Текст книги "Время любить"
Автор книги: Сергей Козлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)
* * *
Ночью в горах холодно. Даже летом. Кошкин сразу почувствовал это, его слегка потрясывало, и он пожалел, что не остограмился из фляжки Дорохова в лаборатории. Они не шли, почти крались: Кошкин за Дороховым – след в след.
– Только не лезь, пожалуйста, что бы ни случилось, – прошептал Кошкин.
Дорохов в ответ кивнул и прижал палец к губам. Сергей Павлович впервые увидел, как его друг становится воином. Как-то в один из вечеров майор ответил на его вопрос, как нужно себя вести на войне, коротко и просто: нужно научиться бояться без страха. В каждом шаге Василия сейчас пружинила опаска, и пружина эта в любой момент готова была разжаться в целый каскад движений, который завершится на последней фаланге указательного пальца правой руки. И все же он оступился, под ногой предательски выстрелила ветка. Оба замерли, по лицу Дорохова Кошкин понял, что снайпер засек их, и в любой момент может прозвучать выстрел.
В это мгновение Кошкин, не особо раздумывая, начал свою версию событий:
– Кто бы ты ни был, не стреляй, я пришел с миром, – не громко, но вполне уверенно сказал он, и Дорохов после этих слов лег в траву. – Посмотри на меня в оптический прицел, если темнота позволяет тебе сделать это, у меня нет оружия, но я принес тебе слова пророка.
Ответная тишина наматывала нервы на секундную стрелку. Казалось, недалекие в обступившей темноте горы тоже задержали дыхание.
Алейхан уже видел в оптический прицел силуэт, и палец его сливался с курком. Дорохов закусил губу.
– Если второй поднимется, я тебя застрелю.
В это время в невидимо плывущем облачном покрове на пару секунд мелькнул лунный просвет, этого было достаточно, чтобы Алейхан увидел в прицел глаза Кошкина. Это были серые усталые глаза инженера, которого он в своей жизни убил первым. Снова отчетливо услышал над ухом требование Бекхана: «Тебе уже семнадцать лет, а ты еще не убил ни одного русского!» Вздрогнул… И совсем нелепо смотрелся на нем костюм со сбившимся набок галстуком. А ведь подумал еще, что у русского инженера денег даже на костюм не хватает, и он едет туда, где его могут убить, чтобы прокормить семью. Зачем он вернулся? За Алейханом? Но Алейхан может убить его еще раз… И еще раз…
– Подходи медленно, – скомандовал вполголоса Алейхан. – Второму – лежать.
Кошкин шел с поднятыми руками. Именно в этот момент Алейхан услышал на дороге приближающиеся шаги отделения Китаева. Снайпер стремительно сменил позицию, чтобы иметь возможность держать под прицелом все цели, но и Кошкин по движению кустов определил теперь точное направление. Дорохов ловил оптикой темноту…
Солдаты Китаева молчали, но теперь даже Сергей Павлович слышал звуки, издаваемые плохо закрепленной амуницией. Расслабились ребята… Алейхан держал теперь на прицеле головного.
– Бисмилляхир-Рахмаанир-Рахиим, – сказал Кошкин в слепящую мглу, рассеченную узором ветвей, снайпер был где-то рядом, – Во имя Бога милостивого, милосердного, так должен думать всякий мусульманин перед всяким делом. И сейчас, целясь в человека, ты произнес эту молитву? И веришь, что убиваешь во имя Аллаха? Он просил тебя об этом? Или пророк? Может быть, эти солдаты не позволяют тебе ходить в мечеть? Или ты уверен, что убиваемый тобой не угоден Всевышнему? Ты решаешь за Всевышнего, кто Ему нравится, а кто нет? Бог создал и тебя, и того солдата напротив тебя не для того чтобы вы убили друг друга, но чтобы любили и молились перед Богом. И если он делает это не так, как ты, то пусть Аллах будет судьей, но не твоя слепая пуля. Читал ли ты когда-нибудь слова одного из его знаменитых сподвижников Абу Хурайры, приводимое Муслимом – одним из наиболее авторитетных собирателей хадисов. Он сказал: «Клянусь тем, в чьей деснице душа моя! Истинно доживут люди до времен, когда не будет знать убивающий, за что убил кого-то, а убиенный – за что был убит». А теперь произнеси «Бисмилляхир-Рахмаанир-Рахиим», и выпусти смерть на волю… Ты же считаешь себя умнее Аллаха. Стреляй, и начнется бой, в котором погибнут многие и многие. И ты тоже…
– Ты говоришь, будто ты Джабраил, – глухо ответил со своей позиции Алейхан. – Я послушаю тебя, и не буду стрелять. Пусть проходят, но теперь молчи, иначе они выстрелят первыми, а потом я посмотрю, какой ты знаток хадисов и мудрости Корана, какой ты русский Джабраил. Может быть, действительно Аллах послал тебя с того света… – шепотом закончил Алейхан.
