Текст книги "Время любить"
Автор книги: Сергей Козлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)
– Не бойтесь меня, Лена… Если и есть на земле человек, который никогда вам не причинит вреда, и, напротив, отдаст все, чтобы заслужить ваше расположение, то это я. Во всяком случае, единственный – на расстоянии сорок тысяч километров.
– Ого! Это похоже на признание! Так, может, этот прибор на нашем столе всего-навсего предлог для знакомства? – лукавинка вылетела из зеленых глаз.
– И то и другое – верно. Если вам знакомо понятие предопределенности, то я объяснил бы происходящее весьма… М-мм… Проще говоря, не будь вас, не было бы этого прибора… Подождите! – он перебил ее желание что-то сказать, остановил ее удивление. – Я приглашаю вас на небольшую прогулку, на двадцать лет вперед.
– Это не бред? Даже если это возможно, меня потеряют дома. И предупреждаю сразу же, ни в какие машины я садиться не буду, никуда не поеду, даже если у вас найдется удостоверение КГБ.
– Что вы?! Поймите, Лена, в вашем времени, которое, кстати, и мое, со своим паспортом я как раз могу быть интересен для КГБ, а вот вы в будущем со своим паспортом можете существовать и перемещаться совершенно спокойно. Что же касается родителей, не беспокойтесь, я верну вас в эту самую минуту, за этот самый столик. При этом не надо садиться ни в какую машину. Она – вокруг нас! А если вам не понравится совсем, то – в тот момент, когда я подошел к вам на улице, и вы будете иметь возможность дослушать развесистые рассуждения Давида о творчестве Байрона и о плагиате Пушкина по отношению к первому. Об этом, кажется, он вам говорил?..
– Фантастика какая-то… И что вы сделаете?
– Нажму вот эту кнопку, и мы окажемся в лаборатории, где нас ждет мой друг майор Дорохов.
– А потом?
– Мы прогуляемся с вами по улице этого самого города двадцать лет спустя. Вот, посмотрите… – Кошкин достал из внутреннего кармана черно-белую свадебную фотографию 1987 года. Свадебную фотографию, на которой студент Сережа Кошкин обнимает за талию Лену Варламову – Это через три года…
– Монтаж? – вскинула брови. – Н-но… Это же вы… Только моложе… Господи! Как здорово сделано! Пусть все это отдает совсем не легкой стадией сумасшествия, но это удивительно интересно. Нажимайте свою кнопку, надеюсь, взрыв за этим не последует…
– О нет, эта атрибутика совсем другого времени.
* * *
Дорохов от неожиданности крякнул. Он как раз от вынужденного безделья потянулся к заветной фляжке, а тут прямо перед его протянутой рукой появилась девушка, и шлепнулась на пол, вскрикнув то ли от боли, то ли от неожиданности.
– Простите, Лена, я не предупредил вас, что нужно встать. Здесь нам забыли подставить табуретки, – Кошкин быстро вскочил и протянул девушке руку.
– А я то тут при чем? – принял на себя упрек Василий Данилович.
– Да нет, Вась, это я размечтался. Ты тут точно не при чем. Знакомься, моя будущая и бывшая жена Елена Андреевна Варламова.
– Даже так? Тогда можно просто – Лена. Вот здесь и есть секретная мастерская? Пока что все происходящее больше похоже на фокус.
– Вы ему не верите? Вы ему не верите… – задумчиво посмотрел на девушку Дорохов.
Кошкин предпочитал не торопить события. Он просто стоял рядом и любовался на извлеченное «из глубины веков» прекрасное юное создание. Сергей Павлович был пьян первой и единственной любовью. Никакой эротики, просто головокружение от нежности. Нужна была сублимация, будь проклят Фрейд, чтобы выйти из этого штопора. Со стороны он начинал походить на юродивого, которому понравился цветочек у дороги.
И в этот момент в лабораторию заглянула еще одна прекрасная девушка по имени Варя:
– Василий Данилович, там внизу кто-то стучится. Спрашивают, где охранник.
– Какого лешего? – поморщился Дорохов. – Спасибо, Варя, – и глянув на задумчивого Кошкина: – Проснись, я скоро…
Лена посмотрела на Варю со спортивным интересом и, прежде чем та успела закрыть дверь с той стороны, спросила:
– Извините, девушка, а вы тоже тут летающие тарелки изобретаете?
