Текст книги "Выбор Геродота"

Автор книги: Сергей Суханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

ГЛАВА 3

479 г. до н. э.

Афины

1

Заканчивался гекатомбеон[17]17
  Гекатомбеон – месяц афинского календаря, июль – август.


[Закрыть].

По ночам над Акрополем отчетливо выгибало спину созвездие Дракона. Все его двадцать звезд сверкали на небосклоне, словно золотые яблоки Гесперид. Наступил первый день праздника Панафиней.

Солнце еще не взошло, но к центру Афин уже стекались толпы народа. Горожане выбирались из грязных и пыльных улочек на три жизненно важных артерии, пересекавшие Керамик: Портовую улицу, Священную дорогу и дорогу на Академ.

После дема Скирон Священная дорога взбегала на каменный мост через мутный, воняющий нечистотами Эридан, чтобы за Внешним Керамиком нырнуть в Священные ворота. Не одну сотню лет по ней шли подводы с вином, зерном, оливковым маслом, а также вялеными смоквами в Элевсин, Мениди и Фивы.

Про Портовую улицу и говорить нечего – все, что уплывало из Пирея или прибывало в порт морем, везли по ней. Щебневую вымостку безжалостно топтали сандалии афинских гоплитов, направлявшихся к боевым кораблям для усмирения мятежного острова или патрулирования каботажного маршрута.

Дорога на Академ проходила под аркой баснословно дорогой Гиппарховой стены, пересекала фруктовый сад и упиралась в гимнасий. От алтаря Прометея в праздник Панафиней начинался забег с зажженными лампадами – лампадодромия.

Вдоль улицы Гробниц тянулись древние некрополи. На могилах знати высились большие – в рост человека – амфоры с просверленной в стенке дыркой для жертвенного возлияния.

Установленные еще до Солона, они пережили Килонову смуту, нашествие армии Ксеркса, а потом чудом уцелели при разграблении города солдатами Мардония. По черным лакированным бокам россыпью бежали трещины, мрачно зияли дыры от выломанных кусков.

Посмотришь на такой сосуд, и накроет печалью: плакальщицы заламывают руки, рабы со скорбными лицами выносят тело хозяина из дома, родственники в черных траурных одеждах возлагают носилки на погребальную колесницу… На некоторых амфорах еще читаются буквы прощального привета от покойного.

Многие родовые склепы остались вовсе без надгробий. После Саламинского сражения Фемистокл собирал по всему городу старые квадры, барабаны колонн, каменный бой для постройки крепостных стен. Руки строителей дотянулись и до некрополей Керамика…

В первую ночь праздника на Панафинейской дороге прошла лампадодромия. Участники забега так и спали вповалку – прямо на улице, где сначала неслись наперегонки, а потом совместно бражничали.

Одни из бегунов вином заглушали горечь поражения. Другие пили, чтобы не чувствовать боль от полученных во время состязания ударов – зрители Керамика лупили факелоносцев почем зря. Третьи праздновали победу.

Команда победившей в состязании филы не сомневалась, на что потратить денежный приз. На вымостке валялись прогоревшие факелы, пустые винные мехи, огрызки яблок, ореховая скорлупа… Крысы и уличные псы подбирали то, что осталось от заключительной пьянки.

Расходившиеся перед рассветом по домам компании перешагивали через бегунов. Споткнувшись о спящего, кто-то беззлобно ругался, остальные перешучивались. Ну и что, что плясали и пели всю ночь на Акрополе – сил еще хоть отбавляй. Найти бы только открытую лавку продавца масла, там и вином можно разжиться…

Несмотря на ранний час, агора шумела.

Паломники первым делом омывали ноги водой из стоявших перед портиком священных сосудов. Большая дренажная канава за Булевтерием быстро наполнялась мусором.

Девушки сразу направлялись к статуе Гермеса Агорая, чтобы принести ему в дар свою головную повязку. Ремесленники и торговцы ставили к его ногам корзинки со смоквами, возлагали оливковые ветви.

Любой желающий мог намазать бога оливковым маслом. Арибаллы с остатками масла так и будут стоять у пьедестала до конца дня. Ночью уборщики отнесут их к алтарю Двенадцати богов, чтобы свалить в ботрос – храмовый колодец для ритуального мусора.