Отделение Китаева молча, но все-таки с шумом прошествовало мимо. Темнота поглотила сначала их силуэты, а потом и шаги.
– А теперь я могу убить тебя, а потом второго, – сказал Алейхан, ему очень захотелось добавить, что потом из дома выбегут Бекхан и его бойцы, и тогда никому не уйти от пули или ножа, но козыри он решил приберечь.
Дорохову многого стоило в этом случае промолчать, и не ляпнуть чего-нибудь типа: «как бы не так!». Но Василий Данилович времени даром не терял. Пока внимание Алейхана было отвлечено на группу Китаева, он сантиметр за сантиметром, сведя дыхание до минимума, менял позицию. Теперь он на выстрел был впереди.
– Да, сейчас ты можешь меня убить, – согласился Кошкин, – если слова пророка для тебя ничего не значат, а пророк учил: тот, кто убивает, не вдохнет ароматов рая.
– Не тебе, неверному, говорить словами пророка! Вы отняли у нас рай на земле, вы хотите отнять у нас родину!
– Тогда для начала покиньте русские города, съезжайтесь все сюда и отпустите отсюда тех, кого вы предпочитаете держать в рабстве. Прекратите убивать для начала женщин и детей, или ты не знаешь, что говорил Мухаммад Абу-Бакру, идущему в поход: не воюй со стариками, женщинами и детьми. Как вообще вы можете ссылаться на пророка, если многие из вас не брали в руки ни Коран, ни Сунну?
– Ты много говоришь, гяур!
– Вот какое слово ты знаешь! Но теперь пусть будет тебе знамение: сейчас я исчезну, как исчезают духи, выполнив свою миссию, а тебе советую уходить отсюда, иначе ты погибнешь. Погибнешь именно в эту ночь… Я пришел предупредить тебя. Пусть сегодня смертей будет меньше. Поверь, с тобой говорит будущее.
– Если ты провидец, тогда скажи, где еще сейчас находится твоя смерть?
– Моя смерть не здесь, но если ты говоришь о шести боевиках и двух пленных в доме напротив, то советую тебе еще раз не возвращаться туда. Через несколько минут никого из них не останется в живых.
Сердце Алейхана на миг замерло, страшный, могильный холод поселился в нем в это мгновение. Он вдруг действительно почувствовал близость и возможность своей смерти, и спросил себя: готов ли он к ней? Сам себя он не раз убеждал в этом, но убеждение растворялось в одном единственном образе, имя которому – Айза. Будет ли она ждать его на небе? И можно ли там вкусить земной, сжигающей душу страстью, любви? О, Айза! Глаза ее темнее этой ночи, но в глубине их живут зовущие звезды! И что бы ни говорили, приехавшие в Чечню за долларами и подвигами, самовлюбленные арабы, в словах русского была истина. Как-то, еще до войны, он слушал потомков пророка из рода Курейшитов, что жили с незапамятных времен на Кавказе, неся учение пророка и совершая суд по законам шариата, и что-то созвучное было в их речах. Интересно, о чем они учат сейчас?
Отца и сына Салиховых, которых вспомнит Алейхан, убьют в ноябре 2001 года. Убьют те, кто называет себя воинами Аллаха и воюет за американские доллары, посягнув даже на потомков пророка.
