Текст книги "Выбор Геродота"

Автор книги: Сергей Суханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

Сергей Сергеевич Суханов

© Суханов С.С., 2022

© ООО «Издательство „Вече“, 2022

ОБ АВТОРЕ

Сергей Сергеевич Суханов родился в 1958 году в г. Потсдаме, ГДР. Впоследствии семья переехала сначала в Рязань, а затем в Ленинград, где Сергей окончил английскую школу, решив в дальнейшем связать свою жизнь с филологией. Однако с первого раза поступить на филфак Ленгосуниверситета не удалось.

Мечта сбылась после службы в рядах Советской армии и окончания подготовительных курсов при Ленгосуниверситете – Сергей был зачислен на скандинавское отделение.

Впоследствии работал гидом-переводчиком с английского и шведского языков, организовал частное предприятие. Завершил свою трудовую карьеру на посту топ-менеджера крупной шведской фирмы. Без отрыва от работы окончил экономический факультет Санкт-Петербургского госуниверситета.

После истечения срока контракта пытался найти себя в разных сферах деятельности, но удовольствие приносила только работа журналистом-фрилансером. Сергей написал около сорока статей для журнала "Тайны двадцатого века" на разнообразные темы, специализируясь на интересных исторических фактах и загадочных научных явлениях. Постепенно пришло понимание, что ему по плечу более серьезное творчество. Оставалось определиться с жанром.

В то время Сергей зачитывался книгами популярных российских писателей: Виктора Пелевина, Бориса Акунина, Владимира Сорокина. Но наиболее сильное впечатление на него произвели романы Алексея Иванова. Безупречная стилистика, удивительные по красоте метафоры, динамичный сюжет – эти несомненные достоинства книг Иванова не оставили Сергея равнодушным и помогли выбрать жанр, в котором лучше работать, – исторические приключения. При выборе темы тоже почти не возникло колебаний, ведь Сергей давно увлекается историей Древнего мира.

Действие опубликованных романов Сергея Суханова "За рекой Гозан" и "Тень Химавата" разворачивается в первом веке новой эры. География произведений обширна – от хребтов Гиндукуша до берегов Индийского океана.

Роман "Сова летит на север" посвящен событиям середины V в. до н. э. на Боспоре (современный Керченский пролив), и это тоже не случайно, ведь Сергей, по его собственному признанию, обожает Крым: "Стрекот кузнечиков в обожженной солнцем траве, напоенный запахом моря воздух, пастелевые закаты, словно сошедшие с картин импрессионистов, – этой благословенной земле, как хорошему актеру, подвластна любая роль: и дикой Таврики Геродота, и чарующей утопической Гринландии Александра Грина, и вожделенного Элизиума советского отпускника". Это восприятие Крыма в полной мере проявилось в книге…

Сергей Суханов – член Союза журналистов Санкт-Петербурга и Ленинградской области. Он отец двух замечательных дочек.

Избранная библиография:

За рекой Гозан, 2020

Тень Химавата, 2020

Сова летит на север, 2021

"О, палящие струги эллинов,

Извели вы

Юных лет многолюдный цвет:

Не увить ему ладей в их обратной тропе,

Ибо их сгрызет

Пышущая пасть безъяремного огня,

Да восстанет скорбь по всей Персиде.

О, тяжек мне и горек эллинский путь!"[1]1
  См.: «Эллинские поэты VIII–III вв. до н. э.» под ред. М.Л. Гаспарова.


[Закрыть]

«Персы», Тимофей Милетский

ПРОЛОГ

480 г. до н. э.

Аттика, Галикарнас[2]2
  Галикарнас – морской порт в Карии, совр. турецкий город Бодрум.


[Закрыть]

Корабль мерно покачивался на морской зыби.

Горные вершины на магнесийском берегу освещались сигнальными кострами. Афеты погрузились в ночь. Но город не спал. В порту продолжалась погрузка скота, фуража и провианта на грузовые гиппосы. На площадях и улицах слышались крики – солдаты Ксеркса врывались в дома, грабили жителей, забирая для ставки шахиншаха все самое ценное.

В проливе Ореос было неспокойно. Белые буруны бились друг о друга с яростью атакующих врага фалангистов. По окоему на юге темнел берег Эвбеи. Скалы острова вспарывали тревожную мглу, словно клыки Кербера.

