дочь родную. Ну не знаю, как тебе объяснить это. Но чтобы я там подумал насчет этого самого – нет, такого и в мыслях не было.
Отметил я по-быстрому путевку в диспетчерской, выскочил, растолкал мужиков, поймал эту плясунью за шиворот и потащил в свою кабину. А она и не сопротивляется. Какой там сопротивляться – пьяней вина. Мужики хохочут, а мне и стыдно, и зло берет, сам не знаю, зачем я ее тащу.
Посадил ее в кабину, дверку на всякий случай на ключ закрыл, мало ли что, возьмет еще да и вывалится на ходу. Тут Петька-китаец подбегает: «Степанович, отдай ее мне. Ей же в другую сторону надо!» Зубы скалит. Послал я его подальше и с места тронул. Едем. Она ко мне с разговорами разными лезть давай. Цыкнул я на нее, матом добавил – присмирела девка, замолчала.
Хоть и порожняком шел, а зима, дорога укатанная, мягко машинешка бежит. Тепло в кабине, все щелочки своими руками войлоком заделывал-утеплял, печка работает, разморило мою плясунью, укачало, заснула, словом. Ну поспи, думаю. А что дальше с ней делать буду – убей бог, не знаю.
Спит. Я ее рассматриваю – пальтишко демисезонное, желтое, платок вязаный шерстяной на голове, брюки, сапожки теплые. Бичиха? Нет, по виду непохоже. Лицо хоть и уставшее, но не потасканное. Серьги простенькие в ушах, ресницы длинные, брови по моде выщипанные. Нос маленький, прямой. Губы пухлые, в ямочке на подбородке, чуть-чуть сбоку, родинка. Спит. Сладко так посапывает, аж самому захотелось. Остановился, морду свою снегом потер и дальше поехал. Решил, проспится она, протрезвеет, какой первый поселок будет, там и высажу ее.
Часа три, наверное, спала. Просыпается. На меня ноль внимания. Я тоже молчу. Пошарила руками по сиденью, под ноги глянула, спрашивает: «Сумочки моей не видели?» Нет, говорю, не видел. Жду, что дальше скажет. Молчит. Тогда я сам спрашиваю, помнишь, мол, как я тебя в машину волок? «Помню», – к боковому стеклу отвернулась. В какую сторону-то хоть едем, знаешь? Нет, головой машет. К Магадану, говорю. Молчит. Только смотрю, плечики у нее завздрагивали, потом и вовсе ходуном заходили, завсхлипывала. Дальше – хуже, чуть не истерика с ней, того и гляди стекло лбом высадит. Скинул я газ, притормозил, достал термос с чаем, налил ей, на, мол, успокойся. Проглотила она его одним махом, спасибо, говорит. Как зовут-то тебя? – спрашиваю. «Лида». Че ж так, а, Лида? «Не спрашивайте меня ни о чем! Не спрашивайте…» – опять она в слезы. Ну хорошо, говорю, не буду я тебя ни об чем спрашивать, только не реви, глупая. Едем. Успокоилась она. Пальчики грызет.
Где высаживать-то тебя, Лида, спросить можно? «Не знаю, – шепчет. – Где высадите, там и высадите», – всхлипывает. Так а куда ж тебе конкретно надо? Дом-то у тебя где? «Далеко», – отвечает. Ну а где – «далеко»? «Город Копейск в Челябинской области слышали, наверное?» Оттуда, что ли? «Оттуда». А здесь?..
Тут-то она мне и рассказала, как у нее все получилось. Жила она там, в Копейске этом, работала. Отец, мать, все… Приехал один хлыст с Буркандьи в отпуск. Нашел ее, наговорил с три короба, пообещал жениться, сделал свое дело и уехал, отпуск кончался. Она пацана родила. Тот хлыст писал, клялся приехать вот-вот, потом к себе звал, надеялся, не решится, не приедет. А она оставила ребенка у родителей и подалась. Че с нее взять, с Лиды-то? На два года всего старше моей Эльвирки. А он, с Буркандьи этот, к тому времени уже, видишь ли, разлюбил ее и жизнь свою ему связывать с ней теперь никак не хочется. Дома, конечно, всем раззвонила – к мужу на Колыму еду. Возвращаться стыдно – это полбеды еще. Денег, денег на обратный билет нету – булку хлеба купить не на што! Как же, к мужу ехала, который, ха-ха, тыщи каждый месяц загребает.
