Текст книги "Выбор Геродота"

Автор книги: Сергей Суханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

Согласно постановлению Народного собрания в эти скорбные дни уплыть из Пирея можно было только по трем направлениям. Триеры со способными держать оружие мужчинами шли к Саламину и Эгине. Стариков посадили на корабли, нагруженные ценностями из храмовых сокровищниц, чтобы отправить туда же. Женщин и детей везли в арголидскую Трезену.

Жрецы решили принять бой на святой земле, поэтому остались в Афинах. На ступенях Гекатомпедона искали убежища совсем дряхлые горожане. Инвалиды обреченно сидели в тени колонн, держа в руках масличные ветви. Защитники Акрополя надеялись, что богиня убережет своих преданных адептов от преждевременной мученической смерти.

Отправив близких в порт, отцы семейств и неженатая молодежь собирались на площадях, обсуждая, что делать дальше. Сами собой сколачивались дружины – городская чернь не собиралась сдаваться на милость победителя…

В один из ужасных дней всеобщего бегства от Триасийских ворот через Керамик в сторону агоры двигалась толпа. Здесь были чужестранцы-метеки и бедняки: ремесленники, копатели могил, смотрители улиц, уборщики навоза… Разъяренные мужчины поднимались по узким кривым улочкам, обходя кучи отбросов и перепрыгивая через помойные лужи.

Они знали здесь каждый куст лавра, помнили, перед каким домом стоит траурный лутрофор, где на стене нарисован миртовый венок или символ бога, а где изображена сцена жертвоприношения. Этот город был для них родным – и вот теперь богачи хотят оставить его на разграбление варварам.

Толпа пересекла агору, чтобы по центральной Панафинейской улице направиться к Акрополю. С герм на перекрестках удивленно таращились лики Гекаты и Гермеса. В священных алтарных нишах-арулах хмурились идолы Афины Сотеры, Аполлона Апотропея, Зевса Гипата…

За Скироновой площадью поток черни выплеснулся на Золотую улицу, соединявшую Керамик с Мелите. Отсюда начинались кварталы богачей, тянувшиеся до самого Акрополя.

Почти все уцелевшие от разграбления варварами дворцы знати уже пустовали. Мародеры нагло шарили по закрытым с трех сторон дворикам-пастадам в поисках брошенного хозяевами имущества. На них никто не обращал внимания – горожане думали только о собственном спасении, а государственная полиция в полном составе находилась в Пирее.

Перед одним из дворцов рабы грузили сундуки на повозку. Испуганная челядь окружила семью эвпатрида. Пожилой афинянин охрипшим от напряжения голосом давал указания. Несколько ойкетов охраняли хозяев с дубинами в руках.

Женщины взволнованно переговаривались.

– Исодика, – нервно обратилась матрона в голубом пеплосе к дочери, – я не помню, куда мы положили свинцовый блеск и сурьму!

Тоненькая и хрупкая – совсем еще подросток – девушка сложила ладошки, словно умоляя мать успокоиться:

– Мама, все в порядке, я видела, как шкатулку с арибаллами упаковала Токсофила.

Матрона дернула за хитон стоявшую рядом рабыню.

– Токсофила, ты не забыла пяльцы?

– Да! Да! – подтвердила скифянка. – Я все взяла. Вон в том сундуке и украшения, и мази, и вышивка.

– Поехали! – дал отмашку эвпатрид.

Подвода медленно тронулась к улице Пирея. Домочадцы начали спускаться по лестнице, чтобы отправиться вслед за вещами в гавань, где семью ждал корабль.

– Афина Спасительница! – вдруг всплеснула руками матрона. – Что это?

Женщины повернулись в сторону Скироновой площади.

К дому приближалась толпа. Ойкеты приготовились дать отпор, если чернь вздумает напасть на возницу или хозяев. Казалось, столкновение неизбежно. Уже раздавались гневные возгласы, даже на расстоянии чувствовалась исходящая от сборища простолюдинов угроза.

Исодика в страхе прижала руки к груди.

Внезапно возглавлявший толпу молодой мужчина остановился. В царившем гвалте трудно было разобрать его слова, но по жестам Исодика догадалась, что он решительно не согласен с товарищами.

