Текст книги "Конец здравого смысла (сборник)"

Автор книги: Сергей Заяицкий

Соавторы: Пантелеймон Романов,Анатолий Шишко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 32 страниц)

XXV

Ипполит Кисляков через несколько дней пошел к Аркадию, чтобы повести их обоих в ресторан обедать, как он хотел.

Но оказалось, что от оставленных Еленой Викторовной ста рублей у него осталось уже шестьдесят пять. Куда выскочили тридцать пять – было никому неизвестно, и прежде всего самому Кислякову.

Тем не менее он пришел к Аркадию с предложением отправиться в ресторан обедать. Аркадий и Тамара с удовольствием согласились. И они пошли.

Кисляков хотел повести их в какой-нибудь недорогой, но, когда они проходили мимо большого ресторана с зеркальными окнами, с пальмами за ними и с разноцветными абажурами – розовыми, желтыми, – Тамара с приятным удивлением спросила:

– Неужели мы сюда идем?

Кислякову невозможно было сказать: «Нет, не сюда, – мы идем туда, где похуже и подешевле», и он сказал, что сюда. Но сердце у него сейчас же тревожно сжалось и пропустило один такт.

Они разделись, прошли по широкой, с толстым ковром, лестнице наверх. Кисляков занимал их разговором и с видом завсегдатая весело оглядывался по залу, ища, где бы сесть, в то время как свободные официанты следили за его взглядами и срывались с места, как только он останавливался глазами на каком-нибудь столике.

По их услужливым движениям было видно, что они ожидают хорошего заказа и хороших чаевых. Хотя на стене висел плакат, говоривший о запрещении чаевых, но люди, приходившие сюда, чтобы хорошо пообедать и получить все скоро и исправно, обычно делали вид, что не замечают этого плаката. Также не замечали его и официанты.

Чем у Кислякова было внешне веселее лицо, тем сердце стучало все тревожнее и тревожнее, как будто он шел к карточному столу с крупной игрой, где рисковал спустить добрую половину своего состояния.

А когда официант подал стулья, смахнув салфеткой со стола, и положил две больших карты кушаний и вин, Кисляков почувствовал, что он, очертя голову, уже поставил крупную ставку. И остановиться уже нельзя.

Он вежливо пододвинул карточки даме и даже сам с веселым и беззаботным видом наклонился, но глаза его против воли следили, на каких кушаньях и винах останавливается Тамара и сколько они стоят.

Он все еще был весел, но с каким-то уже нервным оттенком, – уже чаще снимал и опять надевал пенснэ, что всегда у него служило признаком нарушенного равновесия, а один раз в рассеянности скомкал салфетку и хотел вместо платка положить в карман. Но официант его удержал.

Когда подали обед, и гости оживленно занялись едой, он против воли мысленно считал, сколько на самый худой конец останется у него денег, и как он просуществует до конца месяца.

Эта постоянная тревога сделала, наконец, то, что он перестал улыбаться, стал еще больше рассеян, и ему казалось, что официанты давно прочли все в его душе, – и он уже избегал взглядывать на них.

Тамара, надевшая новый жакет, веселенькую, надвинутую низко на глаза шляпку и шелковые чулки, весело оглядывалась по сторонам и улыбалась своим собеседникам. Она, видимо, была очень довольна оттого, что они обедали по-богатому. И в ее взглядах, какие она иногда бросала на Кислякова, сквозило удовольствие и гордость.

– Как здесь красиво и уютно, – сказала Тамара, кончив горячее – селянку из осетрины – и оглядываясь по сторонам.

– Да только здесь и можно хорошо отдохнуть, – сказал Кисляков.

– Ты нас очень балуешь, – мы там совсем отвыкли от всяких ресторанов.

– Вот это и хорошо, – сказал Кисляков, и сам подумал, что, может быть, Аркадий предложит платить пополам; тогда у него не так велика будет брешь в бюджете. Иначе – скандал.

От этих мыслей он совершенно лишился аппетита и ничего не ел. А кушанья для себя выбирал наиболее дешевые, но с таким видом, как будто это – как раз то, что он давно уже искал.

– Куда же мы отсюда? – спросил он, когда был уже заказан счет. И ждал с замиранием сердца, что Тамара скажет: «Поедемте куда-нибудь на автомобиле».

Но Аркадий предложил пойти к ним домой, и Тамара согласилась.

Когда подавали счет, Кисляков старался не смотреть в сторону Аркадия, чтобы не давать своим глазам наблюдать, полезет его друг в карман за бумажником или нет.

