Текст книги "Выбор Геродота"

Автор книги: Сергей Суханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

Казалось, эвпатрид тянет с ответом.

Кимон сделал вид, что принимает правила игры.

– Сладковато…

Подозвав ойкета, хозяин приказал подать охлажденной морской воды для гостя.

Потом сочувственно продолжил:

– После победы при Марафоне его надо было осыпать почестями. А вместо этого Народное собрание по наущению Ксантиппа, сына Арифрона, влепило ему штраф в пятьдесят талантов за неудачный поход на остров Парос… К чему это я? К тому, что уважаю твоего отца. Значит, обязан уважать и тебя.

Он шлепнул ладонью по столику-трапедзе:

– Бери!

Будущие тесть и зять обнялись.

– Тогда будем считать этот разговор состоявшейся помолвкой, – мягко сказал Кимон.

– Как?! – удивился Эвриптолем. – А приданое? Десятая часть имущества, земля, рабы… Мы это еще не обсудили.

– Не надо. – Стратег равнодушно махнул рукой. – Отец хоть и не смог выплатить штраф, но умер небедным человеком. К тому же после свадьбы Эльпиники род Филаидов ни в чем не нуждается. Каллий – богач, так что я всегда могу на него рассчитывать. – Сделав паузу, он добавил: – Хотя я могу взять часть твоих земель в аренду. Но это потом… Сейчас просто помоги своими связями на островах. Для меня это важно.

– Хорошо, – согласился эвпатрид. – Но будь уверен в том, что я выполню обещание. Даже не сомневайся!

Он потер ладони, словно не обратив внимания на реплику будущего зятя по поводу аренды земель.

Потом с нажимом сказал:

– Совсем без подарков нельзя. Я же не какой-нибудь голозадый фет. Позволь хотя бы купить дочери свадебную одежду и подобающие замужней женщине драгоценности. Родственники тоже захотят поучаствовать. Я передам ей подарки при свидетелях, пусть запишут их в качестве приданого.

Снисходительно улыбнувшись, Кимон кивнул. К пожеланию отца невесты нужно отнестись с пониманием.

– Я от себя тоже добавлю, – сказал стратег. – Например, диадему. И вот еще что… Наша договоренность должна остаться в тайне. Все-таки создание симмахии – это дело государственной важности.

– Могила! – серьезно пообещал Эвриптолем. Потом искоса взглянул на Кимона: – Ты ее хоть любишь?

Стратег снова кивнул:

– Люблю.

Эвпатрид поднял канфар:

– Тогда есть повод выпить!

Гость с удовольствием поддержал хозяина…

Солнце рухнуло за Саронические острова. Темнеющие вдали горы Арголиды начали стремительно терять очертания, а затем и вовсе растворились в наползающей тьме. Будто упавший на грудь титан безвольно обмяк, вжал плечи в землю.

Где-то вдали багровые языки цеплялись за скалы Пирея. Птичий гвалт в гаванях стих. Вместе с ним замолкли мастерские и кузни. Лишь со стороны арсенала доносился звон одинокого молота.

На фоне заката веранда стала казаться темной. Небо над головой посерело. Фасады и колонны сочились тенями. Краски потускнели, словно Афина покрыла городской пейзаж тушевкой.

Собеседники засиделись за полночь.

От выпитого вина накатила приятная истома. Когда рядом заухала сова, они перешли в андрон. Лежа на клинэ лицом вниз, аристократы тихо переговаривались, пока рабыни мяли им плечи пальцами.

4

478 г. до н. э.

Кипр

Эскадра союзников мощным валом катилась вдоль побережья Памфилии.

Пираты в панике вытаскивали легкие одномачтовые керкуры на песок. Нагрузив скарбом волов, они бежали в горы вместе с семьями и скотом. Пока в Памфилийском заливе находится флот Делосской симмахии, о разбойном промысле не может быть и речи. Тут главное спасти свою шкуру.

Триеры держали курс к далеким скалам Суровой Кетиды. Флагман, как всегда, находился на три корпуса впереди. Звук сигнальной раковины ветер относил в сторону, поэтому дневальные не слезали с реи, то и дело меняя вымпела.