На бело-голубых ступенях Царской стои матери пеленали младенцев, а уставшие путники закусывали хлебом и овечьим сыром. В тени колонн было удобно поменять пропотевшие портянки или связать концы порванного шнурка карбатины. Бронзовый Зевс одиноко возвышался среди разбитых мраморных статуй и стел.

Плетенные из камыша или веток навесы по случаю праздника с агоры были убраны. Хотя уличные порнаи, жулики и воры никуда не делись. Зато носильщики, готовые за пару лепт доставить покупку в любое место Афин, будто испарились – в священные дни рынок не работал.

Фокусники глотали мечи и пылающую паклю, гимнасты принимали немыслимые позы, а дрессировщики экзотических животных расхаживали в толпе с обезьянкой или попугаем на плече.

Не всем разрешалось входить на агору.

Высеченное на пограничных камнях предупреждение напоминало несовершеннолетним эллинам, отпрыскам, которых уличили в неуважении к родителям, а также дезертирам о каре богов за святотатство. Цари и герои грозно взирали на путников с придорожных герм.

Паломники сразу направлялись к портикам Матери богов, Зевса Агорая или Аполлона Отчего для совершения жертвоприношения. Святилища были совсем недавно восстановлены после нашествия персов.

Даже в будние дни площадка вокруг выкрашенного красной краской алтаря Двенадцати богов не пустовала. Отсюда высчитывалось любое расстояние в Аттике.

У бронзовой статуи Афродиты назначали деловые встречи купцы, встречались влюбленные. Наконец, любой желающий мог просто отдохнуть в тени священных олив или лавров.

Несколько крестьян в мятых широкополых петасах и заскорузлой от грязи обуви искали убежища возле статуи богини сострадания Элеос. Они жались к пьедесталу, оттесняя в сторону возмущенных калек.

Один хныкал, обнимая серый камень руками. Другой срезал ножом прядь волос, потом аккуратно разложил ее вокруг бронзовых ступней идола. Третий в отчаянии сорвал с себя гиматий. Расправив его на пьедестале, рванул на груди хитон.

Истошным голосом заорал: "Не виноват я! Меня демарх оклеветал! Ищу защиты богини!"

А вокруг как назло ни одного важного магистрата – ни притана, ни архонта, да хоть бы агоранома. Так что теперь, так и орать? К бузотеру подбежали двое токсотов. Подхватив под руки, потащили в гелиэю – пусть народные судьи разбираются.

Возле алтарей было не протолкнуться. Высвеченные факелами лица богов казались напряженными и недовольными. Словно они спали, но их бесцеремонно разбудили.

Жрецы пытались навести на агоре порядок, выстраивая паломников в очередь. Матерей с детьми и женщин на сносях пропускали к святилищам первыми.

В толпе шныряли продавцы щепы белого тополя, терракотовых амулетов, инталий Афины Работницы, миниатюрных панафинейских ваз, подвесок из камня или дерева с изображением совы, а также памятных монет, на которых Афина Ника расправляет крылья…

На стене источника Эннеакрунос скалились львиные головы с отбитыми носами. Измученные водоносы носились от бассейнов к пифосам у входа и обратно, но все равно воды для омовений всем желающим не хватало.

Паломники с ухмылкой читали вывешенные на платане таблички с вердиктом гинеконома о наказании той или иной афинянки за нарушение правил приличия.

Потом переходили к черному тополю, чтобы прочитать таблички с именами государственных изменников, растратчиков казенных денег, а также уличенных в саботаже магистратов.

По правую руку от Триасийских ворот, у подножия Рыночного холма, располагались общественные здания времен Писистрата: Булевтерий и Новый Тесмотетий. Но в праздничные дни к ним не пойдешь, потому что присутственные места огорожены толстым коричневым канатом…

На рассвете в сторону Акрополя двинулась помпэ. Торжественную процессию возглавляли архонты. Жрецы в белоснежных одеждах следили за порядком в рядах паломников.

За архонтами следовали девушки из лучших семей Афин. Эвпатридки прижимали к себе корзины с маслом, медом, молоком, зерном, благовониями для бескровной жертвы Зевсу Вышнему, Афине Полиаде и Харитам. Другие несли дымящиеся курильницы-тимиатерии.

