Текст книги "Выбор Геродота"

Автор книги: Сергей Суханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

Глаза у всех троих блеклые, безжалостные.

Подавив первое желание вспороть пиратам животы, он приказал до утра запереть их в сарае, а у двери выставить охрану. Военнопленные должны умереть перед строем. Пусть казнь выглядит как наказание за сопротивление освободительной армии, а не за убийство любовницы командира.

Он плохо спал. Когда рассвело, вышел, чтобы проверить часового. Эпибат дремал, обняв копье. Ударом в ухо Кимон опрокинул его на землю. Вытащив запор, рванул дверь на себя. Внутри никого не было. В дальнем углу сарая темнела дыра подкопа…

Пираты остаток ночи бежали к бухте. Задыхались, мучились от жажды, но упрямо цеплялись за жизнь. Старались пробираться по заваленным буреломом урочищам и падям, где трудно пройти коннице.

– Слышь, Гнесиох, – обратился к бородачу синекожий, – кажись, оторвались.

Он оглянулся на прихрамывающего "плетеного" с лентой в косе.

– Гринн ногу повредил…

Пришлось подождать, пока товарищ подтянется.

– Что с ногой? – строго спросил курчавый.

Гринн уселся на землю и развязал портянку. В руке блеснуло золото.

– Ух ты! – Гнесиох не мог скрыть восхищения. – Все-таки сберег рыжье.

– А то! – ухмыльнулся пират. – Зря я, что ли, девку резал… Надо переложить, а то идти мешает. Принесу жертву Посейдону за то, что отвел от нас руку этого психа.

Синекожий не удержался:

– Если на троих делить, то каждому по статеру выйдет.

– Ты, Батт, все на деньги меряешь, – съязвил Гринн. – Смотри, красота какая.

Он повертел подвеску перед глазами. Потом оторвал от хламиды полосу ткани, бережно завернул добычу и засунул кулек за пояс.

Подельник ухмыльнулся:

– Девка тоже красивая была, только тебя это не остановило.

– А нечего было под афинянина ложиться, – огрызнулся Гринн. – Жалко, что всю семью не вырезали. Эпибаты многих порубили, а старосту с сыновьями пощадили. С чего бы это?

– Значит, было с чего, – зло сказал Гнесиох. – Пусть теперь долопы сами разбираются, а мы свое дело сделали. Живыми бы уйти…

Вскоре троица выбралась на берег бухты. Прямо под скалой покачивался керкур. С простеганного кожаного паруса таращился синий глаз. Чтобы не кричать, Батт бросил в воду камень. Поднявший голову навклер помахал рукой. Тогда беглецы один за другим нырнули со скалы.

Вскоре они вскарабкались на палубу. Навклер вытащил якорь, а пираты сообща навалились на рею, разворачивая парус по ветру. Кормчий яростно заворочал веслом, после чего керкур заскользил к выходу из бухты.

Стоило кораблю выйти в открытое море, как на берег выехали всадники. Кимон с ненавистью смотрел на белое пятно вдали. Сняв шлем, он вытер пот со лба, тяжело вздохнул. Потом выругался, развернул коня и по горной тропинке направился обратно к лагерю. Эпибаты цепью вытянулись за командиром…

Кости героя он доставил. Афины встретили победителя долопов всенародным ликованием, торжественными процессиями и жертвоприношениями.

Выступив в Пританее с речью во время обеда, Кимон рассказал об орле, который клевал падаль на холме и этим привлек его внимание. Стратег заявил, что именно благодаря птице ему удалось обнаружить могилу героя.

Многие сочли это выдумкой. В Народном собрании даже стали поговаривать, будто останки принадлежат вовсе не Тесею, а какому-то местному пирату.

Недоброжелатели также утверждали, что выковать медное копье и меч, якобы найденные Кимоном в могиле, можно в любой кузнице Скироса. Припоминали и то, что Тесей был изгнан из Афин остракизмом.

Но стратег не обращал внимания на завистников. Ничего странного в том, что политические противники воспользовались находкой как поводом для нападок, нет. Странно другое – почему эти опытные мужи верят в то, что кости человека, пролежав в земле восемьсот лет, так и не сгнили.