– Нет. Я их мою. Предполетная подготовка, понимаете? – не растерялась Варя.
– Понимаю, а то мне показалось, что в нашем с вами возрасте военные тайны противопоказаны.
– И я вас здесь раньше не видела…
Следующим актом произошло явление Мариловны, которая бранилась, поднимаясь по лестнице:
– Нет, ну ты посмотри на него, запер все двери – а мы с сантехником должны под дождем мокнуть.
– Я думал, ты уж здесь, Мариловна, – бурчал, оправдываясь Дорохов.
– Так я и ходила в центральный, за сантехником, в туалете опять бачок побежал. Днем-то этим академикам наплевать. Они только ракеты запускают, а горшки – это по нашей части… – с этими словами она замерла на пороге, вытаращив свои выцветшие глаза на Елену Варламову в юности.
– Кра-со-та… – врастяг прошептала старушка и для усиления визуального эффекта покачала головой. – Получилось, Сережа? Ай, молодца! Чудеса…
Лена, ощущая сконцентрированное на ней всеобщее внимание, переключилась на Мариловну.
– А вы, простите, майор или генерал?
– Я? – расплылась Мариловна от оказанного доверия, – я главный инженер по швабрам с оптическим прицелом. – И в подтверждение сказанного водрузила на свой нос очки с мощными линзами.
– Красавица!
– Вы хотите сказать, что вы меня знаете?
– Хочу. Как же мне тебя не знать…
– Мариловна, дорогая, наша гостья еще пять минут назад… – проснулся, было, Кошкин.
– Да чай не дура совсем, понимаю, – обиженно всколыхнулась на него старушка, и далее расставила все точки над «и» без сожаления и реверансов: – Ты не сомневайся, милая, не сомневайся, он тебя в другое тысячелетие прогуляться пригласил. Имел на это полное право, как любящий муж и порядочный человек, он у тебя гордость оборонной промышленности. Ты, Сережа, не впадай в кому, а своди ее в нынешние магазины, она вмиг все поймет.
– При чем здесь магазины? – насторожилась Лена. – Мне подарков не надо.
– Да не тушуйся ты, Лена. Идите, пройдитесь по городу, это тебе не заря перестройки! Ты только не подумай ненароком, что мы тут коммунизм построили. Ну это тебе Кошкин лучше меня, старухи, объяснит.
Похоже, Мариловна, предлагала подходящий вариант этой самой сублимации.
* * *
Дождь был буйным, но недолгим. Пару раз громыхнуло вместо артподготовки, потом залп из всех стволов, потом кончились патроны и на десерт – озоновая атака.
Дышалось легко. Влажная зелень роняла капли. Лена позволила Кошкину взять себя под руку, под локоток, потому как шла точно по минному полю. Она с нескрываемым удивлением смотрела на снующие иномарки, внимательно читала названия улиц, рассматривала прохожих, как инопланетян, но продолжала искать подвох. Окончательно доконал ее электронный плакат мигающий призывом не пропустить выборы в Государственную Думу.
– Как в начале века? – поморщилась она, вспоминая школьный курс истории.
– Так и есть, в начале двадцать первого века, – подтвердил экскурсовод Кошкин.
– А здесь же были разные конторы – хозы-мозы? – так определила Елена Андреевна старую улочку, где сверкали начищенной до мраморного блеска древностью купеческие особняки. Теперь там располагались многочисленные бутики и офисы фирм.
Кошкин легким, но требовательным усилием завел Лену в парфюмерный магазин. Он ехидно любовался тем, как она ошарашено скользит глазами по прилавку.
– И «черная магия» есть? – проверила свои советские знания в области французских духов.
– Что? – изогнула брови продавщица.
– «Черная магия», духи такие… Или «Же о зе»…
Продавец безнадежно присвистнула…
– Вроде помню что-то… Но это можно поискать в универмаге… Но лучше в музее. Вы скажите, какое направление вас больше интересует? Может, я смогу вам что-то порекомендовать…
– А маме нравится «Пани Валевская», – сказала зачем-то Лена.
– Вам точно в антикварную лавку. У нас только последние поступления. Дживанши, кензо, кляйн, наоми, давидоф…
– Дайте нам «дживанши – облик», – поставил точку Кошкин.
Девушка у прилавка изобразила радостное обслуживание, достала нужную коробку, протянула сдвоенную оригинальным дизайном склянку Сергею Павловичу.