Дальше шли носильщики лотков со священной выпечкой и наполненными водой гидриями. Кифареды распевали гимны Аполлону и Дионису под звуки кифар.

Старики с безупречной биографией вытягивали вверх оливковые ветви. Совсем юные жрицы-аррефоры обеими руками удерживали на голове складные табуреты.

Достигшие совершеннолетия эфебы старательно выпрямляли спину в седле. Празднично убранные квадриги с трудом сохраняли строй. Жертвенным овцам и быкам, которых загнали в Буколий на агоре, оставалось жить лишь до вечернего заклания.

Наконец показался увитый миртовыми венками и оливковыми ветвями панафинейский корабль. С мачты свисал новый пеплос богини, на котором золотом и цветными нитями был вышит сюжет из гигантомахии: Афина, убивающая Палланта обломком скалы.

Исодика тоже участвовала в помпэ – ей поручили нести большой зонт для защиты пожилых жриц от солнца. Зонт оттягивал руки, поэтому эвпатридка то и дело останавливалась, уперев шест в землю. Ношу тут же заботливо подхватывала подруга.

От грота Пана жрицы несли пеплос на руках. Когда голова колонны двинулась по склону Акрополя, Исодика разглядела в первых рядах Кимона. Стратег выделялся в процессии пурпурным гиматием.

Теперь предстояло подняться по широкой лестнице к Пропилону. Шумящая, возбужденная толпа ввалилась на теменос. Окинув взглядом вершину холма, эллины не могли сдержать слез.

Там, где раньше стояли изящные мраморные изваяния, теперь валялись уродливые обломки. На стройных дорических колоннах из белого мрамора, словно раны, темнели сколы и пятна копоти.

Жрецы расположили перед Гекатомпедоном уцелевшие скульптуры: сброшенные персами с фронтонов барельефы, статуи богов, посвятительные стелы…

Паломники удрученно взирали на руины еще недавно поражавших своим величием и безупречностью святилищ. Вот львы печально терзают быка. У одного из них отколот хвост, другой раскрыл беззубую пасть. Казалось, хищники сами стали жертвой какого-то чудовища.

Рядом однорукая Афина делает шаг к поверженному Энкеладу. Лишенный рук и головы гигант падает навзничь. Уродство богини вызывало не только жалость, но и ярую ненависть к захватчикам, которые осмелились посягнуть на святыню.

Акротерий с крыши храма пришлось прислонить к каменной голове барана, чтобы он не упал. В позе Афины Ники еще сохранилось движение, но злой Рок уже остановил ее стремительный полет, оставив вместо ног и рук обрубки.

При изготовлении скульпторы натерли свои творения смесью из молока и шафрана, чтобы придать почти прозрачному пентелийскому мрамору телесный цвет. Волосы и ресницы идолов покрыли ламповой копотью, губы выкрасили суриком, глаза подвели кармином. Поэтому сейчас обломки выглядели жутковато – словно человеческие останки.

Вот куски статуи двух всадников – Гиппия и Гиппарха, сыновей Писистрата. Вот разбитые фигуры прекрасных девушек-кор. Стелы с посвящениями ремесленников и эвпатридов просто свалены в кучу – жрецам не до них, хватает работы с храмовыми реликвиями.

Источник Эмпедо, лестница к скальному колодцу, а также вход в пещеру Аполлона Пифийского еще не были расчищены от завалов. Священная маслина храма Эрехфея погибла при штурме Акрополя персами.

В свободные от заседаний коллегии дни здесь трудились магистраты, но рабочих рук все равно не хватало. Кто же знал, что в древний спор Посейдона и Афины за обладание Аттикой вмешается Ксеркс.

Алтарю и бронзовой статуе Афины Ники с Микенского бастиона повезло больше – они почти не пострадали. Закрываясь щитом, на котором расправляет крылья Пегас, богиня подняла копье. Словно грозила персам расправой за святотатство.

Первым делом жрецы принесли жертву Зевсу Агораю. Затем почтили алтари Афины, Посейдона и Эрехфея. Девушки возлагали корзины с дарами к статуе Афины Полиады, расставляли треножники на теменосе Пандиона. Матери новорожденных возлагали к алтарю Артемиды Бравронии свою одежду, пояса и драгоценности.