Мол надежно защищал бухту от пронизывающего ветра. Лишь вымпел на верхушке мачты отчаянно и безнадежно метался. Казалось, он дрожит от страха, хочет отвернуться от города, чтобы не видеть ужаса погрома, но не может.

Сидя со скрещенными ногами на сундуке, Артемисия нервно грызла фисташки. На ощупь выуживала из килика еще целые орехи, очищала ногтями, а потом машинально совала в рот. Попавшую на рубаху скорлупу молниеносно стряхивала щелчком пальцев.

По натянувшимся на бедрах персидским шароварам безразлично и лениво вышагивали дикие кошки. Над полусапожками взбегали покрытые черными зигзагами ноговицы. Короткий мужской кафтан-сарапис с капюшоном прикрывал плечи.

Басилисса чуралась мидийской роскоши. Волосы были коротко острижены и стянуты через лоб ремешком. Никаких самоцветов, никакого золота, лишь серебряная пиратская серьга в ухе. Даже висевший у пояса меч-акинак скорее подошел бы простому пехотинцу – ножны бронзовые, а рукоять костяная.

Артемисия смотрела, уставившись в одну точку.

В рубку сунулся было вестовой, но она заорала: "Вон!"

Басилисса Галикарнаса обдумывала трудное положение, в котором оказалась ее маленькая флотилия из девяти пягидесятивесельных пентеконтер. После смерти мужа она привыкла делать это в одиночку. Но как сейчас ей не хватало Мавсола – товарища детских игр, а потом и супруга Любящего, преданного, мудрого…

Шесть кораблей выставил Галикарнас, причем пять из них Артемисия снарядила за свой счет. Еще три прислали соседние дорийские города Кос, Нисир и Калимна.

Басилиссе было о чем беспокоиться. Только глупец не способен заметить: после того, как персидский флот покинул Фермы в Македонии, что-то пошло не так.

А ведь как хорошо все начиналось. Больше тысячи боевых кораблей со всей Азии собрались под флагами Ксеркса. Финикияне, ионяне, киликийцы, островитяне Эгеиды… Даже египтяне.

Так ведь умников среди капитанов-навклеров днем с огнем не сыскать. Только и годятся на то, чтобы рабынь по рубкам тискать и бить поклоны спесивым навархам – Ариабигну, Прескаспу, Мегабазу и Ахемену.

Эти тоже хороши: родственники шахиншаха – вот и все, чем могут похвастаться. А пользы от них – как от надоедливой блохи. Разве что почесаться.

Артемисия мрачно усмехнулась. Мысленно она вернулась к событиям, случившимся за последние пятнадцать дней, то и дело сверяясь с висевшей на стенке рубки картой.

Вон тот нарост на юге Магнесии – это мыс Сепиада. Здесь флот сделал первую остановку после выхода из Фракийского моря. Здесь же был принесен в жертву Ахурамазде первый белый конь на аттической земле.

Маги обшарили окрестные деревни. Птицам они вспарывали утробы, чтобы по внутренностям угадать благоприятные знамения. Кровь козлов сливали в море в дар богу воды Апо.

Рабов оглушили и скинули в ров, едва присыпав глиной. Земля на братской могиле шевелилась. Маги пили над ней священную хауму, а потом долго тряслись, приплясывая и размахивая пучками прутьев.

Но, похоже, боги жертву не приняли – утром мощно задул северо-восточный Борей. При ясном небе разразилась ужасная буря, продолжавшаяся три дня. Больше всего пострадали те корабли, которые стояли на глубине.

Пентеконтеры, тридцативесельные триаконтеры и гиппосы разбивались в щепы об Ипнийские скалы. Выживших моряков добивали магнеты. А попробуй сбеги от горцев в их же собственных горах.

Маги потом долго стучали лбами о палубные доски. Теперь они молились не иранским богам, а Фетиде и нереидам. В отчаянии резали оставшихся рабов, чтобы умилостивить ветра проливов. Идиоты! Сразу надо было идти в Пагасейский залив – он идеально подходит для стоянки.

Вон там, в Афетской бухте, уцелевший после шторма флот Ксеркса бросил якоря. Пентеконтеры эолидян и пафосцев замыкали строй. Проплывая мимо острова Эвбея, они заметили эллинов, но приняли их за персов. В результате этой ошибки Ксеркс лишился еще пятнадцати кораблей.

