Текст книги "Время любить"
Автор книги: Сергей Козлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)
* * *
Вечером, когда вдвоем с Марченко смотрели по телевизору новости, Кошкин пытался прислушаться к себе. Пытался определить: так ли сильно болит то место в сердце, где жила все эти годы Лена. Стоило подумать, и в душе тоскливо засаднило. Но теперь он воспринимал эту боль по-другому: как осколок после давнишнего ранения, удалить который хирургическим путем невозможно в связи с угрозой для жизненно важных органов. С осколком придется жить. В конце концов, живут же люди.
Другое дело: Варя. Думая о ней, Сергей Павлович, покусывал от тревожащей неопределенности губу. Когда-то Лена ругала его за эту глупую привычку, из-за которой на нижней губе у него всегда ютился небольшой шрам. Теперь он останавливался лишь тогда, когда начинал ощущать во рту привкус крови.
Варя… Варя… Новое чувство или взаимная тяга двух пострадавших? Двух израненных, покореженных сердец… В ней есть какой-то тихий, именно тихий, неяркий свет. И Кошкин с содроганием думал о том, что он может к нему прикоснуться. С того дня, когда он впервые увидел Варю в своей лаборатории, он заметил этот свет в ее синих, как утреннее безоблачное небо глазах. Нет, она не потеснила Елену. Она просто прикоснулась к его душе, робко и ненавязчиво, но прикосновение осталось там ждать своего часа. Потому что всякий нормальный мужчина (если только он сознательно не выбрал путь затворничества, стезю монаха) будет до конца жизни искать свою женщину. И если обретет ее, то вместе с ней получит право на вторую жизнь. Совсем другую жизнь.
* * *
Врачебный консилиум пообещал Кошкину, что следующим утром он будет вставать. На ночь даже отключили капельную подпитку. И Сергей Павлович, не дожидаясь благословления из ординаторской, преодолевая сильное головокружение, осторожно сел на кровати лишь только плеснули в окно мутные волны рассвета. Сел, а потом и встал на ноги. Сначала сходил в туалет, где долго и с удовольствием плескал холодную воду на заросшее щетиной бледное лицо. Вдоль стеночки и спящей на дежурном стуле медсестры прогулялся по коридору до лестницы и обратно. Когда вернулся в палату, Михаил Иванович еще лежал лицом к стене. Тихонько лег на свое место, чтобы продолжить размышления о своем незавидном бытие, но мысли путались, либо неслись лавиной, не позволяя зацепиться за что-нибудь существенное и важное.
На душе стало тревожно, когда чуткий к любому звуку Марченко, не проснулся на добрый, но требовательный окрик медсестры:
– Мальчики, пора вставать, принимать лекарство!
Сестра подошла к кровати Михаила Ивановича и осторожно дотронулась до его плеча, склонилась чуть ниже, переменилась в лице, и сначала негромко позвала врача. Потом, выбежав в коридор, крикнула громче:
– Олег Афанасьевич!.. Олег Афанасьевич! Срочно в пятую…
Олег Афанасьевич – встревоженный и одновременно заспанный – уверенно вошел в палату, прикоснулся к шее Марченко и, по-кошкински покусывая губы, заключил:
– Уже не срочно. Часа четыре назад… Холодный совсем…
– Ой, Господи, ведь на поправку шел, – всплеснула руками сестра.
– Это старость, – успокоил ее доктор, – умереть во сне не всякому дано. Вечный двигатель еще не придумали, а уж сердце…
Кошкин, который был сейчас слаб не только телом, но и духом, беззвучно плакал, даже не пытаясь скрыть слез. Потом вдруг достал из-под подушки дистанционное направление с никчемной надписью “Toshiba”.
– Доктор, а если… – начал он.
– В этом случае «если» не бывает, – отрезал Олег Афанасьевич.
Врач собственноручно перевернул тело Михаила Ивановича на спину. Увидев как никогда умиротворенное вселенским покоем лицо старика, Кошкин сунул обратно пульт управления и тяжело вздохнул. Машина времени не нужна там, где нет времени.
