Текст книги "Выбор Геродота"

Автор книги: Сергей Суханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

Утром Паниасид заявил:

– Так дело не пойдет. Мы не знаем, сколько их, где они и когда вернутся. А вернутся точно: не дом обчистить, так хотя бы тело подельника забрать.

– Куда пойдем?

– Обратно в лагерь. К полудню доберемся.

Старика похоронили за выгульным двором. Геродот сунул в котомку оставшиеся от обеда лепешки и сыр. Паниасид оседлал кобылу. Подсадил племянника, потом вскочил сам.

Ехали шагом. Так и лошадь не устанет, и слышно, что происходит вокруг. Пихтовый лес недовольно шумел, словно пугая чужаков. В ущельях гулял ветер. Паниасид сжимал копье, готовый дать отпор хоть лесному духу, хоть грабителю с большой дороги.

Когда между холмами засинело море, из чащи вынырнул афинский дозор.

Эпибаты привели беглецов в шатер стратега. Кимон сидел на походном дифросе, вглядываясь в расстеленную на земле шкуру с рисунком местности.

Он смерил галикарнасцев удивленным взглядом:

– Я же вас в усадьбу Эвриптолема отвез.

– На нас напали, – сказал Паниасид. – Зарезали сторожа. Мы еле отбились.

– Кто?

Паниасид пожал плечами:

– Думаю, что обычные воры. Трое. Одного я убил. Дальше там оставаться было опасно.

Кимон огладил бороду пятерней. Подумав, отправил Геродота к санитарам в обоз, а Паниасиду приказал ждать возле шатра – будет вестовым.

Лагерь бурлил: эпибаты готовились к бою. Одни проверяли крепление рукояток на внутренней стороне щита, другие чинили ремешки сандалий, третьи точили лезвие махайры, ножа или наконечник копья.

Паниасид обратил внимание, что у многих гоплитов к щиту крепится кожаная привесь, как это принято у персов.

"Ветераны, – с уважением подумал он. – Такой опыт приобретается только ценой крови".

Геродот спустился в лощину, где санитары готовились к приему раненых. Два раба, сидя на корточках в повозке, перебирали арибаллы с мазями и пуки перевязочной ветоши. Еще двое наполняли водой большой пифос. На огне закипал медный котел.

Галикарнасца тут же отправили к реке за вязовой корой для обеззараживающего отвара. Так он и бегал до заката: то нарвет кизиловых листьев, то принесет охапку василистника, то надергает стеблей девясила.

Отдыхал, наблюдая за работой санитаров в повозке.

Один из них протянул ему пиксиду, наполненную темно-коричневыми шариками:

– Давать надо только тем, кто кричит от боли.

– Это что? – спросил Геродот.

– Меконин. Загустевший маковый сок. Просто чтобы ты знал, где лежит.

– А если не поможет?

– Тогда вот это. – Раб протянул бронзовую статуэтку женщины со змеей. – Гигиея. Больше у нас ничего нет.

Когда ветер задувал с суши, из-за леса доносилось пение – армия Фаланта воодушевлялась перед боем. Разведка донесла, что повстанцев около восьми тысяч. Кимон принял решение вооружить гребцов и матросов, иначе перевеса не добиться.

Мантис долго не отходил от походного алтаря. Измазанными кровью руками тщательно потрошил утку. Когда солнце опустилось в такую же красную марь над горизонтом, стратег потребовал отчета.

– Прилетела справа – это хороший знак, – важно заявил жрец. – Убили с первого выстрела – тоже хороший. Печень здоровая, суставы не опухли, в желудке нет щепок и камней – очень хорошо.

– Вывод? – спросил Кимон.

– Знамения благоприятные, – довольным тоном заключил жрец…

На рассвете островитяне пошли в атаку.

Сначала из леса полетели стрелы. Фаланга Кимона прикрылась щитами. Потом среди деревьев показались бегущие повстанцы. С воем, размахивая топорами и дубинами, они мчались на афинян.

Первыми врага встретили пельтасты. Одни раскручивали над головой пращу, другие метали дротики. Исчерпав запас снарядов, воины бросались в бой с ножом.

Эпибаты в волнении наблюдали за боем, ожидая команды опустить копья. Наконец запели авлосы. Фаланга медленно двинулась вперед – навстречу врагу.