Раздавались крики: "Хватит пить нашу кровь! Крысы бегут с корабля! Персы им все равно головы оторвут!"…

Исодика как завороженная смотрела на лидера. Высокий, с короткой курчавой бородой, кудри стянуты на затылке полоской сыромяти. Длинная прядь выбилась на лицо, придавая облику мужественную небрежность. В руках связка ремней – не то портупея, не то конские удила.

"Парис… Парис… – пронеслось в голове обомлевшей девчонки. – Елена, ты не могла поступить иначе…"

Из ступора ее вывела мать, истошно кричавшая: "Эвриптолем! Уведи нас отсюда!"

Что было потом, она помнила плохо. Кажется, отец бросился к ним от повозки. Ему навстречу из толпы тоже кто-то рванулся. Сшиблись, упали… Свалка, крики… Бледные ойкеты тянут руки к хозяину… Парис разнимает дерущихся… Его слушают… Толпа разворачивается, чтобы снова направиться к Акрополю…

Исодика без сил опустилась на лестницу. Когда шум затих, Токсофила помогла ей подняться. Мать приводили в чувство ключница и повар. Растрепанный отец с выражением досады на лице рассматривал разодранную коленку.

"Фия, я его узнал, – обратился Эвриптолем к жене. – Это Кимон, сын Мильтиада… Три года назад ему присудили изгнание, но на днях закон был отменен… И когда успел вернуться?.. Если бы не он – нас бы разорвали".

Подбежал один из ойкетов.

С трудом переводя дыхание, заговорил:

– Я подслушал… Тот, который был впереди – Кимон. Он призывает народ не бузить, а всем идти в порт, на пункты сбора. Говорит, что грабежами персов не остановить, потому что они сами идут сюда грабить и жечь. Только сгорит весть город – и Мелите, и Керамик, и Скамбониды… Он их спрашивает: "Вы этого хотите?" А они отвечают: "Нет!" Тогда он говорит: "В Мунихии набирают гребцов. Афины надо спасать. Кто, если не мы!"

– И куда пошли? – нервно спросил Эвриптолем.

– К Акрополю. Кимон собирается принести в дар Афине узду. Взамен хочет выпросить у нее один из щитов. Он сказал, что святыня храма поможет флоту разбить персов.

– Узду зачем? – удивился эвпатрид.

– Она ведь Халинатида[12]12
  Халинатида – Налагающая узду, один из эпитетов Афины.


[Закрыть]. Вот он ей узду и возвращает. Это такой знак афинянам: против персов конница не поможет, у них как раз главная сила – тяжеловооруженные всадники-катафракты. Бронзовую кольчугу ни дротик не возьмет, ни стрела, а любого противника он собьет пикой. Так что надеяться надо только на флот.

– Ну, это мы еще посмотрим, – буркнул Эвриптолем. – Зато у него нет спартиатов, а это – лучшие воины в Элладе.

Семья эвпатрида торопливо спускалась к Пирейским воротам. Ойкеты расталкивали бредущих в порт афинян, чтобы освободить дорогу хозяевам. Исодика спешила за матерью, которая уже не обращала внимания на замызганный грязью подол пеплоса.

Из головы юной афинянки не шел Парис… Вернее, Кимон – теперь она знала имя своего героя.

4

480 г. до н. э.

Афины

Тонкий лен балдахина над кроватью еле заметно подрагивал.

Открыв глаза, Кимон меланхолично наблюдал, как бабочка со сложенными черными крыльями, слегка тронутыми патиной, ползет по полупрозрачной ткани.

Кремовые поперечные полосы казались грубыми мазками неумелого художника. Внезапно она полностью раскрылась, расправив ярко-красные задние крылья с четырьмя темными пятнами.

Эльпиника пошевелилась. Ногой сбросила простыню и закинула руки на подушку, повторив движение утренней гостьи на балдахине. Кимон повернул голову, чтобы взглядом обласкать тело сестры.

Прижавшись лицом к ее плечу, вдохнул сладковатый аромат кожи, пахнувшей бальзамом из оазиса Эйн-Геди на берегу далекого Соленого моря.

Не сдержавшись, прошелся губами по мягкой внутренней стороне предплечья. Эльпиника, еще не до конца стряхнувшая с себя сон, улыбнулась уголками рта.