Михаил Иванович Марченко был до мозга костей советским человеком. Родившийся на Дону во время гражданской войны и уничтожения казачества, как класса, он так всю жизнь и прожил на войне. Потому и хоронили его по-военному, отдавая все почести, включая прощальный залп. Кошкин этого залпа не слышал, на похороны его не отпустили. Но он совершенно серьезно полагал, что в честь Марченко можно было дать залп боевых ракет хотя бы средней или малой дальности. Не видел Кошкин и бесконечную вереницу наград на красных подушечках и погоны генерал-майора на плечах любимого старика. При жизни Михаил Иванович стеснялся и наград и погон, считал, что носить их должны те, кто жизни свои кладет на передовой.
Все последующие дни Кошкин жил воспоминаниями. Его первые дни в конструкторском бюро были проникнуты пристальным вниманием и ненавязчивой заботой Михаила Ивановича, который пытался увидеть в каждом своем работнике искру Божию. В Сергее Кошкине Марченко увидел ее сразу. Когда ему что-то не нравилось в работе своих подопечных, он никогда не повышал на них голоса, не распекал почем свет стоит в кругу товарищей, а если ругал, то наедине, в своем кабинете. При этом всегда начинал «вот в наше время…» Однажды, обращаясь ко всем, Михаил Иванович закончил свою фразу так: «В наше время продавец пивного ларька не смеялся над инженером…»
И действительно – теперь время было другим. С такими, как Марченко, уходила целая эпоха. Она еще притормозила на изгибе тысячелетий, чтобы посмотреть в какие кюветы летят вместе с ошметками грязи ее ценности, а потом помчалась – куда кривая вынесет.
Вспомнил Кошкин, какой праздник был в КБ, когда иракцы в 91-ом сбили американский «Стелс» устаревшей советской ракетой С-75. Той, что еще в 60-е потрошила «фантомы» над вьетнамскими джунглями. «Он же невидимый?» – воскликнул, узнав об этом, Буш-старший. «Но иракцы об этом ничего не знали», ответили генералы от ВВС. Но помнил Сергей Павлович и другое: как повесили головы, когда Ельцин и Черномырдин не продали Югославии зенитно-ракетные комплексы… Вроде как, и денег в стране не хватало, да дядю Сэма боялись больше, чем нищеты. Правда, сербы все же завалили «Стелс», и диалог американского президента с его генералами повторился. Эх! А были такие новинки! Даже нищий с гвоздем в руках может воевать против танка. Главное – знать, где ковырять этим гвоздем. Помнил, как Марченко, узнав, что американцы назвали РС-20 «сатаной», брезгливо возразил: «Это у них сатана, а у нас – меч империи. Меч-кладенец!» «Американцы теперь наши друзья», – напоминали генеральному сверху. Он отмахивался: «Если у меня есть друзья, они не будут крушить мой дом, тащить к себе мои запасы, лазить в моем кошельке и рыться в нижнем белье!» «Дурачье, – кивал наверх Михаил Иванович, – не понимают что Штаты подогрели Чечню умышленно, дабы повернуть стрелки мусульманского мира на нас. Прикрыть больной Россией свои жирные бока.» Кого другого, давно бы списали на пенсию или куда подальше, но Марченко был неприкосновенен со времен Сталина.
Тяжелое, но удивительно братское время уныло тянулось в середине девяностых. Словно чувствовали наступление и скорую победу эгоистического индивидуализма. И все равно, хоть и ходили тогда без зарплат, собирая мелочь на общую пачку чая или бутылку палевой водки, но были вместе. Так вместе, как могут быть только солдаты в окопе. А это ощущение – чувство плеча – многого стоит. Наверное, больше, чем американская мечта. Почему-то подумалось, что главным генератором этого чувства был Марченко.
Задумываясь над связью поколений, над этимологией слова «поколение», и, подобно Марченко, присматриваясь к молодежи, Кошкин находил в этом слове новый смысл. Новому поколению было пока лень… Пока. И оно оставалось, покуда, покалением. Покалеченным. С видимой ущербинкой в душе, раной, полученной по наследству от поколений предыдущих.
