Текст книги "Сидящие у рва"

Автор книги: Сергей Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 33 страниц)

НУАННА

Верховный жрец Амагда в сером балахоне с капюшоном, почти скрывавшим лицо, одного за другим осмотрел и ощупал мальчишек, лежавших на соломенной подстилке.

– Среди них нет Аххаггида. Вы не исполнили приказ.

Жрецы безмолвно стояли у стены, на которой чадили светильники.

Амагда откинул капюшон. Черная маска скрывала его лицо целиком, почти сливаясь с черными, как смоль, волосами.

– Но теперь уже слишком поздно. Мы должны уйти.

– Во дворце остались люди, – напомнил один из жрецов. – Не те, что пробивали стены, а те, что должны быть принесены в жертву.

– Я знаю. Оставим их Хааху… Как и этих мальчишек.

Амагда взглянул на них: уложенные рядышком, они казались мертвыми. Зелье, которым их напоили, погрузило их в подобие смертного покоя.

– Но мы не можем… – возразил было жрец.

– Вы, – перебил его Амагда. – Вы не можете. Поэтому и останетесь здесь до тех пор, пока Хаах жаждет… Надо сделать вот что: затопить нижние этажи. То воплощение Хааха, которое живет в воде, найдет дорогу. Мальчишек унесите вниз.

– Но жертвоприношение прервано, – снова сказал жрец.

Амагда повернул голову к нему.

– Что же ты предлагаешь?

– Довести его до конца. Вызвать водное воплощение Хааха.

Отдать ему этих, – он кивнул на детей, – и тех, что ходят внизу.

– Закончить труднее, чем начать, – медленно сказал Амагда. – Но главная жертва не принесена… Хорошо. Я оставляю вас здесь, чтобы вы завершили это жертвоприношение. А я выйду на свет. Надо найти мальчишку.

* * *

Потом послышались голоса. Крисс уже слышал здесь голоса – много раз: и тогда, когда умирал на своей подстилке, готовясь к жертвоприношению, и позже, когда искал выхода из бесконечного лабиринта. Эти голоса ничего не значили, и ничего нового они не скажут. Крисс даже не открыл глаз, когда голоса приблизились, и стало слышно, о чем они говорят, аххумские солдаты. Да, простые аххумские солдаты, каулы-ветераны…

Солдаты?..

Крисс открыл было рот, чтобы ответить. Но ответа не вышло. Он пролепетал лишь несколько слов – так ему показалось – да и то по-киаттски. На самом деле он лишь захрипел и замолк. Потом его стало укачивать, и долго-долго качало, так долго, что он уснул, как, бывало, засыпал в качавшейся зыбке в доме Риссов, в родном своем доме на высоком холме, посреди прекраснейшего из городов, Киа-та-Оро…

Крисс почувствовал свет на лице. Свет, какого он не видел давным-давно. Потом его снова стало укачивать, и он опять провалился в забытье.

* * *

Аххаг был еще жив. Он с удивлением понял это, и что-то вроде надежды затеплилось в его душе. Он вспомнил обещание, данное ему там, внизу, во чреве лабиринта, где Хаах получает жертвы и благодарит тех, кто эти жертвы приносит.

Может быть, все, что было после – сон? Может быть, великое жертвоприношение состоялось, и Аххаг все-таки стал бессмертным?..

Он поднялся по ступеням из воды, в которую погрузился было, отдавшись спокойному, вечному течению. Он понял, что надо сделать: вернуться. Но не к алтарю. И не вниз, к одному из выходов в воды священной реки.

Он шагнул раз и другой. Шаги получались неуверенными, ноги дрожали, и голова кружилась. Но рана на горле больше не кровоточила, и Аххаг все увереннее зашагал по коридорам, приближаясь к центру дворца и одновременно опускаясь все ниже – туда, где он впервые познакомился с водным воплощением Бога, где он разговаривал с ним и даже однажды побывал там с Криссом.

* * *

– Дальше я не пойду! – сказал мальчик. Голос его дрожал, в глазах стояли слезы, а губы прыгали.

Аттарх, солдат-третьелинейщик, нагнулся, вглядываясь ему в лицо.