Архонты, стратеги, а также делегаты полисов Эллады собрались у алтаря Зевсу Агораю. Зазвучали приветственные речи. Когда подошла очередь Кимона, он обвел рукой Акрополь.

В голосе стратега зазвенел металл:

– Вот что принес нам Ксеркс. Вместо священных статуй – обломки. Вместо храмов – руины. Если мы просто уберем все это с теменоса, следующие поколения афинян забудут о вероломстве персов. Память потомков будет служить нам защитой от врага лучше любых стен. Клянусь олимпийскими богами, что сами камни станут памятником беззаконию варваров.

Окружившие орхестру паломники громко возмущались преступлениями оккупантов, подкидывали пегасы в знак поддержки оратора. Слышались проклятья персам и обещания умереть за святыни предков.

Кимон поднял руку, призывая соотечественников к вниманию.

Когда крики смолкли, он продолжил:

– Мы должны не только жить прошлым, но и смотреть в будущее. Ни одно из святилищ не будет восстановлено в прежнем виде, но я обещаю построить на Акрополе новые храмы. Из лучшего мрамора с каменоломен Пентеликона. Они станут гордостью Афин, а на их стенах мы приколотим символы великих побед эллинов над персами.

Толпа ликовала…

Исодика не заметила, как Кимон оказался рядом.

Нежно взяв эвпатридку за руку, стратег прошептал ей на ухо: "Выйдешь за меня?"

Она задохнулась от счастья, еще не веря, что все это происходит на самом деле.

Потом повернула к нему сияющее лицо: "Конечно!"

Исодика сняла с шеи шнурок с мешочком, в котором хранился клок медвежьей шкуры. Амулет полетел на землю. Теперь он не нужен – ничего плохого с ней не случилось и уже никогда не случится. Ведь Кимон будет рядом.

Но праздник еще не закончился.

Афинянам предстояло насладиться дромосом – гимнастическими состязаниями и скачками на лошадях. На внешнем рейде Пирея триеры ждали команды, чтобы начать регату. Молодежь готовилась к вечернему исполнению танца мужества – пиррихия.

Паломники хотели веселиться, кружиться в хороводах, петь. Пока живы, пока есть сила в руках, а рядом любимые семьи и верные друзья. Каждый понимал, что может погибнуть в схватке с врагом.

Тем временем к Афинам приближались полчища Мардония.

2

478 г. до н. э.

Афины

Полуденное солнце разбивалось об известь стен, разбрасывая брызги жара по выгульному двору.

Все живое в этот знойный час пряталось в тени. Собаки обморочно дышали, втиснувшись в щель между сараем и жерновом, сохой или пифосом. Свиньи старались распластаться в грязи так, чтобы наружу торчал только розовый нос. Овцы обессиленно лежали на земле, прячась друг за друга.

Только домашняя птица продолжала рыскать среди амфор, груд высушенного навоза, жердей, хозяйственной рухляди. Припорошенные пылью куры и гуси не чувствовали жалящих солнечных лучей.

В мастерской царил полумрак.

От маленького окошка под стропилами раструбом бил солнечный свет. Пахло сырой глиной, травами, уксусом. Тускло отсвечивали раздутыми боками двуручные пелики с красками: желтой охрой, пурпурным лакмусом, красным алканином, алым краппом из корней марены, синей вайдой из листьев синильника, краснокоричневой персидской кошенилью, синей нубийской краской индиго.

К стене привалился большой обломок мрамора с плоским верхом для смешивания красок – весь в цветных подтеках. Отдельно стояли широкогорлые кратеры с кермесом для изготовления кармина, египетскими квасцами, сухими гранатовыми корками, из которых производится желтая краска, опилками зеленого медного малахита, разноцветной аравийской камедью.

Со стропил обреченно свисали связки беличьих и куньих шкурок, пучки засушенных стеблей с соцветиями, причудливо загнутые корешки. На табурете-дифросе вперемешку валялся подручный инструмент – лопаточки, скребки, стилосы.

Из сундучка с откинутой крышкой торчали толстые и тонкие кисти из пальмового волокна, из египетской травы хальфа, метелки из расщепленных пальмовых листьев и тростника, лохматые веники из африканской ромашки.