Повстанцы накатывали волнами. Пельтасты уже не могли сдержать напор врага. Тогда они разделились, чтобы защитить фланги. Конницу Фалант не мог себе позволить, но для удара сбоку солдат у него хватало.

Ощетинившись металлом, фаланга давила толпу островитян. Если эпибат в первой шеренге падал, его место тут же занимал резервист из последних рядов.

В лесу держать строй стало труднее из-за бурелома. Этим воспользовались повстанцы – они врывались в брешь между щитами, разбивая фалангу на отдельные отряды.

Повсюду валялись обломки копий. Эпибаты рубились махайрами. Каждый старался защитить не только себя, но и товарища рядом. Пельтасты окружали раненого, пока его не заберут санитары.

Тяжелые гоплоны спасали от прямых ударов, но сковывали движение. Вот уставший афинянин отбросил щит, но тут же получил удар топором в бедро. Он рухнул на спину, а островитянин уперся ему в грудь коленом. Резкий взмах – и из рассеченного горла хлынула кровь.

Там схватились двое. От удара дубиной по шлему эпибат зашатался. Повстанец пнул его ногой в живот, надеясь добить на земле, но сам получил ножом под ребра от пельтаста.

Казалось, повстанцы берут верх. Положение спас Кимон. Тарентина обогнула лес, чтобы ударить с тыла. Разметав свежие силы островитян, всадники обрушились на их лагерь.

Со стороны моря на помощь эпибатам подоспели вооруженные матросы и гребцы. Фаланга продолжила теснить врага. К полудню лес был очищен от повстанцев, а бой шел вокруг шатра Фаланта.

Олигарх выскочил наружу с выпученными от отчаяния глазами. Увидев, что Кимон спешился, он вскочил на коня и понесся прямо на него. Стратег вовремя заметил атаку.

Стоявший рядом эпибат перекинул командиру свой щит. Конь Фаланта неожиданно встал на дыбы и ударил в щит копытами. Кимон упал, но тут же вскочил. Эпибат успел схватить нацеленное в стратега копье за древко.

Фаланту удалось вырвать оружие, однако момент для удара он упустил. Когда лезвие махайры вошло коню в брюхо, тот заржал и повалился на бок. Всадник покатился по земле.

Олигарха взяли живым, отвезли в Хору. Но жил Фалант недолго – на агоре его избили, потом приколотили к столбу. Фалант все никак не мог испустить дух, тогда его повесили. Так и болтался на суку, а у его ног лежали мертвые горожане, которых он приказал казнить за отказ присоединиться к мятежникам.

На опушке леса эпибаты обнаружили огороженную бревнами площадку. Рядом с тремя окровавленными трупами сидела девушка, которая безучастно смотрела на происходящее, словно ее не волновала собственная судьба.

Кимон приказал снять с пленницы колодки и отвести в обоз.

– Поговори с ней, когда поест, – попросил он Паниасида. Потом кивнул на трупы: – Выясни, кто они, и почему их убили.

Вечером Паниасид вошел в шатер стратега.

Галикарнасец рассказал, что островитянку зовут Агесия. Она – дочь архонта Хоры. А трупы – это сам Мнесифил, его жена и сын. Убили за то, что архонт отказался подчиниться Фаланту.

Причем убили жестоко. Сначала заставили отца оскопить сына. Потом приказали жене оскопить мужа, после чего ее забили камнями у него на глазах. Архонт с сыном умерли от потери крови. В живых осталась только Агесия. Но она в тяжелом состоянии – все время плачет.

Кимон нахмурился. Война – это всегда кровь и смерть, но стратег осуждал неоправданную жестокость. Одно дело наказать предателя так, чтобы те, кто ему сочувствует, содрогнулись. Но пытать семью за убеждения ее главы – зверство.

– Разреши взять Агесию с собой, – неожиданно попросил Паниасид.

– Ты вроде женат, – удивился Кимон.

– Просто из жалости. Здесь у нее никого не осталось. Мнесифил ведь родом из Афин. А еще она опасается, что горожане будут мстить ей за то, что отец не смог договориться с Фалантом. Погибли многие…

Кимон не возражал.

С освобождением Хоры его миссия на Наксосе закончилась. Но разгром армии мятежников – это хоть и важный, но всего лишь единичный эпизод в насыщенной событиями жизни политика. Следующая цель – Киклоп.