– Прекрасный подарок для любимой, – поддела она старого карася на крючке. – 70 у-е…
– Уе? – вопросительно повторила Лена.
– Ну да, у нас по курсу доллара, на евро еще не перестроились.
Кошкин молча достал портмоне, и отсчитал нужную сумму в рублях. Причем продавщица успела увидеть в другом отделе свеженькие советские червонцы.
– Ух, ты, извините, я такие только в детстве видела… Вы коллекционер?
– Типа того, – парировал Кошкин, пристрелив ее жестким взглядом.
Девушка запоздало, но предупредительно замолчала, без того уж сунула нос в чужой кошелек, так и клиента недолго потерять. Парфюм-бутиков за окном пруд пруди. Быстро завернула коробку и протянула Елене.
– Я вам завидую, – честно сказала она, компенсируя комплиментом Кошкину свою болтовню.
– Что? – не поняла Варламова. И уже на улице сказала сама себе: – Без очереди… – Потом Кошкину. – Сергей Павлович, давай где-нибудь присядем, мне здесь страшно…
– Если честно, мне тоже, но и у вас мне тоже не по себе. Нет теперь подходящего времени. Особенно для влюбленных.
– Странно… Французские духи… Рядом можно купить свежие цветы… Белье… И не гэдээровское какое-нибудь… Ужас последний стадии империализма. Ленин в мавзолее переворачивается!
– И поделом ему. Знаешь, у меня есть мысль, давай вернемся в «Театральное», оно до сих пор существует, правда выглядит немного иначе. Там теперь интеллектуальная тусовка, для богатых и тех, кто себя к таким причисляет.
– А ты богатый?
– Нет. Скажем так, я по нынешним меркам, несколько не дотягиваю до среднего класса.
– Это дорого? – кивнула Лена на коробку с духами.
– Ну, как сказать. Каждый день я такое покупать не могу. Сказать больше, это будет уже не подарок.
– Вон там был портрет Брежнева и надпись: мир отстояли – мир сохраним! А теперь… «Соло – мебель для офисов». Значит, ты меня не обманул… Театр такого масштаба невозможен.
Кошкин устало, но победно вздохнул. Из всех чувств человек более всего доверяет зрению, не понимая, как оно бывает обманчиво. Зато слух Кошкина не обманул, Лена Варламова назвала его на «ты».
По пути до кафе «Театральное» они молчали. Окружающий мир говорил Лене больше, чем мог рассказать ее очарованный гид.
– Хванчкару? – спросил Кошкин уже за столиком. – Может, ты проголодалась? Здесь прекрасно готовят пиццу с грибами и куриные отбивные, есть пельмени.
– Нет, немного вина – не откажусь.
Некоторое время они сидели молча. Лена теперь уже с нескрываемым интересом смотрела на Кошкина.
– Я боюсь… – шепнула она.
– Чего?
– Я боюсь этого мира. Твоего мира.
– Он не мой.
– И еще я опасаюсь: вдруг у меня не получится вернуться.
– Ты сейчас думаешь об этом?
– Да. Не обижайся, пока у меня нет желания перепрыгивать свою собственную жизнь. Ты сам бы согласился? Наверное, ты даже не думал об этом.
– Если честно, не думал.
– Это не укладывается в голове. До последнего момента я полагала, что это какая-то шутка. А теперь все похоже на сон.
– Не переживай, я верну тебя – куда скажешь, хоть в раннее детство. Или в ту минуту, когда я вломился в вашу с Давидом беседу. Главное – не потерять точку разделения.
– Что это?
– Долго объяснять. Если просто: есть такая точка, где возможно разделение тебя на тебя. То есть место, где возникает вторая ипостась.
– Жуть, я домой хочу!
– Но, уверяю тебя, здесь есть еще, что посмотреть.
– На сегодня – хватит, а то я точно разделюсь сама в себе. Ты удивительный человек. Я думала, машина времени так и останется прерогативой Герберта Уэллса, Клиффорда Саймака или Азимова. А ты…
– Почему-то мне не хочется называть ее машиной времени. Громоздкое название, многообещающее. А у меня так, игрушка для детей среднего школьного возраста.
– Когда ты меня вернешь, я все забуду? – потрогала коробку с духами: вещдок.