Как бы то ни было, разговоры закончились после того, как над саркофагом была возведена крыша усыпальницы – Тесейона. Этой постройкой Кимон увековечил свое имя, связав его с именем героя.

4

471 г. до н. э.

Фракия

Шесть лет спустя Кимону снова пришлось бороздить Фракийское море – уже по пути к Геллеспонту. На этот раз ему было поручено арестовать и доставить в Афины Павсания. Оттуда его должны переправить в Спарту. Заподозренному в измене регенту предстояло подвергнуться суду эфоров.

Опальный наварх заперся с преданными ему отрядами в Византии. Понимая, что с моря хорошо укрепленную крепость не взять, Кимон высадился у западной стены. Стратег осторожничал, как-никак Павсаний – победитель персов при Платеях.

Кимон служил под началом Павсания во время кипрской кампании, поэтому знал командира очень хорошо. Воином тот был отличным, обладал хорошим чувством юмора, но тщеславие и гордость наварха не знали границ.

Соотечественники Павсания – лаконяне и мессенцы – имели все возможные привилегии в армии, в то время как офицерам из других областей Эллады он грубил, а простых гоплитов за малейшее нарушение наказывал палками или заставлял до изнеможения стоять с якорем на плечах.

Кимону не хотелось проливать кровь эллинов из-за надуманного повода. Говорили, будто Павсаний спьяну зарезал какую-то знатную византийку. Велел ей прийти к нему в спальню, а девушка в темноте споткнулась о светильник. Решив, что к нему крадется наемный убийца, наварх зарезал несчастную кинжалом.

Распускаемые в Афинах слухи имели единственную цель – получить формальный повод для ареста Павса-ния. Тем более что союзники постоянно жаловались на его крайне вздорный и самоуверенный нрав.

Истинная причина была совсем другой.

Однажды пикет эфессцев задержал подозрительного моряка, который направлялся в сторону Сард. Перебежчик рвался через границу, но не смог предъявить подорожную. Его решили высечь, а когда раздели, то увидели, что вся спина у него покрыта вытатуированными буквами.

Прочитав письмо, пограничники ахнули – автор подробно делился с Ксерксом делами Афин во Фракии и Македонии. Под пытками гонец признался, что его послал Павсаний.

Так в Совете знати узнали о предательстве спартанского регента. В Спарту сразу послали гонца с просьбой разобраться. К сожалению, единственный свидетель вскоре умер от ран…

Эпибатам пришлось вырубить близлежащую буковую рощу для постройки осадных машин. После того как через крепостную стену полетели первые камни, Павсаний перестал отстреливаться, но парламентера для сдачи города почему-то не прислал.

Тогда Кимон приказал откатить катапульты, чтобы уберечь город от ненужного разрушения. Он до вечера простоял на безопасном расстоянии от ворот, постукивая плетью по бронзовой кнемиде и вполголоса посылая на голову упрямого лакедемонянина проклятья.

Ночью от восточного пирса тихо отчалила лодка с незажженным носовым фонарем. Когда сторожевой корабль ее заметил, было уже поздно. Высадившись на азиатском берегу, Павсаний укрылся в Халкедоне у друзей, а утром уже нахлестывал коня, направляясь вглубь Троады…

Кимон подозревал, что из крепости бежал сам наварх, однако это предположение нуждалось в подтверждении. На Военном совете мнения разделились.

Командир фессалийской конницы гиппарх Антифем предлагал снять осаду, затем пополнить запасы питьевой воды, погрузить фураж и провиант на корабли, чтобы отправиться обратно в Элладу.

Он аргументировал необходимость отступления недостаточным количеством конницы из-за мора, который выкосил несколько десятков лошадей во время долгого плаванья по Пропонтиде.

По его мнению, на покупку новых лошадей у фракийских племен уйдет большая часть армейской казны, а самостоятельный отлов и объездка займут много времени.

Командиры союзников – тысячник-хилиарх Пританид из Коринфа и эпистолевс саммеот Улиад считали иначе. Во-первых, по донесениям разведки свита Павсания состоит из знатных персов, поэтому в Византии можно будет захватить богатые трофеи. Кроме того, гребцам требуется отдых, а многие корабли нуждаются в просушке.

