Текст книги "Сидящие у рва"

Автор книги: Сергей Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 33 страниц)

НУАННА

Сражение у стен дворца жрецов прекратилось так же внезапно, как и началось. Охранная сотня, подтянувшаяся с площади, разоружила оставшихся амазонок.

Ночь была на исходе, когда на площади в окружении телохранителей появился Хаммар. Он был одет в траур, растрепанные седые волосы в свете факелов сияли ореолом.

По знаку Хаммара факелоносцы подожгли громадную кучу хвороста, на вершине которой покоился гроб с телом Берсея. Затем те же факелоносцы перешли по мосту к дворцу и стали поджигать хворост, сваленный у стен дворца.

Со скрипом и скрежетом натянулись канаты метательных машин.

Машины были пристреляны заранее.

Солдат оттянули от стен. Хаммар махнул рукой – и площадь вздрогнула от залпа сотен катапульт.

Взметнулись черные хвосты дыма от горящих дротиков и зажигательных снарядов.

Второй залп. И третий.

Дворец потонул в черном дыму и копоти.

Загрохотали тараны, установленные в нескольких местах, казавшихся наиболее уязвимыми.

Вся центральная часть Нуанны озарилась кровавыми отблесками огня. Часть жителей высыпала на плоские крыши. Под ними, по темным улочкам, почти бесшумно передвигались солдатские колонны.

Сам Хаммар не покинул седла. Когда пламя погребального костра взметнулось до неба и вспыхнул гроб с телом Берсея, Хаммар немного отступил в дальний конец площади.

– Во дворце слышны крики, повелитель! – доложили Хаммару.

– Так и должно быть, – спокойно ответил темник.

– Слышны крики аххумов…

– Демоны умеют притворяться, – сказал темник.

Наконец тараны пробили стены сразу в нескольких местах. Хаммар велел внести туда хвороста и поджечь дворец изнутри.

Луна побледнела и скрылась. Ночь постепенно уходила – но в городе уже было светло от разлившегося моря огня.

* * *

Когда дворец занялся и внутри, конь под Хаммаром внезапно шатнулся, словно потеряв равновесие. Так оно и было: вся площадь внезапно пришла в движение; часть ее приподнялась, другая опустилась; погребальный костер, войска, катапульты – все стало накреняться, почти сползая в бездну.

– Здесь становится опасно, повелитель! – крикнул начальник агемы.

Но, удержав плясавшего коня, крепче стиснув его ногами, Хаммар молчал.

– От жара лопаются канаты. Катапульты горят!

– Отведите людей от дворца. Остальное пусть горит, – ответил Хаммар. Лицо его, облитое белыми сполохами огня, оставалось спокойным.

Только когда гроб Берсея лопнул, осыпав Хаммара и его свиту каскадом искр, темник приподнялся в седле:

– Пора. На площади остается оцепление. Остальные уходят.

И, повернувшись, поскакал прочь.

* * *

В глубинах дворца царили тишина и тьма. Внутри внешней стены по лестнице, неправильной спиралью огибавшей дворец и спускавшейся в подземелье, следовали люди в серых дервишеских плащах с капюшонами. Лестница была узкой – человек мог идти по ней только боком.

Тот, что шел впереди, нес светильник и связку больших, позеленевших от времени ключей. Время от времени, когда лестница упиралась в проржавевшие решетчатые двери, он открывал их; ждал, пока процессия пройдет мимо, потом аккуратно запирал двери и снова возвращался в голову колонны.

Но и сюда стала просачиваться сизая мгла. Люди в капюшонах ускорили шаг. Еще несколько гигантских поворотов.

Далеко-далеко вверху раздался приглушенный удар. Пламя светильников заколебалось, дрожь пробежала по стенам. Тонкий, еле слышимый звук догнал колонну; это был то ли визг, то ли вой – а может быть, скрип и скрежет сдвинувшихся с места камней тысячелетней кладки.

Тот, что шел впереди, перешел на легкий бег. Еще двери.

Поворот. Гигантские осклизлые ступени лестницы стали еще круче. Вой не отставал, он догонял их, становясь все тоньше, все пронзительней. И все явственней и без того спертый воздух наполнялся удушливым сизым туманом.

Наконец, они оказались в низком коридоре со сводами, поседевшими от сырости. Коридор уперся в глухую стену. Тот, что шагал первым, поднял руку.