* * *
Появление Виталика несколько развеяло тяжелые думы Сергея Павловича. В том числе – и о новом поколении. Сын появился в палате через два дня после смерти Марченко. Худой и высокий, в белом свитере и голубых, с модными пепельными подпалинами, джинсах. Зато голубые глаза под коротким ежиком русых волос были чистыми и сияющими. И так легко и приятно было смотреть в них.
В качестве подарков Виталик привез отцу портативный цветной телевизор, который можно было положить во внутренний карман пиджака, и – свою невесту.
Комментируя телевизор, сказал просто:
– Чтоб не скучал.
Комментируя невесту, сказал еще проще:
– Это Элен, можно Лена.
Элен-Лена, которая оказалась француженкой, замешанной на русских эмигрантских кровях, одета была, как и Виталий, в белый свитер и джинсы. Со стороны могло показаться, что это брат и сестра – двойняшки. Различались они только по цвету глаз. У Лены они были желто-зеленого цвета. На русском языке она говорила с легким акцентом, но в данный момент предпочла больше отмалчиваться.
– Лена учится на архитектора, – пополнил личное дело невесты Виталик.
– Прекрасный выбор, – улыбнулся Кошкин.
– А как твой сопромат?
– Как и положено, сопротивляется.
– Ничего, у меня тоже сначала не шел. Это, как анатомия, у медиков.
– Ты извини, пап, что я сразу не прилетел, там…
– Я знаю.
– Пришлось лететь через Питер. Почему-то рейсы на Питер открыли раньше, чем на Москву. А мест навалом. Народ боится летать.
– Я тоже, – признался Сергей Павлович.
– Ты не знаешь, у Владимира Юрьевича это серьезно? Мама так переживает… – спросил и осекся Виталий, закусил по-отцовски губу.
– Серьезно. Ей надо быть с ним. Я уже в порядке. Меня Бог, кажется, простил.
– Пап, ты правда все-таки ее сделал?
– Правда. Но еще не довел до ума. И, наверное, не буду.
– На Западе ты был бы миллионером.
– Или трупом. Хотя и здесь чуть не стал, – грустно улыбнулся Кошкин.
– Мама сказала, что ты хочешь уничтожить машину?
– Не совсем так. Но пусть это будет моей маленькой тайной. Не возражаешь?
– Нет, что ты!.. Я горжусь тобой, пап. Всегда знал, что ты гений.
– Ну ладно, ладно, не хвали. Знаешь же – не люблю. Лучше расскажи о себе. По родимой стороне скучаешь?
– Если б не Лена, скучал бы. А если честно, скучать некогда, раз за меня платят, надо брать знания. Тем более, приходится учить два языка и английский и французский да еще с техническим уклоном.
– Китайский надо учить, – в шутку посоветовал Сергей Павлович.
– У нас математику китайцы, между прочим, дают, – серьезно заметил Виталий.
– А философию – ученик Сартра! – гордо вставила Лена.
– Экзистенциализм, – вспомнил Сергей Павлович, – так себе. – Но заметив, как удивленно вскинула на его более чем легкое отношение к мировой знаменитости Лена, добавил: – Кстати, данное учение зародилось в России. Правда, в его религиозном варианте.
Сказать-то сказал, а подумать подумал: «Ну, вторая Варламова! За идею вместо ласк всю ночь будет с мужем спорить».
– А мы, пап, в Питере, познакомились с одной кавказской парой, у них свадебное путешествие. Они уже по Волге на теплоходе прокатились. Здорово. А я собственной страны не знаю.
– Еще не поздно.
– А знаешь, как познакомились?
– Нет, конечно, – хмыкнул Кошкин.
– В тире!
– А вы-то там, что делали?
– Надо было убить время до нашего рейса. И мы от нечего делать зашли в тир. А этот парень, его Алейхан, кстати, зовут, стрелял так, что собралась целая толпа. Он, наверное, все призы для своей Айзы забрал. Она стояла, улыбалась и держала в руках кучу мягких игрушек. Я уж рядом с ним винтовку в руки брать не решился.