Оставалось дождаться вестей из Афин.

3

В баню Ликид ходил часто.

В гимнасии на холме Киносарг у него была своя стеновая ниша, которую банщик Энобий всегда держал закрытой для других посетителей. За занавеской хранился банный комплект – тонкие льняные полотенца, губка, набор скребков-стригилей, а также арибаллы с ароматическими маслами.

Судовладелец хорошо платил за услуги. Когда он, развалившись в раздевалке-аподитерионе после горячей парной, требовал вина, Энобий угодливо подносил ему канфар.

В буфетной комнате у банщика имелось все для отдыха уважаемых людей: хорошее вино, вареные яйца, сдобный пшеничный хлеб, зелень, свежая питьевая вода…

Если Ликид парился, чтобы прийти в себя после симпосия, Энобий посылал раба на рынок за рассолом. Когда подвыпивший эвпатрид в кругу друзей переходил на скабрезные анекдоты, раб отправлялся в диктерион Филомелы, чтобы сообщить о скором прибытии важных гостей.

Банщик мог внимательно выслушать рассказ о семейной ссоре, делал вид, что разделяет обвинения в адрес других политиков, с удовольствием бросал кости, а также отлично играл в петтейю[44]44
  Петтейя – настольная игра шашечного типа.


[Закрыть].

Гимнасии Ликся и Академии превосходили Киносарг по размеру, так и эфебов там всегда – что пчел в улье. Хохот, суета, никакого уединения. Зато здесь каждый на виду, а Ликид любил, чтобы его замечали.

При этом он не стеснялся своего уродства. В бане судовладелец всегда снимал повязку. Веко полностью закрывало глазницу, поэтому казалось, будто эвпатрид просто прищурился.

Абсолютно голый, поводя плечами, Ликид пересекал мешочный зал-корикейон, чтобы картинно помолотить по набитому песком мешку, и если ловил на себе любопытный взгляд какого-нибудь парня, не отказывал себе в удовольствии ущипнуть его за предплечье. Получив намек на взаимность, уводил избранника в экседру. Энобий заботливо задергивал за парой занавеску.

На площадке для атлетических упражнений его было не застать – не мальчик уже голышом бегать и прыгать. Хотя сферистерион – зал для игры в мяч – иногда посещал. Ему нравилось смотреть за движениями игроков в тритон. Какие грациозные, ловкие. А когда игрок в уранию выпрыгивал под самый потолок, Ликид смотрел совсем не на мяч.

Вот куда он точно не заходил, так это в конистерион. Одно дело, когда борец натирается маслом – на это смотреть приятно, и совсем другое, если он обсыпает тело песком. Фу, сколько грязи…

Дело близилось к вечеру. Энобий, потный и усталый, громко объявил, что печи топить больше не будет. Если кто-то не успел попариться, то сейчас – самое время.

Когда в раздевалку вошли Мегакл и Несиот, Ликид не удивился. Они тоже любили баню, правда, сторонились судовладельца по политическим соображениям. У них была своя компания, у него – своя. Но в этот раз оба дружелюбно улыбались. Ликиду даже стало интересно – что им нужно?

Эвпатриды подсели к судовладельцу. Вручив несколько монет банщику, Мегакл развернул сверток. Выложил копченого угря, сушки, несколько луковиц.

Энобий расторопно поставил на скамью кувшин вина и канфары. Потом принес миску со сваренными вкрутую яйцами. Острым взглядом прошелся по лицам гостей. Странно, что они пожаловали перед самым закрытием гимнасия. Чутье подсказывало банщику: это неспроста.

– Ну что – по-скифски? – задорно спросил Мегакл, потирая ладони.

Несиот с готовностью кивнул. Ликид хмыкнул, но тоже согласился.

– Есть повод? – поинтересовался он.

– Еще какой! – уверенно подтвердил виноторговец. – Кимон повесил Фаланта. Гавань Хоры снова открыта для афинских кораблей. Ты против?

– Ладно тебе, – отмахнулся судовладелец. – Кто бы сомневался. Кимон, может, и не такой хороший оратор, как Фемистокл, зато в кровопускании ему нет равных.

Ликид жадно выпил вина – было заметно, что очередной успех соперника его задел.

Потом с раздражением продолжил:

– А эта его постоянная присказка: "Спартиат так никогда бы не поступил".