Утром Фемистокл вылетел из Трикирийского пролива, словно пробка из меха с забродившим вином. Триеры эллинов казались неуклюжими. На флагманах Ксеркса взвился вымпел: "Бой".

Но затем эллины поставили триеры в огромный круг носом вперед прямо в центре Афетской бухты. Баси-лисса по достоинству оценила маневр – корма корабля в гаком строю становится неуязвимой для нападения противника.

Фемистокл с Эврибиадом атаковали первыми. Надо отдать должное обоим стратегам – удачно. Тридцать персидских триер были захвачены в плен, а экипажи сброшены в море. Корабль лемноссцев даже переметнулся к эллинам.

С наступлением ночи бой закончился. Но олимпийские боги продолжали строить персам козни: небо затянуло тучами Вскоре начался сильный ливень.

Над Пелионским хребтом раздавался грохот, сверкали зарницы. Казалось, Гефест в своей кузнице кует огненные перуны, а Зевс тут же мечет их вниз.

Неприятности следовали одна за другой. Вскоре стало известно, что Фемистоклу удалось потопить киликийские корабли, которые шли на воссоединение с армадой персов.

И где в это время находился сам Ксеркс? Если бы взгляд воспламенял, на карте давно бы зияла дыра с обгорелыми краями. Артемисия презрительно скривила губы: на конных ристалищах в Фессалии.

Не там ли одному из его тупых вельмож пришло в голову отправить двести кораблей под командованием Ахемена в обход Эвбеи, чтобы напасть на эллинов с тыла?

Шторм застиг флотилию Ахемена в узком проливе Еврипа. Из-за темноты и плохой видимости передние корабли налетели на подводные скалы. Задние корабли били свои же пентеконтеры тараном в корму.

Моряки и гребцы в отчаянии прыгали в бурлящую воду. Обломки вперемешку с мертвыми телами застревали между веслами, мешая кораблям маневрировать.

От ударов лопастями трупы ворочались в воде, взмахивали руками, словно призывая верховного судью Митру спуститься с гор Хара за душами праведников.

Среди ужаса и хаоса разразившейся катастрофы над водной гладью медленно парила лодка. От ее зыбких очертаний веяло могильным холодом. Высокая мрачная тень едва шевелила шестом. Харон тщетно искал среди утопленников своих…

Когда в полдень следующего дня основные силы персов вышли из Трикирийского пролива, то увидели, что соседний с ним Гестиейский пролив перегорожен триерами эллинов.

Обе армады до самого вечера дрейфовали, наблюдая друг за другом. Персы ждали, когда из засады ударит посланная вокруг Эвбеи эскадра. Но так и не дождались.

Наконец, выстроив флот полумесяцем, персидские на-вархи двинулись на эллинов. Но на их пути встал островок Аргиро. Корабли сбились в кучу и стали мешать друг другу, ломая весла, разворачиваясь поперек пролива…

Бой снова не определил победителя. Хотя и с той и с другой стороны отдельные корабли показали чудеса храбрости. Армады вернулись на свои стоянки: персы – к Афетам, эллины – к Эвбее.

Но все-таки флот Фемистокла и Эврибиада был уже основательно потрепан в трех морских сражениях. Стратеги решили отойти в Саронический залив…

Артемисия понимала, что ни о какой победе персов не может быть и речи. Навархи Ксеркса брали числом, давили силой, как бык давит противника широкой грудью. Ну а толку? А ведь у Фемистокла есть резерв в Трезене. Еще пара таких сражений – и про господство персов на море можно будет забыть.

Зато эллины показали уменье, хватку, применили новые тактические решения. Воевали головой, а не мускулами. Ох, не надо бы дразнить эллинских богов. Неужели гибель флота Мардония под Афоном двенадцать лет назад ничему не научила Ксеркса?

У шахиншаха есть сухопутная армия – аж двести тысяч солдат. Конница. "Бессмертные". Пешие пехотинцы-такабары доказали свою боеспособность во Фракии и Македонии. Вот пусть они и сражаются.

К тому же во главе эллинского флота стоит спартиат. Эврибиад в первую очередь беспокоится о безопасности Пелопоннеса, а на Афины ему наплевать. Если ударить с суши, то навклеры эллинов разбегутся со своими флотилиями по гюрзам Эллады.