– И ты спросил его, где он так научился стрелять, а он после этого перестал, и они оба с девушкой поторопились уйти из тира?.. – задумчиво предположил Кошкин.
– Откуда ты знаешь, пап? – удивился Виталий.
– Я, слава Богу, не видел, как он стреляет. Могу только предполагать. Так, интуиция… Ну, что было дальше? – вынырнул из видений Сергей Павлович.
– Мне показалось, что я его чем-то напугал или обидел, мы с Леной их догнали, и я предложил сходить вместе в кафе. Тем более, что и у нас и у них оказался хороший повод. Мы подали заявление в ЗАГС. В России…
– В России… Это звучит…
* * *
Обложившись тремя мобильными телефонами, Петр Верхотурцев полагал сделать с каждого из них по одному звонку, дабы обеспечить себе безопасный выезд из страны и безбедное существование на первое время. В нынешней ситуации он не мог сходить в банк, чтобы воспользоваться честными сбережениями, а нечестных, разбросанных по разным берлогам, было маловато. Эх, знал ведь, что с этим мутноглазым сосунком Ермоленко кашу не сваришь! Александр Максимович, растудыть тя! Такие, как он, только сопли по нарам умеют размазывать. В одном у них сила – страсть к деньгам ведет их в точном направлении к прибыли, как лососей на нерест. Да на крутых порогах и поджидают жирных лососей рыбачки в погонах. Сейчас, поди, сотрудничает со следствием, метет, как диктор радио по заявкам слушателей.
Взяв в руку первый телефон, Верхотурцев позвонил своему знакомому умельцу и заказал заграничный паспорт. Разумеется, имя Петра Матвеевича теперь будет звучать по-другому. Но это его нисколько не тяготило. Деньги можно приложить к любому имени. За деньги имя можно сделать если не кристально честным, то, во всяком случае, респектабельным. Вторым номером по второму мобильнику набрал номер приемной Яковлева. Но ушлая секретарша обломала его в два слова: «звоните генеральному». О как! Пришлось нарушить правила безопасности и набрать еще раз с этого же телефона.
– Девушка, ты не гони, а у генерального номер какой?
На разговор с Яковлевым особо не настраивался, решил давить, как не заплатившего клиента.
Уже другая секретарша, узнав, что звонят из администрации губернатора, соединила Верхотурцева с новым генеральным конструктором.
– Слушаю, – деловито начал разговор Вадим Григорьевич, у которого была масса дел по реорганизации производства.
– Вот именно, слушай, лысый! – наехал с ходу Петр Матвеевич. – Бросишь трубку, я с тебя это… Скальп сниму!
– Кто вы и что вам нужно? – не особо испугавшись, поинтересовался Яковлев, тут же нажав кнопку записи на встроенном диктофоне.
– Тебе сто штук отвалили, а ты условия не выполнил.
– Какие сто штук? Что за бред?
– Послушай, лысый, ты своей секретарше такие вопросы оставь. Я так маракую – друзей из Конторы заинтересуют твои встречи с чеченом, который по секретному предприятию разгуливал. Как насчет фотографий? Да и базар ваш на пленочку закатан.
– Ты блефуешь, – Яковлев остановил запись разговора.
– Угу, а от моего блефа у тебя счет в Промстройбанке ломится.
– Что нужно? – Владимир Григорьевич еще не придумал, как ему избавиться от нового шантажиста.
– Бабки обратно и еще два раза по столько – за моральный ущерб.
– Сразу скажу, таких денег у меня нет. Тем более – два раза по столько. У меня зарплата советского инженера.
– Ага, ты еще заплачь, что тебе детское пособие вовремя не выплачивают. Нет денег? Ты ракету чеченам продай. Или китайцам. Мне без разницы.
– Какие гарантии, что этот разговор не провокация? – опомнился вдруг Яковлев.