Вдоль стен змеились бухты льняных веревок, вспучивались стопки тростниковых циновок, раскорячилась большая керамическая миска-лекана с кусками белой и цветной глины для производства ангоба.

Эльпиника, стоя на перевернутом пифосе в полупрозрачной льняной накидке, блаженно жмурилась под откровенными взглядами Полигнота. Молодой начинающий художник с острова Фасос пристально и беззастенчиво разглядывал знатную натурщицу. В одной руке он держал кусок угля, в другой деревянную доску с пришпиленным к ней папирусом.

– Ты рисовать будешь или таращиться на меня? – игриво спросила афинянка.

– Одно следует из другого, – в тон ей ответил фасо-сец.

– Я так устану. – Эльпиника надула губки. – Уже устала…

– Афродита! – с преувеличенным восторгом мурлыкал Полигнот. – Елена! Ариадна!

– Все, – категорично заявила афинянка, – мне нужен отдых.

Полигнот подставил руку. Эльпиника оперлась на нее, чтобы грациозно спрыгнуть на глиняный пол. Он подвел натурщицу к канапелону. Помог возлечь на подушки, сам опустился рядом. Перетянутый ремнями каркас кушетки пружинисто прогнулся.

Эльпиника с хитрым выражением на лице закинула ноги на колени фасосца, а он, стрельнув в нее глазами, начал нежно разминать ее ступни пальцами.

Постепенно перешел на икру, потом добрался до колена, и вот уже его ладонь настойчиво поползла вверх по внутренней стороне бедра. Мягкая ткань трепетно ласкала алебастровую кожу эвпатридки.

Эльпиника закусила губу от удовольствия. Этот молодой фасосец только кажется неопытным, но его руки явно проделывали такое не один раз. Она опустила веки…

Кимон и Каллий развалились на прохладной мраморной скамье в раздевалке гимнасия. Влажные гиматии обнимали плечи. На отделанном тисовой фанерой столике-трапедзе стояли канфары, кувшин с вином, миска недоеденных смокв.

День клонился к вечеру, и большинство посетителей, распаренных, нетрезвых, отправились в носилках по домам. Но эти двое, казалось, никуда не торопятся.

Они лениво играли в кости. По мере опьянения переходили от сложного к простому. Сначала бросали белые костяные астрагалы из кожаной кружки на скамью. Проигравший ссыпал из мошны драхмы. Обе кучки монет были приблизительно одной величины.

Потом стратег ловил подброшенные кости в подставленную ладонь, а шахтовладелец угадывал очки. Наконец перешли на чет-нечет. Когда и это наскучило, допили вино и лениво откинулись на спинку скамьи. Разговаривать уже не хотелось – обо всем давно поговорили.

Внезапно в раздевалке показался ойкет Каллия – фракиец Петипор. Раб почтительно приблизился к хозяину и коснулся его ступни в знак почтения.

– Ну, чего тебе? – расслабленно спросил шахтовладелец.

Петипор замялся, покосившись на Кимона.

– Говори, – приказал Каллий.

Раб наклонился к его уху:

– Сын проследил за ней, как вы распорядились, хозяин. Крался за носилками до самого эргастерия. Сумел подсмотреть…

– И? – Каллий требовательно вскинул брови.

– Сказал, что сначала Полигнот ее рисовал, потом она легла на канапелон, а он сел рядом. Потом…

Он снова замялся.

Каллий нахмурился:

– Давай!

Петипор мысленно попросил помощи у бога всех фракийцев Залмоксиса.

Но сказать все равно пришлось:

– Трогал ее везде, она позволяла…

Каллий сжал кулаки. Он молча ждал приговора.

Раб ватным голосом закончил:

– Но тут пришел гончар за расписанными амфорами. Сыну пришлось убежать… Что было дальше, он не видел.

Отчаянный шлепок ладонью по мраморной скамье прозвучал в полупустой раздевалке ударом бича.

С соседней скамьи на Каллия покосились.

– Сука! – прорычал он. – Задушу!

Кимон решил вступиться за сестру.

Горячо зашептал:

– Идею рисовать с Эльпиники Пенелопу ты сам одобрил. Разве не так? Кто же знал, что Полигнот начнет распускать руки. Так что спрос с него. Но душить мы никого не будем, зачем нам огласка… А вот пересчитать этому фасосскому ублюдку зубы надо.