Аркадий сунул руку в карман.

– Ты что это? – поспешно спросил Кисляков.

– Пополам расплатимся, я думаю…

– Не изволь, не изволь. Ты у меня в гостях, – сказал Кисляков и протянул руку за поданным счетом. Его глаза прежде всего искали итога. Итог оказался больше, чем он подсчитывал в уме, когда занимал разговором друзей. Он забыл, что вина считаются вдвое. Получилась сумма в двадцать пять рублей. Два рубля еще нужно было дать официанту, а там швейцару. И, значит, в его финансовых делах будет брешь в тридцать рублей.

А главное, у Тамары сложилось впечатление, что у него много денег, и она будет считать, что для него ничего не значит выбросить на какие-нибудь пустяки пять-десять рублей.

Они шли к площади. Кисляков вдруг увидел, что на ней стоят вечно пристающие продавцы цветов, и крикнул Аркадию, что направо, переулком, будет ближе пройти, чем через площадь.

Но крикнул так испуганно, как если бы на Аркадия наезжал автомобиль, которого он не видел. И Аркадий действительно в испуге отпрыгнул назад при его окрике.

Домой пришли уже под вечер и, не зажигая огня, уселись втроем на диван.

Тамара была очень нежна с Аркадием. Кислякову показалось, что эта нежность имеет и к нему какое-то отношение. Вероятно, если бы его не было здесь, она не проявляла бы такой нежности к мужу, которого видит каждый день.

– Как хорошо, что в таком настроении не думаешь ни о чем неприятном, – сказала она, очевидно разумея под неприятным свои неудачи с поступлением на сцену и связанные с этим тяжелые минуты.

Положив руку Аркадия к себе на плечо, она гладила и терлась о нее щекой, а глаза ее изредка взглядывали на Кислякова.

Зазвонил телефон. Тамара встала.

– Я занята, – сказала она резко с легкой гримасой.

– Кто это? – спросил Аркадий.

– Это одна подруга.

Тамара опять села на диван, но настроение ее изменилось, и она сказала с тоской:

– Неужели я не пробьюсь на сцену? Неужели никогда этого не будет?

– Будет, будет. Я в этом уверен, – сказал Кисляков. – Вот тебе моя рука на счастье.

Тамара взяла его руку, сжала ее, потом задумчиво погладила. Аркадий же смотрел на них с улыбкой, как на детей, и был горд и рад, что два самых близких ему человека сидят, как брат и сестра.

Ему только было странно, что они все еще не могут привыкнуть друг к другу. Они точно боялись остаться вдвоем на диване, и, когда Аркадий по своей привычке говорить на ходу прохаживался взад и вперед по комнате, они в один голос звали его на диван.

– Зачем ты встаешь? Так уютно, когда сидим все вместе, – говорила Тамара, сейчас же сама вставая с дивана.

Аркадий служил для них своего рода соединением: когда он был вместе с ними, Тамара, как бы из-под его защиты могла взглядывать на Кислякова, гладить его руку, что было, конечно, неудобнее, если бы они сидели вдвоем, а не все вместе.

– А сама-то куда вскочила? – говорил Аркадий.

– Я не хочу без тебя сидеть.

– Что, вы боитесь, что ли, друг друга? Что я вас никак не приучу! Ты не представляешь себе, как я сейчас счастлив, – говорил он, обращаясь к другу. – Когда вы говорите друг другу «ты», я испытываю большую радость.

– Мне даже самому странно, что на Тамару я, при всем желании, не могу смотреть, как на женщину, – сказал Кисляков.

Говоря это, он с улыбкой взглянул на Тамару, как бы желая обрадовать ее своим полнейшим бескорыстием и чистотой.

Ее глаза смотрели на него. Но она ничего не сказала, не ответила на его улыбку и, о чем-то задумавшись, стала смотреть в сторону.

Кисляков почувствовал, что она чем-то недовольна, и хотел поймать ее взгляд, но она не смотрела на него.

– Я еще потому так рад вашей дружбе, что Тамара теперь меньше стремится к обществу своих подруг. Только вы все еще почему-то дичитесь друг друга.

– Нельзя же так скоро привыкнуть. – сказала Тамара.

– А вы привыкайте.

И, когда Кисляков встал, чтобы попрощаться, Аркадий шутливо соединил их головы и сказал:

– Ну, поцелуй его хоть раз, своего нареченного брата.

Тамара обняла за шею Кислякова и поцеловала его просто, как сестра, но только слишком поспешно отстранилась.