– Мы должны идти, малыш, – надтреснутым от жажды и усталости голосом сказал он. – Мы должны успеть спрятаться до рассвета, иначе они снова захотят тебя схватить…

– Я – Аххаггид! Я – Аххаг Безымянный, я не заслужил еще другого военного имени! – мальчик выкрикнул это и внезапно выхватил у Аттарха кинжал из висевших на поясе ножен. Он выставил кинжал вперед; благородный клинок сверкнул голубым.

– Да, ты Аххаггид, – кивнул Аттарх, торопливо озираясь по сторонам; они находились в Старом городе, в узких закоулках, по которым и днем мало кто ходил; далеко-далеко неистово горланил петух, перепутавший утро и вечер; пахло пожарами, и белым дымком затянуло небо. – И тебя хотят поймать и убить. Я должен спрятать тебя.

– Отведи меня в ставку, – неожиданно твердым голосом сказал мальчик и швыркнул носом. – Хаммар защитит меня от убийц.

Аттарх покачал седой головой:

– Хаммара нет. Он ушел и увел все войско. Мы догоним его… когда-нибудь, а сейчас мы должны спрятаться.

Он помолчал, тревожно озираясь.

– Пойдем, – повторил почти ласково. – Я знаю одно место – там, среди каналов. Там в плавучей хижине живет одна добрая женщина. Она мне почти жена. У нее тебя никто и никогда не найдет.

Малыш стрельнул коротким, насупленным взглядом. Опустил кинжал.

– Я устал, – сказал он.

Аттарх мягко разжал его пальцы, взял кинжал и спрятал в ножны.

– Я понесу тебя.

Он поднял Аххаггида на руки, и в этот момент перед ним как изпод земли возникла странная фигура. Схенти вместо штанов, накидка с капюшоном, как у нуаннийского монаха, и воинская рубаха с латами под накидкой.

– Здравствуй, Аттарх… Не узнаешь своего командира?

Аттарх вгляделся… Мальчишка выскользнул у него из рук и, оказавшись на земле, спрятался за его ногу.

– Маан… Тысячник Маан? – Аттарх попытался отдать честь, но тут же опустил поднятую было руку.

– Опасная прогулка, – покачал головой Маан. – Вдвоем… С царевичем… по чужому городу.

Он шутливо поклонился Аххаггиду:

– Малыш! Ты достоин другого обращения. Я прикажу нести тебя на носилках.

– Нет, Маан, – Аттарх взял наследника за руку. – Я не могу отдать тебе мальчика.

Маан усмехнулся:

– Даже если я прикажу?..

Он обернулся, и сейчас же из переулков появилось несколько человек; они были одеты по-нуаннийски, но клинки в руках и выправка выдавали в них солдат.

– Возьмите их обоих. Старого можете прирезать и спустить в канал. А царевич… О! Он послужит нам ключиком к любым дверям!

* * *

Хаммар глядел в огонь. Напротив него, хорошо освещаемый пламенем очага, сидел его сын Аммарах.

– Мы насовсем уходим из Нуанны, отец? – спросил Аммарах.

Хаммар промолчал, потом, оторвав взгляд от очага, вздохнул:

– О такой ли старости я мечтал, сын?.. Я думал, что проведу остаток дней в тепле и неге, а ты, моя кровь, будешь заботиться обо мне… Но вот мы в конце пути. И что же?..

Хаммар покачал головой.

– Почему мы уходим, отец? – настойчиво повторил Аммарах.

– Ты слишком молод, – сказал Хаммар. – Ты думаешь, что мы на вершине, а мы – во рву. Да, во рву, откуда нет выхода…

Аммарах непонимающе глядел на него. Хаммар снова вздохнул:

– Да, сегодня, перед тем, как свершилась тризна по Берсею, ко мне привели послов. Тайных, секретных послов. Я даже не знаю, как они оказались здесь… – Хаммар вытащил из-за пазухи небольшой кусок пергамента, в пятнах, захватанный не одним десятком рук. Протянул его Аммараху. – Вот. Они вручили мне это послание.

Аммарах взял письмо, развернул, пробежал неровные столбцы выцветшего иератического текста: письмо было написано на «народном» языке Гор.

– Что это?.. Нам предлагают стать данниками? Воинами вспомогательных отрядов степняков? Водить на водопой их лошадей и свежевать баранов?..