– Не знаю. Все эти парадоксы времени – только теория. Мне кажется – это субъективное, индивидуальное… Опять же, я могу вернуть тебя в это самое кафе. Если смотреть на проблему просто технически – я, всего-навсего, разрываю энергетическое поле, перемещая объект из одной точки поля в другую. Мы мыслим трехмерно, а я тебе сейчас пытаюсь объяснить вообще в горизонтальной плоскости. Для точности же необходимо выпрыгнуть из наших представлений о законах физики. Ну, если перенести наш разговор в сферу филологии, то представь себе, что тебе надо перевести и попытаться донести «Евгения Онегина» для африканского племени, словарь которого составляет не более 100 слов. Перевести, конечно, можно, передать, так сказать, суть – но будет ли это роман в стихах? У каждого времени свои вопросы, на которые, кажется, нет ответа. Вот у нас сейчас стоит научно-этическая проблема – можно ли клонировать человека?
– Клонировать?
– Ну да, создать копию. Взять ДНК, вырастить эмбриональную ткань… Впрочем, зачем тебе эти дебри! Просто я часто думаю, не сорвал ли я очередной плод с дерева, у которого змей подкараулил Еву. Я не думаю, что с помощью моего прибора можно корректировать историю, а теперь уже сомневаюсь, что и жизнь отдельного человека, но тот, кто изобрел колесо, вряд ли предполагал, что другой деятель присобачит к нему двигатель внутреннего сгорания. Будешь ли помнить? Мариловна наша, к примеру, не помнит. И, Слава Богу.
– Вы что, на ней проводили испытания?
– Пришлось, в гуманных целях. Пенсию помогали искать.
– Нашли?
– Нашли.
– Значит, в вашем мире копируют людей?
– Пока только овечек. Но от этого не легче. И хотелось бы тебе напомнить, что это не только наш мир, это и твой мир. Не хотел тебе говорить, но ты в этом мире устроилась намного лучше, чем я.
– Хочется остановить тебя, попросить – не рассказывай. Но любопытство сильнее…
– Ты директор крупного магазина, названного твоей фамилией. Могу тебе показать.
– Не надо, я боюсь.
– Я тоже.
– И?..
– У тебя богатый муж, говорят, что с криминальной начинкой, твой сын… Наш сын учится за границей.
– Муж… С криминальной начинкой… Я не хочу мужа с криминальной начинкой.
– Это сейчас, точнее – тогда, а в двадцать первом веке – такой муж находка, такими гордятся, они делают нынешнюю историю, а такие, как я, разочарованно и плаксиво копаются в своем прошлом.
– Поэтому ты изобрел экскаватор и выкопал меня.
– Можно и так сказать, но тебя я не выкопал, тебя я потерял. И вся жизнь следом потеряла смысл. Глупо, банально… Мой друг пытается остановить пулю, которая давно уже пробила сердце его боевого товарища и подчиненного, а я пытаюсь вернуть любовь, хотя пулю, как мне теперь кажется, остановить проще. Она хотя бы движется по физическим законам. Это только в театре любой акт можно переиграть в следующем спектакле, сделать хуже или лучше. Но даже по правилам театрального искусства плохого актера отправляют на вторые роли. А в реальности – естественный отбор. Его можно обмануть, но ненадолго. Кто-нибудь из стаи все равно заметит: Акело промахнулся!
– Маугли! Мой любимый мультфильм.
– Я помню, потому и помню. Тебе вообще нравился Киплинг.
– И Гумилев.
– И Гумилев. И Гоголь. А помнишь, мы читали друг другу вслух «Альтиста Данилова»? – голос Кошкина надломился, Лена еще не могла этого помнить.
– Тебе удалось найти Орлова? У нас вся группа охотится на эту книгу.
– В своей группе ты будешь первая. Я выменял его на пластинку «Beatles», которую мне подарили на восемнадцатилетие.
– И не пожалел?
– Ни разу.
Минуту-две помолчали. За окном сгущались неторопливые майские сумерки, и кафе стало наполняться посетителями. Разношерстные компании и пары обозначались в стильном полумраке зала только обрывками фраз и звоном бокалов. Рядом со столиком Кошкина и Лены приземлились два женоподобных юноши с аккуратными серьгами в ушах и неаккуратными прическами. Уже через несколько минут они стали смачно целоваться, отчего у Лены широко открылись глаза.
– Это не норма, это распущенность нашего времени, – грустно пояснил Сергей Павлович. – Издержки свободы.