Шахтовладелец злобно молчал. Мало ему сплетен про Кимона и Эльпинику, так теперь еще не хватало слухов о ней и Полигноте. Он любил жену, и любое подозрение в измене вызывало в нем сначала оторопь, а потом справедливый гнев. После ссоры красный от крика Каллий уходил в андрон, запретив Эльпинике покидать женскую половину дома.

Но он ни разу не ударил ее, а за отчуждением всегда следовало примирение. Когда ревнивый муж несколько дней спустя заходил в гинекей, жена неизменно была ласкова и покорна.

Эвпатриды быстро собрались. Опьянение было не настолько сильным, чтобы они потеряли контроль над ситуацией. Каллий предложил зятю место в своем форейоне.

По дороге Кимон помалкивал. Утешения из уст человека, которого самого подозревают в связи с Эльпиникой, пусть и до ее замужества, прозвучали бы фальшиво. Но и спускать с рук наглому метеку такое унижение нельзя.

Время от времени Каллий отдергивал занавеску, чтобы прикрикнуть на носильщиков. Петипор вышагивал впереди форейона, сжимая в руках отполированную дубину.

Когда Каллий раздвинул полог, Эльпиника и Полигнот сидели на канапелоне. Увидев мужа, Эльпиника от неожиданности вздрогнула, глаза испуганно распахнулись. Кимон отвернулся, он уже не знал, кого в этот момент ненавидит больше – сестру или этого фасосского вертопраха.

– Ах ты, гад! – прорычал Каллий, с ненавистью глядя на художника.

Полигнот вскочил, на его лице отчетливо проступил страх. Пятясь, он отступал к стене. Остановился, когда почувствовал спиной шершавую поверхность кладки.

Каллий в три прыжка достал его. Резко размахнувшись, врезал в ухо. Фасосец отлетел в сторону, при этом опрокинул пелику с краской. Он валялся на полу, весь обсыпанный желтой пудрой, а Кимон с Каллием били его ногами. Эльпиника стояла в углу, понимая, что лучше не вмешиваться. Только бессильно и жалко всхлипывала.

Наконец оба устали и остановились, тяжело дыша. Во время избиения Полигнот не сопротивлялся, он прижал подбородок к груди, подтянул колени к голове, а обе руки сунул между ног, чтобы прикрыть пах.

Его лицо стало оранжевым от смешавшейся с кровью охры. Хитон тоже пестрел оранжевыми разводами, казалось, что это не густые жирные пятна, а раздавленные половинки персика.

Каллий схватил фасосца за волосы, заставил подняться. Потом пятерней за лоб оттолкнул к стене. Смотрел на него с ненавистью, сжав губы в ниточку.

Прошипел:

– Гнида…

– Ничего не было! – замотал головой Полигнот.

С его носа капала кровь.

– Не было?! – Шахтовладелец снова замахнулся, но Кимон перехватил его руку.

Успокаивающе кивая, стратег положил ладонь ему на грудь. Зятя надо унять, иначе может дойти до убийства, а это уже лишнее. Сделав над собой усилие, Каллий шумно выдохнул, поднял с пола доску с рисунком.

Продолжил допрос:

– Почему она здесь голая?

– Так ведь женихи Пенелопу осматривали… На ней накидка, просто ее не видно… – Фасосец готов был придумывать любые оправдания, лишь бы его не покалечили.

Он кивнул в сторону Эльпиники:

– Ей от жары плохо стало, я ее усадил на канапелон, а тут вы…

– Ах ты, говно собачье! Ты думаешь, я Гомера не знаю? – снова взъярился Каллий. – Я шахтами владею, но вырос не в шурфе!

Каллий процитировал "Одиссею":

 
Царица, в ту палату вступив, где ее женихи пировали,
Подле столба, потолок там высокий державшего, стала,
Щеки закрывши свои головным покрывалом блестящим…
 

Потом грозно рявкнул:

– Блестящим! А не прозрачным. И уж тем более не голая.

Оскорбленный муж перевел взгляд на жену. Эльпиника стояла, закутавшись в накидку, бледная, с полными слез глазами, растрепанные локоны липли к мокрым щекам. Она казалась покорной и беззащитной.