Наконец она прошептала: "Привет".

"Привет", – нежно откликнулся Кимон.

На него снова накатило ощущение безмятежного счастья, которое он испытывал каждый раз, просыпаясь рядом с сестрой. Ему казалось, что никто и никогда не отнимет у него этих щемящих сердце мгновений.

Кимон уже несколько лет жил отдельно от семьи в Кидафенеоне. Его вилла располагалась недалеко от дома матери, который достался ей после смерти Мильтиада.

Эльпиника приезжала и уезжала в форейоне с задернутой занавеской, чтобы не провоцировать завистников на болтовню. Все-таки даже в распущенных Афинах любовная связь сестры с братом считалась запретной, а значит, могла вызвать публичное осуждение.

Кимону, разумеется, обвинения в кровосмешении были ни к чему. После смерти отца он начал политическую карьеру, став соратником главы аристократической партии Аристида Справедливого. Поймав Кимона на серьезном проступке, недоброжелатели в Народном собрании могли серьезно испортить жизнь молодому политику.

После неудачного похода на остров Порос отец умер, но наложенный на него Народным собранием штраф в пятьдесят талантов остался висеть на сыне. Кимону грозило частичное поражение в правах – атимия.

Эльпиника как бы невзначай положила руку ему на бедро. И Кимон сразу забыл обо всем на свете. Молодое тело мгновенно откликнулось на прикосновение сладкой судорогой.

Задохнувшись от охвативших его чувств, он обнял сестру, давая волю рукам, губам, все глубже погружаясь в пучину неукротимой безудержной страсти…

Потом она, не стесняясь брата, присела над тазом. Совершив омовение, тщательно вытерлась полотенцем. А он не мог отвести от нее глаз – каждое движение сестры казалось ему совершенным и вызывало желание.

Вскочив с ложа, Кимон хищно схватил ее, снова бросил на покрывало. Эльпиника для вида сопротивлялась, со смехом колотила его кулачками, и вдруг быстро задвигала бедрами, забилась с утробным звериным стоном, впившись ногтями ему в спину…

Над ипподромом стоял гул.

Возвышавшиеся лесенкой ярусы пестрели разноцветной одеждой. Эвпатриды возбужденно переговаривались, обсуждая скачки: и на этот раз ни один из заездов не обошелся без столкновений, жертвы тоже были.

Пыль после гонки запряженных конной парой биг еще не осела, а перед запорными воротами уже выстраивались квадриги. Возле поворотного столба на дальнем конце беговой дорожки рабы спешно убирали обломки колесницы, оттаскивали в сторону покалеченную лошадь. Труп колесничего уже отнесли в подвал.

Каллий азартно повернулся к Кимону:

– Ну, сейчас начнется… Видишь вон того черного парня на синей квадриге?

Когда Кимон кивнул, он продолжил:

– Это египтянин Боло, мой лучший колесничий. Он больше ста заездов выиграл. Смерть его не берет. А сам уже пятерых угробил. И каждый раз на повороте. Мастер тарана.

Восемь квадриг выстроились в ряд. Половина из них была обтянута красной кожей, половина – синей. Спонсором красных выступали Эвмолпиды, синих – Керики.

Рабы замерли по краям дорожки у опорных столбов, ожидая команды судьи. Разноцветные флажки свисали с обеих перекладин, подметая концами гравий.

Наконец прозвучал глухой протяжный стон раковины. Рабы резко потянули за тросы. Концы перекладин взметнулись вверх. А от белой меловой линии уже рванули колесницы.

Возницы бешено нахлестывали коней. Красные и синие плюмажи дрожали над оскаленными лошадиными мордами. Едва не задев головами перекладины, кони вырвались на беговую дорожку. Первые двадцать локтей набирающие скорость колесницы шли вровень друг с другом.

Затем ком из крупов, мелькающих ног и вертящихся колес начал растягиваться. Казалось, статуи небожителей на разделительном барьере удивленно поворачивают головы вслед колесницам.

Гонку возглавил египтянин. Он стоял на площадке, широко расставив ноги и слегка согнувшись. Вожжи Боло держал в левой руке, при этом правой охаживал то одного коренника, то другого длинным ивовым прутом.