Короче, привез я эту Лиду к себе, завел в дом, а в нем – хоть волков морозь. Зима же. Ладно, говорю ей, ты пока посиди тут, а я машину на базу отгоню, сдам быстренько и вернусь. Молчит она, но вижу – не по себе ей. Поехал я, тороплюсь. Убежит, думаю, как пить дать убежит. На обратной дороге в магазин бы мне заскочить надо, хлеба свежего взять, еще чего, а я мимо, скорей домой, домой!
Захожу – батюшки мои! – в доме тепло, печка гудит, чайник на плите закипает. И ведь не просил ее ни о чем, сама все – и дрова нашла, и пол подмела, и… хозяйничает! Сел я на стул у порога, не раздеваясь, отдышаться чтобы, смотрю на нее, и такой просвет у меня на душе – не могу! Как блудил-блудил вроде по лесу суток четверо и вдруг – на тебе! – на опушку выскочил, а она тут как тут, девунька твоя, стоит и смотрит на тебя, ясная. «Чего вы?» – спрашивает Лида меня, а я молчу, язык прирос, ни туда ни сюда, онемел – и все.
Выскочил опять из дому, полетел в магазин, набрал, что надо и не надо.
Сели за стол ужинать. Достал я бутылку, а Лиду так всю и передернуло. «Зачем вы, – говорит, – это?» Ну как это зачем? – отвечаю. Тебя похмелить, самому с дороги не мешает стаканчик дерябнуть. Как зальется она опять слезами, уронила головку, а у меня рука просто сама к ее волосам тянется. Глажу, успокаиваю, уговариваю ее, не трону, мол, и все прочее, а себе же не верю.
Конечно, водку пришлось убрать.
Рассказал я в тот вечер все Лиде-то про себя, как жил, как что, про жену, про дочь. Допоздна сидели. Поселил я ее в одной комнате, сам в другой уложился. Так и жили раздельно, с месяц, наверное, или больше чуть. Прописал я ее у себя, на работу к нам на базу устраивать начал. Так уж только тогда породнились. Пришел я как-то под утро к ней, не выдержал. Думал – прогонит, нет, ничего, приняла. Ну, после этого не стало у меня человека, который роднее и ближе. Крепко закружила она мою голову, как точно травой какой присушила. Обниму ее – и дурак дураком, веревки из меня вей, слова никакого не скажу, хоть что делай. Да… Что ни неделя – подарки ей доставляю. Шубу, правда, великоватую привез. А она нежит меня, бывало, и то смеется, то плачет. Заморгает, заморгает ресничками своими и… Брось ты, говорю ей, понимаю я тебя, Лидушка моя ненаглядная, – забирай своего ребенка, вези, рад буду, все по чести сделаю, усыновлю, дороже своего будет. Ни «да» ни «нет» от нее. Ничего, думаю, пусть привыкает, пусть… осваивается. Женщина неглупая, поймет рано или поздно, от добра добра не ищут. Я перед ней весь, как вот… палец этот.
Он вздохнул глубоко и длинно. Я понял – ушла Лида от него, не осталась.
– На коленях перед ней, как пацан, стоял. Сна лишился. Все, говорю, тебе, только не уезжай. Все деньги твои, на – трать, хочешь – дом на тебя перепишу?! Чем я ей не угодил, чем не мил был – и сейчас не пойму. Ведь думал, денег у меня – другой бы какой бабе только заикнись! А этой – не надо. Ручонками обоими худенькими прижимает меня к себе, целует, слезами всего измочит, а все одно да потому: «прости», «не могу».
Проводил я ее и снова хоть в петлю лезь.
Все у меня, брат, имеется: деньги, дом, машина. Ты зайди как-нибудь при случае, будешь на Палатке и зайди, посмотри, как я живу, – все есть, кроме птичьего молока. Было бы где, и то бы достал, не в этом дело. Сам-то я, выходит, никому не нужен, что ли?
Помню, лет десять назад подвозил я одного, вот так, как тебя. И тоже… разговорились. Стал я ему рассказывать, как живу. Он – ерунда, говорит, твои деньги. Все ты на них, мол, приобресть-купить можешь, даже и человека иного, плохонького человечишку, тоже можешь. А себя-то ведь ты не купишь, говорит… Ни за какие миллионы, ни по великому блату – не получится. Обиделся я тогда на того мужика. Рвань ты вшивая, думаю, деньги тебе не нужны. При коммунизме, видишь ли, он живет! А теперь вспоминаю его, выходит, что вроде и прав он как бы. А?
