Текст книги "Выбор Геродота"
Автор книги: Сергей Суханов
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)
Часть вторая
ДЕЛЬФИЙСКИЙ ОРАКУЛ
ГЛАВА 5
469 г. до н. э.
Галикарнас, Коринф, Дельфы
1
– Поберегись! – зычный голос навклера прокатился над причалом Галикарнаса, перекрывая заполопшые вскрики карийских бойцовых петухов.
Купец из Колоссы сгрузил клетки на причал еще перед закатом и всю ночь не спускал глаз со своего товара, намереваясь выгодно продать его на Родосе.
Птицы словно только и ждали повода для драки – забили крыльями, вцепились острыми когтями в прутья клеток, смотрят злобно друг на друга. Хозяин петухов, некстати задремавший под утренним солнцем на тюке рогожи, встрепенулся.
Недовольно зыркнув на навклера, купец позвал грузчиков. Сообща набросили на клетки завесу. Не приведи Гермес, птицы поранятся еще до боев – пропали тогда барыши.
Матросы уперлись в причал веслами. Лемб легонько потерся бортом о пеньковые бухты, как будто прощался с убежищем, надежно прикрывавшим его от морских волн, а затем направился к проходу между молами.
На внешнем рейде северный ветер рванул парус, отчего суденышко слегка кивнуло носом, но тут же выровнялось и заскользило в сторону открытого моря. Навклер смотрел в оба – фарватер представлял собой узкий проход между двумя рядами кораблей.
С одной стороны выстроились триаконтеры и пенте-контеры. Окованные медью эпотиды, а также осадная башня на корме под загнутым рыбьим хвостом и дрожащий на ветру вымпел полиса говорили о том, что это боевые корабли. Капли воды сверкали на синем воске форштевней.
Видно, что они стоят на долгом приколе: бегущий такелаж подтянут, весельные порты укрыты кожаным занавесом, а медь тарана надраена до блеска.
С другой стороны теснилась разношерстная флотилия из купеческих судов, прибывших со всех концов необъятной Персидской империи: быстроходных кипрских лембов и кикладских керкуров, рыболовных финикийских кумб, грузовых келетов с острова Родос, широких греческих гиппосов для перевозки лошадей.
По ряби шастали, ялики портовых магистратов-элименов. А как же, дружба дружбой, но портовые сборы – вынь да положь. Да и порядок швартовки надо соблюдать, иначе в гавани воцарится хаос.
Командирам боевых кораблей элимены тоже спуску не давали. Для стоянки на внешнем рейде требовалось письменное разрешение самого эсимнета Галикарнаса – Лигдамида. А тот принес Ксерксу присягу в верности, так что, как ни крути, он обязан принимать решения исключительно в интересах Персидской империи.
Рулевые налегли на весла, сейчас работы прибавилось. Шум рыбного рынка давно затих, сменившись гвалтом чаек в кильватере, тонким пением флейты да монотонным плеском волн за бортом.
Лемб шел первым в веренице из десяти торговых судов. Караван возглавляла триаконтера, на носу которой развевался вымпел Галикарнаса – гроздь винограда в желтом круге.
Двое пассажиров стояли возле носовой рубки – жердяной клети, обтянутой кожей. Дядя, коренастый мужчина лет тридцати с короткой жесткой бородой, выглядел спокойным и уверенным. Племянник, долговязый, по-юношески резкий и вихрастый, восторженно показывал рукой вдаль.
Для устойчивости оба держались за жерди.
Жилые кварталы города сбегали к самой воде. Справа береговая линия уперлась в остров Зефирий, на котором располагался Акрополь. В этой части города жили эллины.
Слева широкая полоса зелени над карийской Салмакидой резко оборвалась, стоило лембу выйти на траверз маяка. Остались только нежная лазурь моря перед форштевнем да пронзительная синева неба над головой.
Островок Арконнес совсем недолго маячил впереди по курсу, ему на смену пришла громада Книда. Дальше можно было бы ждать широкую панораму Эгеиды, если бы вид полностью не закрыл остров Кос.
Сразу за Косом парус беспомощно захлопал под порывами встречного ветра. Навклер вынес из рубки фиал, выплеснул вино за борт. Вполголоса забормотал молитву.