Басилисса приняла решение.

Как только армада бросит якорь в Фалерской гавани, Ксеркс наверняка захочет лично поговорить не только с навархами, но и с командирами флотилий. Одних наградит за проявленное в боях мужество, других накажет за допущенные ошибки.

Вот тогда она и выложит все начистоту.

Только поможет ли?

* * *

Волны лизали прибрежный песок.

Огромный персидский флот перегородил Саронический залив от Пирейского полуострова до острова Сала-мин. Мачты казались непроходимым сосновым лесом. На форштевнях кораблей светлячками мерцали лампы.

Артемисия посмотрела на аттический берег.

Гора Эгалео светилась в ночном мраке так, словно на вершине горел огромный костер. Но даже отблески тысяч факелов не шли ни в какое сравнение с заревом от пожарищ над Афинами.

Когда в рубку вошел Харисий, басилисса кивком головы указала ему на дифрос с прямыми ножками.

– Слушаю, – с уважением в голосе, но без тени подобострастия сказал навклер.

– То, что Фемистокл устроил в Афетской бухте, не выходит у меня из головы, – сказала басилисса.

– Круговое построение? – решил уточнить Харисий.

Артемисия кивнула:

– Это говорит о том, что афинские стратеги больше не воюют по старинке. Нужно ответить им тем же. Есть что-нибудь новенькое?

– Фокейский маневр? – мгновенно нашелся Харисий.

Артемисия скривила губы:

– После битвы при Ладе прошло четырнадцать лет. Теперь этой уловкой пользуются все.

Навклер задумался.

Потом спросил:

– Тебе для атаки или для спасения?

– Ты знаешь мое отношение к предстоящему сражению. Боюсь, что для спасения.

Харисий усмехнулся:

– Ты ведь женщина, тебе видней. Мы берем силой, вы – хитростью, потому что вы так выживаете.

Басилисса посмотрела на него долгим взглядом.

Подумала: "Не дурак".

Но сказала другое:

– А ведь ты прав, я что-нибудь придумаю сама. Но предупреждаю: ты не должен ничему удивляться. Просто выполняй мои приказы.

Навклер кивнул.

* * *

Бой подходил к концу…

Эврибиад решил воспользоваться тем, что в узких проливах армаде персов негде развернуться, поэтому выстроил корабли так, чтобы они перекрыли всю акваторию между обоими мысами Саламинской бухты.

Когда эскадра Мегабаза раскрылась, словно гигантский серп, эллины притворно повернули к берегу. Авангард финикийцев самонадеянно устремился в погоню.

Но, остановив флот перед мысом Собачья Могила, Фемистокл снова развернул триеры. Эллины выстроились в ряд. Началась охота за одиночками, неосмотрительно покинувшими вражеский строй.

Окованные медью тараны вспарывали обшивку корпусов Торчащие из скул как тараканьи усы эпотиды ломали весла. Пращники закидывали экипажи противника камнями, аконтисты забрасывали дротиками. Многих затягивало в водоворот от стремительно погружавшегося в пучину корабля.

Барахтающиеся люди просили о помощи, но их никто не слушал. Гребцы лупили врагов веслами по головам. Уцепившихся за куски обшивки матросов и такабаров лучники сбивали стрелами.

По всему Сароническому заливу плавали обломки кораблей. Берега были усеяны трупами. Тех, кто карабкался на утесы острова Пситталия, гоплиты Аристида сталкивали обратно в воду.

Афинская эскадра уже потопила правый фланг финикийцев. Пелопоннесцы добивали флот ионян. Египтянам повезло: еще до начала сражения триеры Ахемена отправились перекрывать проливы между мегарским берегом и Саламином.

Флотилия Артемисии замыкала строй ионян. Она бы и вырвалась из окружения, но мешали идущие впереди тихоходные триаконтеры. Враг был уже за кормой.

Стоя возле мачты, басилисса не сводила глаз с приближавшейся триеры тегейцев. Уже слышались ритмичные удары весел о воду, яростный рев морских пехотинцев-эпибатов и вой сигнальной раковины – навклер предупреждал другие корабли спартиатов, чтобы ушли с дороги.

Времени до столкновения оставалось в обрез.