Красная колесница отставала от лидера гонки всего на две головы. Кони бешено косились друг на друга. Копыта выбивали из вымостки мелкие камешки. Сидевшие в первом ряду магистраты спешно отворачивались, чтобы уберечь глаза.

Колесницы промчались мимо трибун. Облако пыли приблизилось к поворотному столбу. Внезапно одна из синих колесниц задела барьер. Колесо криво завиляло. Возница натянул вожжи, пытаясь сбросить скорость.

Когда кони перешли на рысь, колесо все-таки отвалилось. квадригу перекосило, она некрасиво заскребла осью по гравию, а возница вывалился наружу.

Кувыркнувшись через голову, он поднялся и под свист и улюлюканье зрителей направился к трибунам. Рабы бросились выводить упряжку с дорожки.

Гонка продолжалась. На втором повороте красный подрезал синего. Кони с синими плюмажами шарахнулись к барьеру, но возница сумел выровнять квадригу. Пытаясь вернуться к центру дорожки, он резко взял вправо. Колесницы сцепились бортами. Теперь уже обоим возницам пришлось удерживать коней. Так они и остановились, тесно прижавшись друг к другу, пропуская соперников вперед.

Второй круг пять оставшихся колесниц прошли почти вровень. Но на третьем обстановка накалилась. Боло по-прежнему возглавлял гонку. Его товарищ по команде начал отставать.

Трое красных догоняли. Один из них перед самым поворотом сунул пристяжному египтянина прут под брюхо. Конь шарахнулся, ударившись боком о коренника. Четверка сошла с прямой, но египтянин, орудуя вожжами, сумел ее выровнять.

Когда до поворотного столба оставалось всего ничего, Боло обернулся и резко ударил прутом пристяжного коня соперника по глазам. Теперь уже кони с красными плюмажами шарахнулись в сторону.

Колесница налетела на столб. Раздался треск, цепь-нашильник порвалась, дышло с окованным бронзой комлем перекосилось. Колесницу подбросило. Возница с криком взмыл в воздух. Пролетев несколько локтей, он рухнул на гравий. Потерявшая управление упряжка поволокла разбитую колесницу в сторону.

Чтобы не столкнуться с ней, второй красный резко натянул вожжи. Упряжка увернулась от столкновения, но колесо квадриги проехало по лежавшему на вымостке вознице. Тело синего некрасиво дернулось. Колесница подскочила.

От толчка красный ударился о бортик. Потеряв равновесие, он натянул одну из вожжей. Пристяжная резко свернула в сторону. Упряжка пронеслась мимо столба, так и не завершив поворот. Вознице пришлось остановить коней.

Последний круг Боло заканчивал в гордом одиночестве. Красная и синяя повозки, задержанные свалкой у поворотного столба, остались далеко позади.

Зрители в секторе Кериков вскочили с мест. Каллий орал от радости, хлопал Кимона по плечу, возбужденно тыкал пальцем в сторону победителя заезда. А затем сделал неприличный жест рукой в сторону трибуны, на которой сидели Эвмолпиды. С трибуны ему ответили тем же.

Наступило время перерыва. Служители ипподрома приводили в порядок вымостку, уводили растерявшиеся упряжки, убирали обломки колесниц. Раненым возницам оказывали медицинскую помощь. Одетые в черные хитоны рабы подхватили с дорожки труп синего.

Рабы-виночерпии понесли по рядам кратеры. Любому желающему наливали вина столько, сколько он хотел. Но кубок должен быть своим.

Каллий решил продолжить беседу.

– Как твоя карьера? Аристид не обижает? – спросил он участливо.

– Аристид – нет, – усмехнулся Кимон. – Я особо не высовываюсь. Да мне и не с руки: пока не исполнилось тридцать, я не могу избираться магистратом, вносить предложения в Народное собрание, выступать обвинителем в гелиэе[13]13
  Гелиэя – ежегодно избиравшийся суд присяжных в Древних Афинах, состоявший из 6000 человек.


[Закрыть]. Нужно считаться с общественным мнением.

– Тебе когда будет тридцать?

– В этом году.

– Ну вот, – Каллий хлопнул друга по плечу, – все впереди. Держись Аристида, он умница.