Слова русского все еще звучали где-то внутри, но думать об этом сейчас Алейхан не мог, ему хотелось просто уснуть. Уснуть не тревожным сном лесного воина, а как в далеком детстве, когда дед рассказывал ему удивительную историю любви поэта по имени Маджнун.
Теперь ему действительно хотелось, чтобы русский растворился, как дым.
– Если ты сейчас не исчезнешь, я выстрелю.
– Прощай, – ответил Кошкин, и на том месте, где он стоял, сгустилась ночная тьма, и даже воздух вокруг не дрогнул, когда он исчез.
* * *
Отсиживаясь в бытовке, где стояли швабры, ведра и другой хозяйственный инвентарь, Бекхан удовлетворенно думал о том, что пока есть жадные и глупые русские, воевать с ними можно. Нет, речь не о трусах, потому что Бекхану доводилось видеть, как еще минуту назад пугливые солдаты-первогодки превращались в безумно храбрых, под перекрестным огнем поднимающихся с перекошенным от крика «ура» ртом и с остекленевшими от презрения к смерти глазами и бросающихся в рукопашную на бородатых джигитов. Да, были и те, что, попав в плен, ползали в ногах, ныли, как русские проститутки, когда вместо одного их трахают пятеро, молили о пощаде, обещали выкуп, но были и те, в глазах которых вместо страха было странное и непонятное горцу смирение. Не рабское смирение перед сильным, а смирение перед обстоятельствами, перед течением жизни.
После оформления пропусков и оформления документов в отделе кадров, после беседы с местным «кумом» из ФСБ, Бекхан собрался, было, уходить. Дело шло к концу рабочего дня, но, увидев, какой охранник пришел на смену, он остолбенел на последнем пролете лестницы. Потом повернулся на сто восемьдесят градусов и пошел обратно. Интуиция подсказала ему, что именно сегодня здесь должно что-то произойти. А интуиция Бекхана подводила редко. Не так давно он легко обходил расставленные спецназом ловушки и засады, не покупался на уловки особистов, знал, с кем из русских можно «работать», а кого лучше сразу отправить на Суд к Аллаху.
Лицо Китаева Бекхан помнил, последним всплеском сознания, угловым зрением помнил. И очень жалел, что ни за какие деньги он не смог бы пройти сюда с оружием. Теперь он неторопливо искал в полумраке что-нибудь, что могло послужить ему оружием. В тумбочке, которую следовало выставить в специально созданном для этого музее советской канцелярии, Бекхан нашел столовый нож. Он вряд ли сгодился бы для того, чтобы перерезать горло барану, даже напластать колбасу, но вполне мог быть воткнутым в мягкие ткани или между ребрами. С ним он и шагнул в коридор, когда понял, что тишина говорит об отсутствии ненужных свидетелей.
Спустившись со второго этажа, он обнаружил, что охранника на месте нет, а входная дверь закрыта на ключ. Это обстоятельство не огорчило Бекхана, пусть не будет путей к отступлению, в нужное время они показывают себя сами. Хуже было другое, он не знал, где искать бывшего российского офицера, и пошел, крадучись, вдоль многочисленных дверей, обратив все свое внимание в слух, только слегка прикасаясь к дверным ручкам, дабы узнать, заперта или нет дверь. Когда он поднялся на второй этаж, то вдруг почувствовал, что на лице его что-то меняется, причем меняется со знакомой болью, от которой Бекхан едва не закричал. Приложив ладони к щекам, с ужасом обнаружил, что с них исчезли шрамы, а изо рта пришлось выплюнуть груду золотых коронок. Едва успокоилась боль, он позволил себе улыбку удачливого охотника, интуиция не подвела: именно сегодня он должен был попасть в это здание и оказался в нужное время в нужном месте. Сегодня он никому не позволит украсть у него прошлое, будущее, или смерть, если она должна его настигнуть, и любимого брата. Даже если сам Микаил выйдет с огненным мечом, чтобы остановить Бекхана, Бекхан не испугается.