Капюшоны остановились. Длинногорлые сосуды пошли по рукам: каждый делал несколько глотков.

Вой догнал их и здесь: на такой пронзительной ноте, что казалось, в уши закололи иголками.

Тем временем предводитель ощупал стену тупика и тронул рукой один из камней. Раздался свист, и из-под стены в коридор стала просачиваться вода. Еще одно движение – и вода уже хлынула потоком. Капюшоны, замерев, ждали. Вода поднялась до колен, до плеч; еще чуть-чуть – и нараставший поток смыл бы их, унеся назад, к началу пути. Но тут открылся низкий – в четверть человеческого роста – выход. Снимая с себя ставшие обременительными и ненужными плащи, жрецы погружались в воду и головой и один за другим вплывали в узкий проход. Несколько десятков метров под водой – и наконец они выплыли из-под самой стены дворца, в канал.

Во тьме, по большей части под водой, они доплыли до поперечного канала и свернули в сторону реки.

Они выбрались на откос набережной. И легли, почти касаясь ногами воды, глубоко дыша. Сырой воздух с привкусом гари со свистом выходил из легких. Казалось, работают не легкие, а кузнечные мехи.

Наконец, они поднялись, собираясь в тесный кружок.

– У нас только один день. Мы должны найти мальчишку. Вечером, в час восхода луны, встретимся здесь же, – сказал старший. – Пусть каждый найдет себе одежду и выберет роль. Медлить нельзя.

* * *

Покачиваясь от слабости, теряя остатки сил, Аххаг не дошел – почти дополз до алтаря.

Вокруг алтарного камня, в полутьме – чадящие коптилки на стенах почти догорели – темнели скорченные фигуры. Вытянутые руки, искаженные гримасами лица – Аххаг не смотрел на них; он искал Домеллу.

Но царицы не было среди застывших в разнообразных позах пленников.

Аххаг опустился прямо на пол, прислонившись спиной к алтарю.

Кое-как перевязанная рана все еще сочилась – он чувствовал, как намокла рубаха под доспехами. Запах собственной крови был ему противен. Но, повернув голову, он вдруг ощутил прилив тошноты; из открытого рта застывшего рядом Даггара несло мышиным пометом.

Впрочем, все равно. Ушли те, кто мог провести церемонию.

Пленников они отдали Хааху, но Хаах не успел воспользоваться жертвой: окно в преисподнюю закрылось слишком быстро. Теперь, чтобы вызвать само божество – а не одну из его бесчисленных ипостасей – надо ждать целый год. Спрятаться во дворце?..

Аххаг окинул взглядом стены. Он знал, что дворец представляет собой несколько цилиндров, один в другом; цилиндры соединены бесчисленными переходами; в стенах каждого есть тайные лестницы, спиралью сбегающие в подземелье, в самые нижние воды, где обитают чудовища. Да, он мог бы затеряться в этом каменном лабиринте. Переждать год. Но где будет взять новые жертвы?..

Аххаг закрыл глаза и поплыл. Ему показалось, что он, маленький мальчик, купается в изумрудном Кейтском заливе. Он ныряет, раздвигая руками багряные водоросли, отталкивает полупрозрачных, но упругих на ощупь медуз, опускается к самому дну, кажется, протяни только руку – и вот они, раковины, в которых таятся жемчужные зернышки; но ему опять не хватает дыхания, самую малость. И он летит кверху, к теплу и свету, и чувствует, что его ногу вот-вот схватит осьминог – ненасытное чудовище, которое, говорят, живет здесь, под камнями, в ожидании жертвы. Оно опутывает ноги ныряльщиков, а потом, говорят, облепляет его чем-то, похожим на слизь. Но это очень прочная слизь, изрезанная синими и красными прожилками.

Говорят, кто-то видел, как бьется в этом мешке несчастливый ловец жемчуга, бьется, покуда есть силы; а потом осьминог начинает медленно переваривать его, еще живого, потому, что этот мешок – осьминожий желудок…

Аххаг вздрогнул и приподнялся. Ему показалось, чей-то голос зовет его. Он прислушался. Где-то внизу, за толщей стен, еще грохотали тараны. Слабый запах гари проникал и сюда, и гул далекого огня тоже был слышен…

– Аххаг!..