– Я думала, что свобода подразумевает свободу созидать.
– Я тоже так думал, но разрушать легче. В том числе моральные нормы.
– Хочется спросить, где и когда мы с тобой встретимся, но, наверное, не стоит.
– Не надо. Я теперь уже не знаю, как мне жить дальше. Я слишком многого ждал от сегодняшнего дня.
– Я тебя разочаровала?
– Нет, что ты, я сам себя разочаровал. Ведь получается, я хочу отбить тебя у самого себя. Обманываю самого себя. Пусть юного и заблуждающегося, но это ничего не меняет. Смешно, но этот путь мне подсказала старая добрая Мариловна, а я, такой же стареющий дурак, начал охоту на миражи. Но главное: я снова увидел девушку своей мечты. Звучит банально, но это правда. Ради этого стоило корпеть над чертежами и микросхемами несколько лет. Не хочется верить, что эта работа стала причиной твоего ухода. А если и так, ничего другого делать я не умею. Высокоточное оружие и слабомощные машины времени. Кошкин исчерпан. Мой однофамилец стал конструктором лучшего танка времен второй мировой войны. А я вот… Ладно, ерунда это все.
Кошкин, как и полагается после такой тирады, выпил залпом полбокала коньяка. Лена кинула ему спасательный круг:
– Могу я тебя попросить?
– О чем угодно!
– Пригласи меня еще раз когда-нибудь на такую прогулку, только забери из того времени, когда мы уже знали друг друга.
– Ты, правда, этого хочешь?
– Если честно: и боязно, и любопытно и еще что-то. Самое удивительное, что никто не поверит!
– И мне тоже. Я с удовольствием прокачу тебя по нынешним ухабам.
Лена взяла Кошкина за руку, и у него перехватило дыхание. Тихая грусть до немоты наполнила сердце. Ни в прошлом, ни в будущем счастливому Кошкину не было места. Время любви нигде себя не обозначало.
– Здесь становится душно, мне пора, – Лена чуть сжала его руку, и Кошкин окончательно поплыл.
Пришлось собираться с силами, чтобы не броситься сейчас к первому попавшемуся такси, увлекая ее за собой.
– Возьми коробку, держи ее в руках, все-таки подарок.
– Мне придется там объяснять, откуда у меня такая роскошь.
– Придумаешь, что-нибудь. Скажешь, получила по переписке от друга из Франции, убежденного коммуниста или социал-демократа. Ну ладно. Все. Действительно пора. – Кошкин достал из кармана пульт и направил невидимое поле на Елену.
Голубые за соседним столиком даже не заметили, как в воздухе растворилась красивая девушка с коробкой духов в руках. Да это и не удивительно, зачем им красивые девушки. Конкуренция.
Кошкин заказал официантке бутылку коньяка. Та с подозрением глянула на опустевшее кресло напротив, но ничего не сказала. Зато сказал Сергей Павлович, обращаясь к вселенской пустоте:
– Духовное обновление русской интеллигенции в девяносто пяти случаях из ста начинается с обычной попойки, мотивируемой сакральными движениями самой загадочной в мире души.
– Сам-то понял, че сказал? – буркнула себе под нос официантка.
* * *
В последнее время Владимир Юрьевич стал замечать за женой непривычную в мясорубке современного бизнеса задумчивость. Последнюю неделю она плавала взглядом в запредельных далях, отвечала невпопад, а главное нарушила выработанный и негласно утвержденный паритет: хоть светопреставление – но во вторник и субботу постельный режим со всеми вытекающими для супружеской жизни последствиями. Сам Рузский ради этих вечеров мог бросить переговоры в Лондоне или на Кипре и примчаться самолетом к стройным ногам своей очаровательной супруги. По ритуалу все начиналось с ужина, за которым они никогда не говорили о делах, а потом включали инструментальную музыку… Двуспальный аэродром – эклектичная, но очень удобная смесь классики и модерна – располагал к неудержимому полету фантазии. Кувыркались по полной программе, перемешивая любовные игры с напитками и нежными словами, но более всего Рузский любил встать у окна с сигаретой и смотреть на обнаженную Лену. Не само обладание этой удивительной красивой женщиной сводило его с ума, а возможность такового. И ради того, чтобы два раза в неделю испытывать высший частнособственнический инстинкт, Рузский готов был начать троянскую войну с кем угодно. Первые два года он просто не мог поверить, что она досталась ему так легко. Бросила своего инженера-оборонщика, грустного интеллектуала, оставшегося на обочине экономической жизни, и попыталась начать с нуля. Сама. Без чьей-либо помощи. Влезла в долги, открыла цветочный салон, но, как водится у таких горе-предпринимателей, благополучно прогорела. Оставалось продать родительскую квартиру, потому как семейное гнездо она оставила мужу, в качестве запасного варианта и, если вздумается, то и как возможность вернуться.