Каллий принял решение.

Заговорил почти спокойно, деловым тоном:

– В общем, так… Задаток я тебе уже дал, поэтому работу закончишь. Но мой раб не спустит с тебя глаз.

Он позвал Петипора. Фракиец молча встал рядом с хозяином, поглаживая дубину.

Показав на него, шахтовладелец отчеканил:

– Считай, что вот он – это я! Есть, спать, дышать будешь под его присмотром. Даже в нужник ходить…

Потом приказал фракийцу:

– Если хоть одним пальцем тронет Эльпинику, сломаешь ему руку.

Петипор кивнул.

Шахтовладелец закончил:

– И чтобы никаких срамных накидок! Ты – художник, используй воображение… Я в тебя вложился. Значит, ты должен отработать. Когда закончишь эскизы для платейского храма Афины Ареи, дам еще работу. У меня в планах много чего… Храм Диоскуров, Тесейон, книдяне просят профинансировать роспись лесхи в Дельфах… Отнесешься к моей семье с уважением – заработаешь. Поведешь себя как неблагодарная тварь – пожалеешь. Все!

Каллий направился к выходу, бросив на жену колючий взгляд. Кимон последовал за шурином, пряча от сестры тоскующие глаза. Петипор остался стоять, оперевшись на дубину.

3

478 г. до н. э.

Афины

Кимон поднимался по Золотой улице.

Штукатурка забора при слепящем солнечном свете казалась белоснежной. В арках пастад прятались темно-голубые тени. Двое рабов чистили вымостку: один соскребал подсохший навоз лопатой, другой подставлял холщовый мешок.

Ухоженность квартала богачей по сравнению с соседним демом Коллит – районом скульпторов, резчиков по камню и краснодеревщиков – бросалась в глаза.

За год после битвы при Микале Афины похорошели. Разрушенные дома были восстановлены, пожарища расчищены, из медных кранов нимфеев снова текла вода, а на улицах зеленели молодые миртовые кусты. Но стройка продолжалась по всему городу.

Стратег остановился возле дворца Эвриптолема. По фризу портика бежал узор из меандров. На серых поросовых постаментах скалили пасти мраморные львы.

Доложив хозяину о приходе гостя, привратник впустил его в дом. Кимону сразу поднесли дифрос и таз с теплой водой. Ойкет вытер ноги стратега насухо, после чего намазал ему ступни миртовым маслом.

Из прохладной темноты прихожей Кимон вышел в просторный андрон. Четыре колонны надежно поддерживали кессонный потолок. Позолоченные розетки символизировали звезды на ночном небе.

На полу зала две фигуры, выложенные из белых и синих камешков, застыли в момент напряженной схватки. Лапиф тянул за волосы кентавра, который прижимал руку к ране в спине.

Аполлон на домашнем алтаре угрожающе поднял лук. За его спиной глиняные защитники-апотропеи растягивали рот в хищной улыбке. Приятный запах тимиатериев говорил о хорошем вкусе хозяина.

Привратник провел стратега на веранду.

Эвриптолем возлежал на скамье-клинэ. Увидев стратега, он поднялся для приветствия. Ойкет поправил подушки на соседнем ложе, предназначенном для гостя. Потом принес столик с закусками, полный кратер вина, пару канфаров.

Кимон не торопился, сначала обсудил с эвпатридом оптовые цены в Пирее. Со стороны перистиля доносились голоса, смех и глухие удары – молодежь сбивала игрушечных гоплитов деревянными шарами.

Наконец гость перешел к делу:

– Аристид хочет создать новый союз. Такой же крепкий, как Эллинский союз между Спартой и полисами Пелопоннеса, Фокиды, Беотии и Дориды. Предусмотрен добровольный выход, продуманы взаимные обязательства. Это будет исключительно морской союз. С единственной задачей – зато какой! Полное освобождение полисов Малой Азии и Эгеиды от власти персов.

– Смысл? – удивился Эвриптолем. – Ксеркс убрался в Азию. Если и полезет опять, то не скоро.

– При всем уважении, – возразил Кимон. – Пнешь собаку, так она кусаться не перестанет. Просто отскочит и будет ждать удобного момента, чтобы тяпнуть исподтишка. Ахемениды нас всегда ненавидели, поэтому новая война не за горами. Но я вот что хочу сказать…

Кивнув ойкету, гость поднял пустой канфар – давай налей.