Скопарх Менон занял выжидательную позицию.

Все участники Военного совета сошлись в одном: необходимо в полном составе казнить пикет, стоявший на карауле у Восточных ворот, из-за преступной халатности которого беглец смог беспрепятственно скрыться.

Пятерых часовых привели под конвоем на флагман.

Кимон объявил казнь: килевание – преступников протащат под днищем корабля. Один из матросов спрыгнул с кормы в воду и поплыл к носу, держа за конец канат. Ему помогли забраться на палубу, а канат натянули так, чтобы он прошел под килем триеры. Концы соединили на середине корабля.

Первого из пленников раздели, затем привязали к канату.

Несчастный пробовал оправдаться, но судовой жрец пресек ненужный спор, всунув ему между зубов обрезок вымоченной в вине веревки в качестве жертвы Посейдону. Пусть морской бог решает, достоин он жизни или нет.

Эпибаты хмуро стояли вдоль бортов, понимая, что на месте часового может оказаться любой из них. Четверо других приговоренных тоже молчали, они просто потеряли дар речи от безысходности и страха.

Гребцы вцепились в канат. Преступника спустили за борт. Когда тело с плеском погрузилось в воду, келейст затянул на авлосе походную песню. Бодрую тональность мелодии разбавляли тревожные вскрики чаек и шорох трущейся о борт снасти.

"Ииии… раз! Ииии… раз!" – командовал передний гребец.

Наконец показалось тело часового.

Он еще дышал, но был весь изрезан налипшими на киль ракушками. На палубу стекала вода вперемешку с кровью. Даже видавшие виды моряки не могли равнодушно смотреть на этот истерзанный кусок плоти. Один из них перегнулся через борт – его рвало. Другой вслух молился Гермесу Психопомпу.

Лишь Кимон сохранял невозмутимый вид.

В молодости, еще при осаде Фив, он мрачнел каждый раз, проезжая мимо распятого перса или посаженного на кол беотийца. Но через год даже не бледнел, наблюдая, как выкапывают останки похороненных заживо эллинов, чтобы совершить над ними погребальный обряд.

Часовых казнили по очереди.

Не выжил ни один: трое захлебнулись, двое погибли от потери крови. Трупы выкинули за борт. Триера медленно направилась к внешнему рейду Византия. Тела казненных покачивались в кильватере, а сидевшие на них бакланы алчно рвали клювами мясо…

Победила точка зрения Пританида и Улиада. Кимон согласился на штурм. Время поджимало – приближалась зима. Ночи и так уже стали холодными, а пройдет еще месяц, и придется вырубать заросли для ночных костров, а значит, оголять местность.

Менон предложил военную хитрость – отвлечь главные силы византийцев от Западных ворот, чтобы потом все-таки ударить с этого направления.

Ему очень не хотелось покидать занятые союзнической армией позиции на холмах, откуда удобно будет расстреливать вражескую конницу, если защитники крепости отважатся на вылазку.

Византий располагался на полуострове, поэтому с трех сторон был окружен водой. По плану скопарха нужно было создать видимость подготовки атаки с восточной стороны.

На подготовку маневра ушло три дня.

Эпибаты запасали камни для катапульт, рыли апроши. Саперы изготовили штурмовой сарай-винею под двускатной крышей и поставили его на прочные колеса, чтобы можно было быстро подкатить таран к Западным воротам.

Триерархи приводили в порядок корабли: матросы вычерпали из трюмов воду, заменили негодные снасти, а гребцы смазали жиром рукава весельных портов.

Утром четвертого дня пятьдесят триер двинулись вдоль крепостной стены на восток. На веслах трудилась только одна смена. Остальным гребцам триерархи раздали все имеющееся на борту оружие, а также корабельные инструменты. На расстоянии толпа моряков должна казаться отрядом эпибатов. Пусть византийцы думают, что с якоря снялись основные силы афинян.

Одновременно с маневром кораблей пехота отошла в невырубленную часть леса перед западной стеной. В апрошах осталась только обслуга катапульт. Осадные машины продолжали обстрел крепости, отвлекая внимание ее защитников на разбор завалов.