Пассажирам кариец объяснил, что в это время года северо-западный Скирон стихает только к вечеру. Так что днем придется прижиматься к островам. Если Посейдон смилостивится, то наполнит парус попутным ветром в проливах.
Даже сейчас, в месяце гекатомбеоне, когда наступил благоприятный период для навигации, ни одно карийское судно из-за Скирона не выйдет в открытое море без весельной тяги.
Вечер подкрался незаметно.
Воздух вдруг загустел, казалось, море и ветер устали ворочать валы. Наконец со стороны Керамикского залива потянуло влагой. Парус выгнулся, а такелажные тросы снова стали напоминать тугие струны лиры-барбитона.
Навклер разрешил пассажирам устроиться на ночлег в трюме. Спустившись с полубака по лестнице, галикарнасцы оказались под кожаным фальшбортом.
Свободного места здесь было мало, поэтому пришлось расположиться рядом с товарами: рулонами милетских тканей, пифосами с зернами горчицы, железными синопскими гвоздями в мешках, тюками шерсти тонкорунных ионийских овец.
Сквозь щель между кожей фальшборта и мачтой прокрадывались малиновые лучики, оживляя трюмный полумрак. К запаху застарелой просмолки примешивался дух несвежей рыбы.
Когда глаза привыкли к темноте, старший из спутников неторопливо развязал узелок, чтобы достать хлеб и кусок овечьего сыра. Вытащил пробку из засушенной тыквы-горлянки.
Пригласил младшего закусить:
– Геродот, присоединяйся.
Племянник лишь отмахнулся:
– Потом, Паниасид.
Он пробирался среди корзин, мешков и тюков – так хотелось все посмотреть, пощупать, оценить. Навклер предусмотрительно закрепил груз канатами, иначе в трюме было бы не развернуться.
Паниасид любовно погладил тыкву.
Сказал, вроде бы обращаясь к спутнику, но из-за скрипа шпангоутов тот его не услышал.
– Вот… Фляга со мной еще с похода Ксеркса. Больше десяти лет прошло, а она как новая…
Все-таки Геродот вернулся к дяде – до Коринфа плыть четыре дня, а то и все пять, так что успеет здесь полазать, тем более что навклер попросил присмотреть за шерстью, и сразу ему сообщить, если в трюме появится вода.
Да и есть хочется.
Паниасид не умолкал, похоже, на него нахлынули воспоминания. Геродот не собирался прерывать дядю: если хочет поговорить о войне – пусть выскажется, значит, наболело.
Еще отец учил старшего сына: слушай рассказчика внимательно. Человеческий опыт бесценен, потому что жизнь коротка. Чем больше ты будешь знать о других странах и народах, тем быстрее найдешь общий язык с чужестранцем, да и на чужбине не пропадешь. Ты можешь не принимать на веру слова собеседника, но не показывай вида. Умей ценить искренний и доверительный разговор.
Паниасид продолжал:
– Полезная вещь, не бьется. Я ее в бою взял трофеем, уж не знаю, как она там оказалась – горлянки во Фракии не растут. Я тогда копейщиком служил в карийском хазарабаме, там и наши были, эллины из Дориды, и карийцы из Миласы. А куда денешься – призыв распространяется на всех подданных шахиншаха. Многие уплыли с Артемисией к Эвбее. Так вот… После взятия Византия мой хазарабам отправили к Пангейским рудникам. На Несте нас атаковали сатры, которых ни Мегабаз, ни Мардоний не смогли усмирить после скифского похода Дария. Это фракийское племя яростно защищало свои золотые шурфы. Только куда им против Ксеркса – в его армии воинов было, что звезд на небе!
– Звезд? – Не сдержав удивления, Геродот перебил дядю.
– Точно, огромные полчища, – уверенно подтвердил Паниасид.
– Из Фракии Ксеркс направился в Элладу?
– Да.
– Почему? – Казалось, Геродот хотел знать все о походе великого шахиншаха.
Дядя задумался.
Потом снова заговорил:
– Я разное слышал… Персы эллинов не любят за многое. Вообще-то все началось еще с Троянской войны, когда эллины из-за похищенной Елены разрушили целое государство в Азии. Но это было давно… Тридцать лет назад ионийские полисы не подчинились двоюродному деду Ксеркса, Киру Великому, когда после захвата Лидии тот вышел на побережье Нашего моря[27]27
Наше море – Эгейское море.
