Текст книги "Время любить"
Автор книги: Сергей Козлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)
* * *
В лаборатории не было окон, чтобы первые солнечные лучи оплодотворили новым витком жизни застоявшийся воздух и поиграли пылью, невидимой под мертвосеющими лампами дневного света, дребезжание которых, вкупе с толщиной бетона, скрадывало щебетание ранних пташек.
– Ну что, получилось? – нетерпеливо стряхнул бессонную ночь Кошкин.
– Толика все равно убили. Правда, двоих не ранили!.. Это уже что-то. Но главное: я многое понял за эти несколько часов. Я понял, что не все решения и поступки человека принадлежат человеку, который считает, что он производит посредством их какое-либо действие. Витиевато, конечно. Хотя я не берусь утверждать, что это только Его решения, возможно, это решения того, кто пошел против Него, а может это сумма, целая, но аморфная, с нашей точки зрения, вязь различных посылов. И данное объяснение не вступает в антагонизм с постулатом внутренней свободы человека, потому как решение – есть разность между накопленными положительными и отрицательными посылами, можно сказать порывами, которые не всегда даже оформляются ощутимыми и проговариваемыми умом мыслями. Я не сторонник экскаваторных решений на уровне подсознания, но оценить инстинктивные порывы человека имел возможность на практике.
– Это когда знаешь, где упадет следующий снаряд, но не можешь объяснить?
– Так точно.
Кошкин внимательно посмотрел на Василия Дорохова. Перед ним сидел совсем другой человек, кратно не похожий на того, что несколько часов назад покинул в неизвестном для землян направлении стены секретной лаборатории. Предыдущие беседы с Дороховым были обильно посыпаны красным армейским перцем, а его суждения никогда не были размерены отглагольными прилагательными и спотыкающимися деепричастиями, напротив, были односложно просты, как тот самый, упомянутый только что снаряд, летящий к выверенной цели.
– Я столько книг после встречи с собой в палатке перечитал, – продолжил Дорохов, – особенно после демобилизации. И верил и не верил. До сегодняшней ночи. И никому об этом не говорил. Иначе не миновать мне института Сербского. Что делать? Коллективное бессознательное витает в воздухе, мы вдыхаем его и начинаем принимать мир таким, какой он есть, или таким, которого нет! Все зависит от невидимой взвеси, поступающей в сознание из окружающей действительности-недействительности посредством дыхания, зрения, слуха и воздействия разного рода полей. Можно принимать это как данность, а можно по мере собственных сил участвовать в создании этой взвеси, наполняя ее индивидуальными качествами. Говоря проще, можно вдыхать сгущающийся яд и радоваться его наркотическому апокалипсическому воздействию, можно вдыхать и не радоваться, а терпеть, доколе хватит сил, а можно – пытаться хоть как-то разбавить его нейтрализующими и осветляющими ингредиентами.
– Мудрено.
– Все сказать – ночи не хватит.
Сергей Павлович понял, что перед ним действительно сидит совсем другой человек, с опытом, возведенным в степень прогулок во времени. С прежним майором его роднили только тельняшка и застиранный камуфляж.
– Полагаю, что парадокса времени нет! Упрощая суждения, берусь утверждать, что это не более чем борьба двух надисторических сил на определяемом только нами отрезке человеческого существования. Во вселенском понимании это не прямая, даже не спираль, а фигура не представимая человеческим воображением. Алфавита не хватит, чтобы написать имя Бога. И Сына Его мы называем Царем и Спасителем, и два этих слова перевешивают вселенную! Ни Юнг, ни Конфуций, никакая «И цзин» не смогли приоткрыть мне и доли того, что я увидел внутри себя, переходя из одного состояния в другое. По сути – машина твоя невозможна – ибо встреча с самим собой также невозможна по простой причине обладания душой в единичном масштабе. Плоть разделить можно, душу нельзя! Ее и так в течение земной жизни терзают на две части между светом и тьмой! Но я испытал на себе действие твоей машины, я говорил сам с собой, я подталкивал себя не только к действиям, но и к их нравственной оценке и пришел к заключению, что принцип действия твоей машины схож с тем, что будет применен на Страшном Суде, когда человеку дано будет увидеть свою жизнь во всех ее прелестях и недостатках в одно мгновение, которое не будет измеряться временем. И еще, мне думается, ты не изобрел эту машину, ты ее выстрадал.
Молчание замерло на стрелках обесточенных приборов, юркнуло в разнокалиберные соединительные гнезда, прошелестело по дисплеям и упокоилось на дне неразменной банки для заварки чая.