Аххаг рывком приподнялся, едва не теряя сознание. Это был голос Домеллы.

– Успокойся, – сказал ему ласковый голос; теплая нежная рука коснулась лба. – Ляг вот сюда, на камень. Он теплый. Здесь тебе станет легко…

Он повернул голову и увидел ее. Она стояла на алтаре, обнаженная, со своим странным амулетом, лежавшим между маленьких сферических грудей.

Она поманила его рукой. Он поднялся на камень, потянулся к ней – но она чуть-чуть отдалилась.

– Где наш сын? – спросила она, когда он подполз к центру алтаря.

– Там… Я оставил его у солдат.

– Почему же ты не привел его сюда? – Домелла покачала головой (иссиня-черный водопад волос не шелохнулся), присела и опустила руки на плечи Аххагу. Повинуясь ее усилию, он лег; прямо перед глазами закачался таинственный амулет, а черные волосы коснулись его головы и защекотали ухо.

– Ребенок должен быть здесь, вместе с нами. Мы – одно тело, одна жизнь, одно счастье. И одна боль…

Голова его кружилась все больше и больше. Он вдруг ощутил, что от камня исходит жар. Что-то зашевелилось внизу, в глубине алтаря. Что-то затягивало его, лаская; он ощущал что-то влажное, мягкое, нежное; кажется, это были губы Домеллы. Он закрыл глаза и потянулся к ней своими губами, но камень под ним вдруг задрожал и начал проваливаться.

Аххаг вскрикнул и широко раскинул руки, пытаясь удержаться, но не смог. Его засасывало, как в воронку. Чудовищный осьминог, содрогаясь в конвульсиях предвкушения, обволакивал его своим мягким, как слизь, желудком, и тащил, тащил вниз, в глубину, в царство вечной тьмы и вечного покоя…

Слизь была ледяной – и ледяным ужас, внезапно окативший Аххага. И он, как когда-то в детстве, неистово рванулся, силясь сорвать с себя подвижные ледяные покровы. Во тьме он схватился не на живот, а на смерть с неведомым. В этот миг ему не нужны были ни свет, ни тепло, ни даже воздух; он превратился в сгусток энергии, порожденной отчаяньем. И после томительных мгновений почувствовал облегчение: ему удалось порвать невидимые сети.

А потом он понял, что стоит по пояс в воде, и что-то с плеском удаляется от него, пронзительно, надрывно крича, – нет, не крича, а воя.

Потом он увидел огонек. По темной воде плыла коптилка, каким-то чудом удержавшая огонек после падения в воду. Аххаг схватил ее дрожащей рукой. Огляделся. Коридор с низким сводом.

Темная вода с еле ощутимым течением. Он не знал, где он, и как здесь оказался. Он дрожал от холода и внезапно накатившей усталости. Ему хотелось лечь в эту воду и отдаться неторопливому течению.

Что-то белое показалось из глубины подземелья. Аххаг повыше поднял светильник. Сделал шаг в сторону и прислонился плечом к стене, чтобы не упасть на ватных ногах.

Оно приближалось. И вскоре Аххаг понял, что это: совсем неглубоко, почти у самой поверхности, плыло тело Домеллы.

Прекрасное, неземное тело; невыносимо белая кожа, казалось, светилась, только свет этот был холодным и мертвым.

Домелла подплыла ближе. Аххаг теперь видел ее во всех подробностях – каждую светящуюся складку, каждый волосок; у Домеллы были маленькие руки и ноги; и теперь она напоминала ребенка, утонувшего в омуте. Не хватало только упавших в воду листьев, зеленой тины и белых кувшинок…

Он опустил руку в воду и коснулся струящихся черных волос.

– Домелла!.. – прошептал он, наклоняясь над ней.

И внезапно она открыла глаза.

– Я с тобой, – сказали ее мертвые губы. – Мы снова вместе, мой повелитель…

Ему показалось, он услышал ее голос. Но нет, – она медленно проплывала мимо. И глаза ее были закрыты, и губы не шевелились.

И тогда, подняв лицо к черному своду, он дико и страшно завыл.

А когда снова глянул вниз – Домелла медленно поднималась из воды. Глаза были по-прежнему закрыты, черные волосы облепили белоснежное тело. Но губы ее шевелились.

– Домелла! – вскрикнул Аххаг.

И только тут заметил, что она не стояла на дне – она плыла.