– Это верно, – согласился Кимон, – но у меня в Афинах не очень хорошая репутация.

– Что так? – поинтересовался Каллий.

На лице Кимона проступила досада:

– Отцом попрекают, считают, что Мильтиад зарвался после Марафона. Чуть до остракизма дело не дошло… Ну, еще шумные попойки у Лаомедонта припоминают. – Он замялся, соображая, стоит ли упоминать сплетни насчет него и сестры, они ведь обоснованны. Решил, что не стоит. – Но это полбеды: главное – невыплаченный штраф отца. Пятьдесят талантов. Сумма для кого угодно неподъемная. Так ведь и я не богач. А пока на мне висит долг, атимия мне обеспечена. Какая уж тут карьера…

Каллий задумчиво протянул:

– Неподъемная, говоришь…

И вдруг спросил:

– Ты ведь опекун Эльпиники?

Кимон кивнул, он не понимал, к чему клонит друг.

Каллий заговорщически подмигнул ему:

– Так и отдай ее за меня. Она мне давно нравится. Очень… Думаю, что и я ей тоже. А я тебя ссужу деньгами. Даже процентов не возьму, вернешь, когда сможешь. По рукам?

Кимон опешил.

Такого поворота он не ожидал. Эльпиника, его Эльпиника… Радость и счастье, нега и сладкая дрожь, трепет губ, прозрачная кожа с голубыми прожилками, нежное дыхание, взгляд с поволокой после близости… Самое дорогое, что у него есть. И что – лишиться ее?

Он молчал.

Каллий не стал настаивать. Потомственный глашатай, хозяин Лаврийских серебряных рудников и владелец огромного состояния в двести талантов сделал своему другу выгодное предложение. Пусть теперь Кимон решает.

Интуиция подсказывала ему, что зерно пало на благодатную почву.

5

479 г. до н. э.

Спарта, Афины

После неудачного посольства македонского царя Александра в Афины война стала неизбежной. Трехсоттысячная армия персов и их союзников под началом Мардония направилась к Аттике.

Повернув копья бронзовыми яблоками вверх, такабары длинной колонной растянулись по Фессалии. Персидские вельможи-шахрабы возглавляли свои отряды, сидя на покрытых коврами нисейских конях. Двухлезвийные сагарисы посверкивали гранями самоцветов.

Покрытые с ног до головы кольчугой катафракты изнемогали от летней жары. Пехотинцам приходилось не легче, но они хотя бы могли распахнуть полы халатов.

Стоило разведчику крикнуть: "Вода!", как к ручью, болоту или обмелевшему пруду сломя голову бежали рабы. Передавая друг другу кожаные ведра, они окатывали теплой мутной жижей всадников вместе с конями. То, что осталось после конницы, выпивали такабары.

Вскоре враг уже топтал нивы Беотии. До границы с Аттикой оставалось несколько дневных переходов. Перед лицом новой угрозы Аристид принял решение направить в Спарту посольство. Ему уже исполнилось пятьдесят, поэтому буле[14]14
  Буле – в Древних Афинах с середины V в. до н. э. главный орган исполнительной власти, заведующий всеми гос. службами и гос. собственностью.


[Закрыть] назначил его архистарейшиной.

Посланников он набрал из своего ближнего круга: Ксантиппа, Миронида и Кимона. Послам вручили письма к проксенам Афин, деньги на дорожные расходы, а также грамоту с подробными инструкциями на двух листах.

Но переговоры шли вяло. Эфоры десять дней не могли дать ответ, ссылаясь на занятость в связи с празднованием Гиацинтий. Только после публичной угрозы Аристида заключить союз с Ксерксом они проявили заметное беспокойство.

Афинянам помог гостеприимец из Тегеи, который как раз в это время находился в Спарте. Тегеец объяснил эфорам, что с помощью афинского флота персы смогут высадиться в любом месте на побережье Лаконики или Мессении. Эфоры тут же вспомнили предсказание оракула о том, будто объединенная армия мидян и афинян выгонит дорийцев с Пелопоннеса.

Утром послов известили о ночной отправке пяти тысяч спартиатов и тридцати пяти тысяч илотов на Истмийский перешеек во главе с Павсанием – регентом малолетнего царя Спарты Плистарха.