Зайдя в гавань, триерархи приказали открыть огонь зажигательными стрелами. Тростниковые хижины в квартале бедноты запылали после первого же залпа. Когда из-за стены повалил густой дым, эвбейцы спустили на воду лодки.

Высадиться на узкую прибрежную полосу с таким мощным прикрытием не составило труда. Вскоре над гладью пролива разнесся стук кирок – саперы долбили подкоп.

Известие о том, что афиняне готовят штурм с восточной стороны, быстро разнеслось по городу. Со всех сторон к месту предполагаемой атаки двинулись отряды ополченцев и наемников.

От ближайших к пожару нимфеев выстроилась цепь из горожан, которые передавали друг другу кувшины с водой. К агоре потянулись беженцы с окраины. Храм Посейдона был забит стариками, женщинами и детьми.

Стратеги эллинов и персидские хазарапатиши спешно собирали свои отряды у внутренней восточной стены. Туда же устремились водоносы, оружейники, каменщики.

По вымостке грохотали подводы с амуницией, запасом стрел, ветошью, а также лекарствами для оказания первой помощи. Ломовые лошади тащили походные кухни и телеги с дровами – гарнизон крепости не собирался сдаваться без боя.

По городу быстро расползлись панические слухи о полном окружении. Семьи ремесленников спускались в подвалы, забрав с собой драгоценности и статуэтки домашних богов.

Рабы метались между заборами, не зная, куца бежать. Кто-то под шумок успевал прирезать жестокого хозяина. Верные слуги помогали прятать добро в сундуки.

Сквозь ветви Кимон внимательно следил за тем, как ведут себя византийцы. Когда боевой ход между башнями опустел, он приказал готовить винею.

На закате, лишь только по апрошам поползли длинные тени от катапульт, эпибаты скрытно выдвинулись к опушке леса. Лошадям завязали морды, чтобы ржаньем они не выдали расположение афинян. Все ждали команды стратега.

Наконец в воздухе мелькнул белый платок.

"Навались!" – заорал Пританид. Возницы заработали кнутами. Облепившие винею карфагеняне уперлись в борта. На лязг цепей уже никто не обращал внимания – штурм начался.

Таран подкатили к воротам.

Опомнившись, часовые начали стрелять, но эпибаты укрылись под крышей винеи. Бронзовая голова барана с грохотом ударяла в дубовую створку, пока та не треснула. Расширив пролом топорами, карфагеняне полезли в крепость.

Завязалась рукопашная схватка. Со стороны леса катилась волна пехоты. От ударов тарана створка покосилась, а потом и вовсе слетела с петель.

Гоплиты Пританида, словно рой шершней, черной гудящей массой забили проход. Затем с зажженными факелами двинулись через город. Сотни глоток распевали боевой пеан, прославляя Аполлона Боэдромия. Следом ворвались всадники Антифема.

Кимон въехал в Византий как триумфатор – на квадриге и в оливковом венке. Он мог себе это позволить, потому что такого блестящего маневра Эллада не видела с битвы при Платеях. Гарнизон города постигла печальная участь армии Мардония, который принял отход эллинов на более удобную позицию за отступление.

Встречать афинянина вышли старейшины, главы гильдий и отцы фиасов со стеблями плюща в руках. Архонт вытянул вверх статуэтку богини мира Эйрены, громко объявив сдачу города. Затем попросил пощадить мирных жителей. Он оправдывался тем, что власть преступно захватили варвары из свиты Павсания.

Кимон заявил, что сдавать надо было раньше, а сейчас Византий взят силой. Однако он не зверь и еще перед штурмом запретил своим солдатам мародерство в домах. Убиты будут только те горожане, которых ночью эпибаты застанут на улице с оружием в руках.

5

471 г. до н. э.

Фракия

До утра стычки на улицах Византия не прекращались.

Гоплиты добивали остатки гарнизона. Если эллин бросал меч и щит на землю, его щадили, предварительно заставив поклясться Зевсом Ареем в верности Афинам. Такабаров убивали без разбора.

Прочесывать прилегающий к дворцу Павсания квартал стратег назначил триерарха Герофита с Самоса, прислав ему в помощь сотню афинских эпибатов.