[Закрыть]. Потом эллины сопротивлялись отцу Ксеркса, Дарию, во Фракии и Македонии. К тому же агрессор всегда презирает предателей в стане своего соперника, а такие нашлись среди эллинов: Аргос и Фивы хотели остаться в стороне от назревающего конфликта, Дельфы искали мира с персами. Дарий думал, что подчинить эллинов будет так же легко, как до этого он подчинил лидийцев, вавилонян, египтян и фракийцев… Почему? Да потому, что полисы Эллады враждовали между собой. Ему об этом нашептывал зять Мардоний. Но Дарий обломал зубы уже на восставшем Милете. А когда выяснилось, что ионийским полисам помогали Афины и Эретрия, то шахиншах затаил обиду. Так что, я думаю, в первую очередь он хотел отомстить… Ты что-нибудь знаешь о позорном провале афинского посольства в Сардах?
Геродот не ударил в грязь лицом:
– Афиняне допустили при дворе сатрапа Сард Артаферна серьезную ошибку. Приехали, чтобы заключить с персами военный союз против Спарты, и были готовы заплатить большие деньги. Артаферн попросил в обмен на помощь только землю и воду. Послы, думая, что дешево отделались, легко дали свое согласие. Не знали, что это ритуальная клятва в верности сатрапу и они тем самым обрекают Афины на подчинение Персидской империи.
– Молодец, – похвалил племянника Паниасид. – Откуда ты это знаешь? В библиотеке Лигдамида я ничего не нашел про этот случай.
– Отец рассказывал.
– Вот тебе и вторая причина похода, потому что Афины никакую клятву выполнять не собирались. Но персы-то уже считали Аттику своей территорией. Представляешь, как они взвыли, когда узнали, что формально подвластное им государство выслало военную поддержку восставшим ионийским полисам… А растяп этих Народное собрание наказало. Клисфена, который был в посольстве архистарейшиной, изгнали остракизмом, который он сам же и учредил.
– Еще были причины? – Геродот жадно слушал дядю.
Куски сыра и хлеба он засовывал в рот машинально.
– Гиппий, – коротко ответил Паниасид. Потом пояснил: – Дарий прислал в Афины послов с требованием подчиниться изгнанному тирану Гиппию, который скрывался в Лидии. Но Совет знати убедил архонтов казнить послов, чтобы показать персам свое презрение.
– Зачем он был нужен Дарию?
– Видишь ли, – Паниасид в задумчивости расчесал бороду пятерней, – с одним человеком легче договориться, чем с группой единомышленников, которым есть что терять. Посулить ему деньги, льготные торговые пошлины, землю… В общем, лидийцев сбросили в пропасть. Это было ошибкой, потому что Дария поступок афинян просто взбесил, и он отправил к Эвбее двадцатитысячное войско во главе с Артаферном. Гиппию нашлось место в Военном совете шахиншаха. Разграбив Эретрию, Артаферн угнал ее жителей в рабство. Дальше ты знаешь…
– Марафонская битва! – уверенно заявил Геродот. – Эллины дали отпор персам. Афинским ополчением командовал Мильтиад, бывший тиран Херсонеса Фракийского. Он отлично разбирался в тактике персов, так как полуостров находился под их властью. Артаферну не помогло даже то, что его советником был Гиппий – знаток фалангового боя.
– Точно. – Паниасид был доволен осведомленностью племянника. – Ну и завертелось… Слишком много унижений Дарий претерпел от Афин: казнь лидийского посольства, сожжение Сард Аристагором при поддержке афинского флота, постыдное поражение под Марафоном… Он уже не мог остановиться.
Закупорив флягу, Паниасид завернул сыр и лепешки в ветошь. Взглянул на присмиревшего племянника. В темноте рассмотреть лицо было трудно, но то, что Геродот удобно облокотился на пук шерсти, говорило само за себя: устал бедолага.
Паниасид заботливо набросил на него хламиду и тоже приготовился ко сну.
Позевывая, проговорил:
– Воду нам разрешили брать из носовой амфоры. Еды до Наксоса хватит, если будем ее беречь, а в Хоре придется раскошелиться. К Скиросу до заката будем плыть в открытом море, так что болтанка нам обеспечена. – Паниасид ухмыльнулся. – Зато на еде сэкономим.