Он картавым голосом передразнил стратега. Несиот с Мегаклом переглянулись. В другое время они бы не спустили болтуну дерзость, но сегодня нужно было стерпеть. Поэтому оба просто молча пожевали угря.

– Давай по новой, – подначивал судовладельца виноторговец.

Выпив, Ликид спросил:

– Он теперь куда поплывет?

– В Афины, куда же еще. – Стукнув яйцо тупым углом о край мраморной скамьи, Мегакл ловко очистил скорлупу.

– Ну, не знаю… – протянул судовладелец. – Зачем тогда он взял с собой галикарнасцев?

Мегакл чуть не подавился: "Сволочь! И это ему известно".

Несиот разлил вино по канфарам.

– Эй, не гони! – попытался урезонить торговца рыбой Ликид.

– Так надо еще успеть попариться, – оправдывался тот. – Вон, смотри, эфебы уже возвращаются.

Горговец рыбой кивнул в сторону группы молодых людей, ввалившихся в раздевалку с площадки для бега.

Ликид масленым взглядом прошелся по атлетически сложенному парню. Он был уже заметно нетрезв.

Подмигнув Мегаклу, судовладелец заговорщическим тоном заявил:

– Вон тот чернявый хорош.

Виноторговец смущенно кашлянул:

– Да я вообще-то по девочкам.

– Можно и по девочкам, – снова хмыкнул судовладелец.

– Тогда я сейчас заскочу к Энобию, – заторопился Несиот, – пусть сгоняет к Филомеле. Предупредит, что мы потом к ней двинем – готовые для чистой любви.

Он заразительно засмеялся. Мегакл присоединился к товарищу. Улыбнувшись, Ликид отправил в рот кусок угря.

"А эти аристократы – ничего, компанейские, – подумал он. – Надо найти к ним подход".

Несиот поднялся с места. Зачем-то начал рыться в своей нише. Мегакл все понял и закрыл его от взгляда судовладельца, повернувшись к тому лицом с кувшином в руке.

Энобий подсчитывал мелочь, полученную за день от посетителей. Кожаная мошна с драхмами многообещающе звякнула по каменной столешнице.

Несиот наклонился к самому уху банщика.

Весомо процедил:

– В парную пока не заходи. И присмотри за вещами.

Энобий молча кивнул.

Вернувшись в аподитерион, торговец рыбой потянулся:

– Ну что – погреемся?

– Успеем? – засомневался Ликид.

– А то! – не терпящим возражений тоном заявил Несиот. – Энобий сказал, что пар еще есть.

Захватив с собой веники, губки и масла, компания двинулась по коридору к бане. Навстречу гулякам шли раскрасневшиеся посетители. В войлочных шапках на голове они все казались на одно лицо.

В элеотесионе шла уборка.

Малолетний раб веником подметал пол, собирая в совок соскобленную грязь, остриженные волосы и ногти.

Другой мальчик складывал в мешок крупный мусор: пустые арибаллы из-под масла, куски губки, брошенные одноразовые стригили. Третий окатывал водой мраморные скамьи.

"Пшел!" – Ликид пинком выгнал сборщика мусора.

Остальные рабы выскочили сами – с пьяными гостями лучше не связываться. Убраться в элеотесионе можно и потом, когда они вернутся в раздевалку после парилки.

Обмазав себя маслом, судовладелец подошел к пифосу с древесной золой. Мегакл с Несиотом услужливо обсыпали его черным порошком, по-дружески хлопали по плечам, терли губкой спину до выступления пены.

Ликид довольно улыбался, внимание коллег его приятно удивило.

"Вот бы так на Ареопаге, – мечтательно думал он. – Согласие по всем вопросам и всеобщее внимание".

Грязь каждый счищал сам – эта процедура считалась интимной, поэтому помощь могла быть неверно истолкована. Проведя тупым металлическим лезвием по коже, Ликид вытер стригиль о край скамьи.

Так вообще-то делать не принято – для этого есть раковина с проточной водой. Но судовладелец плевать хотел. Богатый человек всегда находится в привилегированном положении. А для уборки помещения есть рабы.

Окатив себя морской водой, компания направилась в парилку. Белое марево делало комнату похожей на чашу вулкана. На полу валялись размокшие оливковые листья, стебли мелиссы и крапивы. Пахло как в осеннем саду после ливня.