– Хорошо, придешь сегодня в одиннадцать на то самое место, где встречался с чеченом, но без конторских хвостов. А то я из твоей башки одним ударом жопу сделаю. Все. Время вышло. – И дал отбой.
Третий телефон Верхотурцев положил в карман джинсовой куртки. Затем подошел к зеркалу и приклеил под плоский боксерский нос русую полоску усов. Сверху взгромоздил смешные, круглолинзовые очки в металлической оправе. Ухмыльнулся. Получился битый в нос интеллигент.
Яковлев на стрелку пришел один. Это Верхотурцев перепроверил несколько раз. Он приблизился к Вадиму Григорьевичу, когда тот уже собрался уходить из сквера, и, озираясь по сторонам, оторвался от скамейки. Верхотурцев неслышно вышел из кустов со спины и сразу предупредил:
– Сядь, лысый, и сиди тихо, не поворачивайся. Короче, я тут, типа, грибы собираю, а тебе до меня дела нет.
– Мне кажется, – спокойно заговорил Яковлев, – мы должны быть союзниками…
– Мои союзники сейчас показания дают, – зло оборвал Верхотурцев. – Ты бабки гони.
– Триста тысяч долларов, это не сумма, которая может фигурировать в таком деле, – с напускным безразличием продолжал Вадим Григорьевич. – Вы же утверждаете, что у вас есть пленка с записью моего разговора с кавказцем. Там он упоминает значительно большие суммы.
Верхотурцев сверху вниз посмотрел на ненавистную, покрытую мелкими капельками пота лысину Яковлева. Допер, ведь, гад, что его на лоха берут.
– Пленки у меня нет, но фотографии – как в аптеке. Резкость, как на портретах Ленина.
– Ну и пусть они у вас будут. Кроме вас за этой беседой наблюдали офицеры ФСБ, курирующие наше предприятие.
– Так чего там у тебя за большие суммы? – Верхотурцев вынуждено ослабил хватку. Его козыри не играли.
Яковлев облегченно вздохнул. Везет ему на бандитов. Липнут, как мухи на дерьмо, да там и остаются.
– Я так понимаю, вы подручный господина Ермоленко?
– Подручный?!.. Заплечный! Да я из него в любой момент терпилу мог сделать! Команды не было.
– Ну, теперь это не столь важно. Александр Максимович хотел заполучить один прибор. Однако, как вы ее называете, Контора его опередила. Правда, не совсем. Сейчас, кстати, его проверяют у психиатра. Он считает, что охотился на машину времени.
– Псих, – определил Верхотурцев.
– Вот-вот. Но у одного человека действительно есть маленький пульт, за который любая иностранная разведка заплатит огромные деньги. Такие, какие не снятся даже мечтающим ограбить центральный банк. Хорошо бы его заполучить, а лучше всего, если вместе с пультом мы получим комбинацию цифр. Код. Наша с вами сделка проста. Вы приносите пульт и получаете миллион долларов.
– А не мало?
– Попробуйте продать дороже, но для этого надо знать кому, как и, в конце концов, что это такое. А спрятан этот пульт в обычную лентяйку от японского телевизора «Тошиба».
– Ну если ты мне тут вату по ушам катаешь…
– Не горячитесь. – Яковлев выдержал паузу. Затем достал из внутреннего кармана свернутый вчетверо листок формата А4. – Так вот, сейчас я встану и уйду. Как вы и просили, не оборачиваясь. А на скамейке останется этот листок. Это ксерокопия из личного дела инженера, который завтра выписывается из больницы. Пульт у него. Добудете пульт, позвоните. Номер вы теперь знаете. Представитесь…
– Петром Модестовичем, – хмуро подсказал Верхотурцев, которому хотелось оставить себе хотя бы часть своего имени.
– Оригинально, – согласился Вадим Григорьевич. – Тут же в листке пятьсот долларов на возможные расходы.
– Ты, дядя, будто каждый день в такие игры играешь, – покачал головой собственной покладистости Верхотурцев. – Лихо ты мне тут наплел. Но помни, если за лоха меня держишь, я тебя с любой Лубянки достану.