На втором этаже он нашел, наконец-то, нужную дверь. При этом мысленно выругал себя, что сразу не обратил внимания на таблички, среди которых помимо аббревиатур и просто цифр были и прямые подсказки. С легкой руки Марченко на некоторых дверях иронично красовались надписи, перекочевавшие сюда из прифронтовой полосы времен Великой Отечественной. На двери, которую искал Бекхан, висела табличка: «хозяйство Кошкина».
Ему показалось, он приоткрыл дверь совершенно неслышно. Китаев сидел на табурете, тупо глядя на громоздкий прибор на столе. Но стоило Бекхану сделать шаг в лабораторию, разведчик вскочил, и табуретка оказалась в его руках.
– Ты? – спросил и ответил Бекхан.
– Ты? – спросил и ответил Китаев.
Некоторое время они стояли молча, потом Китаев сказал:
– Я же прострелил тебе челюсть. А Дорохов добил тебя.
– Я тоже так думал, – криво ухмыльнулся Бекхан, – лет пять над всем этим думал, но они опять что-то уже изменили, – и он удовлетворенно погладил себя по небритой, но совершенно здоровой щеке.
– Значит, все-таки она работает.
– Работает. Еще как работает. Но сейчас работать перестанет. – Бекхан уверенно двинулся на Китаева.
– Ничего, мы клин клином вышибем, – поднял над собой табурет Китаев.
– Послушай, – на минуту замер Бекхан, – неужели тебе нравится умирать несколько раз? Этот конструктор влез в святая святых! Он зубилом пытается править скрижали Аллаха! Пусть останется там, куда сунул свой нос! Или ты хочешь умирать еще и еще раз?
– А мы пьем не меньше трех, а умирать за други своя можно и больше. У нас только многоженство не поощряется и предательство. А умирать нам религия не запрещает.
– Нам тоже! – с этими словами Бекхан попытался прыгнуть под руку Китаева, но та с треском опустилась на его спину. Стянутый стальными уголками табурет не разлетелся, и потому удар получился страшный. Бекхан упал на четвереньки, но тут же получил ногой в челюсть и, сглатывая кровь из разбитого рта, отлетел обратно к двери, в которую недавно вошел. Нож по-прежнему оставался у него в руках. Хотел, было, его метнуть, но почувствовал неподходящую для этого легкость хлебореза.
Китаев продолжал стоять над ним с табуретом в руке.
– Еще? – спросил он.
– Шакал, – выругался Бекхан, сплюнув кровавый сгусток.
– Ну на медведя я бы еще согласился, а шакал – это по вашей части.
Превозмогая боль и ненужную в бою слепую злобу, Бекхан сделал еще один бросок. Этот оказался более удачным, ему удалось ввести противника в заблуждение своей напускной слабостью. Ох, и доверчивые эти русские. Как дети. Нижней атаки Китаев не ожидал, табуретка опустилась на пол, пробив застарелый линолеум, а нож воткнулся в его голень. Другой рукой Бекхан попытался схватить Китаева за горло. Но это ему не удалось. Вскрикнув от боли, Анатолий резко отпрянул назад, и здоровой ногой успел-таки оттолкнуть Бекхана в грудь. Теперь оба они сидели на полу, готовые в любой момент броситься друг на друга. Но момент был не любой, момент был особенный.
В воздухе вдруг запахло озоном, как после сильной грозы, и на полу появились еще две фигуры. В той, что лежала в обнимку с карабином, Анатолий узнал своего командира. Рядом стоял с пультом в руках Кошкин с видом заклинателя змей. Бекхан на эту картину выругался то ли по-арабски, то ли по-чеченски.
– Ни фига себе – война! – изумился Дорохов.
– Вот, значит, за кем ты ходил в этот раз? – сказал Бекхан. – А брата моего вы, конечно, убили. В спину, наверное.
– Это по вашей части, в спину, – спокойно ответил Дорохов.
– Если снайпер твой брат, то он остался жив. Теперь все зависит от него, – тяжело вздохнул Кошкин и опустился на второй табурет, который Китаев не успел сделать оружием. – Я просто вернул того, кто не должен был там оставаться. Другой вопрос, откуда ты обо всем узнал?