– И что – так до самого Скироса не будет ни одного острова? – допытывался Геродот.
– Ну, почему – будут… – отозвался сонным голосом Паниасид. – И большие, и маленькие. Не зря их называют Спорадами[28]28
Спорады – острова в Эгейском море: Северные Спорады и Южные Спорады.
[Закрыть]. Только как ты к нему подойдешь, если у тебя нет карты отмелей? А лоцмана взять негде, потому что островки эти по большей части необитаемые. Да и что там делать?
– Найти лагуну, закинуть бредень на мелководье и наловить рыбы. – Казалось, у племянника есть ответ на любой вопрос.
– Ага, – усмехнулся Паниасид, – пока ты будешь возить бреднем по отмели, налетят пираты, захватят твое судно, и ты со своим уловом застрянешь на берегу. Хорошо, если не убьют! Так что проще купить солонины или вяленых сардин в порту.
Геродот обиженно засопел, потом повернулся на бок.
– Мне вот что не дает покоя, – задумчиво проронил Паниасид. – Сколько лет уже прошло, а я забыть не могу… Вот сейчас закрываю глаза – и снова вижу тот бой. Что тогда произошло на Несте? Хазарабам заночевал в пойме… Мой пикет вырезали наемники… Я чудом уцелел. А потом сатры пошли в атаку…
Геродот молчал.
Дядя протянул руку, чтобы потрепать племянника по растрепанным вихрам:
– Ладно, спи уже.
Вскоре бывший такабар тоже затих под плеск волн за бортом.
2
На рассвете шестого дня впереди показались портовые постройки Кенхрей. Повернувшись к корме, Геродот помахал рукой, словно прощаясь с Кикладами, Спорадами и сотнями безымянных скалистых островов Нашего моря.
Снова тонко запела флейта, снова рулевые гребцы вцепились в весла загорелыми мускулистыми руками, да так, что вены вздулись на запястьях. Двое матросов свернули парус, оставив по бокам треугольные полотнища для маневра. Навклер готовился отдать якорь.
Кенхреи были южной гаванью Коринфа.
Отсюда по волоку несложно перетащить любой корабль – что военный, что торговый – из Саронического залива через перешеек Истм в Коринфский залив, где находится северная гавань Лехей. Половина жителей Коринфа этим как раз зарабатывала себе на пропитание. А половина купцов торговала канатами и лесом для катков.
В Кенхреях можно было встретить корабль из любого государства ойкумены. Кроме одного – Самоса. Взаимная вражда возникла после того, как островитяне наказали коринфских работорговцев.
Больше ста лет назад корабль из Коринфа сделал остановку на Самосе. Навклер вез для сатрапа Сард красивых мальчиков с разграбленного коринфянами острова Керкира. Самосцы помогли керкирянам сбежать, после чего предоставили им убежище в храме Артемиды.
С тех пор коринфяне затаили на них обиду и даже пытались силой захватить остров. Когда осада провалилась, захватчики вернулись домой, но поклялись, что ни один корабль с Самоса больше никогда не бросит в Кенхреях якорь.
Навклер предпочитал возить из Галикарнаса такой товар, который можно быстро и без потерь перегрузить на вьючных животных, чтобы сразу отвезти на городской рынок.
Керамика для этого не подходит – неизбежный при разгрузке бой дорого обойдется. Белый мрамор с Кикладских островов слишком тяжелый. Зато гвозди и шерсть – то, что надо. Горчичные зерна, конечно, товар особый, каждый пифос на вес золота.
Навклер лично руководил работами, при этом среди портовых грузчиков выбирал лучших. В Кенхреях все знали: галикарнасец хорошо заплатит, но небрежности не потерпит.
Сначала Паниасид разменял электровый лидийский статер, отчеканенный в Сардах еще царем Алиаттом, отцом Креза, на серебряных коринфских "жеребчиков" и разменную медь.
Найти повозку тоже не составило труда. Вскоре галикарнасцы сидели на телеге, свесив ноги. В Коринф вела отличная вымостка из битой керамики и гравия.
Возничий оказался сговорчивым парнем. Он был храмовым рабом-гиеродулом при святилище Геры Акраи, а сейчас возвращался в пригородную Перахору с грузом воска из Фракии, так почему бы не подвезти попутчиков. Заодно можно разузнать последние новости.