Тогда она завизжала:

– Пращники и аконтисты – на правый борт! Остальные – на левый!

Подбежавшему навклеру резко приказала:

– Тараним вон ту триаконтеру!

И ткнула пальцем в сторону ближайшего корабля калиндян.

– Своих? – не поверил ушам Харисий.

Басилисса топнула ногой:

– Выполнять!

Пентеконтера быстро сближалась с калиндянами. На корабле заметили странный маневр карийцев. В глазах смотревшего на Артемисию царя Дамасифима застыл ужас.

Раздался сигнал раковины: "Опасное сближение".

Но басилисса продолжала командовать:

– Аконтисты – бросок! Пращники – залп! Суши весла!

Расстояние между кораблями стремительно уменьшалось. Наконец раздался треск – пентеконтера Артемисии правой эпотидой разметала весла калиндян, словно жердяную изгородь бревном.

Еще мгновение – и таран вошел триаконтере под ватерлинию. В трюм хлынула вода. Началась паника: одни калиндяне прыгали за борт, другие метались по палубе, становясь мишенью для пращников и аконтистов.

В трюме раздался вой: прикованные к банкам гребцы поняли, что обречены. Дамасифим от удара упал на настил. Поднявшись, царь отыскал глазами Артемисию.

Протянул к ней руку, заорал: "Проклинаю!"

Басилисса молча смотрела на него. Она не испытывала жалости. В бою все средства хороши, потому что или – ты, или – тебя. А если спасение приходится покупать ценой жизни других – что ж, так распорядились Мойры.

Преследователи медленно отставали. Триерарх тегейцев решил, что карийская пентеконтера перешла на сторону эллинов. Тогда он бросился в погоню за ионянами.

Артемисия благополучно добралась до Фалерской гавани, где укрывались уцелевшие ионийские и финикийские корабли. Остатки некогда непобедимой армады спешно направились к Геллеспонту[3]3
  Геллеспонт – совр. пролив Дарданеллы.


[Закрыть].

На одной из сидонских триер плыл мрачный и усталый Ксеркс.

* * *

Флотилия Артемисии входила в родную гавань…

Ночь корабли провели на внешнем рейде Галикарнаса. Еще вечером басилисса направила лоцмана в порт сообщить о своем возвращении. Ей хотелось, чтобы горожане вышли встречать свою правительницу с цветами.

Домой вернулись лишь пять из девяти пентеконтер. В знак траура по погибшим соотечественникам на мачте флагмана развевалась черная лента. Уже перед самым молом корабли остановились, чтобы совершить возлияние Зевсу Карийскому.

На причале было тесно от собравшихся людей. Галикарнасцы пришли целыми семьями. Матери и жены с волнением высматривали хорошо известные им вымпелы.

Когда пентеконтеры выстроились в ряд для жертвоприношения, женщины заголосили. Вдовы прижимали к себе детей, свободной рукой вытирая слезы.

Артемисия сошла на берег с гордо поднятой головой. Да – победу одержать не удалось, да – есть погибшие, но она и ее экипажи выполнили свой долг перед шахиншахом.

Павшим в боях будут возданы все полагающиеся почести, а их близкие получат пенсию за погибшего кормильца. Вернувшихся живыми героев ожидает щедрая награда из городской казны.

Артемисия направилась к запряженной белыми конями двухколесной биге. Шествуя по ковровой дорожке, раскланивалась по сторонам. Кто-то бросал к её ногам цветы. Но нашлись и такие, кто шептал вслед басилиссе проклятья.

На одной из повозок она увидела ребенка. Рядом стояла женщина, придерживая его за ноги, чтобы не упал. На вид синеглазому мальчугану было не больше четырех.

Материнское сердце сжалось от нежности – басилиссу дома ждал сын. Она вдруг представила, как Писинделид бросается к ней, а она зарывается лицом в его кудри.

Когда Артемисия прошла мимо повозки, мальчуган спросил:

– Мама, это кто?

– Наша басилисса.

– А где она была?

– На войне.

– С кем?

– С плохими людьми, Геродот.

– Плохие – это кто?

– Эллины.

Мальчуган замолк, задумавшись.

Потом выпалил:

– Ты ведь говорила, что я тоже эллин. Значит, я плохой?