Остальные сорок девять триер плугом растянулись по заливу. Строй держать не получалось из-за отмелей и торчащих в воде каменных глыб. Лоцманы громкими криками предупреждали друг друга об опасности. Лавируя на мелководье, корабли задевали скулами плавучие вехи.

Первой шла пелопоннесская флотилия. За ней двигались афиняне. Следом плыл объединенный флот Ионии, Дориды и Карии. Эскадру замыкали триеры Кикладских и Спорадских островов.

Кормчие ругались последними словами, если рулевые весла цепляли расставленные рыбаками сети. Боцман-келейст надувал стянутые кожаными ремнями щеки, пока матросы под звуки авлоса драили корабельную медь.

Эпибаты занимались осмотром и починкой амуниции: меняли подвязки поножей, латали щит или возили по лезвию изогнутой махайры точилом. Несколько бедолаг, страдающих от морской болезни, свесились за борт.

Гребцы отдыхали на банках, готовясь к напряженной работе при входе в Марионскую гавань. Армейский священник дремал под навесом ахтерштевня.

Нужду справляли по очереди: один садился враскорячку на планширь, а двое товарищей вставали по бокам и держали его за плечи. Получалось неуклюже, зато надежно. Хорошо, что корабль нырял носом, при бортовой качке такие трюки не проходят.

Впередсмотрящий целый день торчал возле форштевня, ухватившись за фал косого паруса. Когда впереди показался маяк Марионского мыса, он во всю глотку заорал: "Берег!"

Павсаний приказал вывесить на мачте вымпел "Якорная стоянка". Все свободные от вахты члены экипажа вместе с эпибатами собрались на палубе перед кормовой рубкой. После того как келейст прогудел в раковину сигнал "Тишина", жрец приступил к возлиянию Афродите Кипридской.

Сначала окропил походный алтарь из килика, затем выплеснул остатки вина за борт. Посмотрел, куца отнесет брызги. Подложив тлеющую паклю к сухим миртовым щепкам в чаше треножника, раздул огонь. Ветер рвал пламя в стороны, но так и не смог загасить. Выпущенный из клетки голубь уверенно взял курс к острову.

"Знаки благоприятные!" – заявил жрец.

Над Памфилийским заливом прокатился торжествующий рев тысяч глоток. Павсаний надменно поджал губы – боги опять на его стороне. Он приказал вывесить вымпел "Сбор", после чего удалился в носовую рубку.

Предстояло обсудить тактику захвата Саламина. Павсаний не нуждался в коллективном мнении, но морской кодекс предписывал хотя бы выслушать командиров флотилий.

Вспоминая все, что ему было известно о заместителях-эпистолевсах, наварх хмурился.

Улиад – бывший пират с Самоса. Караулил в прибрежных зарослях полуострова Микале зазевавшихся лодочников, когда они перевозили из Эфеса паломников на праздник Панионий. Устав от разбоя, нанялся келейстом на афинскую триеру.

Потом, правда, отличился. Корабль саммеота был в составе подкрепления, прибывшего к афинской эскадре у мыса Артемисий. Когда афиняне напали на флотилию киликийцев в бухте Афет, он взял на себя командование вместо раненого триерарха.

В разгар битвы саммеот применил фокийский маневр – ринулся сквозь строй киликийцев, ломая весла вражеских кораблей эпотидами. За проявленную в бою доблесть Улиада повысили до триерарха.

"Повезло… – злобно пыхтел наварх. – А могли ведь закидать горшками с горящим раданаком[19]19
  Раданак – нефть (перс.).


[Закрыть]. В Киликии этого добра навалом".

В сражении при Микале Улиад оказался незаменимым офицером, потому что знал бухты полуострова, как свои пять пальцев. По приказу спартанского наварха Леотихида он тайно проникал в приморские городки Латмосского залива, чтобы склонить ионян к измене персам. Через два года саммеот уже служил эпистолевсом.