За портовыми эмпориями потянулись кварталы ремесленников. В районе гончарных эргастериев темнели глиняные отвалы, рядом громоздились кучи керамических черепков. Печи для обжига посуды чадили черным вонючим дымом. Мастера в перепачканных мокрой глиной фартуках сучили босыми ногами по маховику.
А вот и стеллажи с выставленной на продажу посудой: ойнохоями с тремя носиками, крутобокими гидриями, изящными амфорами, круглыми арибаллами, каплевидными алабастрами для благовоний, большими и маленькими котилами…
Геродот заинтересованно смотрел на знаменитые коринфские вазы с гравировкой. Фигуры атлетов, покрытые поверх черного гончарного лака белилами и пурпуром, догоняли лесную дичь или сходились в рукопашном бою.
Некоторые сюжеты были выполнены просто кистью, без резьбы и накладных красок. Казалось бы – лишь силуэты, но зато сколько в них движения, пластики, выразительности…
А знаменитый четырехлепестковый орнамент, пасущихся козлов в окружении узора из точек или бегущих друг за другом собак ни с чем не спутаешь – так умеют расписывать терракоту только в Коринфе.
Вскоре показался скалистый холм, на склонах которого в закатных сумерках Геродот разглядел коричневую ленту укреплений Акрокоринфа – акрополя полиса. Последние всплески солнечного света окрасили серые известняковые квадры в красноватый оттенок.
Над крепостными стенами белели фронтоны храмов Аполлона и Афродиты. Раскрашенные статуи в тимпанах придавали святилищам праздничный вид. Светлая штукатурка колонн казалась кожей на тонких женских руках, поддерживающих ладонями свод.
Миновав окруженную двухэтажными портиками агору, телега гиеродула остановилась возле постоялого двора – пандокеона, над входом которого красовался грубо вырезанный из дерева гусь с расправленными крыльями. Пандокеон так и назывался: "Гусь".
Отсюда через центральную лестницу агоры хорошо просматривался древний храм Аполлона. Здесь галикарнасцы и решили остановиться на ночлег.
Утром следующего дня они отправились осматривать Коринф. Пересекли Восточную дорогу, но за пределы полиса решили не выходить. Какой смысл глотать уличную пыль, чтобы на выходе из города оказаться сначала на обычном некрополе, а потом на общественном поле. Тем более что через пару дней все равно по этой дороге отправляться в Лехей.
Обогнув агору с ее рыночной толчеей, галикарнасцы двинулись наугад по Нижнему городу. Эта часть Коринфа походила на любой другой квартал бедноты в Элладе или Ионии – хаотичное нагромождение домов, сараев, проплешины выгульных дворов, зеленые пятна фруктовых садов…
Толчея оглушала. Шарканье сандалий, вопли ослов, недовольный гогот гусей, ругань погонщиков и призывы уличных торговцев сливались в монотонный уличный шум.
Вот цветочник набрал в рот воды из кувшина, чтобы обдать брызгами свой товар. Свежесрезанным розам, крокусам и лилиям позавидовала бы сама Персефона. На прилавке парфюмера разложены чужеземные благовония: кусочки аравийского ладана, азиатского стиракса, засушенные стебли сирийского нарда…
А там к ногам пастуха жмутся овцы – осталась всего пара, остальные проданы. Только горки катышей напоминают о ходовом товаре. Прохожие через них переступают, кто-то брезгливо ругается, другие пугают крестьянина местью Эриний.
И этот стойкий запах – вонь свежего навоза смешивается с ароматом только что скошенной травы, цветов, благовоний, дымом печей для обжига керамики… Именно так должно пахнуть в государстве, где город вместе с хорой составляют единое целое.
Геродот озирался по сторонам.
Цепкий взгляд юноши различал в толпе представителей разных сословий – граждан, рабов, метеков. Особой проницательности тут не требуется: у раба на шее болтается бронзовый обруч с именем хозяина, чужестранец из Фракии или Боспора одет в сыромять, а гражданин Коринфа идет с пустыми руками – зачем что-то нести, если для этого есть ойкеты.
Унылую застройку оживлял нимфей в виде лежащего на боку мраморного Посейдона. Из широко открытого – словно в предостерегающем крике – рта бога била тугая струя воды, разгоняя по поверхности бассейна сероватую муть.