Выпив, закончил мысль:

– Победа при Платеях дала нам политический перевес в борьбе со Спартой. Окажемся дураками, если не сможем заработать на этом. Уж ты-то должен понимать.

Эвриптолем заинтересовался. Он внимательно слушал, даже жевать прекратил.

Кимон запальчиво продолжал:

– Например, в Синопе есть черепица, в Потидее железо, Кипр богат залежами меди, а на Аморгосе эмпории забиты тканями. Купцы шлют к нам послов: мол, хотим продать, только обеспечьте охрану каравана от пиратов. Мы им говорим: хорошо, выкладывайте талант серебром – и везите, куда хотите. Триерарх с лоцманом прибудут на постоялый двор завтра утром для обсуждения маршрута.

– Так ведь деньги пойдут в казну Афин, – с сомнением протянул Эвриптолем.

– Конечно! – не сдавался стратег. – Для этого союз и задуман. Иначе на какие средства строить афинский флот. Но я теперь не просто тень Аристида. Ты оцени масштаб… Я ведь послам могу намекнуть, к каким эмпориям в Пирее лучше причалить, чтоб и товар сдать оптом, и плату получить без проволочек. Выгода тройная: тебе – прибыль, казне – доход, мне – завидная политическая репутация. Или другая ситуация… Для верфей что нужно? Строевой лес, воск, железо, пакля… Все это есть в Абдерах, Эйоне и Халкедоне. Вот мы в первую очередь и сопровождаем караваны из этих городов. А куда? Правильно – в Афины.

Он внимательно посмотрел на собеседника.

– Я сюда не просто так пришел. Тебя в Пирее знают, как порядочного человека. Когда договоренности заключаются на таком высоком уровне, промахи непростительны. Иначе союзу конец…

Эвриптолем оглянулся на домашний алтарь. Потом поцеловал золотой перстень на пальце.

Заговорил взволнованно:

– Клянусь Аполлоном – не подведу! На моих полях в сезон сбора урожая работает целая деревня…

– Это где? – перебил хозяина Кимон.

– На Наксосе.

– И сколько земли?

– Под пашню – две тысячи квадратных плетров[18]18
  Плетр – древнегреческая мера длины, около 30 метров.


[Закрыть]. Виноградники – триста квадратных плетров.

Стратег уважительно кивнул.

Эвриптолем продолжил:

– Поля такие, что пахать и пахать. Жать, молотить, провеивать… Виноград подсушивать надо, потом давить, сок разливать по амфорам… Кожуру удалять, если делаешь белое вино… В общем, работы невпроворот, зато семьи поденщиков сыты круглый год. Поэтому они проголосуют за то, что я укажу… А летом начинается перевозка амфор с вином в Афины. Суда фрахтует гильдия виноделов. Перед началом навигации мы собираемся, чтобы обсудить цены. Я уже несколько лет занимаю пост председателя гильдии, так что меня и на Кикладах хорошо знают.

– Сможешь обеспечить участие островов в союзе?

– Поговорю, – с готовностью подтвердил эвпатрид.

На террасе дома стало прохладно. Осеннее солнце потеряло силу, растратив пыл на виноградники. Аристид приказал ойкету принести жаровню и шерстяные одеяла.

Кимон сделал глубокий вдох. Пора было переходить к личным делам.

Тон пришлось сменить – он заговорил мягко, без нажима:

– Тогда у меня к тебе просьба… Отдай за меня Исодику.

Эвриптолем усмехнулся:

– Можно было не делать такой сложный заход. Но ты не был бы стратегом, если бы не пытался одной стрелой убить двух зайцев. Так вот… Я знал твоего отца – Мильтиада. Когда на Истре ионянам пришлось охранять переправу персов, скифы предложили им уйти с миром. Мильтиад на это согласился, поступив как неглупый и мужественный человек. Жаль, что не удалось заткнуть рот милетянину Гистиею, иначе кости Дария давно бы гнили в Скифии. Для Ксеркса поражение отца могло послужить хорошим уроком… Кстати, как тебе вино? Это мое – с Наксоса.