Мегакл плеснул воды на горячие камни, от которых вверх метнулось облачко пара. Охнув, Ликид схватился за уши. Несиот начал хлестать себя по бокам эвкалиптовым веником – неистово, словно адепт Кибелы под деревом Аттиса.

В восторге судовладелец поднялся со скамьи. Подойдя к кратеру, опустил в него ладони. Потом плеснул воды на лицо и грудь. С наслаждением выдохнул.

"Если на свете есть блаженство, то оно здесь и сейчас", – подумал он.

В этот момент Мегакл подошел к нему со спины. От подсечки Ликид рухнул на колени. Несиот одной рукой взял его за подбородок, а другую положил на затылок.

Резко качнувшись в сторону, торговец рыбой ударил судовладельца виском о край скамьи. Тот кулем повалился на пол. От спутанных волос растекалось красное пятно. По телу Ликида прошла судорога, вскоре он затих.

Мегакл выглянул в элеотесион – никого. Эвпатриды выскользнули в коридор. Раздевалка тоже пустовала. Последние посетители, скорее всего, уже выпивали на свежем воздухе.

Тогда они быстро собрали вещи. Завернувшись с головой в гиматии, вышли наружу. Прошли мимо рассевшейся перед статуей Геракла компании. Бронзовый герой одобрительно взирал на отдых афинян.

До диктериона Филомелы было рукой подать.

Теперь главное – напиться в дымину и устроить дебош, чтобы шумных посетителей запомнили. Если их спросят, где они провели ночь, ответ будет правдивым – среди порнай.

"В бане были? Были. Ликида видели? Видели, но ушли раньше. Сколько он там был и чем занимался – не наше дело. Умер? Несчастный случай? Не может быть. Хотя… Он уже до нас лыка не вязал. Хороший был человек…"

4

До острова Аморгос доплыли за день. Лемб летел как на крыльях, подхваченный попутным Скироном. В трюме под рогожей были сложены амфоры с наксосским вином.

Пятеро гоплитов, скинув тораксы, лениво развалились на кормовой палубе. После резни на Наксосе для них каждый мирный день казался подарком судьбы.

Пассажиры устроились на носу. Паниасид и Геродот прятались в тени привязанного к форштевню пифоса с питьевой водой. Агесия накрылась шкурой барана. Спала или просто делала вид – было непонятно, но галикар-насцы ее не трогали.

Паниасид поднялся, опустил в пифос ковш на длинной ручке. Сначала дал напиться племяннику, остатки выпил сам.

– Можно и мне? – попросила Агесия.

Хлебнув из ковша, села, стянула растрепавшиеся волосы ремешком. Взгляд дочери архонта перестал выражать черную тоску, но брови оставались нахмуренными.

Дядя с племянником тихо вспоминали бой и последующую казнь Фаланта.

– Мне вот что кажется странным, – заметил Паниасид, – почему на агоре его никто не оплакивал? Боялись, что ли?

– Так ведь повстанцев кого убили, кому колодки надели, – возразил Геродот. – Некому было. Кимон отправил целый корабль с рабами на Делос.

– А родственники?

Племянник не успел ответить, потому что Агесия мрачно сказала:

– Нет у него никого.

– Как так? – удивился Паниасид.

– Фалант родом не с Наксоса, а с Аморгоса. Разбогател на продаже льна. Отец был его торговым партнером. Фалант потому и не отстал от него, что они вместе ворочали большими деньгами. Только отец хотел торговать с Афинами, а Фалант – с Персией. Вот на этом и разошлись… В общем, вся родня у него – на Аморгосе.

– А семья…

Агесия помолчала, раздумывая, стоит ли продолжать.

Потом все-таки рассказала:

– Фалант сам через горе прошел. Только все случилось по его вине… У него были жена и двое сыновей. Когда отца выбрали архонтом, Фалант с ним уже поссорился. Он вообще со всеми ругался. Даже с сыновьями. А отец – наоборот, добро помнил. Так вот… Сыновья Фаланту говорят: "Нам Мнесифил обещал хорошие должности: одному – агоранома, другому – элимена". А он им: "Только через мой труп, потому что Мнесифил мне враг". Но сыновья для себя уже все решили. Фалант жил в усадьбе, так они в город сбежали. Взяли в аренду синоцию рядом с нашей виллой. Фалант рассвирепел, потому что хотел, чтобы вся семья уехала в Сарды.