* * *
Русские исчезли, как джинны. По воле Аллаха или действием шайтана? Кому из фаршитов – Ридвану или Малику они подчиняются? Иса их послал или Азазил? Что там говорил русский про смерть? Сегодня? Надо предупредить Бекхана, пусть уходят, наверное, федералы устроят засаду, или кто-то предал…
Оставшись один в наступающем сумраке рассвета, который смешивался с моросящей взвесью невысокого дождя, Алейхан не мог заставить себя встать на ноги и выбрать путь: или подальше отсюда, как советовал русский, или наоборот – метнуться к дому, вывести братьев. А если ничего не будет, и тогда Алейхана объявят трусом, которому приснился страшный сон, и он, как ребенок, испугался? Может, действительно это было видение? И пока он беседовал тут с тенями, выпущенными Маликом из ада в наказание Алейхану, разведка федералов прошла мимо, а сейчас жди налета?
Ответы на вопросы посыпались мелкими шагами по дороге. Русские уже окружали дом, вот-вот полетят в окна гранаты. Больше у Алейхана не оставалось времени и он, не выбирая цели, выстрелил в окно, так, чтобы пуля, пробив лампочку, ушла в мягкую штукатурку потолка. И тут же, будто сшивая пространство огненными нитями, полетели со всех сторон и во все стороны трассеры.
– Пацанва голопузая! У кого очко без регламента, мать вашу! – выругался командир, приняв выстрел Алейхана за выстрел кого-то из своих солдат.
Страшный сон Алейхана продолжался. Он видел, как выскочил на крыльцо отважный Рагиб, но даже не успел выстрелить, рассеченный пополам длинной очередью из РПК. Потом услышал голос брата, который пытался перекричать сбивчивый стрекот смерти.
– Не стреляйте, у нас пленные! Или вы их убьете, или мы кинем вам их головы! Не стреляйте! Пленные!
Русский командир тоже стал кричать, чтобы солдаты прекратили огонь. Минуты через три все стихло.
– Эй! – крикнул Дорохов. – Моя бабушка говорила: полонен вскликнет, а убит – никогда.
– Умная бабушка, – ответил Бекхан, – слушай своих поросят!
– Ефрейтор Ермоленко, хозяйственный взвод комендантской роты!
– Сержант Андросов!
С минуту Дорохов молчал, вспоминая, что еще говорила его бабушка в таких случаях, и вспомнил-таки!
– Бабушка предупреждала: не верь чужим речам, а верь своим очам! Да и приговаривала: не доглядишь оком, доплатишь боком!
– Скажи твоей бабушке, чтобы очки одела, а щенкам своим скажи, чтобы стрелять или ползать не вздумали. Я их сейчас на крыльцо выведу, если что – дырок в них будет, как звезд в небе.
– Сегодня облачно, звезд не было, – буркнул Дорохов.
– Я вывожу их!
На крыльцо вытолкнули двух идиотов. Во всяком случае, один точно был идиот, он улыбался, как блаженный. Обкуренный, что ли?
– Спереди любил бы, сзади убил бы, – вспомнил еще одну поговорку Василий Данилович.
– Ну что, посмотрел? Как товар? – Бекхан стоял за спиной у пленных. Карты были в его руках. Снайпера у Дорохова не было.
– Моя бабушка говорила: на торгу два дурака: один дешево дает, другой дорого просит.
– Скажи бабушке, что пару этих внучат я отдам за возможность уйти! И еще: ты скажешь мне, кто нас предал?
– На первое, может, и сговоримся, все равно я тебя в горах достану, вот-вот вертушки будут, а второму ты просто не поверишь.
– А ты меньше болтай, а то один внучек уже в штаны наделал, мне рядом стоять противно. Скажи бабушке, пусть быстрее памперсы русским солдатам готовит. Может, мне ему отстрелить кран, чтобы не текло?
– Стрелять – не думать!
– Тогда думай быстрее, я тут вашего усиления ждать не собираюсь. Могу и по частям их тебе продать. Так что давай машину – «таблетки» или штабного уазика хватит. Зассанца я тебе здесь, как аванс, оставлю, второй поедет со мной. На десятом километре подберешь.