– Знаю, что таких, как вы, лучше не обманывать, – очень серьезно согласился Вадим Григорьевич, подымаясь со скамейки.
Собой он был крайне доволен. В нем кипела своеобразная эйфория побед. Двух отморозков он поимел по полной программе за их деньги. Третий напрашивался сам. Фээсбэшники все же спросили про машину времени, но увидев выражение лица заместителя генерального конструктора, только поухмылялись. Мол, и сами понимаем, крышу сорвало у господина Ермоленко. Но чем он здесь интересовался? Ах, системой наведения ракет предупредительно залпа. Секретные разработки? А вы знаете, что данный фрукт еще в Чечне предал своих товарищей? Что вы говорите?..
Умер Марченко, а Кошкин проминал больничную койку. Карьерная лестница была свободна. Впереди никто не маячил, в спину никто не дышал. Фарт да и только! Но чистого фарта не бывает, головой думать надо. В том числе лысой!
* * *
Многие люди, покидая места, где им пришлось перенести страдания, мучения, терпеть невзгоды, испытывают при этом не только радость, но и чувство непонятного им самим сожаления. Казалось бы, человек возвращается в привычный ему, по-своему комфортный, уютный мир, но нет, еще и еще раз оглядывается на узилище или больничную палату. Что-то еще осталось там, кроме печальных дней, кроме, собственно, времени? Приходилось слышать от ветеранов, побывавших в плену, в фашистских концлагерях, что возвращаясь туда через десятки лет, когда там были сооружены мемориалы, они ехали не только почтить память погибших товарищей, но и почувствовать еще раз то, что в обыденной жизни не уловить, не вырвать из суетливой вереницы мгновений. Но один из них сказал: «Это чувство очищения». Действительно, наверное, все просто: страдания очищают, перепахивают душу, и она становится благодатной почвой для Божьего Слова, а духу человеческому придают силу. И уходя из смрадных, пропитанных смертью бараков, они одновременно покидали место своего духовного восхождения. Ежедневное ожидание смерти и боль трансформировались здесь в любовь и сострадание. И это не парадокс, а освященный Голгофскими страданиями Спасителя путь. С той разницей, что у Него он был в одну сторону – в небо, в вечную жизнь.
Сергей Павлович все вышеизложенное не подумал, а едва уловил в проскользнувшей, как искра, мысли, когда спускался в фойе городской больницы.
Внизу его встречали Дорохов, Китаев и Варя. Мариловну опять не взяли, потому как экономили место в дороховском «жигуленке». На последнем пролете, увидев друзей и Варю, Кошкин остановился. Именно так он представлял себе эту встречу все последние дни. И не представлял даже, но точно угадывал. А сейчас настолько вдруг поражен совпадением, что показалось: когда-то это уже было. Именно так – в мельчайших подробностях: Данилыч и Толик широко улыбаются, а Варя стоит чуть в стороне и смущенно отводит глаза. Всё! Этот момент, как жирная точка на общем течении времени. От нее начинается новый отсчет. И почему говорят, как в воду глядел? Что можно увидеть в воде? Ведь нельзя войти в одну и ту же реку два раза. И даже с помощью дистанционного управления, что оттягивает карман Сергея Павловича тоже нельзя. Это он уже попробовал.