По словам эфоров, армия лакедемонян уже подходит к Мантинее, в то время как в самой Спарте полным ходом идет мобилизация бесправных крестьян-периэков.

Взаимные обязательства скрепили в храме Афины Меднодомной клятвой в верности договору и проклятием его нарушителю. Афиняне хорошо помнили опоздание спартиатов на битву при Марафоне, хотя не стали упрекать в этом эфоров из дипломатических соображений.

Пени, если до этого дойдет дело, условились внести в казну храма Аполлона Дельфийского. Там же должна храниться мраморная стела с копией соглашения. Плистарх предложил сумму в десять талантов. Аристид вроде бы согласился, но на пиру во дворце царя произнес страшные слова: "священная война"…

Кимон направлялся из Булевтерия в Пританей на общественный обед. Он только что выполнил поручение Аристида, сдав буле отчет о действиях посольства в Спарте. Обычные для такого случая дебаты закончились в пользу послов, поэтому стратег был в хорошем расположении духа.

Даже невежливые толчки плечами, которые он то и дело получал от прохожих, не портили его благодушия.

"Ничего, – думал он, – они же не знают, кто я. В Афинах все граждане равны, и мои успехи на поприще дипломатии не могут служить поводом для спеси. Никто не виноват в том, что сегодня я сам себе прокладываю путь в толпе".

Проходя мимо трехликой гермы на перекрестке, Кимон услышал, как продавец фиников расхваливает свой товар молодым женщинам. Афинянки по очереди надкусывали плод, который он вручил им на пробу, но так и не могли принять решение.

Кимону показалось, что одну из них он где-то видел. Точно: два года назад, Золотая улица, семья эвпатрида на лестнице дворца… Конечно, тогда она была моложе.

Но глаза цвета спелой маслины с легкой тенью кармина, тонкий нос, маленький подбородок остались прежними. Он удивился: вылитая Артемида Браврония с храмового участка-теменоса на Акрополе. Даже хитон священного цвета – шафрановый.

– Сколько? – спросила спутница эвпатридки.

– Дихалк[15]15
  Дихалк – медная монета в два халка, одна четвертая часть обола.


[Закрыть] за ксест[16]16
  Ксест – древнегреческая мера объема сыпучих и жидких веществ, равная двум котилам, около четырехсот граммов.


[Закрыть], – бессовестно заявил продавец. – Они у меня как раз кучками разложены.

– Так дорого?

– Время такое! – Лоточнику не нравились привередливые покупательницы. – Мардоний уже у стен Фив. Скоро все финики сожрут персы. Вы бы не капризничали, пока есть что купить.

Женщины молча переглядывались. Они были готовы заплатить запрошенную цену, но грубость продавца их смутила. Кимон подошел к лоточнику.

– Не хами, если не знаешь, с кем разговариваешь, – жестко сказал стратег, глядя наглецу в глаза.

– Мое дело товар продать, – огрызнулся тот. – Мне все равно, кто покупатель.

– А мне – нет! – Закипая, Кимон плотно сжал губы. – Если они без мужчины, это не значит, что за них некому заступиться.

Лоточник побледнел, но позиций не сдавал:

– Назовись, – процедил он с ненавистью.

– Кимон, сын Мильтиада.

Оба имени были у афинян на слуху. Лет десять назад обоих по очереди полоскали в Народном собрании. Папаше пришлось худо – ему присудили неподъемный штраф в пятьдесят талантов. Сынка чуть не отправили в изгнание, но пронесло. Вот тогда его и взял под свое покровительство Аристид.

Продавец сладостей не хотел уступать, хотя и понимал, что уличная ссора ему точно ни к чему. Похоже, этот задира – не то всадник, не то эвпатрид – знает себе цену.

Кимон бросил на лоток дихалк, а потом сгреб лакомство в подставленную служанкой корзину. Но не одну, а сразу две кучки.

– Эй! – взбеленился торговец. – Маловато будет.

– В самый раз, – отрезал Кимон. – Я тебе вот что скажу… Ты, конечно, как свободный гражданин можешь выбирать себе занятие, но где твоя совесть? После Саламина нам позарез нужны гребцы. Тем более что Феми-стокл раздал подряды на постройку новых триер. А ты? Вместо того, чтобы предложить свои руки народу, сшибаешь дихалки мелкой торговлей. Даже продаешь то, что вырастил не сам, а другие. Так еще и цену задираешь… Ты вообще из какого дема?