При этом ноги ее вытянулись и превратились в белый фосфоресцирующий зигзаг, убегавший далеко во тьму.

– Нет, не Домелла. Амагда. Воплощение Хааха на следующее тысячелетие, – выговорила она мертвыми губами. – Ты будешь служить мне?

Аххаг дрогнул и почувствовал, что ноги его подгибаются, и сам он погружается в воду…

– Ступай и приведи ко мне сына! – сказала Домелла.

* * *

В течение всего дня продолжались пожары. Большую часть из них погасил начавшийся к ночи ливень.

Дворец жрецов казался белым в слабом свете костров – солдаты все еще держали оцепление площади – от клубящегося сырого дыма, ползшего из окон, с крыши – и стекавшего вниз под тяжестью ливня.

В белом тумане к дворцу пробирались тени. Они входили во дворец через главный, никем уже не охраняемый вход, и замирали в каменных углублениях.

Их было восемь. Трое из них волокли с собой узлы. Двое привели детей – перепуганных, дрожавших от страха мальчишек лет четырех-пяти.

Старший из жрецов – он тоже был с мальчиком, хорошо одетым, розовощеким, который беспрестанно тер глаза и едва слышно всхлипывал, – оглядел собравшихся.

– Троих нет. Но нельзя больше ждать. Идем.

Они, уже не прячась, поднялись по парадной лестнице и заспешили в глубины дворца.

* * *

Крисс тащил на себе Ашуага. Впрочем, «тащил» – это было слишком сильно сказано. Крисс то волок его, ухватившись за подмышки, то полз, положив ноги Ашуага себе на плечи.

Поминутно отдыхая, задыхаясь и всхлипывая, он упорно продвигался вперед и вперед – не зная, куда, поскольку вокруг царила тьма.

Он догадывался, что нужно найти выход из тайного лабиринта в толще стен; он даже знал, что именно должен искать – решетки, тупики-обманки со скрытыми поворотными механизмами… Но где их искать?

Темнота, в конце концов, давно уже стала привычной. Он не видел дневного света почти два месяца – может быть, больше, может быть, меньше. Он даже начал забывать, каков он, этот свет.

Сейчас он уже не думал о свете; все его желания сосредоточились на этом большом, неподвижном, непомерно тяжелом теле. Тысячник Ашуаг. Начальник дворцовой стражи, некогда приветивший Крисса, позволивший ему пользоваться царской библиотекой, наконец, выдвинувший его сначала в переводчики, потом – в личные секретари Аххага Великого. Мало того, Ашуаг закрывал глаза на то, что соплеменники Крисса из Киатты находили при царском дворе и работу, и уважение.

Страна желтых листьев, Киатта, слишком далеко. Крисс не был в Оро полтора года, и успел отвыкнуть от киаттской речи, киаттских обычаев и киаттской пищи. Но память об отце горела в его сердце, и не только не гасла, – с каждым днем разгоралась.

Но потом Аххаг обезумел. Потом было нелепое, непонятное заключение, и медленное умирание, в котором уже нет страха близящегося конца.

И все-таки Криссу удалось выжить – и даже помочь Ашуагу. И неужели сейчас он позволит ему погибнуть? Бросит его здесь, в этом каменном склепе?..

И все же, придется оставить его.

Крисс долго-долго отдыхал, прислонившись к холодной стене.

Потом положил руку на лоб Ашуага. Лоб был таким же холодным, как и стена. Крисс нагнулся, прижался ухом к груди. Прошла целая вечность, пока он сумел расслышать слабый, далекий двойной удар.

Крисс выпрямился. Держась правой рукой за стену, двинулся вперед.

Он решил, что сможет идти, если понадобится, несколько часов.

И, так или иначе, найдет хоть какой-нибудь выход…

* * *

Крисс напился, собирая в ладони капель с потолка. Набрав пригоршню воды, плеснул в лицо и на шею, за шиворот. Стало немного легче. Он снова уперся правой рукой в стену, и побрел дальше.

Ему казалось, что он не идет – плывет. Тьма сгустилась; он раздвигал ее, как жидкость. Она сопротивлялась, и ему приходилось делать усилия, чтобы проложить себе дорогу. Он не видел ни ног, ни рук; и ему вдруг показалось, что у него их давно уже нет. Вместо рук и ног – плавники и присоски. И он плывет во тьме, по дну, под непредставимой толщей воды. Он – житель дна.