Вспомнилось, как однажды, во времена бесшабашной юности, остановился в пестрой толпе окруживших его цыганок, наперебой обещавших ему богатство и счастье. Они рвали его ладони на части, одновременно скользкими движениями оценивая его карманы, и каждая дополняла скорострельное предсказание предыдущей объемными, но размытыми подробностями и прицепным вагоном прилагательных и эпитетов. В итоге, Сергей Кошкин остался без последнего червонца и обеда, зато с чувством, что он полный болван. Червонец красным юрким флажком уплыл по рукам, цыганки галдели в стороне, обрабатывая следующую жертву, а он еще стоял, как завороженный (хотя предлог можно и отбросить), и пытался уразуметь, что же заставило его сознательно и так неотвратимо позволить себя одурачить. И подумалось вдруг, что десять рублей, если и не плата за счастливое будущее, то хотя бы за его обещание. Одна из цыганок вернулась к нему и заглянула в помутневшие от досады и раздумий глаза. Сверкнула золотым оскалом да адской искрой в темном зрачке: «Чего стоишь?! Не жалей деньги! Деньги – это тьфу!..» «Поэтому они вам нужнее», – не выходя из штопора, куда-то в небо ответил Кошкин. Цыганка вдруг нахмурилась, тряхнула седой пядью волос посередь лба, и жутковатым тоном прорицательницы определила: «А тебе зачем деньги? У тебя их никогда не будет. У тебя глаза для этого умные слишком. Ты вообще не отсюда, сам себя ищешь. Зачем ищешь? Я вчера мужчину видела, на тебя похож, совсем ты, только старее, с сединой уже, а с ним – молодая совсем. Вот он – правильно ищет. Женщину ищи…» – хитро зыркнула напоследок да исчезла в той же яркоюбочной толпе. Ну прямо «шерше ля фам»! И только сейчас, глядя на Варю, понял: цыганка видела его – Сергея Павловича Кошкина…
– И как вы оба покинули пост? Или третий дежурит? – вместо приветствия спросил у Дорохова и Китаева Кошкин.
– Да нет, – обнял Сергея Павловича майор, – мы уж три дня как безработные. Уволены за нарушение пропускного режима.
– Из-за Рузского?
– Из-за него милого, но он нам и работу обещает. Будем чуть ли не личными телохранителями у Елены Андреевны. Сам-то он без Грума ни шагу.
– Весело, – слил иронию в одно слово Сергей Павлович.
– Да плевать, прорвемся, герои нужны везде, – резюмировал Китаев.
– Здравствуй, Варенька, – нерешительно подошел к девушке Кошкин.
Варя ответила ему только глазами: да, я здесь, что же дальше? А он и сам не знал, что дальше. Поэтому стояли некоторое время молча, смотрели друг на друга внимательно, словно пытались разгадать будущее. Дорохов и Китаев предупредительно отстранились. Из оцепенения их вывел достопамятный Олег Афанасьевич, что торопился куда-то, но нашел секунду притормозить рядом с онемевшей парой:
– Что? Выписались? Ну всего вам…
– И вам, доктор.
– Поедем? – воспользовался пробуждением Василий Данилович. – Мы там у тебя дома немного похозяйничали. А Варя с Мариловной такой стол сварганили, что можно и свадьбу отгрохать. Моя бабушка говорила, хороший праздник под столом кончается. Виталик со своей Леной туда же приедет. Слушай, Палыч, они прямо, как брат с сестрой. Так что у тебя теперь и сынок и дочка…
– Аж с французской родословной, – вставил Китаев.
– Да, поехали, – Сергей Павлович все еще был где-то в другом мире.
Уже в машине Дорохов продолжил разговор. Попытался, вроде, начать издалека:
– Ты, Сергей, только не волнуйся. Мы еще не такие сражения выигрывали, – многозначительно кивнул на сидевшего рядом на переднем сидении Китаева.
– Еще что-то? Генератор? – с ходу догадался Кошкин.
– Угу, Яковлев твой генератор арестовал, а лабораторию, разумеется опечатал.
– Может, и меня уже уволил?
– Не имеет права, трудовой кодекс надо чтить, как говорила моя бабушка.
– А я думал Остап Бендер, – поправил Китаев.
– Остап Бендер чтил уголовный, – внес ясность Сергей Павлович. – Но с моим генератором у Яковлева ничего не выйдет. Даже если он лучших программистов и математиков привлечет, код они взломают недели через две, не раньше. А за это время революцию в отдельно взятой стране можно организовать.
– Ты что-то задумал? – насторожился Дорохов.
– Да ничего особенного, – пожал плечами Кошкин.