– Ты хочешь попробовать еще раз? – тихо и настороженно спросил Кошкин, который понял, что опыт и знания не искореняют, а иногда, напротив, сопутствуют упрямству.
– Да. Но не сейчас. Мне нужно все рассчитать. Все продумать. Хотя? вроде, и было время, я ждал этой ночи пять долгих лет.
– Вася, у меня тоже есть некоторые виды на этот прибор. Ты не согласишься…
– В любое удобное для тебя время!
О путешествии Кошкина условились на следующую ночь.
* * *
Взяв у больного (в очередной раз) Марченко по телефону отгул, Сергей Кошкин покинул охраняемую территорию «ящика», пожелав доброго утра заспанным дежурным на двух КПП, ибо лаборатория, как матрешка, была спрятана в огромном дворе завода, который помимо ракет, благодаря новомодному слову «конверсия», выпускал теперь тефлоновую (в отечественном исполнении фторопластовую) посуду и утюги «с вертикальным взлетом», как именовали хозяйки пароувлажнитель. Именно поэтому (а не только по поводу одностороннего российского разоружения) по заводу разрешалось сновать иностранным шпионам под видом озабоченных развитием совместных предприятий бизнесменов. Империалистические монстры не мытьем, так катаньем вторгались в святая святых российского ВПК, и «конверсионным» способом получали пай или хотя бы возможность следить за тем, что еще могут выдумать угрожающего их мусорной демократии (от слова урна) никак не желающие тихо спиться и умереть русские.
Но сейчас Кошкин был настолько далек от всей этой мироправительственной кутерьмы, что чуть, было, не прошел мимо своего излюбленного по утрам кафе, где всегда заказывал блинчики с мясом под сметаной и большую кружку «амбассадора». Следует сказать, что, не взирая на смутное состояние Кошкина и других, отдельно взятых индивидуумов, да, в сущности, и в целом, народа империи, майское утро дышало ни с чем не сравнимым запахом начала жизни. Вот у кого бы учиться парфюмерам! А они, говорят, создавая свои букеты, не брезгуют рыться даже в дерьме. Хотя последнему соответствует тоже вполне относящийся к жизни запах. Просто не лучший. Видимо, переработанная жизнь по-другому пахнуть не может. Дней пять назад, когда Кошкин радовался такому незатейливому, одетому в яблоневый цвет и голубое небо утру, его посетили отнюдь не пейзажные мысли, и он предполагал довести аналогии до логического конца. Место философских терзаний – кафе «Тещины блины», совсем недалеко от КПП. И, пожалуй, все закончилось бы рассуждением о том, что гадкий запах имеют реформы, потому как перерабатывают жизнь целых народов, а, по сути – это есть адский запах, о котором предупреждал батюшка Серафим. И то, что с одной стороны может называться прогрессом, с другой видится отвратительной деградацией. И отнюдь не совдеповский образ мышления (который приписывали людям кошкинского типа либеральные журналисты), а врожденные, выстраданные на генетическом уровне уважение и любовь к своей стране, скрепленные с загадочной русской душой актом крещения в православном храме (пусть и втайне от пионерской организации, потому как мама не могла и не хотела вычеркнуть Сережу Кошкина из общесоветского детства, а против частых болезней пенициллин не молитва) определяло движения души инженера.
Кафе работало новомодно – нон-стопом. Узнавшая Кошкина официантка без слов принесла желаемое. Улыбнулась, на что потребовался не очень уместный для смурноватого хода мыслей ответ:
– Спасибо. Вы сегодня обворожительны.
– Может, рюмку коньяку? Опять ночь работали? – дежурный комплимент дороже чаевых. Официантка, которую звали Нина, и у которой муж-дальнобойщик уехал и не вернулся, оставшись в другом городе с другой женщиной, стала улыбаться Кошкину, как потенциальная невеста.
«А почему нет?» – мысленно ответил на ее улыбку конструктор, но вслух сказал другое:
– Сегодня можно и коньячку! Эх! Так бы на домашней кухне!
– Кто ж не дает?.. – и ушла с улыбкой профана из тайного общества, готового к загадочному, а, по сути, простому обряду.
Рюмку с коньяком поставила молча. Так бы поступила и заботливая жена, дабы не прерывать рабочее течение мыслей в голове мужа, имеющего ответственную должность. У хорошей жены – это инстинкт, плохая – рефлексирует на то, что ею пренебрегают, ради чего бы там ни было.