Деньги, они, конечно, не пропадут. Кому-то достанутся, сгодятся. В землю я их зарывать не собираюсь. Ведь как ни крути, а всю жизнь я ради их. И главное – честно, своим горбом все до копейки. А нет ни радости особенной мне, ни счастья! Может, судьба такая? А?
Пять рублей, за проезд, он все-таки взял у меня. Не жалко.
Владимир Куропатов
ОДНОСЕЛЬЧАНЕ
По воскресеньям Василий Валов поднимался позже обычного. Не торопясь – куда в выходной торопиться? – управлялся по хозяйству, завтракал, ложился на диван, смотрел в потолок. Но не долго: он непривычный был ничего не делать. Возле дивана стояла тумбочка, на ней – стопкой газеты. Начинал Василий с «Известий» и «Сельской жизни». Прочитывал новости, разные заметки, статьи, какие поинтереснее. Поудивлявшись – «и чего только человек не изобретет», повозмущавшись – «мало поубивали, опять воюют», а то и похмыкав недоверчиво – «и откуда такое выкопают», откладывал газеты в сторонку. Брал районную «За урожай». Он ее специально напоследок оставлял. Разворачивал с легоньким – самому себе почти незаметным – волнением и с крошечной тайной надеждой: а вдруг и сегодня про него написано? Случается, что пишут. Не часто, но случается. Не сказать, что Валов много о себе мнил, однако кому не лестно увидеть в газетке свою фамилию промеж других. Бывало, что и не промеж. Бывало, что и портрет его помещали, а под ним – маленькая статеечка.
А недавно совсем, осенью… Вспоминая это, Василий испытывал двойственное чувство: и приятно, и как-то неловко делалось. Солому убирали. Только начали второй зарод – подкатывает «газик», выходят двое и прямо к Василию. Корреспонденты, оказывается. Один аппарат достал, другой блокнотик и ручку – и начали. Который с аппаратом, тот – «станьте-ка сюда», «повернитесь-ка так», «голову чуть повыше». А который с блокнотиком, молодой, совсем еще парнишка, и вертлявый, тот вопросы задавал. И все какие-то… Ну, не то, чтоб совсем смешные, а… не вдруг-то и ответишь на них. Да чаще и отвечал-то корреспондент сам же, да так ловко, складно, что Валову оставалось только поддакивать. Василий еще подивился: молодой, и когда успел так натореть? Ну, будто по писаному чешет! Пока один аппаратом отщелкал, а другой в блокнотик что надо записал, с Василия семь потов сошло…
А через недельку статья в газетке вышла. «Наставник» называлась. От верху до низу три колонки. Посередине – портрет. Прочитал Валов и немного не по себе стало. Нет, все складно, хорошо и вроде ничего не выдумано, а чего-то людям на глаза появиться стыдно стало. И о том молоденьком корреспонденте как-то не очень хорошо думалось. Хотя все правильно написано. Шут знает, что такое…
С легоньким волнением и крошечной тайной надеждой Василий развернул последний номер районной газеты. На первой странице справа статья называлась: «Беречь народное добро». «Верно, – согласился Василий, – надо беречь». И машинально глянул вниз: кто писал? Валову всегда почему-то нужно было узнать, кто писал, хотя фамилии под статьями и заметками ему, как правило, ни о чем не говорили. Эта статья была без подписи. Глаза побежали по широкому столбцу вверх и зацепились за что-то очень знакомое. И остановились. «В. Валов…» За собственную фамилию зацепились глаза. Пальцы от усилившегося волнения крепче сжали края газеты, Василий отыскал начало предложения и прочитал: «Так районными народными контролерами установлено, что механизатор совхоза «Восход» В. Валов прошлым летом похитил на строительстве животноводческого комплекса шифер и покрыл им собственную баню». Смысл этих слов до сознания Василия не дошел. Но Валов почуял: смысл – нехороший. Прочитал еще раз, помедленнее и повдумчивее.