Отсюда уже хорошо просматривались обе вершины Акрокоринфа. Скалистый массив напоминал опустившегося на передние ноги верблюда. Геродот залюбовался белеющим на фоне лазоревого неба храмом Афродиты.
Паниасид тронул племянника за плечо, а когда тот обернулся, показал рукой на нимфей. Возле бассейна в позе оратора стоял молодой мужчина, по жестам которого было видно, что он декламирует стихи.
Галикарнасцы подошли ближе.
– Рапсод, – уверенно заявил Паниасид, – читает Гомера. Кстати, исполняет очень даже неплохо. Внешность тоже подходящая – красавчик, хотя голос слабоват. Да и некоторые строки я слышу впервые… Уж я в Афинах наслушался рапсодов во время Великих Панафиней. Говорили, что еще Солон ввел регулярные публичные чтения "Илиады" и "Одиссеи", и будто бы Гиппарх, сын Писистрата, велел записывать за чтецами текст, чтобы сохранились все версии великих поэм. Почему бы и нет…
Геродот молча слушал "Одиссею", зачарованный плавной торжественностью гекзаметра. Окружившей рапсода публике тоже нравилось исполнение. То один, то другой из зевак бросал в кувшин мелкую монету.
Наконец чтец закончил.
Поблагодарив слушателей, он уселся на парапет бассейна и достал из котомки сверток с едой. Публика разошлась. Рапсод настолько увлекся куском вяленой ослятины, что не заметил, как к нему бочком приблизился покрытый татуировками человек. Мгновение – и горшок с мелочью оказался у грабителя в руках.
Возмущенный рапсод вскочил, но сразу же получил удар кулаком в живот. Несчастный стоял в согнутом положении, пытаясь сделать вдох. Синекожий передал кувшин подельнику, заросшему курчавой бородой по самые глаза. Грабители даже не пытались скрыться, просто спокойно развернулись и медленно побрели прочь.
Геродоту бросилось в глаза изображение гиппокампа на плече синекожего. Наивный образ рыбки совсем не вязался с его бандитской внешностью.
– Подонки! – прорычал Паниасид, затем повернулся к Геродоту: – Это портовая матросня. Жди меня здесь!
Еще через мгновение он бросился следом. Геродот хотел остановить дядю – но куда там… Подбежав к курчавому, Паниасид схватил его за плечо. Тот развернулся – недоумение в глазах сменилось злостью. Удар в челюсть опрокинул бородача на вымостку. Из разбитого горшка посыпалась медь.
Грабитель поднялся, но не спешил нападать. Первым делом подцепил с земли круглую кожаную шапку из собачьей шкуры. Пока он приходил в себя, синекожий ринулся на обидчика.
На помощь подельнику пришел моряк с косой, в которую была вплетена черная лента. Завязалась потасовка. Теперь Паниасид дрался сразу с двумя моряками. Га-ликарнасец бил размашисто, но точно. Когда грабители поняли, что голыми руками его не возьмешь, синекожий достал нож.
Он шел на Паниасида с ухмылкой на лице, потому что знал: от ножа защиты нет. Галикарнасец начал озираться в поисках палки или хотя бы обломка керамики.
Так и пятился к нимфею, как вдруг синекожий резко шагнул вперед, выставив перед собой нож. И рухнул на землю… За его спиной стоял бледный рапсод с камнем в руке.
– Ладно, ладно… Все! – Курчавый ткнул пальцем в потерявшего сознание подельника, голова которого была залита кровью. – Мы просто заберем его с собой. Деньги оставьте себе.
Когда троица неудачников убралась прочь, Паниасид подошел к рапсоду.
– Как тебя зовут? – спросил галикарнасец.
– Софокл, – ответил тот. – Спасибо за помощь. – Покосившись на окровавленный камень в руке, он поморщился: – Похоже, меня ждет суд за причинение тяжких телесных повреждений. Афинян здесь не любят.
Паниасид покачал головой.
– Нет, эти моряки не местные. Ты заметил узор на хитонах? Спирали, вписанные в квадрат. Они – кикладские пираты. Я в порту видел керкур с вымпелом Наксоса. Скорее всего, после этой драки навклер уберется из Кенхрей, чтобы не привлекать внимание элименов. Так что подавать жалобу в суд будет некому.