Жена…
Кошкин почувствовал вдруг острую необходимость сию минуту увидеть Лену. Коньячные звездочки в желудке своими огоньками разожгли это желание.
Он отставил недопитый кофе и подошел к зеркалу, висевшему у входа. Оттуда грустновато взглянул на него рано поседевший мужчина, близкий к сорокалетнему барьеру и далекий от современной суеты, погони за хлебом насущным и прочими потребительскими излишествами. Бледный от бессонных ночей, непричесанный, отчего руки сразу стали искать во внутреннем кармане расческу… Эх! Если б хоть мизер понимать в мужской красоте! А так? Можно только отметить, что седина на короткой челке вроде легко гармонирует с серыми, немного печальными глазами. Модная двухдневная щетина с точки зрения современной молодежи добавляла гармонии хаосу внешнего вида. Вот только маленький, но свежий поперечный шрам на прямом носу – уснул за работой – клюнул край стола. Впрочем, на витающего в потустороннем мире невезунчика тоже не похож… Галстук засаленный – в урну, и можно идти. Слава Богу, сорочку вчера темную одел, разводов на воротнике не видно.
Ну вот, официантка Нина украдкой постреливает в его сторону заинтересованным взглядом, будто он готовится сделать ей предложение. Но, милая Нина – не Елена Андреевна Варламова, что ныне замужем за крупным предпринимателем и, как оказалось, потомственным дворянином Рузским.
Ох уж эти дворяне, сколько раз они предавали русский трон, и больше всего радовались, когда получили от Екатерины жалованную грамоту да освободились от обязательной военной службы. Не в пример своим предкам. Не все, конечно, но чем ближе к трону – тем гаже. Потому и Рузские, а не русские… Хорошо, хоть Лена оставила себе свою фамилию, впрочем, как и в случае с Кошкиным. И не обида на удачливого соперника, разрушившего первую, а для Кошкина вечную любовь, клокотала в нем, а обычное пренебрежение к самовлюбленным людям, считающим себя пуповиной, если не мира, то обозримого в пределах горизонта пространства.
Рузский Владимир Юрьевич – владелец сети бензоколонок и маркетов, известный в криминальном мире по кличке Вздор (любимое слово, применяемое новоявленным дворянином в случае проволочек с бизнесом и приобретением новых производственных мощностей), подарил жене супермаркет в центре города, который назвал в честь нее «Варламовским». Хороший, кстати, магазин, если говорить о номенклатуре и качестве товаров. И о ценах тоже… Приемного сына Виталия отправил в Сорбонну, подальше от материнской ласки и притязаний совкового отца на воспитание. А главное, чтобы не мешал нескромному семейному счастью… Елена Андреевна от дворянского титула отказалась, полагая, что он у нее тоже где-то пылится, если порыться в архивах, а вот Виталию Сергеевичу отчим его все-таки навязал.
Вздор! Действительно вздор!
А тут на улицах май! Бушующий май, стреляющий фейерверками цветущих яблонь, освежающий распыленным после первых дождей в воздухе озоном, опьяняющий загадочно-зовущими женскими улыбками. Будь ты хоть трижды книжный червь, но в мае сердце твое тревожно замрет от взгляда в небо и зайдется скороговоркой в ответ на дробь каблучков правнучек Евы.
«Вараламовский» – двухэтажный кирпично-стеклянный куб с мансардным третьим этажом, где располагаются офисы, сиял зеркально вылизанными витринами и броскими щитами наружной рекламы. На входе – охранники с рациями. Суета иномарок на прилегающей к нему автостоянке. Суматошные грузчики в униформе. И горделивые дамы, которым очень хочется быть похожими на эмансипированных, живущих в Европе и Америке сестер. Кошкина принесло сюда совсем из другого пейзажа, поэтому охранники с вынужденным подозрением зыркнули на его неглаженный костюм и усталый вид совкового инженера. Ему не предложат помочь переложить из тележки груды ярких пакетов с заморскими яствами в багажник автомобиля, и не только потому, что у него нет багажника…
У входа на третий этаж двое охранников терзали компьютер, который гулко отстреливался и смачно ругал игроков, ведущих крутого героя по лабиринтам его шлейфов и плат.
– К кому? – удостоил коротким взглядом один из них Кошкина.
– К директору.
– По какому вопросу?
– Сообщите, – кивнул Кошкин на селектор, – что пришел Сергей Павлович по поводу патента на изобретение машины времени.
Тут уже оба охранника отвлеклись от компьютерной стрелялки и внимательно посмотрели на посетителя. На всякий случай взгляды их ничего не выражали. Мол, машина времени или атомная бомба – это не их дело.