Он уже не думал о том, где идет. Ему было все равно – опускался он или поднимался, лестница под ногами-присосками или ровный камень.

Когда он крепко-крепко зажмуривался, то видел белесые пятна. И ничего, кроме пятен. Может быть, все то, что было с ним раньше, на самом деле – лишь сон. Даже не сон – смутные образы, брезжащие в сознании как зримые отражения скрытых желаний; почти мечты; почти воспоминания об идеальном.

Воспоминания большой безмолвной рыбы, плывущей сейчас в беспредельной тьме.

Впрочем, весь мир – тьма и холод, и камни внизу, сбоку, вверху…

Крисс внезапно ударился головой о резко понизившийся потолок, упал, а когда через мгновенье опомнился, понял, что окончание путешествия близко.

Слабый свет… Нет, слабый намек на свет… И очертания то ли выхода… То ли входа…

* * *

А Хаммар, не останавливаясь, выехал из Южных ворот; за ним следовала часть личной агемы и несколько отрядов самых верных военачальников.

Они поскакали на восток, по Царской дороге, но вскоре свернули на юг, к Аббагу. Была уже глубокая ночь, когда Хаммар велел сделать привал. Пока солдаты натягивали шатры, Хаммар, поднявшись на пригорок, глядел на Нуанну. Оттуда, с северо-запада, поднимались белые столбы дыма, подсвеченные багровым заревом.

Аммарах, сын Хаммара, подошел к нему.

– Прости, отец… Но я хотел бы знать, куда мы едем и что будет с теми, кто остался в лагере под Нуанной?

– Ты получил приказ, сын? – мрачно спросил Хаммар.

– Да. Я должен следовать за агемой со своей тысячей.

– Ну, так следуй и не задавай вопросов.

– Но марш оказался таким неожиданным… Мои люди не успели как следует отдохнуть и собраться…

– Это твоя вина.

– Согласен, отец. Но…

– Сейчас я не отец, а темник! – рявкнул Хаммар. – Позаботься, чтобы твои люди успели отдохнуть!

Аммарах потоптался и, отдав честь, ушел. Хаммар покосился на его фигуру, исчезавшую в темноте. Когда-нибудь он поймет, что я спас ему жизнь, – подумал Хаммар. Когда-нибудь. Он снова взглянул на зарево. Жаль, что ему не удалось полностью спалить этот проклятый город. Дотла. И провести борозду среди руин…

Впрочем, это сделают за него другие – те, что идут позади.

УШАГАН

Ар-Угай выехал на холм. Вдали, на горизонте, там, где зеленые холмы сливалась с темно-голубым морем, сияли на солнце золотые крыши Ушагана.

Ар-Угай взглянул на кучку людей, одетых в аххумскую военную форму, лишь без знаков различия и без мечей; их сторожили два раба Ар-Угая – огромные, толстые, неуклюжие, на таких же огромных, как они сами, неповоротливых конях.

Аххумы во все глаза глядели на город. Одни – с вожделением, другие – с ненавистью, третьи – с отвращением. Лишь печали не было в их глазах.

Ар-Угай с удовлетворением кивнул. Подозвал толмача:

– Скажи им: это их город. Пусть идут в город. Пусть прикажут открыть ворота.

Толмач быстро начал переводить. Аххумы повернулись к Ар-Угаю.

Потом высокий, пожилой аххум, судя по сохранившимся нашивкам – начальник кавалерии – ответил:

– Нас убьют в городе.

Ар-Угай хмыкнул, качнул косматой шапкой:

– Скажи им: их убьют и здесь. И еще скажи – если ворота не откроют сегодня вечером – утром я прикажу казнить всех пленных. Их головы полетят через городские стены с первым залпом штурмовых катапульт.

И Ар-Угай улыбнулся, наслаждаясь тем эффектом, который произвели его слова.

– Я не пойду, – вдруг сказал пожилой, глядя прямо в глаза хуссараба.

– Кто ты? – спросил Ар-Угай, усмехнувшись.

– Я Арраг, тысячник Берсея, под моим началом было полторы тысячи легкой кавалерии…

– Бывший тысячник, – прервал его Ар-Угай. – Бывший тысячник, потом предатель, а сейчас – раб великого каана.