Геродот тем временем собирал рассыпанную по вы-мостке мелочь в головной платок.
– Мы идем осматривать город. Пойдешь с нами? – спросил нового знакомого Паниасид.
Тот покачал головой:
– Не получится, я должен участвовать в погребении. Мне заплатили, чтобы я пропел погребальный френ перед оплакиванием, так что придется отработать.
Паниасид дружески похлопал рапсода по плечу:
– Тогда приходи вечером в гости, пообедаем. Мы остановились в "Гусе". Знаешь, где это?
Софокл кивнул.
Вручив рапсоду узелок с медью, галикарнасцы отправились дальше.
3
Обед получился скромным, зато по средствам.
В центре стола стояло блюдо с копчеными сардинами, стрелки лука и чеснока были навалены горкой, а на промокшей холстине белел кусок сыра. Ячменные лепешки с коричневой корочкой успели остыть, пока галикарнасцы добирались в пандокеон, но по трапезной все еще разносился аппетитный дух жареных зерен.
Паниасид попросил хозяина посадить их в дальний угол общего зала, подальше от других постояльцев. Трапезная пустовала, так что уединение компании было обеспечено.
Появившегося вскоре Софокла галикарнасцы радостно пригласили к столу.
– Как прошли похороны? – спросил гостя Паниасид, макая хлеб в оливковое масло.
Афинянин поморщился:
– Родственники покойного сэкономили на вине. Ничего хуже я еще не пил – то ли плохо процедили, то ли в кратер залили тухлую воду. В общем, половине участников стало плохо. У меня до сих пор изжога.
– Ты сегодня отлично читал Гомера. – Паниасид решил подбодрить рапсода. – Кстати, мне понравился перевод с древнеионийского наречия на аттическое. Кто его выполнил?
– Я сам, – скромно ответил Софокл.
Галикарнасец всплеснул руками:
– Тебе удалось сохранить простоту речи, при этом ты сумел передать торжественную красоту авторского слога. Прими мои поздравления!
– Слава богам, – скромно заметил афинянин, – поэмы Гомера были записаны на папирус. Благодаря Кимону, с которым у меня дружеские отношения, я получил доступ к библиотеке Ареопага, где и отыскал "Одиссею". Там, кстати, находятся манускрипты из собрания Писи-страта, чудом сохранившиеся при разграблении Афин Ксерксом и Мардонием.
Подняв кувшин со смоляной рециной, Паниасид кивнул на пустой канфар гостя:
– Будешь?
Софокл махнул рукой.
– Наливай уже.
Паниасид еще не выговорился:
– Да и читал ты ничуть не хуже Эсхила. Хотя я бы добавил чуть больше чувства – так ты привлечешь к себе внимание женщин, а они благодарные слушатели.
Софокл быстро посмотрел на галикарнасца. В его взгляде проскользнуло недовольство.
Тон ответа афинянина тоже не отличался учтивостью:
– Этот злобный старикашка годится только на то, чтобы выкрикивать декреты Народного собрания на агоре.
Паниасид пришел на защиту знаменитого драматурга:
– Вклад Эсхила в литературу Эллады неоценим. Его трагедии "Финикиянки" и "Персы" поражают реалистичностью. Неудивительно – ведь он лично участвовал в битве при Саламине. Кроме того, с его легкой руки роли в пьесах теперь исполняют два актера, а не один, как раньше, поэтому конфликт раскрывается ярче, да и действию добавляется движение. Хотя, если бы он знал то, что знаем мы с Геродотом о тайных связях Совета знати, действие в его трагедии "Эвмениды" развивалось бы совсем по другому сценарию…
– Двух мало, я бы вывел на орхестру еще и третьего, – вставил Софокл. Прочитав непонимание на лицах галикарнасцев, рапсод пояснил: – Актерам часто приходится переодеваться, это отвлекает от сюжета и снижает накал пьесы. Я считаю, что хору Эсхил уделяет слишком много внимания, пусть лучше актеры покажут в эписодиях[29]29
Эписодий – речевая сцена между песнями хора.
[Закрыть] все, на что способны.
– Для простого рапсода ты очень хорошо разбираешься в театре, – удивился Паниасид. – Неужели пишешь сам?
Гость смущенно улыбнулся:
– Есть кое-какой опыт.
Паниасид хлопнул себя по бедрам и заразительно засмеялся.