– Елена Андреевна, извините, к вам некий Сергий Павлович по поводу машины времени?.. – вопросительно пробурчал в селектор тот, кто первым обратил внимание на Кошкина.
– Проводите его ко мне. – Тон такой, как будто речь идет о поставщике лапши «доширак».
Кабинет Елены Андреевны встретил кондиционерной прохладой, внушительными размерами, ароматами кожаной мебели, освежителей воздуха и ее собственных духов. В результате сочетания модерновой обстановки, всех этих запахов и того, что Кошкин не видел свою жену пять лет, у него сложилось впечатление, что он попал в какой-то сказочный мир, не имеющий ничего общего с тем, что происходит за окнами. Лена сидела в кожаном кресле в обществе ноутбука, пары телефонов, селектора, и эксклюзивных канцелярских принадлежностей. Увидев на пороге Сергея, она встала и распорядилась маячившей за его спиной секретарше подать две чашки кофе и бутылку «мартеля».
– Опять не спал всю ночь? – спросила Лена, как будто они расстались вчера.
Но Сергей Павлович даже не мог ответить. Сказать, что он обомлел, значит – ничего не сказать. Перед ним стояла тридцатипятилетняя женщина, ради которой стоило бы начать новую троянскую войну. Строгий, но обтягивающий фигуру темно-зеленый вельветовый костюм так эротично подчеркивал ее формы, что служащие мужского пола, заходя в кабинет своего директора, должны были забывать о своих обязанностях напрочь. Воротника чуть касались коротко остриженные (а ля каре) русые волосы, из-под аккуратной челки на лбу на инженера смотрели любимые, буравящие душу, зеленые глаза. Влажные полные губы – грезы о поцелуе…
Несколько минут Кошкин не мог прийти в себя. Лена это заметила, но не обидела его победным пренебрежением. Напротив, прониклась участием.
– Ну как ты? Еще не надоело повышать обороноспособность страны? Я думала, ты меня презираешь, потому не заходишь, не звонишь…
– Я тебя люблю, Лена, – в миллионный раз признался Сергей Павлович.
– Не надо об этом. Мы теперь, как параллельные прямые. Единственно возможная точка нашего пересечения – это Виталий. У тебя какие-то проблемы? – последний вопрос прозвучал таким тоном, будто перед успешным директором супермаркета сидит проситель, нуждающийся в меценатстве. Вот-вот денег предложит.
– Нет, у меня все хорошо. Зарплату повысили, к награде представили. Новый президент посетил нашу мастерскую и даже руку мне пожал. Из Марченко чуть весь песок от радости не высыпался…
– Как у него здоровье?
– Как у восьмидесятилетнего человека, который никогда за ним не следил, но еще может в силу огромной кинетической инерции предыдущих лет двигаться.
– Ясно. Передай ему привет.
Нет, она не знала, даже мысли не допускала, что сегодня в ее кабинет пришел победитель. И Кошкин, смакуя, оттягивал момент своего главного известия. Он не рассчитывал, что Леночка тут же бросится ему на шею, оставит процветающую коммерцию и ежемесячную езду по заграницам, но он надеялся увидеть хоть какое-то сожаление, смятение в ее глазах, пронизанное к тому же недоверием к возможности изобретения.
– Лена, я закончил свою работу.
– Новая ракета готова сбивать американские «эф – сто семнадцать»? Давай, выпьем за это по маленькой. Я знаю, что ты гений, Сережа. Я всегда это знала. И знала, что недотягиваю до твоего астрального уровня.
– Лена, я закончил работу над машиной времени.
– Ты, наконец-то, бросил увлекаться фантастикой?
– Да, я бросил увлекаться фантастикой, машина стала реальностью и сегодня ночью прошла удачные испытания.
На минуту, которую так ждал Кошкин, Лена замерла. Глаза их встретились, и Сергей Павлович имел возможность увидеть целый шторм зеленоватой морской воды, который пронесся по ее взгляду в эти мгновения. Но торжества не было, он чуть губу себе не прокусил, оттого что испытывал невыносимое, сравнимое с самой страшной пыткой желание поцеловать любимую женщину. Главное – она не посчитала его сумасшедшим, потому что помнила – Кошкин человек серьезный, целеустремленный и умеет шутить только по поводу американского или китайского оружия.
– Ты можешь теперь стать известным. Нобелевским лауреатом. – Лена посмотрела на Кошкина с явным уважением, может, и мелькнуло в ее коммерчески перестроенном мозге, что – именно – она несколько лет назад потеряла, но только мелькнуло…
– Банальное решение…
– Ты что? Изобрел машину времени, чтобы закрыть ее в секретном военном ящике? Это достижение всего человечества!