"Ага, – презрительно улыбался Павсаний. – Выскочка из метеков! Душегуб! Леотихид хоть и спартиат, но не умеет подбирать себе офицеров… А этот афинянин – Аристид, сын Лисимаха. Где он находился во время Платейской битвы? На левом фланге. Мардоний сразу перекинул персов на другой фланг, где ему противостояли пелопоннесцы, потому что не считал афинян достойными противниками. Под Саламином Аристид тоже был на подхвате. Ну, занял островок Пситталия, ну, вырезал сотню персов. Тоже мне – соперники. Жалкая кучка карателей, которые лупили камнями по головам выплывших эллинов… Подумаешь – лидер партии… Архонт…"

Он до боли в пальцах сжал рукоятку ксифоса.

Привел сам себе последний неоспоримый аргумент: "У кого флот – у того и сила. Плыву, куда захочу – и никто мне не указ".

Кимона Павсаний вообще не считал соперником: рано ему еще отстаивать собственное мнение. Хватит того, что Аристид везде таскает стратега за собой как простого порученца.

Наварх с негодованием думал: "Я – глава Эллинского союза, а они кто такие?!"

Только одному офицеру доверял Павсаний – эвбейцу Гонгилу. Командир объединенной флотилии островитян Эгеиды беспрекословно выполнял любые поручения на-варха. Даже самые опасные – такие, как доставка писем через линию фронта.

Павсаний написал Ксерксу спустя полгода после Платейской битвы. Гонгил не знал, о чем шла речь в этом послании, потому что не мог его прочитать – наварх лично залил шнурок футляра смолой, сделав на облатке оттиск родовой печатью.

Зато остальные письма он читал. Буквы накалывались на спине раба, которому была обещана свобода, если он вернется с ответом. Шифровальной палкой-скиталой Павсаний не пользовался, так как Ксеркс считал такой способ переписки ниже своего достоинства.

Снова и снова наварх вспоминал детали битвы при Платеях: "Орды Мардония превосходили мое войско в три раза… Я не дрогнул, даже когда фессалийская конница заняла горные проходы у Дубовых вершин… Не спустись я тогда с Киферонских гор на Беотийскую равнину, сражение не состоялось бы, а значит, не было бы и победы над Мардонием. А все потому, что я знаю: в любой войне нет ничего важнее воды. В Эрифрах ее не было, зато в Платеях как раз была – источник Гаргафии… Все складывалось против меня: численный перевес врага, отсутствие водопоя в горах, угроза голода из-за перекрытых перевалов, бешеный обстрел спартанского отряда мидянами… Пришлось отступить к острову на реке Оэроя. Именно благодаря прорицаниям Тисамена оборонная тактика себя оправдала. А кто взял его жрецом в войско? Опять я…"

Все-таки не удержался: подозвав матроса, попросил зачерпнуть вина из амфоры. Жадно выпил фасосское первого отжима. Закусывать не стал. Отделаться от воспоминаний никак не получалось. Было и такое, что мучило, жгло изнутри каленым железом…

Перед глазами стояла картина: Амомфарет, командир несгибаемых блюстителей воинского закона – питанетов, – швыряет к его ногам камень с криком: "Спартиаты от варваров не побегут!"

Этот исступленный безумец до вечера оставался в пойме Оэрои. Наконец питанеты двинулись по холмам за остальным войском. Павсаний всю ночь прождал соотечественников в Аргиопии возле святилища Деметры Элевсинской.

Утром на остров налетела вражеская конница. Не найдя отряд Амомфарета на прежнем месте, варвары решили, что даже фанатичные спартиаты, утратив мужество, отступили.

Мардоний дал приказ преследовать трусов. Именно эта ошибка стоила ему победы. Перейдя Асоп, персы устремились на горстку лакедемонян и тегеицев, которые выстроились на равнине лицом к врагу.

Оба заградотряда подверглись чудовищному обстрелу. Спартиаты затянули Касторов напев – песню смерти. Ни один из них не поднял вверх руки в знак покорности. Главные силы Павсания в это время находились за холмами, вне пределов видимости неприятеля…

"Почему так долго не выпадали счастливые жертвы? – простонал наварх. – Герои гибли от стрел, но Киферонская Гера молчала. Я не имел права оставлять позиции без благоприятных знамений. Амомфарет, Калликрат, Аримнест… Где вы?"