Вот тут и появился в роли благородного компаньона-спасителя Владимир Юрьевич. Цветочный салон арендовал помещение на одной из его торговых площадей. Во всех других случаях Рузский даже не поинтересовался бы – кого там, в очередной раз, «раздевают», но Елену Андреевну он приметил сразу и долго за ней наблюдал. Высшее образование позволило Владимиру Юрьевичу произвести определенное впечатление, а криминальный авторитет сделать жест, от которого Елена Андреевна предпочла не отказываться. Цветочный салон продолжал существовать. Рузский частенько наведывался, чтобы справиться о здоровье Елены Андреевны и в очередной раз пригласить на ужин. Но Варламова играла тихую скромницу, хотя отказывала не как безнадежно больному, а, скорее, из соблюдения собственных моральных норм и устоев, которые Владимир Юрьевич решил не ломать, а разбирать по кирпичику. Когда же почувствовал, что образовалась достаточная брешь в стене холодного шарма, пошел на абордаж. Однажды утром к цветочному салону подъехала грузопассажирская «Газель», водитель в униформе открыл задние дверцы, оставил их открытыми и только потом нашел у прилавка инструктирующую продавцов Елену Андреевну. Вручил ей большую (1х0,5 м) открытку, на развороте которой рукой Рузского было кратко выведено: Если потребуется мужчина, чтобы выгрузить, позвоните мне… И ниже – номер мобильного телефона. Елена Андреевна вышла на улицу, чтобы заглянуть в грузовой салон и оторопела. Дно его было сплошь уставлено корзинами с исключительно белыми розами, так что могло показаться, будто к магазину подъехал благоуханный сугроб.
– Это что, под реализацию? – спросила Елена Андреевна у водителя.
– Что вы, это подарок! – удивился такому невежеству человек в униформе, отчего, в свою очередь, смутилась Елена Андреевна.
Вечером она набрала номер, выведенный каллиграфическим почерком Рузского на открытке, и согласилась на ужин с настойчивым и галантным компаньоном.
После совместного турне по Европе Рузский и Варламова по-тихому расписались, без церемоний, застолий, фуршетов и подарков от богатых друзей Рузского. Причем на таком варианте сошлись оба. Бракосочетание отметили ужином втроем, на котором сын Лены Виталий Сергеевич узнал, что будет продолжать свое образование вдали от нищающей Родины и богатеющей матери. Виталий воспринял второй брак Елены Андреевны и свой отъезд спокойно, но испросил разрешения посоветоваться с отцом. Сергей Павлович забугорное обучение сына благословил, но велел помнить, что нормальные русские, а не Рузские, Родину на бизнес не меняют. Банально. Совково. Виталий, разумеется, отчиму суть разговора с отцом не передал. Отца он уважал, сочувствовал ему, но знал, что за мозги сентиментального инженера Кошкина пентагон ежемесячно готов был выкладывать сумму, которая превосходит годовой оборот компании Рузского. Последний, кстати, в этот же вечер подарил молодой жене новый супермаркет. Втроем они поехали осматривать блистающую неонами стеклянную громадину, и, увидев его название, Елена Андреевна не удержалась: впервые при сыне поцеловала Владимира Юрьевича с такой силой, что потом трудно было понять, кто из них произвел на другого большее впечатление.
В лице Елены Андреевны Рузский обрел не только обаятельную жену, но и серьезного партнера, которая заставила уважать себя всех друзей и врагов нового мужа. И жизнь пошла по маслу. Хотя по маслу ходить опасно, можно поскользнуться. Поэтому в субботу, когда Лена во второй раз сослалась на головную боль, Владимир Юрьевич не поверил, но продолжая играть заботливого мужа, принес ей таблетки и стакан с водой, сел рядом на диван, чтобы параллельно уставиться в телевизор.