Агесия запнулась. Было заметно, что ей трудно говорить.

Закончила скупо, бесцветным голосом:

– Дальше было совсем плохо… Фалант заплатил пиратам, чтобы они сыновей поймали и привезли к нему. Потом он их ослепил. Жена умерла от горя.

Галикарнасцы не знали, что сказать.

– Ну и зверюга, – наконец выдавил из себя Паниасид. – Так вот почему он так лютовал – мстил Мнесифилу.

– Кто его в Сарды пустит? – удивился Геродот.

– У него там свои погреба, – объяснила Агесия. – Артаферн ему даже присвоил почетное звание оросанга – человека, оказавшего услуги персидскому государству. Вот на подаренных землях и развернулся…

За островом Кинарос ветер забаловал – то задует с севера, то с запада. Навклер с матросом то и дело поворачивали парус, чтобы судно не рыскало. Остров Лебинтос стали обходить по южному краю, сохранив плавность хода. Навклер попросил галикарнасцев проверить, все ли амфоры целы после маневра.

Агесия стояла на носу, держась за форштевень. Ветер трепал волосы, играл подолом хитона. Подставляя лицо теплым порывам, она тихо радовалась тому, что впервые за много дней способна чувствовать что-то хорошее.

И улыбалась деревянной фигурке Нереиды с облезлой краской на лице.

Скирон налетел с неожиданной силой, стоило лембу обогнуть острый восточный мыс острова. От толчка судно накренилось на правый борт почти по самый планширь.

Потеряв равновесие, Агесия взмахнула руками. Попыталась снова ухватиться за брус, но пальцы схватили пустоту. С криком она полетела в воду.

– Человек за бортом! – заорал кормчий.

Паниасид сразу все понял. Прыгая по тюкам, он перебрался на корму. Агесия отстала от лемба на бросок камня. Голова островитянки то исчезала, то появлялась среди волн.

Не раздумывая галикарнасец бросился в воду, поплыл резкими саженками. Море плескало лазурь в лицо. Чайки метались над водой. Страха не было, но душу рвала тревога: "Только бы успеть!"

В глазах островитянки застыл испуг. Паниасид протянул руку. Агесия повисла у спасителя на плече, едва не утянув его под воду. Освободившись от захвата, он перевернул ее на спину.

Успел успокоить:

– Все будет хорошо!

Потом поплыл к лембу, загребая свободной рукой и поддерживая голову Агесии на поверхности. Корабль со свернутым парусом покачивался неподалеку.

Матрос бросил в воду канат. Паниасид снизу помогал островитянке подняться на борт. Геродот ухватил ее за руки. Вскоре спасенная и спаситель без сил лежали на палубном настиле, жадно хватая ртом воздух.

Посмотрев друг на друга, одновременно рассмеялись. Агесия сжала ладонь Паниасида пальцами, он мягко ответил. Парус снова натянулся. Лемб, как и раньше, рассекал волны, направляясь к Галикарнасу…

Вечерело.

В желтом мареве над малиновым горизонтом завис белый шар. Море дышало ровно и спокойно, намаявшись за день под ударами Скирона. Даже чайки кричали устало, словно ветер забрал у них последние силы.

Лемб бросил якорь возле одного из необитаемых островков Южных Спорад для ночевки. Геродот спал, надвинув пегас на глаза. Паниасид и Агесия сидели рядом, прислонившись спиной к форштевню.

Агесия перестала дрожать. Еще днем она переоделась в сухой хитон, а на плечи накинула пеплос цвета виноградных листьев. Теперь случившееся виделось ей в комичном свете.

Говорила с улыбкой, будто о ком-то другом:

– Я даже подумать ничего не успела. Плеск! Холод! Это после жары-то – и сразу в воду… Вынырнула, а лемб уже уходит. А я и не знаю – видели меня или нет. Вот тут и запаниковала. Провожаю корабль взглядом, и мне кажется, что вместе с ним уплывает моя надежда на спасение. Потом увидела, как кто-то спрыгнул. Я сразу подумала, что это ты.

– Почему?

– Не знаю. Чутье… Или мне хотелось, чтобы это был ты.