– Страшно все-таки? – сказал Аркадий, уловив ее движение.

– Вот привыкну, тогда не будет страшно, – ответила Тамара.

И правда: некоторое время спустя она уже свободно и просто, как сестра, здороваясь, целовала Кислякова, когда он приходил.

Она обычно приходила с биржи в состоянии полного отчаяния. Аркадий ее сердил тем, что относился к ее неудачам недостаточно серьезно.

– Он все смотрит на меня, как на маленькую девочку, которую оставили без игрушек. Как он не может понять, что передо мной глухая стена! – говорила в волнении Тамара. – Как он не может понять, что это ужас. Мне хочется иногда расшибить себе голову о стену. Я хочу делать то дело, каким я могу проявлять себя. А он этого не понимает.

– Да я понимаю, – говорил виновато Аркадий, – но что же делать?

– Ах, «что делать»?! – живо вскидывалась с неожиданной злобой Тамара. – Вот это другой вопрос. Другие находят, что делать.

– Кто «другие»?

– Вообще другие… Кто смотрит проще на вещи… И мне иной раз хочется наплевать на все. Раз меня не существует в жизни, как человека, то для меня все равно.

– Опомнись, что ты говоришь!

– Нечего мне опоминаться! Говорю и буду говорить.

В это время всякие утешения Аркадия вызывали в ней только большее раздражение. Но она поддавалась успокоениям Кислякова, который всегда говорил, что рано или поздно она выйдет на сцену. Он, обняв ее за плечи, начинал развивать всякие утешительные перспективы, и она затихала, поддаваясь его успокоениям.

– Какая-то абсолютная пустота, – говорила Тамара. – Понимаешь, внутри, во мне ничего нет, И это ощущение мучительно! Хочется хоть чем-нибудь его заглушить. Я понимаю, почему люди пьют и… вообще все такое… Хоть на минуту заглушить сознание. Я Аркадию говорила, что страшно рада встрече с тобой. В тебе есть чуткость, теплота, какой я не видела… у других. Все такие животные! Я сама просто смотрю на вещи, но я всегда различаю, когда от человека остается приятный или неприятный осадок. Хуже всего, когда осадок остается отвратительный. А он отвратительнее всего, когда встречаешься с пустотой. Ты думала – около тебя человек, а это пустота, тогда как я от своей пустоты бегу!

Чем дальше, тем больше она становилась раздражительной при всяком замечании Аркадия и успокаивалась только тогда, когда Кисляков начинал ее убеждать и уговаривать. Иногда, когда он вставал с дивана, чтобы итти домой, она нервно схватывала его руку и говорила:

– Не уходите!..

Аркадий теперь всегда посылал Кислякова успокаивать ее в минуты ее угнетенного состояния.

– Пойди, она тебя больше слушает, – говорил он.

XXVI

Один раз Кисляков пришел, когда Аркадия не было дома. Тамара ходила по комнате. На плечах у нее был белый шелковый платок с длинной бахромой, спускавшийся ниже колен. Она запахнула его на груди, точно ей было холодно.

– Ну, как твои дела?

– Мои дела никак… Мне все равно, – сказала раздраженно Тамара.

Она стояла перед ним, держа руки на груди под платком, и странно-загадочно смотрела на него.

– А где же Аркадий?

– Его нет дома.

– Так ты что же, одна тут сидишь?

– Да, я одна…

У Кислякова сильно забилось сердце.

Глаза ее продолжали так же смотреть на него.

Но ему пришла мысль – не подумала бы она, что он нарочно пришел, когда Аркадия нет, и не заподозрила бы его в нечистых намерениях. Почему она так смотрит на него?

– А я думал, что он уже дома, – сказал он.

Тамара еще некоторое время смотрела на него молча, потом отошла и стала нервно чертить пальцем по отпотевшему стеклу.

Кисляков, не зная, что делать, подошел к ней и взял из-под платка ее руку. Она отдала ему ее и быстро повернулась. Опять ее глаза странно смотрели на него.

Кисляков сейчас же выпустил руку. Ему пришла мысль, что она хочет испытать его порядочность. Если он слишком нежно будет гладить ее руку, она потом скажет Аркадию: «Я не представляла себе, насколько современный интеллигент подл: пусть даже это будет жена его лучшего друга, но если она под влиянием неудач окажется в истерическом, неуравновешенном состоянии – он не пропустит случая и сделает самую большую подлость и предательство по отношению к своему другу».

Эта мысль так спутала все настроение Кислякова, что он не знал, как держать себя с Тамарой.