Приказ прозвучал сжато, но емко:

– Проверить все дома. Персов привести на агору. Не грабить, не бить… Но чтобы ни один не ушел!

На рассвете Кимон лично пришел разбираться, кто есть кто среди пленников. Мужчины прикрывали собой женщин, которые в обнимку сидели на земле. Дорогие парчовые халаты на многих персах были порваны, тиары покосились – потрепанный вид еще недавно благополучных вельмож вызывал жалость.

Пока он осматривал варваров, подошли офицеры. Осунувшиеся лица и пятна крови на кирасах говорили о жестокой бессонной ночи.

– Павсания нигде нет, – доложил Герофит.

– Значит, точно сбежал, сука, – с сожалением процедил стратег.

Затем спросил пленников:

– Кто из вас главный?

Руку поднял старик с большой золотой серьгой в ухе. Раздвинув соотечественников, он вышел вперед.

– Я Мегабат.

Кимон решил уточнить:

– Двоюродный брат сатрапа Сард Артаферна?

Перс кивнул.

– Что ты здесь делаешь? – поинтересовался стратег.

– Приехал на помолвку дочери.

– Кто жених?

– Павсаний.

Командиры ахнули.

Кимон тоже не мог скрыть удивления:

– И где она?

Мегабат понурил голову.

– Отпустил с Павсанием…

Кимон заходил взад-вперед в раздумьях. Предатель сбежал вместе с дочерью Мегабата. Но сам отец находится в руках афинян. Это лучше, чем ничего.

Предстояло непростое дело – раздел трофеев. Поручение Совета знати он частично выполнил, строптивый полис покорен, так что союзники имеют полное право на свою часть добычи.

Антифем и Пританид – отличные воины, но они не привыкли мыслить в масштабах государства. Улиад – так тот совсем недавно сам был пиратом, ему делить награбленное добро не впервой.

Зато самому Кимону отлично известно, что блеск золота может затуманить голову даже самому опытному командиру. За примером далеко ходить не надо.

Стоило Фемистоклу вернуть Афинам рудники в Маронее, как поползли слухи о его корысти. Когда Фемистокл ввел подряды-литургии для богачей на постройку триер, сразу заговорили о том, что он в доле. А как не заговорить – личное состояние архонта пухло, словно дрожжевое тесто.

Фемистокл, конечно, возмущался, призывая на головы завистников перуны Зевса, только все помнили, как эвбейцы заплатили ему тридцать талантов, чтобы он не отводил флот от Артемисия.

Поэтому деловые отношения с Павсанием быстро закончились для Фемистокла катастрофой: лидера демократической партии обвинили в пособничестве изменнику-спартиату. Не помогли ни его популярность среди фетов – корабельной черни, ни отмена подати для метеков, ни масштабное строительство гавани в Пирее.

Потом был суд и изгнание из Афин на десять лет. Результатом остракизма стало отчаянное бегство в Аргос. Оттуда опальный политик продолжал дергать нити закулисной борьбы, но прежнего влияния в Народном собрании уже не имел.

Наконец Кимон принял решение:

– Всех раздеть! Мужчин до набедренной повязки, женщин до нижней рубашки. Украшения снять и сложить в кучу.

Не обращая внимания на возмущенные реплики пленников, эпибаты сорвали с них одежду. Женщины испуганно жались друг к другу, мужчинам не оставалось ничего другого, как скрывать гнев и смущение под маской напускного равнодушия.

Рыдания персиянок сопровождались звоном лунниц, подвесок, браслетов, серег… Снимать драгоценности жёнам помогали мужья. А потом и сами стянули с пальцев литые перстни.

Спокойно поворошив груду драгоценностей ногой, Кимон посмотрел на офицеров:

– Как делить будем?

– Поровну, – сказал Антифем как само собой разумеющееся.

– То есть на пятерых? – уточнил Кимон.

– Ну, тебе треть, как всегда, – пояснил Антифем. – Остальное поровну между нами.

Он бросил быстрый взгляд на товарищей.

– Платейцы и саммеоты в штурме не участвовали, – хмуро процедил Пританид.