– Именно, – Хаммар кивнул, взял пергамент, свернул и снова сунул за пазуху. – Это, как сказали послы, обычное предложение хуссарабов. Условия – символическая фигура; это письмо они передают всякий раз, когда приходят впервые. Если последует согласие – возможно, все обойдется, хуссарабы возьмут дань и пленников и уйдут. Может быть даже, все обойдется еще легче: пришлют своих численников и надолго исчезнут. А если последует отказ – будет война.

– Что ты говоришь? – Аммарах привскочил. – Грязные, вонючие степняки осмеливаются диктовать тебе свои условия, написанные на старом куске пергамента…

– Я знаю, что говорю! – оборвал его Хаммар. – Этот грязный кусок пергамента уже побывал в руках наместника Ортаиба Каххура, наместника Хатабатмы Уггама и правителя Ушагана, Ахтага. Они швырнули пергамент под ноги послам. Ахтаг, как они говорят, даже растоптал его. Что сталось с этими городами, знаешь?..

Аммарах отшатнулся и побледнел:

– Неужели… Ушаган пал?

Хаммар снова сгорбился. Помедлил:

– Не знаю. Вестей нет давным-давно. Обоз Музаггара погиб, в Долине Зеркальных Озер хозяйничают хуссарабы… Из Хатуары, из храма Встречи, вывезли священные статуи двух богов и отправили куда-то на север, в дикие хуссарабские степи…

Аммарах вскочил:

– Я не понимаю тебя, отец! Враг – в сердце Аххума!..

Хаммар тоже поднялся:

– Да. Враг в сердце Аххума. Враг и здесь, Аммарах. Под знамена степняков переходят целые отряды. Мы должны уходить. Но не на север, как ты думаешь, нет – для новой войны у нас уже просто не хватит сил. На юг. Я распорядился загрузить корабли в Азамбо, – казна, архивы, сокровища – будут спасены. Армию тоже надо спасти – то, что еще возможно…

Аммарах выкрикнул в гневе:

– Сюда! Все сюда! Предательство!.. – и получил удар в лоб увесистым жезлом военачальника.

Он отшатнулся, брызнула кровь; в шатер вбежали ординарец и стражники.

– Обезоружить его! – крикнул Хаммар, указав жезлом на сына. – Связать и кинуть в повозку. Он обезумел!..

– Отец! Ты предатель! Предатель!.. – кричал Аммарах, вырываясь; трое отборных воина агемы едва удерживали его.

– Замолчи! – рявкнул Хаммар. – Замолчи, или я велю заткнуть тебе рот!..

Он кивнул стражникам; на голову Аммараха накинули его собственный плащ и связали узлом. Аммарах еще выкрикивал что-то, но все глуше и глуше. Его почти вынесли из шатра.

ТУМАННЫЕ ГОРЫ

Два брата сделали шаг и другой. На миг их плечи соприкоснулись.

– Взгляни туда, брат, – Намухха показал на восточный берег, залитый дымом пожарищ. Бесконечными вереницами по дорогам, от одних пепелищ к другим передвигались толпы людей. Беженцы и дезертиры, воинские отряды, еще осененные гордыми черно-белыми стягами; стада овец; бесчисленные повозки, запряженные быками, мулами и ослами. Дым то заволакивал их, то, сносимый ветрами, вновь приоткрывал.

– Я вижу, – сказал Аххуман. – Они боятся, брат. Что поделать, они – дети выживших.

– Все мы – дети выживших, – немедленно отозвался Намухха. – Но то, что творится сейчас… Мне это не нравится, брат. Куда они бегут?..

– Им страшно не само грядущее, – страшно ожидание грядущего.

Они не могут ждать – и потому убегают. Ты же знаешь. Ужас впитан ими с молоком матерей, но они не чувствуют его. Ужас таится, переползая из поколения в поколение, оставаясь незаметным. А потом, в один прекрасный день, ни с того ни с сего он просыпается… Это память их предков о тебе, брат. Но беда в том, что сами они не хотят помнить о пережитых бедствиях, не хотят – и не помнят. А значит, ничему и не учатся.

Намухха выслушал все серьезно. Подтвердил:

– В нас тоже дремлет ужас отца.