Елена Андреевна уловила подозрительную фальшь в стакане с водой и предупредительном молчании Владимира Юрьевича и вынуждена была заговорить.
– Что-то не то, Володя, – нужно было начать.
– Я готов превратить любые помехи в твоей жизни в пепел и развеять их над Антарктидой! Непременно над Антарктидой! Чтоб из огня да в полымя, – и нежно погладил ее по голове, ожидая дальнейших объяснений.
– Этот пепел не развеять. Это воспоминания.
– Неужели призрак Сергея Павловича? – и чуть было не спросил о посещении конструктором «Вараламовского». Уж тут бы Елена Андреевна за соглядатаев оторвалась по полной программе.
– Да нет, точнее, не совсем он. Это воспоминания, которых раньше не было.
– Не понимаю. Вспомнила что-то новое?
– У-ку… – покачала отрицательно головой. – Вспомнила того, чего точно раньше со мной не было, а теперь, получается, было…
– Лен, ты меня пугаешь, может, это результат перегрузки. Я постоянно тебе напоминаю, что женщина не должна столько и в таком ритме работать.
– Я работаю с удовольствием. Так и думала, что ты начнешь связывать это с психическим здоровьем. Нет, здесь все нормально. Я скажу тебе, что я предполагаю, но пообещай мне, что ты не будешь предпринимать каких-либо мер, пока я сама не попрошу тебя об этом.
– Обещаю, – твердо, холодной сталью в голосе пообещал Рузский.
– Думаю, что Сергей действительно изобрел-таки машину времени. Помнишь, я тебе рассказывала о его безумном увлечении?
– Помню, но разве можно относится к этому серьезно? Это даже больше, чем фантастика, это бред!
– Да, за двадцать пять лет до полета Гагарина примерно то же самое говорили Циолковскому.
– Ну, уж тот однозначно был глухим шизофреником.
– Ни глухота, ни шизофрения не мешали ему быть гением технического предвидения, причем настолько точным, что он назначил срок полета в космос – двадцать пять лет.
– И?
– Сергей приходил ко мне в офис…
Слава Богу, сама сказала!
– Приходил, чтобы сообщить: машина времени готова и даже прошла первые испытания.
– А ты тут причем?
– Он полагает, что с помощью этого прибора сможет вернуть меня.
– Что?! – брови Рузского обрели изгиб татарской сабли, а потом устремились друг к другу.
– Успокойся и помни о своем обещании. Должен же рядом со мной быть хоть один трезвомыслящий и уравновешенный мужчина.
Владимиру Юрьевичу последняя фраза очень понравилась, но виду он не подал.
– Похоже, – продолжила Лена, – он встретился со мной в прошлом. Тогда, когда мы еще не были знакомы… Представляешь, я пару дней назад могла встретиться сама с собой в юности!
– Бред. Не может быть.
– Видимо, все-таки может.
– Черт! Такие эксперименты, даже если они возможны, должны проводится с высочайшего разрешения. Его за это можно привлечь к суду и раскрутить по полной программе!
– Володя, ты забываешь, что это не кинувший тебя партнер, а неизлечимый романтик, тем более, мой бывший муж, отец моего сына. Позволь, я попробую разобраться с этим сама. Никаких новых чувств у меня к нему не возникло. Только жалости стало больше.
– Ты, правда, считаешь, он мог изобрести эту штуку?
– Да. Он гений, нравится это нам или нет. Между прочим, это он вместе с Марченко развил идею кассетных боеголовок, делающих стратегические ракеты неуязвимыми для ПВО противника. Он же придумал начинку ракет с нехарактерными траекториями.
– Что, и такие есть?
– Скоро встанут на вооружение.
Рузский присвистнул. Грустного инженера-конструктора следовало уважать, даже если он сам не уважал себя.
– Конечно, это не только его идея, там труд целого бюро, нескольких лабораторий, мозговой штурм… Но семьдесят процентов – это они со стариком Марченко.
– Лена, можно я тебя поцелую? – вдруг попросил Рузский, словно ему захотелось проверить, значит ли что-нибудь он сам рядом с таким гигантом технической мысли.
– Нужно, – ответила Лена, и голова ее оказалась на его коленях. Полные темно-красные губы позвали.
Владимир Юрьевич оттаял, но задним умом занес в бортовой поминальник: к Лене приставить дополнительную охрану, инженера тоже начать пасти, а на машину времени обязательно следует посмотреть.