– Как это – не участвовали? – возмутился Улиад. – Мы внимание византийцев отвлекали, чтобы твои коринфяне смогли ворота пробить. У меня тоже потери есть. Ты это брось – не быкуй!

Только Менон и триерарх Терофит не участвовал в споре. Триерарх помалкивал в присутствии старших офицеров, а скопарх хорошо изучил своего командира и видел: тот что-то замышляет. Чутье не обмануло фарсальца и на этот раз.

Стратег взял слово:

– Хочу внести ясность. Дрались хорошо все. Если бы не моряки Улиада, то конница Антифема и гоплиты Пританида не добились бы успеха. Менон разработал отличный тактический план. Поэтому каждому из вас я лично вручу в Афинах лавровый венок вместе с треножником Аполлона за победу. Что касается трофеев, то кроме золота есть еще варвары. Как будем делить это мясо?

Он кивнул в сторону пленников.

– Ну, поделим… И что с ними делать? – презрительно бросил Улиад. – На весла этих дармоедов не посадишь – они грести могут только лепешкой по миске. Молодухи, конечно, товар ходовой. Но в Византии покупатели вряд ли найдутся, потому что горожанам сейчас не до роскоши. В Афины баб везти накладно, да и незачем – рынок рабов на Сомате[25]25
  Сомата – часть рынка в Афинах, где торговали рабами.


[Закрыть] после покорения Херсонеса Фракийского забит военнопленными. Это все равно что в Коринф ехать со своими горшками. Если продать перекупщикам, то после пересыльного лагеря на Хиосе они потеряют товарный вид, так что цена на них изначально будет невысокой…

Он подошел к одной из женщин. Бесцеремонно задрав пленнице рукав, схватил за кисть и поднял руку вверх.

– Вот! Посмотрите на тонкие пальцы, нежную кожу… Даже в эргастерий ее не сбагрить – ни ткать, ни шить, ни стряпать не умеет… Хорошо, если знает, где у козы вымя. Да у меня язык не повернется поклясться на камне продажи, что у нее нет недостатков.

Он повернулся к Антифему:

– Ты можешь себе представить, как она обкладывает корни гранатового дерева свиным навозом?

– Нет, – рассмеялся фессалиец.

– И я – нет. В общем, овчинка выделки не стоит, – подытожил эпистолевс.

Кимон подождал, не хочет ли высказаться кто-то другой. Офицеры переглядывались, по выражению лиц было понятно, что они согласны с саммеотом.

– Ладно, – с покладистым видом сказал стратег. – Тогда у меня к вам предложение.

Он сначала ткнул пальцем в груду украшений, потом показал на пленников.

– Вот золото. А вот никчемные варвары… Можете сделать так, как предложил Антифем. А можете забрать все драгоценности себе, но тогда рабы достанутся мне. Что выберете?

Повисла пауза.

Герофит не выдержал.

Сделав шаг вперед, триерарх в волнении заговорил:

– Прошу меня простить за неуставную вольность, но раз вы мне позволили участвовать на вашем совете, я скажу то, что думаю. Так вот… Мы давно в походе. Едим солонину, спим в гамаках, если вообще спим. Пьем протухшую воду с уксусом. Это все правильно, на войне по-другому не бывает. Согласен: лавровый венок и треножник – это высшая честь. Даже Мильтиад после победы при Марафоне не получил венок от Народного собрания, хотя и просил. Но семью венком не накормишь… – Герофит с горящими от алчности глазами протянул руку над добычей. – Вот этот перстень можно обменять на телку. Этих браслетов хватит на полгода безбедной жизни. Вон за тот кулон в виде дельфина, выносящего кифареда Ариона к Тенару, дадут не меньше трех медимнов ячменной муки. Я считаю, что нужно брать золото… – Он повернулся к Кимону: – Пленных варваров привел сюда я. Выполнил приказ, пальцем никого не тронул. Ничего не утаил, мародерством не занимался. Надеюсь, что мое подчинение флотской дисциплине получит достойную оценку…

После этих слов Герофит снова встал на место.

Офицеры переглянулись. Кимон сохранял невозмутимость. Для себя стратег давно решил, что принимать решение самому важно только в атаке, когда дело касается жизни и смерти. Все остальное можно и нужно обсуждать с подчиненными. А как иначе узнаешь, о чем они думают?