Дрио поцеловала сына в лоб:

– Ну что ты… Ты – хороший. Пойдем-ка домой…

Она сняла его с повозки. Повела из толпы по причалу. Эллинка хмурилась, потому что только что сын задал свой первый очень важный вопрос. А она не знала, как ответить.

Часть первая
ЛАКОНОФИЛ

ГЛАВА 1

498 г. до н. э.

Херсонес Фракийский[4]4
  Херсонес Фракийский – совр. Галлипольский полуостров в Турции.


[Закрыть]

1

Ночью неожиданно похолодало.

Январское солнце заливало опушку березняка ярким, но безжизненно стеклянным светом. От стволов тянулись длинные синие тени, сгущаясь до черноты в глубине рощи.

Мальчик шел по тронутой инеем траве размашистой уверенной походкой – словно взрослый. Девочка едва поспевала за ним, делая короткие торопливые шаги.

Она что-то шептала – не то уговаривала себя, не то ругала, не то обращалась к духам поляны с просьбой о помощи.

Но вдруг споткнулась о корягу, покачнулась и боком осела в траву. Рука провалилась сквозь мягкий податливый колтун осоки до самой земли, тогда она рассмеялась – хорошо, по-доброму, с облегчением.

У поваленного трухлявого ствола на кромке леса брат решил ее подождать. Поставив корзину перед собой, смахнул тыльной стороной кисти выступивший на лбу пот.

Утром он не хотел брать сестру на обход силков, но она повисла у него на шее и скороговоркой затараторила:

– Ну, пожалуйста, пожалуйста, Кимон… Зайки такие мягкие, пушистые… Глазки черненькие, усики торчат… Я мешать не буду. Ну, хочешь, я корзину понесу?

А он сразу же сдался, сменив напускную суровость на мягкий необидный укор, в котором чувствовалась забота старшего брата:

– В овраге бурелом, Эльпиника. Ты опять будешь жаловаться, что идти трудно.

– Не буду, не буду.

Она звонко чмокнула его в щеку…

Обернувшись, Кимон смотрел, как сестра неуверенно бредет по траве, цепляя растоптанными кожаными карбатинами стебли мятлика. Движения девочки были по-детски неуклюжими, из-под шерстяного пеплоса торчали тонкие бледные запястья.

На сторожевой башне дозорный приветственно поднял руку. И не потому, что мальчик и девочка были детьми начальника крепости Мильтиада Младшего из рода Филаидов – тирана Херсонеса Фракийского. Просто их любили все: Кимона за то, что не чурался простых солдат, Эльпинику за веселый нрав и отзывчивость.

Эльпиника улыбалась, ее синие глаза светились радостью, словно это и не глаза вовсе, а капли искрящейся на солнце росы.

Кимон цепким взглядом замечал зарубки на стволах, поэтому заячью тропу они нашли быстро. Цепь следов на стелющейся траве тянулась между стволов в сторону оврага, теряясь в непролазном буреломе.

Варваров он не боялся. Задолго до рождения Кимона его дед Мильтиад Старший при помощи союзников афинян – долонков – перегородил полуостров с юга на север высокой стеной. Злобные воинственные апсинты остались на другой стороне, за городами Кардия и Пактия.

Первый самолов он увидел сразу за завалом изломанного угловатого валежника. Русак серым комком замер под жердью, но стоило детям подойти ближе, как он встрепенулся на шум и забился в волосяной петле.

Кимон одной рукой прижал дрожащее тельце к земле, а другой распутал бечеву. Подняв зайца за задние ноги, азартно покачал добычу перед собой.

Взгляд Эльпиники вдруг потух. Она тихо подошла к брату, осторожно и трогательно погладила русака:

– Бедненький.

Потом посмотрела на брата:

– Не надо… Ему же больно так висеть.

Кимон хотел разозлиться, но не смог. Вот вечно с ней морока: жалеет всех подряд – хромых изголодавшихся собак, задушенных котами мышей, бьющихся на кукане ершей… И зачем только взял ее с собой!

Он решительно бросил русака в корзину. Заяц затих, смирившись с участью. Только уши с черными кончиками тревожно двигались взад-вперед.

– У меня еще три самолова поставлено, – деловито заявил Кимон. – Только придется к ручью спускаться.