Пришлось опрокинуть еще один канфар. Вино стекло по подбородку, замочив отложной воротник персидского распашного халата-кандиса. На окрашенной финикийским пурпуром парче проступило темное пятно.

Снова нахлынули воспоминания.

Персы нападали лавой. Спартиаты шли навстречу стройной фалангой. От отчаяния варвары хватались за копья гоплитов. Выдернув копье, они упирали его острием в землю, а ближайший такабар прыгал на древко, чтобы сломать. Но за первым рядом накатывал следующий ряд, и каждый удар спартиатов находил свою жертву.

После того, как Аримнест убил в единоборстве самого Мардония, персы начали толпами покидать поле боя. Павсаний вспомнил резню возле храма Деметры. Ни один из беглецов не смог тогда укрыться среди священных олив. Так богиня мстила варварам за сожжение ее кумирни в Элевсине…

Павсаний сидел под деревянным навесом рубки, уставившись неподвижным взглядом на обтянутые кожей жерди. Вспоминал, как объезжал на коне пойму Асопа, где вповалку лежали мертвые мидяне, фессалийцы, фиванцы…

Жители окрестных городов понуро бродили среди трупов в поисках своих близких. Санитары забирали на щитах всех, кто говорил на понятном языке. Лакедемонян и тегейцев узнавали по красным хламидам. С остальными разбирались в полевом госпитале: там быстро становилось ясно – кто свой, а кто нет.

Отрубленные руки, вытекшие глаза, вспоротые животы с вывалившимися внутренностями, рваные раны на шеях… Арес собрал в этот день богатую жатву.

После резни под Платеями у него внутри что-то оборвалось. Павсаний перестал лично присутствовать на казнях. Осмотр поля боя после каждого сражения передоверял младшим офицерам. Военнопленных щадил, поэтому охотно отпускал за выкуп. Если заплатить было некому, заставлял работать, но сытно кормил и продавал только в хорошие руки.

Зверства во взятых штурмом беотийских городах прекратились. Все чаще Павсания посещали мысли о несправедливом устройстве государства. Он даже запретил сыновьям участвовать в криптиях против илотов.

"Миру нужна сильная рука, – размышлял наварх. – В Элладе слишком много мелких царств и зарвавшихся царьков. Любая демократия рано или поздно превращается в тиранию. Значит, так угодно богам… Но правитель должен быть беспристрастным, мудрым и щедрым. Таким, как Ксеркс…"

5

478 г. до н. э.

Кипр

Вскоре эпистолевсы прибыли на флагман.

Павсаний проводил Военный совет без вина и угощения. Не потому, что берег запасы, – просто подчеркивал свою исключительность. Как же: спартиату, да еще герою битвы при Платеях нет равных среди офицеров. И тем более карийцев – эти вообще не эллины.

Египтянин, охранявший вход в рубку, с показной преданностью выпятил грудь. Вращая белками глаз, демонстративно положил руку на эфес меча. Аристид пристально посмотрел на наемника, после чего просто отодвинул его плечом.

Кимон подозрительно косился на персидскую одежду Павсания: наброшенный на плечи халат, тканый пояс, вышитую бисером нижнюю рубаху, из-под которой торчали шаровары… Широкие рукава халата наварх стянул ремешками, чтобы не мешали при движении. Верхушка мягкого фетрового колпака свисала набок.

Стратег чуть не фыркнул от презрительного возмущения: надо же, на туфлях с округлым носком пришиты пуговицы. Спартиат в украшенном по-женски наряде – это что-то запредельное.

Во время сражения при Платеях Кимон высматривал на поле боя именно таких персов – в богатой одежде, с тиарой на голове. Только к шахрабу не подберешься для рукопашной схватки, потому что он всегда окружен толпой слуг.

Ничего – доставали дротиком издалека или стрелой. Потом их так и находили под грудой мертвых тел, еле видно. От одного из убитых врагов у Кимона осталась память – короткий прямой меч с инкрустированной золотом рукояткой. А может, и кинжал, раз его носят на правом бедре. Кто их разберет, этих варваров.

Кимон с трудом скрывал негодование. Хотя и замечание сделать не мог – это в Афинах он политик и стратег, а под руководством Павсания – просто офицер, поэтому обязан соблюдать субординацию. Даже Аристид подчинился обстоятельствам, выполняя волю Народного собрания.