Она спрятала подбородок в платок и исподлобья загадочно смотрела на него.

– Что ты так странно смотришь?

– А как же мне смотреть? – сказала она, сделав к нему шаг.

Кисляков вынул папиросы и закурил. Тамара смотрела, как он закуривает, потом опять взглянула на него.

– Я вас очень ждала, – сказала она, – а вы совсем не рады мне.

– Я не рад? Откуда ты это взяла?

– Я для вас совершенно безразлична.

– Откуда ты это взяла?

– Вы сами сказали один раз.

– Я сказал, что не могу смотреть на тебя, как на женщину.

– А как же?

– Как на сестру.

– Когда мужчина так говорит, он этим только в приятной форме прикрывает свое безразличие. Конечно, если бы я была знаменитой артисткой, я не была бы так безразлична, а теперь что я такое?..

Она резко повернулась от него и стала опять спиной к нему.

Кисляков знал, что женщина повертывается к мужчине спиной в двух случаях: или когда она оскорблена, или когда хочет предоставить ему большую свободу действий. Кисляков мог бы теперь свободно обнять ее сзади за шею, мог бы прикоснуться губами к ее белой, пухлой шее, точно перерезанной ниточкой, но он решил на всякий случай быть осторожным. Тамара тогда расскажет Аркадию: «Вот – единственный честный человек и друг, который никогда не изменит и не предаст тебя; для него среди общего разложения интеллигенции сохранились еще высшие ценности в жизни, есть воля и задерживающие центры».

«А почему ты знаешь?» – спросит Аркадий.

«Потому что я в твое отсутствие решила его испытать и притвориться беспринципной женщиной, как мои подруги, о которых ты ему говорил. И он ничего себе не позволил, был крепок, как скала».

Так как он задумался об этом, то довольно долго стоял сзади Тамары совершенно молча.

Она, наконец, с удивлением оглянулась на него и, отойдя от окна, раздраженно села на диван.

В это время отворилась дверь и вошел Аркадий.

– А, наконец-то ты! – воскликнул Кисляков. От неловкости он сказал преувеличенно радостно, чтобы Аркадий не подумал чего-нибудь, увидев их вместе. Но это вышло совершенно нелепо, точно Тамара ему смертельно надоела своей бессодержательностью, и он был искренно рад приходу друга, выручившего его.

Аркадий пришел с покупками – пузырьками, колбочками – и, подставляя Кислякову то один карман, то другой, говорил:

– Выгружай!

Тамара неподвижно сидела на диване, натянув на колени концы платка и спрятав в него подбородок. Она даже не взглянула в сторону пришедшего мужа.

– Что такое? В чем дело? – спросил Аркадий, посмотрев на жену, потом на Кислякова. – Или поссорились?

– Да, маленькое принципиальное расхождение, – сказал Кисляков.

– Никакого принципиального расхождения, – возразила Тамара, грубо оттолкнув Аркадия, который хотел ее поцеловать. – Просто я думала, что ко мне относятся лучше, чем оказалось на самом деле.

Кисляков с испугом подумал, что она скажет сейчас что-нибудь ужасное, Например, что он в отсутствие мужа явно намеревался подойти к ней, как к беспринципной женщине, вроде ее подруг, и не решился только из боязни, что она расскажет об этом мужу.

– В чем же дело? – повторил Аркадий.

– То, что твой друг никак не мог дождаться твоего прихода: ему было скучно сидеть с женщиной, ничего собой не представляющей. И потом ты для него являешься такой святыней, что ни на что другое он смотреть не в состоянии.

Тон фразы был шуточный, но в ней все же сквозило явное раздражение.

– Как «ни на что другое смотреть не в состоянии»? – спросил Кисляков.

– Очень просто… – ответила Тамара, не взглянув на него.

Когда сели за ужин, она стала пить рюмку за рюмкой. Аркадий начал останавливать ее. Она грубо, как нельзя было ожидать, один раз оттолкнула его руку и сказала:

– Убирайся к чорту!

Сказала так, как, наверное, сказали бы ее подруги. Обоим друзьям стало неловко.

Каждое обращение Аркадия вызывало в ней только раздражение. И даже когда ее начинал успокаивать Кисляков, она отвечала ему холодным, упорным молчанием, так что он чувствовал себя почему-то виноватым в этой семейной ссоре.

Вдруг она вскочила и убежала в спальню. Аркадий тревожно посмотрел ей вслед.

– Пойди, посмотри, что с ней, – сказал Кисляков Аркадию.

Аркадий пошел в спальню, потом вышел оттуда неловко, на цыпочках, с пустым стаканом в руках.