Застолье сопровождалось не только краткими армейскими тостами, но и длинными причитаниями Мариловны, которая пыталась накормить Сергея Павловича с такой инициативой, словно он только что вернулся из концлагеря. Пришлось выслушать две длиннющие, унизанные подробностями истории про голод сорок седьмого года. А также рецепт супа из крапивы, включая его полезные свойства для человеческого организма. Мариловну слушали вполуха, иногда бесцеремонно перебивая торопливую речь старушки созревшими тостами и фразами «из другой оперы». Та не обижалась и, главное, поглядывала в тарелку Кошкина, обеспечивая ее постоянное наполнение разнокалиберными закусками. То грибочки, что сама осенью собирала, то отбивными, что Варя утром делала (а мягкие какие!), то картошечка рассыпчатая (Дорохова специально в погреб гоняла), то селедочку под шубой (в нашем гастрономе, хоть и маркетом теперь называется, селедка еще со хрущевских времен такая вкусная-жирная, да и свеколка к ней ого-го-го, вот только майонез не для холостяков: «моя семья» и прицельный взгляд на тихую Варю), то зеленый салат «бабушкина грядка»…
Пробившись через эти многочисленные «то», Варя нашла повод юркнуть на кухню: заварить чай.
– Опять же с травками, чтобы поправлялся быстрее, – сопроводила неуемная Мариловна. – Там, я в железную банку из-под импортного высыпала!
– Хорошо, баб Маш.
Через пару минут Кошкин тоже нашел предлог уйти на кухню, где застал Варю.
Чайник уже пыхтел. Она стояла у окна, но смотрела, похоже, не наружу, а внутрь. В себя. Было в этом ее оцепенении тихое очарование, что натягивает до предела нужную струну в мужском сердце. А у Сергея Павловича эта струна взвилась высокой нотой и лопнула. Он чуть не охнул от непонятной боли в груди.
– Варя, выйдешь за меня замуж? – спросил тихо и закусил по привычке от волнения губу.
– Выйду, – ответила так, словно решение было принято миллион лет назад, а сам вопрос Кошкина будто бы ничего и не значил. И не обязателен он был. Пуст по своему содержанию. И тогда, как водится у мужских особей, которые через отрицательные свои стороны умеют набивать себе цену, Сергей Павлович проронил:
– Но я ничего не смогу дать тебе?!
– Мне ничего и не нужно.
И тихий ответ Вари опрокинул, оборвал на полуслове и без того израненное сердце Кошкина. Он вдруг без машины времени увидел близкое и возможное будущее. Нет, она никогда не заменит Лену Варламову, с ее сокрушительным шармом и лилейно взращенным самолюбием. С ее богемным полетом (оттого ли часто просила – погладь меня между лопаток – крылья пробиваются?). И не будет у них с Варей по ночам сумасшедшей, почти неконтролируемой страсти, но будет другая – спокойная и нежная, какая только и может быть у двух обгорелых сердец, боящихся причинить друг другу боль неловким, резким прикосновением. И не огонь это будет, но и не тление, а нечто другое, которое сподручнее из-за недостатка слов назвать свечением. И тихая эта нежность много стоит, потому как способна длиться, перетекая в вечность, туда, где сливаются в общий поток человеческие души.
Там, где продолжается пасмурный вечер, где можно подойти к стоящей у окна супруге (а за стеклом неровными пунктирами срывается с низкого осеннего неба бесконечный дождь) обнять ее за плечи, и почувствовать, как сливаются ваши души. Как звучат на одной ноте! Как идут в одном ритме сердца. И безбрежная нудная сырость отступит, просто потеряет свое значение, как, в сущности, и весь окружающий мир. Где-то в космосе, как и полагается, пересекутся две прямые, и не пересекутся даже, а сольются в одну, похожую на луч, и пролетающие мимо ангелы будут любоваться ею.
А еще будет вечер, когда Варя положит свои ласковые руки на усталую голову Сергея. И прикосновение это будет сродни исцеляющему наложению рук. В нем сконцентрируется больше слов и многозначительных пауз, чем в мировой антологии любовной лирики. В нем – кульминация взаимопонимания. И будет безмятежно и покойно… Им обоим.