Но внутри у Кимона все кипело. В прошлом победитель Мардония при Платеях, сейчас наварх армады союзников – и персофил. Неужели в буле ничего не знают о настроениях Павсания? Как ему вообще можно доверять…

Положив на дифрос медную доску, Павсаний протер ее мокрой ветошью. В рубке резко запахло уксусом. Наварх начал водить рукой по карте Кипра.

Остров походил на парящего над морским дном хвостокола.

Павсаний ткнул пальцем в основание рога на его западной оконечности:

– Вот здесь находится Марион. В следующей бухте расположены Солы. Дальше будет Лапетос… И все – на северном берегу больше нет хороших гаваней. Чтобы попасть в Саламинскую бухту, придется огибать мыс Ключи Кипра.

Павсаний провел ладонью над длинным хвостом рыбины.

– Будем штурмовать Марион? – спросил Аристид.

– Нет, так мы не получим контроль над всем Кипром. Если лучники засядут на склонах Олимпа, каждый эпибат станет мишенью. Просто запасемся свежей водой из реки. Эстуарий у нее широкий, поэтому во время отлива вода должна быть пресной. Потом поплывем дальше. Наша задача – взять Саламин.

– Меня беспокоит бездействие Горга, – заявил Улиад. – Странно, что царь Саламина не выслал флот к Мариону.

Павсаний не согласился:

– Зачем ему нападать на превосходящие силы противника в открытом море? Он нас встретит, когда мы начнем огибать мыс. В это время года дует сильный южный нот – как раз нам в лоб. Во время маневра триеры будут уязвимы, потому что потеряют ход. Он наверняка рассчитывает прорвать строй и раздробить флотилию. А мы лишимся преимущества натиска при попутном ветре. Не приведи Посейдон, еще буря начнется…

Офицеры молчали, обдумывая положение.

Наварх продолжил:

– Мы сделаем то, чего Горг наверняка опасается, но вряд ли ожидает. Высадим эпибатов на берег и возьмем Саламин штурмом. Пусть высылает навстречу ополчение – у нас все равно будет численное превосходство. Ионяне не придут на помощь Горгу, как пришли на помощь его отцу Онесилу во время Ионийского восстания. Но повторить удачный маневр персидского байварапатиша[20]20
  Байварапатиш – командир персидского байварабама, отряда в десять тысяч человек.


[Закрыть] Артибия нам никто не помешает. Эпибатам даже не надо грузиться на триеры в Киликии.

Павсаний ткнул пальцем в основание мыса:

– Высадка здесь!

Аристид с сомнением покачал головой:

– Афины сильны флотом. Саламинцы сражаются на колесницах, у нас будут большие потери.

– Вот ты и обдумай, как их избежать! – рявкнул наварх. – Совет закончен!

Вернувшись на свой корабль, Аристид с Кимоном продолжили разговор. На Совете стратег скромно стоял в стороне, предоставив старшим офицерам вести беседу с командиром. Сейчас он чувствовал, что эпистолевс нуждается в его мнении.

– Есть мысли? – с надеждой спросил Аристид.

Кимон утвердительно кивнул:

– Есть… Военная хитрость прорицателя Теллия. Помнишь?

Заметив, что товарищ замялся, он подсказал:

– Война фокийцев с фессалийцами. Еще до персидской оккупации. Подземная ловушка, ночные призраки…

Аристид нахмурился, но вдруг его лицо просветлело от догадки:

– Точно… А что, можно попробовать. Завтра же доложу Павсанию. Молодец!

Эпистолевс хлопнул стратега по плечу…

По команде "Сходни за борт" эпибаты спустились в прибрежное мелководье. Цепляя круглыми бронзовыми гоплонами пену прибоя, отряды ринулись на берег. Тяжелые копья-сариссы с листообразными наконечниками несли на плечах парами. Шли молча, без лишнего шума, просто с плеском загребали воду ногами.

Неприятель не показывался. Тем временем с причаливших гиппосов сошла кавалерия. Пока лохаги делали перекличку, экипажи триер принялись вытаскивать опустевшие корабли на берег.