– Не надо было давать ей вина, – сказал он, наливая из графина на буфете воду. – Я ее сейчас уложу.

Минут через пять он выглянул из спальни.

– Она зовет тебя.

Кисляков затушил папиросу, которую только что закурил было, и пошел, как идет врач к больному, когда уже все приготовления к его приходу сделаны.

Тамара лежала в постели, укрытая до подбородка одеялом, с мокрым свернутым полотенцем на голове. Рядом на стуле лежало снятое платье. Глаза ее были закрыты.

– Сядьте сюда, – сказала она едва слышно, на минуту приоткрыв глаза и указав место на краю постели около себя.

Кисляков сел, касаясь своим боком ее руки, скрытой под одеялом. Он нащупал ее руку и стал сквозь одеяло гладить ее, как гладит доктор руку пациента, чтобы успокоить его.

Аркадий сел с другой стороны. Тамара не смотрела в его сторону, как не смотрят на человека, который раздражает своим присутствием, а сказать ему об этом нельзя. Она только каждую минуту просила подать ей то одно, то другое, и раздражалась, когда он делал что-нибудь не так.

Кисляков же чувствовал себя неудобно от того, что она при нем так резка с Аркадием, и ему было неловко встречаться с другом глазами при таком своем привилегированном положении. Уж слишком было ясно, что она относится к нему гораздо мягче и терпимее, чем к мужу. Один раз она даже нервно сжала через одеяло руку Кислякову. Тот ответил ей таким же легким пожатием. Когда он поправлял ей мокрое полотенце на голове, она не раздражалась, как при всяком прикосновении Аркадия, а только, открыв глаза, молча и серьезно смотрела на него.

Она опять крепко сжала руку Кислякова и, не отпуская ее, долго лежала неподвижно, с закрытыми глазами. Кисляков в ответ тихонько шевелил своей рукой в ее руке, чтобы не казаться бесчувственным и безразличным зрителем, которого посадили и заставили няньчиться с больным.

– Может быть, дать еще валериановых капель? – спросил Аркадий.

Лицо Тамары раздраженно передернулось. Она сделала нетерпеливое движение, как бы не зная, куда деваться от надоедливых, заботливых приставаний. Потом, пересилив себя, сказала:

– Дай фенацетину.

– У нас нет его, – ответил Аркадий.

– Если нет – значит, надо купить.

Кисляков чувствовал, что он должен был бы вскочить и сказать: «Давай я схожу…».

Но он не вскочил и не сказал, – тем более, что рука Тамары крепче сжала в это время его руку, точно она была рада случаю хоть минуту отдохнуть от заботливых ухаживаний Аркадия.

Аркадий вышел. Тамара сейчас же сбросила с головы полотенце, положила поверх одеяла свои круглые руки и смотрела на Кислякова тем странным взглядом, перед которым он терялся и не знал, как держать себя.

– Так для вас Аркадий дороже всего на свете? Вам только с ним интересно вести беседу или с теми женщинами, которые чем-нибудь замечательны, завоевали себе положение? – говорила Тамара, глядя на Кислякова все тем же взглядом. Она взяла его руку и тихонько притягивала ее к себе.

Кисляков не знал, что отвечать, и решил смотреть на нее таким же молчаливым взглядом, каким смотрела она на него. Она могла истолковать его как ей угодно, и в то же время он подавался к ней за ее рукой, так что через несколько времени его лицо было на вершок от ее лица.

– Итак, я для вас – только безразличная родственница? – сказала Тамара.

Он видел близко перед собой ее глаза, ставшие огромными, и вздрагивающие ноздри. Он даже попробовал сделать, чтобы у него ноздри так же вздрагивали, что, повидимому, означало страстную натуру.

– Только родственница? – повторила тихо Тамара.

А рука ее, уже сильно дрожавшая, притягивала его к себе все больше и больше, пока он вдруг не почувствовал на своих губах холод ее мокрых раскрытых губ.

Все случилось совершенно неожиданно… Он только помнит, что при стуке входной двери неловко отскочил, зацепился ногой за ковер и чуть не полетел носом в раковину умывальника. Благодаря этому у него уже не было времени спокойно, попрежнему сесть на постель, и он успел только сесть на стул около окна.

Это вышло глупо: почему при муже сидел на постели, а сейчас – за десять верст от нее на стуле?

Аркадий даже удивленно посмотрел на них обоих и спросил:

– Что это, опять поссорились?

– Да, – сказал Кисляков и стал прощаться.