Арраг судорожно сглотнул и промолчал. Потом спешился, взглянул на своих товарищей.

– Раб и предатель не может сидеть в седле, ему надлежит ходить пешком… – И обратился к Ар-Угаю: – Разреши, я пойду один.

Хуссараб пожал плечами:

– Иди. Если тебя не послушают и не откроют ворота, все эти люди, – он кивком указал на аххумов, – будут убиты.

Арраг молча пошел по дороге в сторону города.

* * *

Арраг подошел ко рву, окружавшему город и стал ждать. Прошло несколько томительных минут, в течение которых воины с надворотных башен высовывали головы, разглядывая его. Арраг молча ждал.

Наконец заскрипел подъемный механизм, и первые отсекающие ворота приподнялись. В узком проходе между выдвинутыми вперед стенами показался всадник.

Он подъехал к самому краю рва и крикнул:

– Кто ты?

– Арраг. Бывший тысячник Берсея.

– Чего ты хочешь?

– Говорить с Ахтагом.

Конь под седоком от нетерпения перебирал ногами. Прошла еще минута, и наконец всадник ответил:

– Ахтаг не будет говорить с предателем.

– Тогда… Тогда убейте меня! – Арраг отстегнул ремни, перетягивавшие грудь, отбросил их вместе с поясом. Потом рванул воротник на груди.

Всадник обернулся и отдал команду. Щелкнула тетива, и стрела ударила Аррага в грудь. Он повалился на спину. Но через какоето время поднялся и, пошатываясь, снова встал на краю рва.

Вторая стрела попала в горло. Он схватился за нее обеими руками, немеющие губы выговорили:

– Ушаган!..

Потом тело Аррага обмякло и мешком повалилось головой в ров.

Зловонная жижа на дне чавкнула.

* * *

– Пленных вперед! – набычившись, рявкнул Ар-Угай.

Засвистели бичи. Двумя плотно сбитыми колоннами людей повели к городу. В растерзанной, судорожно сокращавшейся под ударами бичей толпе не слышны были ни рыдания, ни проклятий. Даже дети не плакали…На стенах города лучники подняли луки.

– Не стрелять! – раздалась команда.

Поднимая клубы пыли, колонны подошли к самому рву.

– Стрелять по хуссарабам!

Нестройно запели стрелы. Хуссарабы частью нырнули в толпу, прикрываясь пленными, частью выставили щиты. Лишь немногие стрелы достигли цели.

Масса людей, растекаясь вдоль рва, какое-то мгновение балансировала на краю. Но сзади напирали – и передние ряды вдруг посыпались вниз.

На этот раз многоголосый вой достиг стен. Кричали дети и женщины. Потом закричали мужчины.

– Стреляйте! Чего вы ждете? – истошно завопил кто-то в толпе.

– Огонь! – испуганно скомандовали на стенах. – Огонь по живым!..

* * *

– Мы завалим этот ров, – с удовлетворением заметил Ар-Угай. Он сидел на ковре, постеленном на камни. Над ним возвышался разоренный монастырь с пустыми глазницами окон. Монастырь стоял на возвышенности, в полумиле от Ушагана. Здесь, в пригородном монастырском поселке, расположилась хуссарабская ставка.

Верная Собака, сидевший напротив Ар-Угая, одобрительно чмокнул толстыми губами.

– Надо скорей штурмовать, – сказал он. – Пока у хумов не прошел испуг. Мы прорвались бы к стенам без лишних хлопот, и поднялись на них по лестницам.

– Нет, Верная Собака, – возразил Ар-Угай. – Ты слышал приказ каана? Я должен беречь людей. Живой хуссараб стоит дорого, очень дорого – дороже, чем эта стена… Ночью мы пойдем на штурм. Но не отсюда, со стороны ворот. Здесь нас ждут. Мы атакуем со стороны моря, через гавань. Наши корабли уже стоят наготове.

И снова Верная Собака одобрительно почмокал.

– Кто поведет воинов на ночной штурм?

– Ты, – сказал Ар-Угай. И повторил с удовольствием: – Ты.

Поскольку нет храбрее воина во всем нашем войске. Так сказал мудрый каан.

Верная Собака снова почмокал – на этот раз с долей неуверенности. И кивнул.

– Да. Мы возьмем их врасплох. Ты хороший стратег, Ар-Угай.