– Кейриады, – пробормотал лоточник.

И тут же прикусил губу, поняв, что совершил ошибку.

– Это соседний с Пиреем район! – возмутился стратег. – Ваши все давно работают на арсенале и верфях.

Он указал на патрулировавшего Скиронову площадь конного скифа:

– Видишь гиппотоксота? Я, пожалуй, сейчас к нему обращусь, чтобы он отвел тебя в гелиэю. Там тебя присяжные и проверят – гражданин ты или метек. Если метек – я найду твоего покровителя, и мы определим тебя на более полезную для Афин работу. Например, вязать корабельные канаты. А если гражданин, то проверим списки членов фратрии. Последнее время участились случаи получения фальшивого гражданства за взятку…

– Ладно. – Продавец сладостей внезапно сделался покладистым. – Меня все устраивает… Ну, я пошел? – спросил он уже просящим тоном, после чего начал бочком отодвигаться в сторону.

Не ответив, Кимон отвернулся. Посмотрел в темные глаза эвпатридки. Гул толчеи словно стих, пропал, рассеялся… Казалось, на площади стояли только они.

Исодика очнулась после того, как Токсофила дернула ее за край пеплоса.

– Спасибо, – сказала эвпатридка смущенно. – Ты меня уже второй раз спасаешь.

– Ну, сегодня не считается, – улыбнулся Кимон. – На моем месте так поступил бы любой состоятельный человек. Сословную солидарность никто не отменял. Хотя ты сильно рискуешь, расхаживая по ремесленным кварталам только в сопровождении рабыни. Тем более не сняв украшений…

Стратег указал кивком головы на золотую цепочку с подвеской в виде фигурки дельфина на ее шее. Уставившись на ложбинку, он не сразу поднял глаза.

Исодику бросило в краску.

– Я не замужем… – быстро заговорила она. – Ойкетов у нас тоже не осталось – все четверо добровольно пошли во флот. Трое погибли при Саламине, а четвертый после победы получил вольную от Фемистокла. Папа ждет решающего сражения с Мардонием. Говорит, либо у нас скоро будет много рабов, либо…

Эвпатридка замялась, не зная, стоит ли заканчивать фразу. В предположение отца верить не хотелось.

– Что? – Стратег нахмурился.

–.. мы сами станем рабами.

– Даже не думай. – Кимон снова сжал губы. – Это я тебе говорю как человек, хорошо знающий состояние армии и флота. Сейчас в Народном собрании всем заправляют Аристид и Фемистокл. Оба – главы двух самых влиятельных партий в Афинах. Так вот… Фемистокл строит мощный флот. Аристид только что закончил переговоры со Спартой о взаимопомощи. Мы и без Спарты разбили персов при Марафоне, а объединенное войско спартиатов и афинян Мардонию точно не по зубам…

Исодика слушала Кимона, затаив дыхание. Мало того что этот красавец умеет обращаться с наглецами, так еще и знаком с сильными мира сего. При этом говорит без тени хвастовства, не кичится связями.

– Эх! – увлеченно продолжил стратег. – Нам бы еще помощь островов Эгеиды, тогда разнесем кого угодно…

Исодика мгновенно нашлась:

– Так заходи к нам домой, поговори с папой. У него виноградники на Кикладских островах – он многих местных помещиков знает. Ты ведь помнишь, где мы живем?

Кимон не мог скрыть радости. Вон как дело обернулось: он просто вступился за девушку, а она предложила ему неожиданное решение сложной задачи. Аристид точно оценит.

– Хорошо, – довольно сказал стратег. – Вот на Панафинеи и зайду. Надеюсь, ты его предупредишь…

Он схватил за плечо проходившего мимо продавца фиалок. Сунув ему в ладонь монету, забрал с лотка несколько букетиков.

– А это от меня!

Исодика снова покраснела.

Пробормотав благодарность, эвпатридка зарылась лицом в цветы. Кимон на прощанье посмотрел на нее долгим взглядом, затем развернулся и зашагал прочь.