Наконец триерархи разрешили привал. Тарентина[21]21
  Тарентина – кавалерийская ила состояла из двух тарентин, в каждой было около тридцати всадников.


[Закрыть]из флотилии Улиада рысью ушла к холмам для проверки местности. В полдень разведчики-ангелиофоры доложили о найденных в лесу кострищах. Это означало, что островитяне отступили к Саламину.

Павсаний отправил Гонгила в ближайший город Китры, населенный финикийцами. Отряд вернулся не с пустыми руками: китрейцы не только выбрали нейтралитет, но и продали переговорщикам десяток пифосов. Взамен эпистолевс согласился считать храм Артемиды в Китрах убежищем, где смогут укрыться все, кто спасется после захвата Саламина.

На водопое случилась неприятная история. Когда кавалеристы собрались у ручья, спартиат с флагмана нагло повел своего коня цо крутому спуску вперед остальных.

Один из всадников Улиада сделал ему замечание, попросив освободить дорогу. Спартиат не стал спорить, а просто стегнул ионянина наотмашь плеткой. Завязалась драка.

Обоих привели к Павсанию. Он тут же отпустил соотечественника, даже не объявив ему взыскание. Зато ионянину по его приказу положили на плечи малый якорь, оставив стоять на виду у всего лагеря до второй стражи.

Этот случай вызвал возмущение союзников. Улиад лично пришел к наварху за разъяснениями. После разговора на повышенных тонах эпистолевс вышел из шатра с красным от бешенства лицом.

По фаланге поползли слухи, будто спартиатам все прощается. Припомнили и Платеи, когда Павсаний запретил собирать добычу всем, кроме слуг спартиатов. Илоты тогда мешками выносили с поля боя и из персидских шатров драгоценности.

Посовещавшись с Гонгилом, наварх решил, что для атаки колесниц есть только одно подходящее место – узкая лощина в десяти стадиях от лагеря. Там союзники и решили устроить засаду.

Фаланга перешла от береговых дюн к холмам. Под ногами эпибатов расстилался ковер из красных тюльпанов. Цикламены еще не расцвели, зато кусты олеандра в пересохших ручьях покрылись шапкой нежно-розовых бутонов.

Вечерело, поэтому атаки островитян можно было не опасаться. Гребцы вместе с матросами окружили триеры валом из камней и бревен. Затем выставили часовых для охраны кораблей.

Всю ночь саперы закапывали пустые пифосы, укрывали сверху ветками, а потом засыпали глиной. Ловушку замаскировали, воткнув в рыхлую землю несколько кустов ракитника и скальной розы.

На рассвете со стороны Саламина послышался гул.

Эпибаты, построившись в лохи, ждали приближения неприятеля в глубине лощины. Жрец громко восхвалял Диоскуров. Некоторые воины хрипло и нестройно подпевали, другие молились про себя родовым богам: афиняне – Зевсу и Аполлону, островитяне Эгеиды – Посейдону, карийцы – Дионису, а также Матери богов, пелопоннесцы – Аресу и Пану…

Колесницы приближались. Возницы яростно нахлестывали лошадей. Топот копыт и дробный стук колес сливались в грохот, способный лишить мужества даже смельчака.

Вот уже видно, как бешено вращаются серпы на осях. Лошади со шторками на глазах закусили удила, скалят пасти. Лучники в повозках натянули луки. Каждому эпибату казалось, что целятся именно в него.

Внезапно одна из лошадей на всем скаку провалилась в яму. Повозка подпрыгнула на одном колесе, затем рухнула на бок. Уцелевшая лошадь тащила ее вперед по инерции, пока не запуталась в постромках и не покатилась по земле.

После того, как опрокинулись еще две колесницы, в лощине воцарился хаос. Колесницы натыкались друг на друга. Экипажи с криком вылетали из повозок. Покалеченные воины пытались отползти, но оказывались под колесами.

Карийские лучники начали шквальный обстрел киприотов с холмов. Отряд милетян закидывал их дротиками. В окутавшем лощину облаке пыли метались тени. Вставали, бросались в сторону, падали…

К вечеру все было кончено. Раненых добили. Уцелевших лошадей распрягли и согнали в табун. Один из выживших киприотов рассказал под пыткой, что Горг во главе ополчения ждет возвращения колесниц перед воротами крепости. Если атака пройдет успешно, он первым ударит по остаткам эпибатов.