И дошло…
«Мать честная!» – диван скрежетнул пружинами, Василий встал, отбросил оконную штору. «Дом у меня под железом», – взгляд, чуть задержавшись на крытой тесом стайке, метнулся на баню. Крыша ее была шиферной! По какой же еще она будет, если крыл – шифером? Сходится. О нем написано! Вот это номер!..
– Галина! – позвал Василий. – Галина!
Жена не отозвалась.
В комнату заглянул Генка, сынишка.
– Где мать!
– Так к тете Вале же поехала, – засмеялся Генка. – Сам же ее до автобуса провожал. Забыл, что ли?
– Выходит, забыл…
– Ну ты даешь! – Генка притворил дверь.
«Так это что же, а?» – Василий вышел в переднюю, сунул ноги в валенки, накинул пальто, шапку надел уже в сенях.
Он, не отрывая глаз, смотрел на шиферную, чуть припорошенную снегом крышу бани и потому не заметил, как почти носом к носу столкнулся на улице с Петром Свистуновым, соседом.
– Ну, а на стайку-то когда приволокешь! Другие шустряки растащут, пока надумаешь. Привет!
– Здоро́во…
– Напишут же!… И где только что возьмут?!
– Петро, да я ж еще восемь лет назад! – с жаром начал Василий. – Еще когда дом…
– Мне-то что рассказываешь, – перебил Свистунов. – Первый день тебя знаю, что ли? Плюнь ты. Твоя совесть не замарана – и не переживай.
– Легко сказать: не переживай.
– Приятного, конечно, мало…
– Начнут перемалывать. А на каждый роток, сам знаешь…
– Во, слушай! – Сосед хлопнул Василия по плечу. – А напиши-ка ты опровержение в газету.
– Как опровержение?
– Ну! Мол, так и так, вранье все это, любой подтвердит.
– А что, оно, пожалуй, верно.
– Мол, вся деревня меня знает как честного передовика. А?
Василий поразмыслил.
– Ты, конечно, дело говоришь, но… как я сам-то про себя? Неудобно.
– А чего тут неудобного?
– Видишь, какое дело…
– Ну?
– Допустим, вот мы с тобой, Петро, двенадцать лет соседствуем. Скажи: я хоть что-нибудь чужое?..
– Да какой разговор!
– Ну вот ты бы и…
– Что?
– Ну это… Только не пойми, что я тебя подговариваю или там… А если есть желание – напиши. В редакцию…
Петр переступил с ноги на ногу, кашлянул.
– Оно, Василий, конечно. Оно можно б… Но ведь – кто я? Сосед. По-соседски я тебя знаю, а работаем-то мы: ты в совхозе, я в больнице… А дело-то оно такое… газета, брат. Коснись чуть чего… вот тебе и – пожалуйста. Словом, – только ты не серчай – лицо-то я частное. – Петр поежился. – Ветрище, зараза!
– Частное, – согласился Василий и раздосадовался на себя за то, что, не подумав как следует, стал просить Петра о том, чего тот не может.
– Другое дело – механизаторы, с кем работаешь. К примеру, Колька Басов. Твой ученик. Он не должен отказать.
– Вообще-то верно.
– Да дело я говорю. Вот и давай прямо к Кольке… – Петро втянул голову в плечи. – Вроде и ветришко-то никудышный, а продувает – до костей. В общем – давай. А я – сам посуди – как?..
«Колька не откажет, – рассуждал Валов, быстро вышагивая по безлюдной – к счастью! – улице, – не должен. Все-таки ж я его выучил. Доказал начальству, что новый трактор надо дать парню. Не зря в той статье, что осенью напечатали, и Колька фигурирует… Не должен отказать…»
– О! Это ведь сам бог тебя послал ко мне! – обрадовался Колька приходу Василия и, почти насильно стянув с него пальто, потащил гостя к столу. – Я в честь выходного рюмаху хотел пропустить, а она – не идет. Не могу один. Натаха, ну-к угощай нас.
– Ну, неужели без отравы этой нельзя просто посидеть да поговорить? – бурчала Наталья, жена Николая, ставя на стол поллитровку, стаканы я закуску. – Только об ней и думаете.
– В честь выходного, Натаха, сам господь велит. Огурчики не забудь.
– Сидел бы уж со своим господом. – Она поставила тарелку с огурцами, – Нарежь сам, – и удалилась в горницу.
– Видал, – подмигнул Николаи, – строжится. Не любит выпивок. Но с тобой все-таки позволяет. Уважает тебя.
«Не знает еще», – решил Василий и вытащил из кармана брюк газету.
– На-ка вот, прочитай.
– Что?
– Вот это место.
Николай прочитал, хохотнул.
– Брехня, Васюха. Ты не из таких. Будто я тебя не знаю.
– Но написано же.
– Мало ли чего не напишут. Бумага все стерпит. Не поддавайся на провокацию. Как твой ученик бывший, а теперь кореш, говорю.
– Я к тебе как к товарищу и пришел, – вздохнул Валов.
– И правильно сделал. Сейчас опрокинем по одной-другой и все уймется. Ты не воровал – вот и все. Подымай.
– Об чем это вы? – высунулась из горницы Наталья.
– Да вот, – показал Василий газету.
Наталья прочитала и ахнула.
– Так это ведь что теперь будет-то? Таскать начнут…
– Брехня все это! Держи, Василий, поехали.
Валов не притронулся к стакану.
После Натальиных слов «таскать начнут» нехорошо ему сделалось, заныло в груди.
– Слушай, Николай. Я ведь учил тебя… Друзья мы с тобой, работаем вместе… – Василий оборвал себя – как-то жалостливо звучали его слова, самому противно было слушать, и сказал прямо: – В общем, если, конечно, можешь, напиши опровержение.
– Это что? – не понял Николай.
– Ну письмо такое в газету. Что ты меня знаешь, что… не в моем это характере…
– Усик, Василий! Хоть щас! – отодвинул стакан. – Натаха, тащи тетрадку и ручку.
– А что ты писать-то станешь? – поднялась Наталья. – Кто ты такой, чтобы писать? Корреспондент нашелся.
– Я еще лучше корреспондента напишу, какой Василий Валов честный человек.
– Он же меня, Наталья, знает… – И опять Василию стало противно от своих слов: будто вымаливает.
– Тебя-то знает. А про шифер?
– Да никакого шифера он не брал, – почти прокричал Николай.
– Ты-то почем, спрашиваю, знаешь?
– Знаю! У меня доказательство есть! Вот мы с Василием работали на тракторе, да? У нас пускач забарахлил. Я говорю: «Давай тихо снимем у Вальки Тенекова – и порядок». А Василий… Знаешь, что он мне сказал на это?.. Как рубанул! И стали мы перебирать свой пускач. Было, Василий?
Вроде случай такой был. Но что он тогда «рубанул», Валов не помнил.
– Тащи, Натаха, тетрадку.
– Умолкни! – повелительно сказала Наталья мужу и обратилась к Валову: – Конечно, Василий, про тебя никто худого слова не скажет, но…
– Погоди, Натаха…
– Нечего годить! Писать ты не будешь!
– Имею право! Не запретишь!..
– И тебя пропечатают. За ложные показания.
– За какие еще ложные?!
– В статье-то, по-твоему, что, вранье, с потолка взято? Ведь там же написано: контролеры проверяли. Это дело не шуточное.
Против такого довода жены трудно было что-либо возразить, Николай задумался.
– Наталья, не брал я, – тихо и безнадежно сказал Валов.
– Факт – не брал, – подтвердил Николай, но уже как-то не очень горячо.
– Я тебе сказала: замолкни!
– Не скандальте вы, – поднялся Василий.
– Ты чего? Погоди.
Николай тоже поднялся.
Наталья толкнула его ладонью в грудь:
– Сядь!
– Я щас к тебе приду, – сказал вдогонку Николай.
«Нет, Колька, – подумал Валов, – слабак ты против нее. Хороший парень, но – слабак…»
Валов брел по улице, воткнув взгляд под ноги. По сторонам смотреть боялся: ему казалось, что все прильнули к стеклам окон, показывают на него пальцами и говорят нехорошие слова.
В проулке, который вел к почте, меж домами мелькнула желтая «лада». Катила она сюда, на главную улицу. «Белохвостов», – испугался Василий. Желтая машина была в селе только у него, Мирона Белохвостова, парторга совхоза. Валов на мгновение представил, как сейчас выскочит из проулка «лада», поравнявшись с ним, остановится и Белохвостов, приоткрыв дверцу, скажет с ласковым – один он так умеет – ехидством: «Что же это ты, товарищ Василий, а? Хоть бы предупредил, а то для меня эта статья как снег на голову. Нехорошо-о-о, нехорошо-о, товарищ Василий». – И поддаст газу.
И Василий заметался по дороге. Справа ограда механических мастерских. До ворот не успеть добежать – «лада» выскочит из проулка раньше. Слева – дома: главного агронома – у него Валову делать нечего, следующий – Ивана Кудинова, совхозного механика. Вот к нему… к нему можно. Даже не то что можно, а сразу б к Ивану идти. Кудинов человек прямой, юлить не станет.
Он в любом деле: ДА или НЕТ. Валова, своего подчиненного, наизусть знает, как и любого тракториста.
Переступив порог и мельком взглянув в лицо Кудинова, Василий понял: читал.
– Проходи. – Иван подвинул Валову стул, достал папироску, закурил.
– Ну, как меня разделали-то? – полюбопытствовал Василий, вымучив улыбку.
– Не разделали, – Иван тоже скупо улыбнулся, не любил улыбаться, – а только, как говорится, под девятое ребро.
– С людьми совестно встречаться. Дожил, мать честная. – И пересилив себя, Василий сразу же перешел к делу: – Ты, Иван, знаешь меня…
– Да, наверно, знакомы.
– Так вот, как руководитель мой, значит, начальник, можешь написать опровержение?
Кудинов ответил сразу, будто ждал этого вопроса:
– По работе, Василий, как механик, я все могу написать, что хочешь. А опровержение, согласись, это уже не работа.
– Значит, не веришь. Да не брал я шифера, ни листа. А баню перекрыл еще восемь лет назад. Все ж знают.
– И я знаю. Знаю, что ты толковый, работящий и все прочее. Конечно, я не видел, что б ты шифер брал, нет доказательств. Но и что не брал, у меня доказательств нет. Не сердись. Ты знаешь: я что думаю, то и говорю. Может, ты его, шифер-то, налево спустил. Чужая душа, сам знаешь…
– Да ты что, Иван!..
– А давай так рассудим: не про меня же почему-то или про кого другого написали, а – про тебя. Значит, что-то такое было?..
– Да если б было, пришел бы я к тебе? Ты подумай…
– Опять же – не сердись, Есть такие деятели, которых за руку схватят, а они клянутся: «Не брал!». Знаю: не жулик ты, не ловкач, но… – Кудинов развел руками. – Хватит об этом. Давай о другом. Ты как раз нужен мне. Трактор у тебя на ходу?
– Как всегда.
– Завтра с самого утра поезжай в Сельхозтехнику. Я два коленвала выбил, надо срочно забрать. Вот доверенность…
– Надо, значит, надо, – Василий встал.
– Ну, будь здоров.
Галина вошла в дом, когда Василий выгребал из поддувала золу.
– Кто ж так делает, Василий? Смотри, пылища-то под самый потолок!
– Пылища, пылища! – взорвало Валова, – Ты вон газетку почитала бы!
– Знаю, – ответила жена. – Со всем Валентининым семейством читали.
– Ну, и как?
– Посмеялись. А что еще?
– Успокоила: посмеялись. А тут хоть в петлю.
– Если бы люди по всякому пустяку в петлю лезли – на земле уже давно пусто было бы. Завтра сходи к Белохвостову, пусть он тебе объяснит, что к чему. А потом уж и вешайся.
Валов обругал себя самыми последними словами. Ну не бестолочь ли?! Вместо того, чтоб к Мирону Белохвостову, он по дворам пошел. Не сообразил с горячки.
– Может, сейчас сходить?
– Чего людей беспокоить. Ночь уже…
Получив коленчатые валы, Василий, не мешкая, тронулся в обратный путь. На центральной усадьбе он рассчитывал быть часам к одиннадцати. В это время парторга еще можно застать в конторе. Позже – почти безнадежно: поедет по отделениям или в район укатит.
Когда проезжал по улице Горького, глаза скользнули по фасаду белого одноэтажного особнячка и вцепились в вывеску, которой раньше Василий не замечал: «Редакция районной газеты «За урожай». Валов затормозил.
Постучал в дверь с табличкой «Редактор» и, не дожидаясь ответа, толкнул дверь от себя.
Редактор не успел ответить на приветствие: зазвонил телефон.
– Новиков слушает… Разобрался, Мирон Иванович. – Редактор покосился на Валова. – Вся штука в том, что инициалы и фамилия те, а хозяйство другое. «Заря» имеется в виду… Да нет… В оригинале и корректуре «Заря» стоит. Но, понимаешь, по номеру дежурил литсотрудник, новичок, всего три месяца работает. Он о вашем-то, – редактор опять покосился на Василия, – зарисовку недавно писал. «Наставник» называлась, помнишь?.. Так вот. Видит, фамилия та же, а хозяйство другое – исправил. Вот тебе и ляп… Так не оставлю, конечно… Оправдаем, Мирон Иванович. В завтрашнем номере дадим поправку… Дадим, дадим, Мирон Иванович… И я бы, конечно, возмутился. Понимаю, чего же. Ну, будь здоров… Не сержусь. Нет. Будь… – редактор положил трубку и обратился к Валову:
– Слушаю вас.
Василий встал.
– Да вы сидите.
– А чего рассиживаться? У вас своя работа, у меня – своя.
– Но вы же, наверное, по делу.
– Мое дело, понимаю, уже решенное, Валов я. Из «Восхода».
– Так это вы, – смутился редактор и тоже поднялся.
Тут в кабинет редактора вошел – Василий сразу его признал – тот самый парнишка-корреспондент, который пытал Валова осенью на поле. Парнишка тоже узнал Василия и оробел, даже остановился, не дойдя до стола редактора. Немного придя в себя, пролепетал:
– Здравствуйте.
– Да уж здравствую. А что делать-то, – сказал Василий. – Я тебе, парень, вот что доложу. Нас, Валовых, в районе… Считай, вся деревня Валово из Вятской губернии сюда переселилась. Еще до революции. Деревня-то одна, а люди – разные. Так вот.
– Я не здешний, не знал…
Валову хотелось сказать корреспонденту что-нибудь резкое, колкое, но до того же жалкенько парнишка выглядел.
– До свидания, – кивнул Валов редактору.
«Положим, не знал. Не успел. Ладно. Хуже, парень, другое, – думал Василий, идя к своему трактору. – Тот раз ты до стыдобушки похвалил меня, а на этот раз – изругал. И глазом, поди, не моргнул. Так, все-таки, кто же я по-твоему: герой или жулик?.. Нет, не уважаешь ты людей…»
Во вторник давали зарплату.
Валов – специально так подгадал – подошел к кассе, когда возле нее уже никого не было. Над окошечком висела приколотая кем-то сегодняшняя газета «За урожай». Справа внизу Василий заметил жирно подчеркнутый синими чернилами заголовок: «Поправка». Ниже – маленькая статеечка. Василий не стал ее читать. Сказал в окошечко.
– Здорово были, Наталья.
Наталья Басова вместо ответа на приветствие спросила:
– Чего не читаешь-то?
– Ладно. Давай ведомость, да пойду я.
– О! Заторопился он! Что мне, Василий, вчера Валька, секретарша директорова, говорила! С самого утра, говорит, директор и парторг как начали возмущаться, как начали. Мол, на весь район Валов опозорил. В народный контроль, потом в редакцию звонили. Полдня разбирались. Вот сегодня-то и напечатали. Оказывается, это заринский Валов-то, Витька. Его Мишка Котов хорошо знает. Говорит, пропойца и вор…
– Вот видишь. Наши мужики даже заринских хорошо знают. А ты меня – нет.
– Как это – нет? – не поняла Наталья, но тут же сообразила, что имеет в виду Валов, посуровела. – Знаешь, Василий, ты на меня не сердись. Ну, кто я или Колька мой? Кто нас послушает. Мы люди маленькие…
– Но люди же? Хоть и маленькие.
– А у парторга с директором – власть. Это их дело – разбираться да добиваться.
– Их, – согласился Василий. – Понятно, их. А если б ни директора, ни парторга не было? Тогда бы как?
– А куда они денутся? – вытаращила глаза Наталья.
– Никуда, конечно, не денутся. Я говорю: если бы. Если бы их не было? А были бы только ты, я, Колька… Ну все, кроме начальства. А?
– Ты выпивши, что ли?
Василий не стал больше ничего говорить. Расписался в ведомости, сунул деньги в карман полушубка и вышел на улицу. Возле крыльца стояло несколько мужиков – откуда взялись, ведь только что никого не было, – среди них Колька Басов и Иван Кудинов. Увидели Валова – загалдели, загудели.