– То-то я смотрю, ты совсем не похож на сладкоречивого старца Феникса из "Илиады". А что пишешь?
– Да много чего, – покраснел афинянин. – Руку набивал на свадебных Гименеях, френах и застольных сколиях. Они у меня получались простыми, как песня мукомола. Потом увлекся стихами Сапфо, Анакреонта, Алкея, которые они писали для пения под аккомпанемент лиры. Начал им подражать, ходил по Афинам и бренчал на струнах под окнами богатых домов, пока не прогонят. Тем и кормился… Потом перешел на эпос и стал рапсодом. Денег получалось собирать больше, но одинокого чтеца всякий может обидеть. Никогда не знаешь, что тебя ждет после выступления – сытный обед в харчевне или тумаки лихих людей. Вот как сегодня…
Он процитировал Гесиода:
Повисла пауза.
– Откуда ты? – Спросил Геродот, чтобы поменять тему.
– Из Лошадиного Колона.
Геродот замялся и вопросительно посмотрел на Паниасида.
Тот пришел на выручку племяннику:
– Это западный пригород Афин.
Потом обратился к гостю:
– Прости его, он еще не был в Афинах. А я прекрасно помню рощу Эриний и храм Посейдона. Кстати, где ты остановился?
– Живу в общине аэдов. Они заняли заброшенный портик возле некрополя. Вы-то что здесь делаете? – теперь вопрос задал уже гость.
– Мы в Коринфе проездом, через пару дней двинемся в Дельфы. Хотим получить ретру[31]31
Ретра – букв. «изречение»: 1) постановление Народного собрания Спарты; 2) пророчество пифии; 3) договор.
[Закрыть] от пифии, – ответил Паниасид. – Я не для себя стараюсь, а для племянника.
Он кивнул в сторону Геродота.
Потом продолжил:
– Со мной все ясно, я либо мечом орудую, либо сочиняю поэмы. А вот у него вся жизнь впереди, надо выбрать правильное занятие.
– Поэмы? – переспросил Софокл. – Так ты аэд? Значит, мы с тобой товарищи по цеху, с той разницей, что рапсоды сами ничего не сочиняют, а просто читают чужие тексты.
– Я хочу возродить в литературе традиции Гесиода и Гомера, – увлеченно заговорил Паниасид. – Сейчас в Афинах расцвел драматический жанр, хотя лирика все еще популярна. А вот про эпос почти забыли. Вернее, Гомер, конечно, вечен, но продолжать его дело в Элладе некому.
Софокл уважительно закивал головой:
– Полностью согласен. Как тебя зовут?
Паниасид назвал свое имя.
– Ух ты! – Гость не мог скрыть удивления. – Я знаю твои поэмы "Гераклия" и "Ионика".
Он процитировал:
Быстрой стопою Парнас миновав заснеженный, явился
К водам бессмертным Касталии, дщери реки Ахелоя.
Ибо страдала Деметра, страдал и Хромец велеславный,
Ибо страдал Посейдон и страдал Аполлон среброрукий,
Службу у смертного мужа неся в продолжение года,
Ибо страдал и Арес кровожадный, отцом принужденный[32]32
Паниасид «Гераклия» / «Эллинские поэты VIII–III вв. до н. э.» под ред. М.Л. Гаспарова.
[Закрыть]…
Потом добавил:
– Ну, с Гераклом все ясно – это величайший эллинский герой. Но почему дориец решил обратиться к истории Ионии? Ведь дорийцы и ионийцы извечные враги.
– Так это когда было, – не согласился Паниасид. – Я в "Ионике" как раз и рассказываю о мессенцах Кодре и Нелее, которые в древности защищали Аттику от дорийцев.
Он подхватил с блюда горсть маринованных оливок, после чего снова заговорил:
– У нас в Галикарнасе ионийцев пруд пруди, потому что до Милета рукой подать. Мы все – ионийцы, эолийцы, дорийцы и карийцы – живем бок о бок уже не одну сотню лет, поклоняемся Аполлону Триопийскому, поэтому можно сказать, что сроднились. Даже браки между собой заключаем. Моего отца зовут Полиарх, а его родного брата – Ликс. Это карийское имя, хотя он тоже эллин. Меня, как уроженца Дориды, всегда интересовало все, что связано с историей соседних областей…