Кошкин вдруг не на шутку разозлился, он, словно не с бывшей женой разговаривал, а с клерком из министерства иностранных дел.
– Хренушки! Ты же знаешь, я квасной патриот, человечество не стоит того, чтобы ради него расшибаться и класть жизнь на алтарь науки. Все изобретения человечество использовало либо для убийства себе подобных, либо для того, чтобы заднице было мягче. Человечества нет! Есть общество зажравшихся потребителей и маргинальной нищеты! И даже для собственного народа в целом я не стал бы жертвовать собой, морщить мозг, а только для определенной его части, кого можно считать русскими людьми, причем независимо от национальности, – в глазах Кошкина играли злые огоньки, он подлил им полбокала «мартеля», точно это был тот самый квас.
– Мы с мужем в эту категорию не попадаем, – сама утвердила Елена. – Для чего же тогда, позволь спросить, ты вымучил труд своей жизни, для удовлетворения собственного самолюбия, для самоутверждения? – наддала холода в голос Лена.
– Ты филолог по образованию? – будто не знал.
– И что?
– Ты можешь сказать, зачем Пушкин написал «Евгения Онегина»?
– Ну ты спросил!
– Ну ты спросила!
Они произнесли это почти одновременно, как в старые добрые времена. Стали улыбаться и даже потянулись друг к другу. Именно в такие моменты в душах давно расставшихся людей работают машины времени. И такая случается нежная ностальгия, что возвращение неминуемо, если, конечно, не задавит эту ностальгию прагматичный расчет или какая-либо другая страстишка. Лену вернул в зону дебита-кредита мобильный телефон. Он промурлыкал из-под вороха накладных тему из сороковой симфонии Моцарта, правда, не в соль-миноре.
Лена приземлилась:
– Вы сначала разберитесь с грузом, а потом думайте о его хранении. Договариваться с таможней – это ваше дело… – и понесло минут на пять.
Кошкин от скуки и нетерпения выпил еще полбокала коньяка и прилично после бессонной ночи опьянел.
– Так на чем, то бишь мы? – посмотрела на него уже директор магазина, как на инопланетянина.
– Я на машине времени, ты на таможне.
– И зачем она? Ты так и не ответил.
– Я могу вернуть тебя, и, кстати, хотя бы для индивидуального подпольного прочтения второй том «Мертвых душ», хоть и не по душе мне это.
– Я не по душе? – игра такая.
– Возвращать сожженные рукописи, если об этом не просит автор.
– А меня ты, как вещь, планируешь вернуть?
– Как любимую… Как самую любимую в мире женщину.
– Пафоса не надо. Ты, Сережа, все-таки не переболел фантастикой. Это невозможно! Тем более с помощью машины времени.
– Я бы думал также, если б сегодня утром ко мне не вернулся парень из Чечни. Этот майор за одну ночь прожил новую жизнь и из солдафона стал почти философом! Ты не знаешь, что может случиться в твоем прошлом.
– Но так же нечестно, Кошкин! Это как в туалете подсматривать!
– А кто мне только что глаголил о благе для всего человечества? Я ж не таблетки от СПИДа придумал!
– Это точно! Ты можешь придумывать только оружие.
– Это все равно, что упрекать Калашникова в том, что полмира бегает и стреляет друг в друга из его автомата.
– Милый Сережа, давай договоримся, если ты не оставишь своей безумной идеи и решишь вернуться за мной в прошлое, то хотя бы предупреди меня.
– Предупреждаю… – Кошкин встал, аудиенция у директора супермаркета была закончена. Это была не та женщина, к которой он шел утром, к которой он шел всю жизнь.
– Я вынуждена буду сказать об этом Рузскому.
– Ай-яй! Если даже он тебе поверит, как поверит в возможность существования такого прибора, то, что он сделает? Купит тебе машину времени, чтобы ты могла сразиться со мной в прошлом?
– Он может сразиться с тобой в настоящем.
– Если я захочу в него вернуться… Да и сам он ни с кем сражаться не будет, у него для этого целая армия громил есть. Это весь город знает.
– Ты, случайно, в КПРФ не вступил?
– Ты же знаешь, я даже в КПСС не был, потому и не могу похвалиться успехами в приватизации общенародной собственности.
– Ты стал злой, Кошкин.
– Наверное… Прости. Я пошел. Пьян… и спать хочу.