Ему не терпелось побыстрее проверить все силки. То, что первый же самолов оказался с добычей, было хорошим знаком. Но ему хотелось насладиться охотой по-настоящему, без всех этих девчачьих соплей-слез.

– Ты точно пойдешь? – спросил он сестру, подпустив в голос строгости. – Спуск крутой, до дна оврага солнце не достает, там и снег может быть. А ты и на ровном-то месте упала.

Казалось, Эльпиника обрадовалась.

Замотала головой:

– Нет, иди один.

Присев на корточки рядом с корзиной, она стала трогательно гладить зайца по шерстке. Кимон озорно вскинул голову: пока все складывается по замыслу.

– Ну, тогда жди здесь. Если что напугает, кричи, я рядом буду – услышу.

Он двинулся вниз по склону. Ели наотмашь мазали хвоей по лицу, березы безмолвно топорщили крапленые ветви, воздух звенел от утренней прохлады, по оврагу метались шорохи, под поваленными через русло мшистыми стволами еле слышно журчала вода.

Вторая ловушка тоже не пустовала, но лиса добралась до нее раньше охотника: в петле висела только заячья голова. Под жердью темнело месиво из клочьев серой шерсти, опавших листьев, отгрызенных лап и измазанной бурой кровью травы.

Кимон с сожалением ковырнул останки русака ногой. Потом вытащил из петли его ушастую голову, отшвырнул в сторону и смотал бечеву. Придется поставить ловушку в другом месте – здесь нельзя, зайцы теперь будут делать крюк.

Третья ловушка оказалась пустой. Каким-то непостижимым путем заяц сумел прошмыгнуть между стволом березы и натыканными в землю сучьями мимо петли.

Четвертый самолов он заметил издали: в петле бился русак. Кимон с довольным видом ухватил добычу. Он хотел было стукнуть зайца головой о ствол, но в последний момент передумал, представив, как сестра расстроится, увидев мертвое тельце. Пришлось карабкаться по склону, помогая себе только одной рукой, потому что другой он крепко держал русака за уши.

Кимон был доволен: охота – занятие для настоящего мужчины. Не то что скучные прыжки или того хуже – упражнения для выработки хорошей осанки под присмотром учителя-педотриба – в детской палестре.

До восемнадцатилетия ему оставалось еще целых шесть лет. Кимону казалось, что это целая вечность. Иногда он мечтал, как подвяжет волосы белой сеткой и будет пружинисто разбегаться по эфебейону гимнасия для броска копья.

И не здесь, во фракийских Лимнах, а в афинском Ликсе, Киносарге или Академии. Отец обещал, что семья когда-нибудь вернется в Афины. А еще Мильтиад обещал, что проверку-докимасию гражданского положения перед посвящением в эфебы сын пройдет вместе со сверстниками в храме Аглавры, как и он сам когда-то.

Разгоряченный подъемом Кимон выбрался, наконец, из леса на опушку. Подставил раскрасневшееся лицо ветру и солнцу. Эльпиника ждала его на том же месте. Пустая корзина валялась у ее ног. На лице сестры застыло виноватое выражение.

Кимон опешил:

– Где заяц?

Эльпиника посмотрела ему в глаза. Нежно, трогательно, умоляюще.

– Миленький, не ругайся, я его отпустила.

– Зачем? – Кимон недоумевал.

В глазах сестры засеребрились слезы:

– Мне его жалко стало… Ты же его убьешь…

Кимон взорвался:

– Конечно, убью! Дурак, сразу надо было. Тебя не хотел расстраивать. А есть ты что будешь на обед – прошлогодний щавель?

Эльпиника молчала, глядя себе под ноги. Только шмыгала носом. И внезапно Кимон остыл, обмяк, успокоился.

Буркнул только:

– Ладно, пошли домой.

Бросив русака в корзину, наладил сверху прутяную крышку и водрузил ношу на плечо. Пошел так же размашисто. смахивая последние остатки раздражения.

Внезапно остановился, снял корзину и поставил в траву.

Повернулся к сестре:

– Отпустить?

Она быстро закивала.

Тогда Кимон вытащил русака за уши. Придерживая за белое брюшко, опустил на землю. Заяц на мгновение замер, принюхиваясь, уши нервно дернулись, и он вдруг стремглав помчался назад к лесу.

Эльпиника захлопала в ладоши.