Братья одновременно вздохнули и сделали еще шаг. И обернулись.

– Прощай, брат.

– Прощай. Ты ведь чувствуешь то же, что и я?

Намухха кивнул.

– Ужас?

Намухха помедлил. Потом снова кивнул.

И они пошли каждый своей дорогой, один – на запад, другой – на восток. И каждый нес в сердце новую, еще незнакомую боль.

КИАТТА

Гонец, прискакавший в лагерь Карраха, был совсем мальчишкой, и уже только поэтому не вызывал доверия. Он сказал, что гарнизон в Оро заперт в городской ратуше; мятежные киаттцы ее несколько раз штурмовали, но безуспешно. В конце концов решили взять измором. Ратуша окружена тройным кольцом мятежников. Никто не знает, сколько там аххумских воинов; никто не знает, есть ли у них запасы воды и пищи. В первые дни аххумы делали вылазки, но теперь, видимо, у них уже не хватает сил. Первоначально в Оро находилась аххумская тысяча, – полная тысяча, со вспомогательными отрядами, да еще арлийские полки. Когда пришли тревожные вести из Ушагана, полутысяча отправилась на на помощь. Значит, в лучшем случае, в Оро оставалось около тысячи солдат – аххумов и арлийцев. Потом мятежники подняли бунт. Были уличные бои, но трупы никто не считал. Но все равно оставшийся гарнизон еще достаточно многочисленен.

– Кто ты? – спросил Каррах.

– Я служил писцом в канцелярии Хуара, начальника гарнизона, – не моргнув, ответил юнец.

– Сколько тебе лет?

– Шестнадцать.

Гонца допросили еще раз, и он ни разу не сбился. Кроме того, были получены сведения из Гинды, отчасти подтверждавшие слова гонца: действительно, власть в Оро захватил внезапно объявившийся Фрисс из дома Риссов, королевского дома Киатты.

Кроме того, в Оро находится еще один королевич, сын Эрисса Ибрисс. Говорят, Фрисс нашел его где-то на севере, возвращаясь из плена. А в плену он был в Тауатте и, говорят, служил рабом у кого-то из тамошних хуссарабских каанов.

Когда войско, после привала, двинулось в поход, Каррах, ехавший впереди, внезапно решил:

– Нет. Мы не пойдем в Оро.

Лухар, ехавший рядом, удивленно вскинул брови.

– У нас нет времени, – объяснил Каррах. – И потом: кто поручится, что это не ловушка?..

* * *

Фрисс стоял у окна в башне – самой высокой точки Оро – и мрачно наблюдал, как клубится пыль по Царской дороге. Отсюда были видны городские стены, поля и рощи, и даже Гинда – поселок в одном переходе от Оро.

Аххумских стягов отсюда не было видно, и все войско казалось тонкой змеящейся лентой, медленно приближающейся к Оро и готовившейся обогнуть город широкой петлей.

Фрисс видел, как аххумы свернули с дороги и двинулись на север, по проселкам, обходя город с запада.

Фрисс вышел за дверь и спустился по бесконечной винтовой лестнице в королевские покои. Но перед самыми дверьми передумал и пошел вниз, в казематы.

Мать встретила его обычными охами и причитаниями. Ибрисс сидел на своей подстилке и что-то увлеченно писал; на коленях он держал книгу из королевской библиотеки, а в руке – самодельное тростниковое перышко, сделанное из соломинки. Чернилами ему служила какая-то мутно-багряная жидкость, налитая в глиняный стакан.

Фрисс подошел к нему и вырвал книгу. Взглянул: манускрипт был исписан: Ибрисс ухитрился писать между строк мельчайшим бисерным почерком.

– Что это? – спросил он, не веря своим глазам.

– Я считаю.

Ибрисс скромно потупился, потом развел руками:

– Прости, брат, но мне так хотелось сосчитать, сколько воинов потребуется, чтобы окружить кольцом Оро. Оказалось, не так много. Если они возьмутся за руки…

Фрисс молча разглядывал мельчайшие значки, похожие на упрощенные буквы.

– Ты ведь не велел давать мне пергамента и чернил…

– Ты испортил книгу! – сказал Фрисс угрожающе.

Ибрисс отшатнулся, закрыл лицо рукой и опрокинул стакан.

Жидкость растеклась по полу.

– И где взял ты чернила?

– Это совсем просто. Корки хлеба надо истереть в порошок, добавить воды и долго настаивать, прибавляя мочу. Лучше всего самую едкую – я попросил, и стражник принес мне немного свиной мочи…

Фрисс уже развернулся, чтобы ударить его книгой наотмашь, но внезапно передумал.

– Я не знаю, кто принес тебе мочи – наверное, среди стражников тоже встречаются сумасшедшие… Но скажи мне, сколько же воинов нужно, чтобы они обхватили Оро вокруг?

– Семь тысяч четыреста двадцать один… Им, понимаешь ли, придется встать на лодки, или, лучше, на плоты, чтобы обхватить город со стороны моря…

Фрисс покачал головой:

– Ну, допустим… А как ты считаешь?

Ибрисс сделал хитрое лицо:

– О! Я сам выдумал цифры. Похожие я видел там, на севере, в устье Тобарры… Там живут странные люди, которые приплыли на больших кораблях из-за моря; они молятся вот такому знаку – смотри…

Ибрисс быстро макнул палец в лужу на полу и изобразил вытянутый крест.

– Ты бывал в устье Тобарры? – отрывисто спросил Фрисс.

– Конечно. Ведь я рассказывал тебе, что долго путешествовал. Я плавал по Тобарре и гостил в Тауатте у одного хуссараба, которого звали Ар-Угай, Лисья Шапка. Он…

Фрисс вытаращил глаза. И прошипел:

– Замолчи!

Повернулся и пошел к выходу, но остановился на полпути:

– Ибрисс… Хочешь снова отправиться в путешествие?

Ибрисс вскинул голову, насторожился.

– А разве ты позволишь мне это?

– Конечно. Почему бы и нет?

– Но ведь я – сумасшедший…

– Мы все – сумасшедшие. Весь наш род сумасшедший… Слушай.

Там, за городской стеной, идет сильное войско. Придумай, как остановить его.

– И после этого я пойду, куда захочу? – насторожился Ибрисс.

– Да. Ты пойдешь, куда хочешь.

– Оставь его в покое! – крикнула Арисса. – Ибрисс! Никуда не ходи!

– Почему? – Ибрисс поднялся и выпрямился. – У меня затекают и пухнут ноги. Мне надо ходить… Брат! Я остановлю войско, если только это не хуссарабы.

– Аххумы.

Ибрисс улыбнулся и кивнул:

– Я знаю по-аххумски. Я долго жил в Цао. Я готов, брат.

* * *

Стражники в недоумении открыли ворота внутреннего двора; они даже видели, что братья, которые еще недавно казались смертельными врагами, обнялись.

– Помни, Ибрисс: остановишь войско, задержишь его на день или два – и ступай, куда хочешь. Можешь пойти на юг и обойти всю Равнину Дождей…

– О нет, – ухмыльнулся Ибрисс. Он был крайне доволен происходящим и преисполнен собственной важности. – Я не пойду на юг. Я пойду на север.

Он поманил Фрисса грязным толстым пальцем:

– Скажу тебе по секрету: на юге и пролегает тот самый ров, который стерегут Сидящие у Рва. Поэтому тот, кто хочет спасти свою жизнь, должен идти на север.

Фрисс вымученно кивнул. Спросил через силу:

– Откуда ты знаешь о Сидящих у Рва?

Ибрисс еще шире улыбнулся, постучал себя по голове:

– Здесь хранится все, что я видел или слышал за долгие годы…

Я впервые вышел отсюда пятого дня месяца Красной Звезды тридцать шесть лет назад. С тех пор я прошел… погоди, на языке пришельцев это будет один миллион миль. И я помню каждую милю, пройденную этими ногами.

Он взглянул на свои толстые ноги, обтянутые рваными штанами до колен, на старые-престарые сандалии, перевязанные тесемками.

– Хорошо, – сказал Фрисс. – Ступай.

– Прощай, брат! – Ибрисс закрыл глаза, подставив бледное лицо солнечным лучам. – Я пошел.

Он пересек линию ворот, обернулся и сказал:

– Ведь, если я не вернусь, потеря будет небольшая?..

– Иди! – рявкнул, побагровев, Фрисс.

ДОЛИНА ТОБАРРЫ

Богда уже несколько дней чувствовал себя отвратительно. Его не радовали хорошие известия с юга, отчеты о взятых крепостях, разбитых армиях и богатой добыче. Некоторое время он не мог понять, что с ним; сначала его мучил живот; лекарь дал ему слабительного, и, хоть это и помогло, Богда-каан решил, что лучше все-таки отрубить лекарю голову. Он вызвал младшую жену; но ее ласки показались ему лживыми и оттого противными; он вызвал старшую – верную Аиз. Старуха посоветовала развлечься охотой, – Богда прогнал и ее.

Уже несколько ночей он не получал знаков. И это, пожалуй, было главным.

Он выезжал далеко в поле, которое в здешних местах совсем не походило на родную Голубую Степь; он приказывал выкапывать ров, и бросал в огонь жертвы. И долго прислушивался, сидя у рва и глядя поверх огня в черные отроги, заслонявшие небо.

Нет, он не слышал их; казалось, они разгневались на него за что-то.

Однажды Богда велел устроить Великое Жертвоприношение; были зарезаны сотни овец, быков и даже лошадей; брошены в огонь знатные пленники-аххумы; но Сидевшие у Рва не отозвались.

А потом Богде стало совсем худо. Он лежал в кибитке, которая непрерывно передвигалась по кругу, – от качки ему, кажется, становилось легче, – и неподвижно смотрел прямо перед собой, теряя связь уже не только в теми, кто послал его, но даже и с окружающим миром.

Время от времени в кибитку заглядывали его полководцы. Они докладывали о новых победах и ожидали приказа. Богда лишь вращал глазами, даже не делая попыток что-то сказать: языка он больше не чувствовал. Иной раз находило просветление: он стонал, к нему склонялись рабы, жены, родственники; ему приподнимали голову и вливали в рот несколько капель кумыса; но и целительный напиток не помогал; мало того, Богда, бывало, не мог проглотить его, и кумыс выливался изо рта, пузырясь на губах.

В одну из ночей, когда поднявшийся ветер дико завывал между повозками, надувал крытые повозки, отчего они приподнимались, едва не отрывая колеса от земли, когда сквозило во все щели и светильник то и дело гас, Богда внезапно открыл глаза.

Он вспомнил. В последний раз, когда он встречался с богами, они произнесли слово, которое он не понял тогда. Потом это слово однажды мелькнуло в донесении с юга. Не очень трудное слово, означавшее чье-то имя. Теперь, в вое ветра, Богда вдруг вспомнил его.

Теперь требовалось собрать военачальников и заставить и их вспомнить и понять это простое, непонятное, перекатывающееся во рту камешком слово. Но как это сделать?

Богда забеспокоился. Он вращал глазами, стонал и кряхтел; ему даже удалось приоткрыть рот, но выговорить то, что он хотел, не получалось. Он терял сознание, погружаясь в пучину; приходя в себя ждал, когда возле него вновь появятся смутно знакомые лица и снова пытался произнести одно и то же. Он приходил в неистовство от того, что они не понимают его. Он пытался плюнуть в очередного лекаря, которого подвели к нему; и наконец, добился-таки своего. Когда кто-то (кажется, это был один из полководцев – он уже не помнил, кто именно, помнил лишь, что имя было связано с его шапкой) произнес:

«курул», – Богда с благодарностью прикрыл глаза. И не почувствовал онемевшей щекой, как по ней скатилась слеза.

– Курул. Надо собирать великий курул! – сказал Ар-Угай.

Он только что вернулся из похода в Ушаган; он привез богатые дары и самое главное – черно-белого эмалевого орла на щите; этот щит висел в тронном зале ушаганского дворца. Часть войска осталась в Аххуме, на плоскогорьях южнее Ушагана; во время курула походы прерывались и все высшие военачальники возвращались в ставку.

Здесь были Кангур-Орел, Каран-Гу, Амза, Шаат-Тур, Арадуй. Не хватало лишь Камды, да старшего брата каана, сидевшего в Тауатте. Но и за ними уже послано. Великий курул изберет нового каана и решит, продолжать ли Южный поход.