Бросив презрительный взгляд на толпу полуголых людей, Пританид заявил:

– Мне больше нравится золото.

– Да, точно… Берем золото, – подтвердил Улиад.

Антифем согласился с товарищами. Менон начал догадываться о том, что задумал командир, но выхода не было – придется поступать так, как решило большинство.

Довольные офицеры приступили к разделу добычи. Варварам позволили одеться, после чего гоплиты заперли их в одном из дворцов. Кимон приказал Менону относиться к пленникам с уважением, но стеречь как зеницу ока.

Скопарха стратег пригласил в штабной шатер.

Предложив сесть, спросил в лоб:

– Что скажешь?

– Я за тобой наблюдал, – усмехнулся фарсалец. – Когда старик с серьгой назвал свое имя, у тебя изменилось выражение лица – с довольного на сосредоточенное.

Откинувшись на спинку стула-клисмоса, Кимон расхохотался:

– Наблюдательный прохвост… Тебя не обмануть – все замечаешь. Ты прав: за одного Мегабата можно получить выкуп, превышающий стоимость того, что мы сняли с пленных персов. Думаю, если родственники варваров раскошелятся, то на эти деньги можно будет загрузить верфи Пирея. Это облегчит долговое бремя союзников – вместо того чтобы снаряжать корабли и нанимать команды, они смогут делать денежные взносы в фонд симма-хии, кто сколько может.

Он махнул рукой:

– А триеры мы и сами построим.

Менон уважительно посмотрел на командира.

– Все об отечестве печешься… О себе лучше подумай. Так и будешь деньги на улице нищим раздавать и горожан кормить бесплатными обедами из своего кармана?

– Мне много не надо, – отрезал Кимон. – Я в деньгах не нуждаюсь. Понадобится крупная сумма – займу у Каллия, он не откажет. Я тебе вот что скажу… – Стратег сменил позу, теперь он сидел на клисмосе с прямой спиной. – Мне варвары покоя не дают. Как представлю себе, что вся Азия за Сардами принадлежит персам, рука сама хватается за меч. Эллинам пора прекратить распри и сосредоточиться на борьбе с Персией. Ядовитой гадине давно пора прищемить хвост в Ионии. У меня на этот счет есть к тебе серьезный разговор…

– Давай сначала выпьем, – с демонстративным нажимом заявил скопарх. – Поговорим потом.

Кимон снова рассмеялся.

– С такими офицерами я скоро сделаюсь пьяницей.

– Нет, – парировал Менон, – пьяницей сделаешься, если будешь глушить неразбавленное вино, как Клеомен.

Боевые товарищи подняли ритоны…

Через неделю прибыл хангар из Сард. Артаферн в письме сообщал, что готов внести за Мегабата выкуп – десять мин[26]26
  Мина – денежная единица в сто драхм.


[Закрыть] афинскими драхмами. В доказательство честных намерений сатрапа гонец вытащил из седельной сумки два увесистых баула.

Кимон присвистнул: это в пять раз больше, чем Клеомен платит за каждого пленного пелопоннесца. Стратег, с большим уважением относившийся к Спарте, все мерил по спартанским меркам.

Вскоре в Византий из Фригии и Ликии потянулись переговорщики от родственников попавших в беду персов. В качестве посредника выступил македонский царь Александр, сын которого Аминта был поставлен персами наместником во фригийских Алабандах.

Когда члены Военного совета поняли, что потеряли в разы больше, чем приобрели, то не сильно расстроились. В конце концов, они воюют не за деньги, а за воинскую славу. Любой врученный публично венок или почетное место в театре важнее золотых побрякушек.

Тем более что магистраты Византия доверили победителям городскую казну, а новая власть имеет полное право пересмотреть статьи расходов с учетом личных потребностей.

После первой же совместной пьянки от истории с пленниками не осталось даже неприятного осадка. Из вырученных от обмена денег Кимон четыре месяца выплачивал жалованье гребцам и матросам.

Вернувшись в Афины, он передал несколько сундуков с серебром в хранилище Акрополя.