– А откуда мне знать, что ты мне его там по частям не оставишь?
– А ниоткуда. Но я тебе Аллахом клянусь!
– Слышал я ваши клятвы. Для тебя ж это, как бездомной собаке кость пообещать. Да и бабушка сказывала: много обещателей, да мало исполнителей. Ты мне тут своего одного оставь, а я его на десятый километр привезу.
Некоторое время Бекхан молчал. Он едва сдерживал злобу, и холодная взвесь мелкого дождя освежала его раскаленный лоб.
– Ты уже убил моего человека, не тебе ставить условия.
– А что мне было делать? Встречать его на крыльце хлебом-солью?
Эти слова несколько успокоили Бекхана. Если бы русские убили или захватили Алейхана, то майор из кустов непременно похвастался бы этим. Значит, надо принимать их условия игры. Пусть они думают, как им хочется, а Бекхан будет делать, как ему нужно.
– Тогда пусть зоркое око Аллаха следит, чтобы неверные не обманули его воинов, – и добавил еще что-то на чеченском.
Фраза эта была адресована Алейхану, но Дорохов понял ее по-своему.
– Даю честное офицерское слово, что с твоим человеком ничего не случится. Если только ты моего солдатика не изувечишь до десятого километра.
– Подгоняй машину, – скомандовал Бекхан.
Теперь Алейхан лежал, уткнувшись лицом в мокрую зелень. В первый раз в жизни ему не хотелось стрелять. Он не мог объяснить этого себе сам. Всю жизнь он мечтал стать воином, прославиться во имя Аллаха, но проклятый русский заставил его усомниться: а нужна ли Аллаху проливаемая кровь? Жаль, не успел спросить в ответ: а нужна ли проливаемая кровь Исе-Иисусу, который сам принял муки от жестоких людей? Нет, глупая все-таки вера у русских. Кто ж будет уважать Бога, которого убили позорной смертью? Как можно спасти всех, принимая муки и смерть? Потом вдруг осенило: а в бою можно! Остался прикрывать отход своих товарищей, и умирай, сколько влезет. Но Бог – не воин! Он за одно желание распять Его должен был сжечь всю землю! И осекся, вспомнив слова русского: Алейхан за Бога решает? И сник, ответа не было. Книг не читал, больше дрался и стрелять учился. Алейхан вспомнил, что сказал ему Даман, когда он пришел к нему в дом с новым оружием. Покрасоваться, конечно, пришел, но Даман, словно и не заметил, тяпку точил, и, будто к тяпке обращаясь, сказал: «убивать умеет каждый, но никто из людей не умеет воскрешать. Даже пророк не мог этого. Он всегда говорил, что он смертный и не совершает чудес. Грабить и убивать научиться легко, труднее научиться молиться и строить». «Я буду защищать родину!», – гордо ответил ему Алейхан, хотел сделать это с презрением, но сдержался: во-первых, это отец его любимой, во-вторых, он умеет воевать, он герой. «Ты же герой, Даман?» – позволил себе только напомнить. «Да, я ношу звание героя несуществующей страны. Герой Советского Союза…, – он горько покачал головой, точно сам над собой смеялся. – Нет больше такой страны, Алейхан. И никто не успел ее защитить, потому что враги были внутри. В самом сердце были враги. И у каждого человека внутри есть враг. И если ты пустишь его в свое сердце, то для Аллаха ты потерянный человек. Враг будет управлять тобой». Больше ничего не сказал Алейхану рано поседевший Даман. Старший брат, выслушав рассказ Алейхана, отмахнулся: да у него Аллах, за то, что стрелял в братьев мусульман, отнял разум! Не слушай его! Он вообще еще жив, потому что сам Джохар велел его не трогать. Почему? Одному Аллаху известно…
Из разговоров на родном языке Алейхан понял, что Бекхан оставляет русским самого молодого и немного трусливого Усмана. Русские, вроде, не юлили, подогнали таблетку из хозвзвода, за рулем тот самый прапорщик, которого ждали для обмена. Пора было уходить, но Алейхан хотел дождаться, когда брат благополучно сядет в машину, и они отъедут хотя бы на километр.