Павсаний без промедления повел армию на Саламин. Коням обвязали морды, чтобы они ржаньем не выдали врагу приближение кавалерии. Фаланга укрылась в платановой роще на расстоянии двух стадиев от полиса. Лесной сумрак надежно скрывал передвижение эпибатов.

Подкрался оранжевый закат. Киприоты продолжали стоять у ворот города, построившись в каре. Горг ждал хороших вестей и не мог понять, почему колесницы не возвращаются.

Больше всего царь опасался, что Саламин повторит печальную участь Сол, когда такабары Ксеркса с помощью подкопов обрушили крепостную стену. Мало кто из горожан выжил в последовавшей бойне.

Откуда ему было знать, что лакедемоняне не умеют осаждать крепости. Павсаний уже однажды пытался взять штурмом деревянное укрепление в Беотии, где укрылись бежавшие из-под Платей персы, – увы, безрезультатно. Зато афиняне быстро проломили стену, после чего вырезали защитников. Так что теперь – передать руководство армией Аристиду?

Наварх выслал разъезд, чтобы выяснить численность вражеского ополчения. Когда ангелиофоры Гонгила вернулись с донесением, он мрачно усмехнулся – все идет по плану.

Стемнело, но киприоты не двигались с места. Запалив по периметру войска костры, они приготовились провести ночь перед воротами. Горг тревожно вслушивался в звуки леса, стоявшего перед ним стеной.

Наварх приказал готовить ударную группу к ночной вылазке. Со всех флотилий набралась сотня опытных кинжальщиков. Раздевшись до зомы[22]22
  Зома – состоящая из кожаных полосок «юбка» для защиты бедер.


[Закрыть], головорезы обмазались разведенным в воде мелом. Стоило солнцу закатиться за Олимп, как они с громкими воплями выскочили из рощи.

Защитникам крепости белые фигуры казались призраками погибших воинов. Эллины хватались за амулеты и молили Гермеса Психопомпа увести души покойников обратно в Аид. Эфиопы взывали к Амону-Ра и Осирису. Финикийцы – к Баал-Хаддаду.

Эпибаты врезались в строй киприотов, размахивая кинжалами. Каждый удар вспарывал плоть, нанося глубокие раны. Напуганные защитники крепости даже не пытались угрожать нападавшим копьями, ведь оружием не убить бестелесную тень.

Лишь когда случайно удалось ранить одного из призраков, киприоты взяли себя в руки. Увидев кровь на белом теле, они начали отбиваться. Горг приказал уцелевшим в бойне ополченцам возвращаться в город.

Как только створки распахнулись, от платанов рванула тарентина ионян. Над опушкой леса разнесся боевой клич: "Ге-е-е-ера!" Началась давка – киприоты в панике лезли в ворота, чтобы спастись от вражеских всадников.

Отставшие ополченцы отбивались с яростью обреченных. Кинжальщики потеряли преимущество, зато напор кавалерии не ослабевал. Закрыть ворота киприотам не удалось из-за груды мертвых тел. Взбираясь по трупам, эпибаты ворвались в Саламин.

Всю ночь каратели рыскали по городу, отлавливая ополченцев. Павсаний приказал не трогать мирных жителей, но каждого, кто был пойман на улице с оружием, избивали, а затем допрашивали. Если пленник клялся в верности Афинам, его отпускали.

К утру беспорядки прекратились. Измученные неизвестностью горожане искали спасения на теменосе храма Артемиды. Они закрывали собой раненых сограждан в надежде на милость победителей.

Горга казнили на агоре. Гонгил пинком подкатил голову царя к ногам Павсания. Наварх отвернулся – он устал от крови, но древнюю традицию нарушить не мог.

Оставив архонтом Саламина одного из триерархов, Павсаний вывел армию за крепостную стену. Раненых несли на сариссах, через которые были перекинуты скрепленные булавками хламиды.

Со створки ворот на победителей жутко скалилась голова Горга.