Агесия внимательно посмотрела в лицо Паниасиду, словно пытаясь прочесть его мысли.

Теперь улыбнулся он:

– Я тоже не успел ничего подумать. Вернее, когда в трюме был и услышал крик кормчего, то сразу понял – это ты. А когда выскочил на палубу, уже ничего не думал, просто смотрел в воду, чтобы тебя увидеть.

Агесия нашла его руку, снова сжала, как тогда – на палубе после спасения.

Паниасид просто смотрел на закат, ощущая бедром тепло островитянки.

Она тихо продолжила:

– Ты знаешь, меня уже дважды спасали. И каждый раз ты был рядом. Наверное, мне тебя Артемида послала. Она – домашняя богиня моей семьи. Ее статуэтка передавалась из поколения в поколение. Получается, что не зря я ее просила…

– О чем?

Агесия отвернулась.

– Неважно.

Но руку не убрала, только снова нежно пожала его ладошку.

Паниасид нахмурился. Ничего не поделаешь, придется сказать, раз уж без этого не обойтись.

Выдохнул:

– Я женат, у меня есть сын.

Помолчав, Агесия спросила:

– Ты ее любишь?

– Да. Очень. И сильно скучаю.

– Как ее зовут?

– Иола.

– Красивое имя.

Агесия медленно отстранилась.

Сказала, кусая губы:

– Ты уже совсем близко. Я буду молиться за вас Артемиде… Мы ведь останемся друзьями?

– Конечно!

Паниасиду казалось, что все просто. Есть он и семья, а есть бедная девочка, потерявшая все. Как порядочный человек он просто обязан ей помочь.

Галикарнасец уверенно заявил:

– Вы с Иолой точно поладите. Будешь жить у нас. Нам в хозяйстве пара рук не помешает. Друзей у меня много. Кстати, холостых…

Паниасид с хитринкой взглянул на Агесию.

Она грустно улыбнулась.

Запахнув на груди пеплос, сказала:

– Спасибо тебе за все. Извини, я устала. Хочу отдохнуть.

Вскоре оба спали, убаюканные звуками моря…

В тихой бухте Аморгоса покачивался керкур.

Лодка из обтянутых кожей жердей замерла на песке – словно туша тюленя. Пламя костра освещало выброшенный приливом мусор. Пахло жареной рыбой.

Двое пиратов передавали друг другу вертел с кусками палтуса. Запивали кислым молодым вином. Ножи находились под рукой – место пустынное, но нужно быть готовыми ко всему.

– Как думаешь – догоним? – спросил Батт. – Они наверняка заночуют на Калимносе. Оттуда до Галикарнаса день плаванья.

Гринн поправил повязку на предплечье, потом поковырял в зубах щепкой:

– Нельзя. У Калимноса патрулирует афинская флотилия. Мы же не знаем, сколько гоплитов на лембе. Любое столкновение привлечет внимание. Придется искать их в Галкарнасе. Кстати, тебе лицо Паниасида не показалось знакомым?

Батт кивнул:

– Ага… Вроде бы в Коринфе мы с ним схлестнулись.

– Точно! – Гринн схватился за нож, потом с силой воткнул лезвие в песок. – Он тогда полез на нас с кулаками. Гнесиоха тоже он убил. Ну, теперь я работу доделаю. У меня это личное…

– Ладно, ладно, не сомневаюсь. – Батт попытался успокоить подельника, похлопав его по плечу. – Мы знаем, что Паниасид – переговорщик Кимона. Так что рано или поздно он сам объявится. А где он – там и Геродот.

Синекожий облизал вертел:

– Надо еще пожарить. Нам по куску, остальное – на корабль.

Когда темень стала непроглядной, лодка причалила к керкуру. На полубаке замаячил светлячок лампы. Вскоре команда пиратского корабля приступила к еде.

5

Мрачная башня галикарнасского десмотириона высилась сразу за воротами на Миласы.

Редко кто выходил оттуда на своих двух. Многих выносили ногами вперед на тюремное кладбище. Горожане с утра до вечера толпились возле алтаря Зевса Карийского, моля бога о милости к близким.

Сначала, как и в Афинах, здесь содержались должники. Но после поражения при Микале Ксеркс сбросил маску радетеля своих подданных. Сатрапы получили приказ на политические чистки. Эллинов и карийцев начали сажать за малейшее подозрение в заговоре или неблагонадежности.

Павсаний и Геродот отправились к башне на следующий день после возвращения в Галикарнас. Когда железные ворота-катаракта с лязгом поднялись, они прошли во внутренний двор.

Отстояв очередь к начальнику тюрьмы, посетители предъявили разрешение на свидание из городской магистратуры. Паниасид внес плату за содержание обоих узников. Потом они вернулись на тюремный двор.

Одного за другим приводили арестантов, получивших право на свидание с родственниками. Лохматые, в синяках и болячках, с цепями на ногах – эти бедолаги представляли собой печальное зрелище.

Хмурый раб с обмотками из волчьей шкуры на ногах привел сначала Формиона. Стиснув сына в объятиях, Паниасид целовал его спутанные волосы. Геродот прижал двоюродного брата к груди, не обращая внимания на резкий запах давно не мытого тела.

Формион схватил лепешку. Глотал, почти не жуя, и так же жадно запивал водой из фляги.

– Феодор с тобой? – с замиранием сердца спросил Геродот.

– Да… Он болеет.

– Что с ним?

– Кашляет.

– Вас били?

Формион показал синяки на руках:

– Только меня.

– Тогда почему его не привели?

– Лежачих не пускают.

Паниасид не смог сдержаться, почти выкрикнул вопрос:

– Лежачих?

Геродот сглотнул подступивший к горлу ком.

Вернувшийся в тюремный двор волчьеногий заявил, что таскать туда-сюда больных и немощных не входит в его обязанности. Но если ему дадут пару монет, он позовет к арестанту гиеродула из храма Асклепия для осмотра.

Паниасид молча развязал мошну…

Домой дядя с племянником вернулись подавленными.

Вечером состоялся семейный совет. Женщины накрывали на стол, то и дело вытирая глаза краем хитона. Мужчины сохраняли суровое спокойствие. Все сходились в одном – дети больше не могут находиться в десмотирионе.

В первую очередь решали, где взять денег на выкуп. У кого занять, что продать, как заработать. Подсчитывали наличность, на глаз оценивали стоимость женских украшений.

Итог не радовал.

– Нам не собрать денег на выкуп обоих, – с отчаяньем в голосе сказал Паниасид.

Полиарх твердо заявил:

– Я не допущу, чтобы мои внуки сгинули в этом каменном мешке.

– Что ты можешь? – спросил брата Ликс.

– Пойду и сдамся!

– Тогда просто сядешь с ними в одну камеру. – Евтерпа говорила с надрывом: казалось, она теряет над собой контроль. – Детей, может быть, и выпустят, а тебя точно вздернут. Как я людям в глаза буду смотреть – отпустила мужа на верную смерть.

Полиарх не сдавался:

– Паниасид отнесет все, что соберем, архонтам. Скажет, что это за детей. А если Лигдамиду нужен главарь, то он его получит. Когда я возьму вину на себя, их точно отпустят.

Дрио разрыдалась: она ужасно переживала за сына, но и деверя было жалко. Геродот с замиранием сердца слушал родственников, понимая, что сейчас решается судьба брата.

Семья смирилась с решением старшего в роду. Теперь каждый должен был внести свой вклад в общее дело. Придется отдать все, что есть. О будущем старались не думать.

Собрав в узелок фамильные драгоценности, Дрио отправилась к ювелиру. Паниасид решительно двинулся к дому трапезита, чтобы договориться о займе.

Ликс долго сидел возле клетки своего любимого бойцового петуха. Сыпал ему в кормушку отборную пшеницу. Глядя, как птица метко выстреливает клювом в приглянувшееся зерно, называл его ласковыми именами.

Потом надел петуху на голову черный мешок и решительно зашагал в сторону порта. Он рассчитывал выручить от продажи чемпиона Галикарнаса не меньше мины серебра.

Евтерпа купила на рынке целую корзину мотков разноцветной шерсти. Вернувшись домой, со вздохом встала к ткацкому станку. Теперь ей обеспечена изнурительная работа на несколько месяцев, потому что семье нужны деньги.

Геродот думал недолго.

Какую работу можно быстро найти в приморском городе? Только одну – поденщика в порту. Конечно, лучше бы писца в суде или хотя бы слуги агоранома, но эту работу выполняют государственные рабы.