– Последний раз, – буркнул Кимон, не то давая себе обещание на будущее, не то оправдывая свой поступок.

Они пошли обратно. Брат придерживал у бедра пустую корзину, а сестра держала его под руку, радостно заглядывая в лицо.

Но вдруг зацепилась носком карбатины за кочку. Оба упали. Они смеялись, барахтаясь в разнотравье, потом поднялись и двинулись по направлению к засеке. До крепости оставалось всего ничего.

2

493 г до н. э.

Херсонес Фракийский

Над Козьей рекой повисла молочная взвесь, сквозь которую пробивался силуэт сумрачного леса на другом берегу. В темной воде тонуло мерцание звезд.

На быстрине плеснула рыбина, потом еще раз, но уже подальше. Бобер с фырканьем пересек омут. Ночной хищник темной шуршащей тенью пронесся вдоль прибрежного шибляка.

Что-то робко вздохнуло – не то рогоз послушно прогнулся под дыханием реки, не то птица взмахами крыльев разбередила сонную тишину над плесом.

В темноте неровно качалось пламя костра. Искры светлячками метались над песком. От котелка, стоящего на трех закопченных камнях в стороне от углей, вкусно тянуло запахом ухи.

Согнувшийся у костра человек дремал. Время от времени, очнувшись, он вслушивался в ночь. Потом снова ронял голову на грудь, но рука не отпускала древко лежащего на коленях копья.

Стреноженные кони в своей ленивой неподвижности казались застывшими возле кромки воды кустами и выдавали свое присутствие лишь редким приглушенным всхрапыванием да взмахами хвоста.

Кимон не спал. Лежа на травяном мате, он нежно перебирал волосы Эльпиники. Сестра еле слышно дышала, обнимая его за шею и закинув голую ногу ему на бедро.

Эльпиника стала его любовницей как-то неизбежно и легко. Детская привязанность друг к другу крепла вместе с пробуждением недетских чувств в их наливающихся силой молодости телах.

Пока, наконец, не вызрела в музыку легких касаний, от которых бросает в жар, упоение запахами и жажду видеть, слышать любимого, знать, что он рядом.

Об их связи пока не догадывался никто, кроме верного раба Дадаса из племени апсинтов, который всегда был возле Кимова. Да что там догадывался – он точно знал. И ютов был покрывать хозяина даже под страхом смерти за попустительство.

До постройки стены апсинты прочно закрепились на левом берегу Козьей реки, пока Мильтиад не отбросил их в предгорья Гема[5]5
  Гем – горный хребет во Фракии, совр. горы Родопы в Болгарии.


[Закрыть] безжалостными конными рейдами.

Дадас попал в плен. Кимон спас его от позорного распятия на дереве, упросив отца отдать пленника ему. Он и сам не знал, зачем сделал это. Наверное, просто понравилось выражение мужественного отчаяния в глазах апсинта. За свое спасение Дадас платил верностью и мудрым, хотя и рискованным молчанием. А еще учил хозяина драться пастушьим посохом.

Свежий лапник дышал хвоей. Сквозь лаз шалаша виднелся кусочек черно-фиолетового неба с едва заметными, неуловимыми в своей далекой незначительности звездами.

Афинянин думал об опасности, которая угрожала семье. Но когда сестра была рядом, тревожные мысли теряли свою остроту и безысходность. Она всегда все видела в хорошем свете.

Вот и сейчас, после заката, наполненного обжигающими ласками, он неохотно вернулся к тому, что его беспокоило. Кажется, отец совершил ошибку. Он поддержал восстание милетского тирана Аристагора против персов, послав к берегам Ионии конвой с оружием и провиантом.

Финикийские торговцы, обиженные тем, что восставшие отняли у них привилегии, донесли на Мильтиада сатрапу Сард Артаферну – племяннику Ксеркса. Чаша весов склонялась то на сторону восставших эллинов Малой Азии, то на сторону персов.

Вскоре непокорные полисы Ионии и Пропонтиды заполыхали. Лимны формально сохраняли верность шахиншаху Дарию. Но Мильтиад понимал: Артаферн рано или поздно за ним придет.

Кимон почувствовал, что сестра проснулась. Она еще плотнее прижалась к нему бедром, а потом коснулась сухими со сна губами его уха и прошептала: