Текст книги "Время любить"
Автор книги: Сергей Козлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)
* * *
Вечером они встретились с Дороховым в лаборатории. Майор пришел, хотя в эту ночь не дежурил. Он сразу стал грузить Кошкина деталями вновь разработанной операции по спасению старшего лейтенанта Китаева. Кошкин еще не проснулся и, выплывая из неопределенной задумчивости, остановил его словесную пальбу и рекогносцировку.
– Вась, я тут крепко поразмышлял. Вот ты хочешь спасти Китаева, а чем он лучше рядового Иванова? Или какой-нибудь бабы Мани, которая попала под бомбежку родной российской авиации?
Дорохов замер. Его будто пристрелили на месте. Смысл последующей логики исчез полностью и безвозвратно. Он молча опустился на табурет и достал из пакета неизменную фляжку.
– Выпить надо, – сказал так, словно только что вновь похоронил всех близких и родственников, умерших за последние сто лет.
Выпили по полстакана. Кошкин вдруг подумал, что зачастил с алкоголем, и, вроде как, ему даже нравится это состояние. Машина времени есть, жены нет, сын за границей, зарплата, как у мойщика посуды в Нью-Йорке, что еще делать русскому человеку? Пить!!!
– Наливай, – махнул он Дорохову, и тот разом уловил состояние своего товарища, спасти положение могла только задушевная кухонно-философская беседа, не позволяющая русской интеллигенции провалиться в банальную разнузданную пьянку с тяжелыми последствиями для себя и общества.
– Знаешь, Серега, мне кажется, мы проигрываем локальные войны, потому что упорно считали себя великой державой. При этом мы всегда думали, что великость идет откуда-то: из Кремля, из ядерных центров, из ракетных шахт… В общем – из глубоких тылов. А великость должна исходить из сердца, из мозга каждого! В такой войне тылов не бывает…
– В чем-то ты прав. Но я думаю, что дело тут еще в великом обмане. Например, когда мы воюем с чеченами мы забываем, что воюем с первобытным народом. И дело тут не в пассионарности, любовно выведенной Гумилевым, дело во внутреннем осознании. Ведь еще в девятнадцатом веке они переживали разложение родового строя, а такие процессы требуют не одного столетия. Через это прошли все народы. И появление сотовых телефонов и межконтинентальных ракет не являются катализатором исторического состояния той или иной нации. Неандерталец с автоматом Калашникова и «стингером» на плече вполне возможен, но невозможно, чтобы он начал жить и воевать по правилам кроманьонцев. Но главное: это миф о суверенности. Даже те из них, которые искренне считают, что воют за независимость, не понимают, что, по сути, воют за исчезновение своего народа.
– То есть?
– Тебе ли, Вася, не знать, что у малых народов не бывает независимости, даже если она очерчена виртуальными границами суверенного государства. Они все равно вынуждены жить под кем-то. То есть, они воюют только за иллюзию независимости. К ним приезжают арабы, которые сами этой независимости со времен арабского халифата не нюхали. Тому есть несколько признаков: воюют не по своему сценарию, воюют, оплачивая бесчеловечные поступки своих солдат долларами, зачастую фальшивыми. Обрати внимание, не динарами какими-нибудь или, на худой случай, турецкими лирами, а долларами – деньгами страны, которая должна быть ненавистна всем арабам! Проблема заключается в том, что когда они осознают, что Россия гарантировала им тепличное существование и отеческую заботу, на что они ответили взрывами женщин и детей, отрезанием голов, как и положено первобытным людям, когда они осознают, что втыкали кинжал в грудь своей матери, может статься – будет уже поздно. Даже во время Великой Отечественной войны, как и во время первой Кавказской, когда они тщетно рассчитывали на турецкого султана, каковому было абсолютно наплевать на их независимость, они полагались на Гитлера, который заигрывал с ними в союзников, но не питая иллюзий в их верноподданности, дал приказ Гиммлеру (и это не тайна за семью печатями): когда войдут на Кавказ, уничтожить этот дикий народ. Так и было указано – дикий!
– Выходит, стреляя в спину красноармейцам, они стреляли в спину тем, кто защищал их от полного уничтожения?.. Но потом-то была депортация?
– А что было делать? Из пятнадцати тысяч призванных в Красную Армию в сорок первом году чеченцев и ингушей, четырнадцать с половиной тысяч сбежали с призывных пунктов, чтобы поднять оружие против этой самой Красной Армии. А с предателями во время войны не церемонятся.
– Я бы расстреливал предателей…
– Расстрелять целый народ? Но можно просто показать ему его слабость, не взирая на гордость и воинственность, что и сделал Сталин. Между прочим, во время Первой Мировой войны «дикая дивизия», в которой служили исключительно горцы, была одной из самых лучших и надежных.
– Я понял: надо было дать им возможность служить России так, как они умеют!
– Вот именно! И мы получили бы самых боеспособных союзников. Но в нашу внутреннюю и внешнюю политику слишком долго гадило геморроидальное Политбюро, или выходцы из него, типа Ельцина, который, кстати, тоже, вместе с вождями сепаратистов, работал за доллары…
– Сегодня твоя очередь умничать, – Дорохов вспомнил беседу предыдущего вечера.
Кошкин промолчал. Договорить им не дала Мариловна.
Она вошла с ярко читаемой надписью на лице: «помогите, а то сейчас помру».
– Вот вы тут бойцов оживляете, а это только Христу и великим святым дано! Простите старую, что суюсь. Я бы тоже у тебя, Сережа, можа, и попросила бы моего отца вернуть. Он даже до Сталинграда не доехал, в его вагон бомба жахнула. Мы с того даже пенсию не получали, не воевал ведь. Я бы вот тебя попросила, чтоб ты меня туда, на станцию отправил, я бы его в другой вагон уговорила сесть…
В глазах Мариловны появились слезы, Кошкин и Дорохов проглотили по комку.
– Да вот думаю, – продолжила дрожащим голосом, – вместо него кто-то в этот вагон сядет, и придет похоронка в другую семью, и куплю я себе счастье через чужое горе… А уж мы с мамой и тремя братьями меру того горя до самой изнаночки знаем.
– Ты не рви душу, Мариловна, – сломанным голосом попросил Василий Данилович, – что случилось то?
– Да беда небольшая, но неприятная, – вернулась из 1943 года и загорелась другим интересом Мариловна. – Пенсию я куда-то дома положила, вспомнить не могу, хотела днем в магазин сходить – нигде нету. Совсем старая стала. Склероз. Ты бы, Сережа, отправил меня во вчерашний день, а то зарплата еще далеко.
– Не вопрос, Мариловна, но что ты во вчерашнем дне найти хочешь?
– Память свою старушечью! Память, милый! Глядишь, и пенсия найдется. Ты ж за своей Еленой Прекрасной успеешь еще… А?
Кошкин улыбнулся одними глазами, чтобы не обидеть Мариловну, которая готова уже была заплакать в случае отказа.
– Отправлю-отправлю, полы потом помоешь, ищи свою пенсию.
– Во-во! А вы с майором-то пока все свои умные разговоры переговорите. Я мигом!
Кошкин с уже нескрываемой улыбкой пощелкал тумблерами, покрутил одному ему ведомые настройки, и Мариловна, всплеснув руками, исчезла, оставив в наследство друзьям пустое ведро и швабру.
* * *
Что-то не то… Кошкин озадаченно смотрел на стрелки-мигалки своего агрегата. Дорохову передалось его волнение.
– Нет субъекта!
– Что?
– Мариловны нет!
– Что, решила остаться во вчера?
– Ее вообще нет.
– Доигрались, бля… – Дорохов заранее разделил вину с Кошкиным.
– Поехали, возьмем такси.
– Куда?
– К Мариловне, она недалеко от моего дома живет.
Они мчались на частнике через ночной, но неспящий город. В машине блатным баритоном страдал по воле не видавший тюрьмы арестант. Сочувствовать ему не хотелось. Водитель специально включил музыку громче, надеясь ублажить поздних пассажиров, или показать им какого он мира.
– Окна не горят, – Кошкин почувствовал, как растет в его сердце напряжение, сжимается пружина.
– Эх, Серега, ни дай Бог, мы старушку нашу на растерзание Батыю какому-нибудь отправили. – Дорохов уверенно делил ответственность на двоих.
– Вот этого быть не может. Не далее вчерашнего полудня. Машина у меня еще слабенькая, мощности лет на пятьдесят-шестьдесят назад хватит, не более, а вперед я даже рисковать не стану. В стране с непредсказуемым прошлым подглядывать в будущее опаснее, чем смотреть в ствол заряженной винтовки.
Все двери в подъезде были металлическими, кроме одной. Поэтому она казалась беззащитной и единственная напоминала семидесятые годы своим стандартным некрепостным исполнением. Это и была дверь Мариловны.
Стучали в нее долго и громко, не заметив в подъездном полумраке, что чуть ниже замочной скважины приклеена бумажная полоска с печатями. Стучали, пока не скрипнула настороженно соседняя дверь на площадке. А приоткрылась она только благодаря камуфляжу Дорохова.
– Вы из милиции? – повелся в его сторону гнутый, как дамасский булат, старушечий нос. – Ключи у меня, вам не передали?
– Мы с работы, мы работаем вместе с Марией Гавриловной, – ответил Кошкин, а Дорохов успел вставить в поспешивший захлопнуться проем свой десантный ботинок.
– А где Мария Гавриловна?
– Где и положено, – над крючковатым носом появились едкие, недоверчивые, вылитые из темных маслин глаза и кудрявая седая челка, – в морге.
– Как в морге? – вопросительно и нагло расширил пространство проема Дорохов. – Не бойтесь, я майор Дорохов.
– Вы неправильно ставите вопрос, молодой человек. В вашем случае следует спрашивать – «в каком морге». И я вас узнала, вы же бывали у Машеньки, мы с вами чай пили, беседовали.
– Он действительно сослуживец, – кивнул на Кошкина Василий Данилович. – Он тоже здесь бывал, любимец Марии Гавриловны.
– А, вот как. Он что, тоже моет полы в секретном институте?
– Нет, он изобретает утюги с вертикальным взлетом.
– А-аа… – в голосе старушки появилось уважение, – тогда милости прошу на порог, если б вы хотели убить меня из-за пенсии, то уже убили бы, а так – дома у меня взять нечего, все, что было можно, Боречка превратил в доллары, чтобы превратить их в шекели на земле обетованной. Меня зовут Амалия Гвидоновна, не помните? Милиция три раза переспрашивала, при этом не постеснялись даже спросить возраст…
– Мы про возраст не будем, и так видно, что вы вчера поздно вернулись с дискотеки, – Дорохов уже пыхтел в прихожей, а Кошкин выглядывал из-за его широкой спины.
– Вы не могли бы, уважаемая Амалия Гвидоновна, повторить еще раз все по порядку, – вежливо попросил Сергей Павлович.
– Это всего лишь в третий раз за сегодняшний день! Но в комнату я вас, извините, не приглашу, у меня там женский беспорядок.
– Нам на пороге очень удобно, – искренне улыбнулся Дорохов.
– Ой! Только не надо считать меня старой дурой! Я, между прочим, доктор медицинских наук!
– Упаси Бог, Амалия Гвидоновна, – успокоил Кошкин, – что же все-таки случилось?
И тут Амалия Гвидоновна позволила себе прослезиться.
– Да что! Нет теперь у меня единственной подруги! Не с кем поговорить. Нам ведь как, старухам, было бы с кем поболтать… Во что превратился этот мир? Откуда в нем столько жестокости!?
Вопрос повис обвинением на шее Дорохова, на которого в этот момент смотрела Амалия Гвидоновна. Он предупредительно молчал.
– Есть теперь новые русские, новые евреи, – продолжила, чуть успокоившись, доктор медицинских наук, – есть и новые Раскольниковы. Только вот Машенька никому деньги под проценты не давала. Обычно я ей ссужала, без процентов, конечно… В магазин она еще с вечера собиралась, пенсию принесли – вот и решила отовариться. Пенсия она что – сегодня есть, завтра за квартиру заплатил, в гастроном сбегал – и все! Так вот, Машенька вчера в гастроном и сбегала, купила себе нехитрый продуктовый набор, и, вероятно, сумки у нее в обеих руках были, дверь входную не захлопнула, сразу к холодильнику – выгружать… Там ее и нашли. Новый этот Раскольников, наркоман какой-нибудь, от магазина, наверное, за ней шел. От вашей-то военной конторы, – она кивнула на Кошкина, – ей неплохую доплату к пенсии платили, да еще и приработок Машенькин за половую гимнастику. Каждый день я ей поясницу вправляла. По две тысячи квадратных метров вылизывать не всякий молодой сможет. Вы бы не ракеты изобретали, а машины по облегчению непривлекательного физического труда. А то у вас и на международной космической станции техничка со шваброй понадобится.
– В какой морг ее увезли? – Кошкин не узнал свой голос.
– В областную больницу, там испокон веку у нас судмедэксперты работают.
– Спасибо, Амалия Гвидоновна, – откланялся Дорохов и попятился, отжимая на лестничную площадку растерянного и подавленного изобретателя. – Пойдем, Сергей Павлович, нас с тобой время уже не ждет…
Снова мчались на такси обратно на завод, а между двумя КПП уже спорили о том, кто вернется во вчерашний день. На пороге лаборатории их ждал сюрприз. Девушка лет двадцати пяти мыла пол, в руках у нее была швабра Мариловны. Мужчины замерли на входе. Девушка распрямилась, смущенно глядя на неожиданных для нее смотрителей. У джинсового комбинезона на ее груди отстегнулась лямка, и она под сверлящими взглядами двух ошарашенных мужиков никак не могла ее пристегнуть.
– Я – Варя, Варвара, я на третьем этаже обычно мою, меня из отдела кадров прислали, Марию Гавриловну заменить… Горе-то какое… Я думала, только из-за миллионов убивают.
Неловкое молчание продолжалось. Кошкин и Дорохов не знали, что им сказать. И Варе приходилось оправдывать, объяснять эту натянутую тишину.
– Меня предупредили, что Сергей Павлович по ночам часто работает, я мешать не буду, скоро закончу…
Сергей Павлович между тем залюбовался растерянной девушкой. Она, в конце концов, пристегнула лямку комбинезона, и теперь стянула с головы косынку, наехавшую на лоб, обнажив темную челку и опускавшийся на плечо, стянутый резинкой хвост. Почему мужской взгляд заставляет женщин поправлять волосы?
Из-под челки на друзей смотрели немного печальные яркие синие глаза. Настолько синие, что встретить такие можно только у сказочных красавиц. Вспомнилась вдруг выходящая из моря Венера Боттичелли. Только у той, помнится, волосы были посветлее. А у Вари, кроме того, были точеные черты лица, тонкий прямой нос и немного угловатые скулы. На какой древнегреческой амфоре я видел ее лицо? – спросил себя Кошкин, но тут же потер кулаками усталые глаза: никаких наваждений! Где-то между тем и этим светом ждала Мариловна. Каждая красивая женщина похожа только сама на себя, а некрасивая – тем более.
– Меня зовут Василий, – представился Дорохов.
– Я знаю, вы должны быть на вахте, внизу, вы дверь не закрыли, и я сегодня прошла, не предъявив удостоверения.
– Оп-паньки… – скис Дорохов.
– Не переживайте, я никому не скажу.
– Тогда скажите мне, почему такая красивая девушка моет полы?
– А что, внешний вид каким-то образом определяет род занятий? – девушка улыбнулась. – У каждого есть свои причины быть там, где он есть.
– Извините, Варя, во мне порой просыпается солдафон. Вы нам позволите заняться своими делами?
– Конечно-конечно, я заканчиваю.
Уже у рабочего стола, Кошкин поймал себя на мысли, что ему хочется оглянуться, еще раз увидеть Варю, а главное – он сравнивает ее с Леной Варламовой. С той Леной, которую он знал почти двадцать лет назад. Сравнение ни к чему не привело, а только мешало сосредоточиться. Дорохов уловил заминку и шепнул:
– А брюзжанье Мариловны тебе меньше мешало.
Потом они некоторое время спорили, кому вызволять Мариловну, но Дорохов буквально задавил Кошкина офицерским авторитетом и орденом мужества. Сергей Павлович махнул рукой:
– Только не геройствуй лишнего!
– Я просто посижу у нее в гостях. В магазин, если надо, мы сходим вместе…
* * *
Следующий вечер был спокойным и тихим. После работы Кошкин некоторое время бесцельно бродил по городу. Скорее, он прогуливался не по улицам, а где-то глубоко внутри себя. Поэтому окружающее его, заполненное заходящим солнцем пространство казалось виртуальным, и ощущение это усиливалось отсутствием ветра и голодных весенних комаров. Взгляд изобретателя был проникновенно печален, отчего прохожие иногда смотрели на него с тревогой и непониманием. А Кошкин нес на своих плечах тяжелое депрессивное чувство бесцельности своего существования, которое накатывало на него последние годы и усиливалось приступами жуткого ночного одиночества, от которого он спасался работой. Он не только метался и потел в своих коротких сумбурных снах, но и плакал, а по утрам ему было стыдно своей слабости и никчемности. Тогда он подходил к недавно купленной в церковной лавке иконе Сергия Радонежского и подолгу смотрел в глаза великого подвижника. Смотрел до тех пор, пока стыд и молчаливое покаяние не восходили до обретения силы, позволяющей преодолевать самого себя.
Он вернулся в лабораторию, когда над городом стали сгущаться сумерки. Дорохов облапил его на входе:
– Ты гений, Серега! Мариловна ворчит наверху со своими тряпками!
– Слава Богу, – тихо выдохнул Кошкин, а потом вдруг вспомнил, – а Варя?
– А она еще выше, сегодня-то я ее заметил!
– Ну что? Попробуем? – Кошкина слегка трясло.
– Ты, часом, не заболел, или у тебя мандраж? – заметил Василий.
– И то и другое, пойдем?
– Пойдем. Родина ждет!
Пока они мараковали над приборами, Мариловна озвучивала суть несанкционированных испытаний:
– Вы не шибко-то кспереминтируйте, жуткое это дело – мертвых оживлять. Вы тут бойцов оживляете, а это только Христу и великим святым дано! Простите старую, что суюсь. Я бы тоже у тебя, Сережа, можа, и попросила бы моего отца вернуть. Он даже до Сталинграда не доехал, в его вагон бомба жахнула. Мы с того даже пенсию не получали, не воевал ведь. Я бы вот тебя попросила, чтоб ты меня туда, на станцию отправил, я бы его в другой вагон уговорила сесть…
Кошкин вздрогнул. Он испугался, что Мариловна сейчас вспомнит вчерашний день.
– Да вот думаю, вместо него кто-то в этот вагон сядет, и придет похоронка в другую семью, и куплю я себе счастье через чужое горе… А уж мы с мамой и тремя братьями меру того горя до самой изнаночки знаем.
Друзья замерли.
– Я, Мариловна, не за мертвецами, я нынче за живыми, – оглянулся Кошкин.
– Дак это другое совсем дело! Я ж тебе говорила – за Леной собрался! Привет ей от меня, старой, передавай. Танцует она у тебя красиво! Прямо, как на балах, которые в фильмах про старые времена показывают. Наташа-то Ростова у Бондарчука, помнишь? Твоя-то не хуже…
– Не моя она теперь, Мариловна, – сдвинул брови Сергей Павлович.
– А это, Сережа, испытание! Не верю я, что любовь бесследно исчезает. Всякого в жизни насмотрелась, и знаю, если была любовь, то никуда она не денется. Ее, как самого Господа Бога, обмануть нельзя. Можно только самого себя обмануть, да будет потом наказание не хуже Страшного Суда! И знаешь еще что? Никакой второй любви не бывает! Она, как и душа, одна человеку дается. Первая и все! Не сберег – и все, мучайся всю жизнь. Вторая – это уже не любовь, а сожительство! Блуд!
Ох, и разгорячилась Мариловна, ох и разошлась! Но Кошкин подмигнул Дорохову и повернул одному ему понятные рукоятки. Мариловна еще ворчала, а Сергей Павлович уже стоял у здания лаборатории, любуясь нелепым выцветшим еще во времена Брежнева лозунгом на растяжке: «решения партии в жизнь».
До университета пришлось идти пешком, советского пятачка на автобус в кармане не предвиделось. Ноги сами несли Кошкина в нужном направлении, и он даже не успевал ностальгически удивляться полуголым витринам магазинов с манекенами в стандартных одеждах, пионерам, гурьбой идущим с уроков, молодым людям в самопальных джинсах и кроссовках фабрики «Кимры», автофургонам «Газ-52» с лаконичной, но теплой надписью «Хлеб», самодостаточным, но добрым милиционерам… Подумать только, страна скатывается вниз по нефтяной трубе, старческие пальцы Политбюро не способны цепко держаться даже на достигнутой высоте, несколько месяцев отделяет этих, ни о чем не подозревающих людей, от эры предательства, всего десять лет – от полного развала, и еще десять лет от времени, когда самый большой лоскут державы все же поползет вверх по той же самой трубе, ломая ногти, сдирая на ладонях и груди кожу, а вместе с ней еще что-то, какой-то иммунитет к всемирной эпидемии прогрессивного апокалипсического разрушения.
В квартале от альма-матер располагался ломбард, куда и зашел Сергей Павлович, дабы разжиться денежными знаками, не знающими инфляции и сравнения с долларом. Он респектабельно выложил на прилавок перед круглоголовым лысоватым мужчиной золотой портсигар, подаренный коллегами на день рождения. Этой ненужной роскошью Кошкин никогда в жизни не пользовался. Мужчина внимательно осмотрел «товар» и произнес заветное слово «паспорт». Кошкин начал сосредоточенно рыться в карманах и притворно тяжело вздохнул.
– Вот, ё-моё, неужели дома оставил! Все! Накрылся взнос за кооператив. Не успею…
Мужчина пожал плечами и молча положил портсигар обратно на прилавок. Кошкин с повторным вздохом медленно стал укладывать его в карман, весь его жалкий вид подсказывал: ну придумай что-нибудь, дядя. И дядя придумал, когда Сергей Павлович нарочито неуверенно потянулся к дверной ручке.
– Знаете, я могу его взять… Ну, как на свой паспорт, но, знаете ли…
– Да в полцены! – радостно выкрикнул Кошкин, одним броском вернувшийся к прилавку.
– Не ворованный? – для приличия спросил приемщик, отсчитывая свеженькие красные червонцы.
– Подарок, – успокоил инженер.
Около часа он бродил у входа в главный университетский корпус, где еще не сидели хмурые и скорые на едкий окрик охранники, и где последние двадцать лет располагались филологический факультет и факультет романо-германской филологии. Нужно было решиться и зайти внутрь, заглянуть в расписание. Номер группы Лены Сергей Павлович помнил, и узнать аудиторию, где находилась Лена не составляло труда. Но он, ностальгически очарованный, стоял у парадного крыльца, задумчиво всматриваясь в лица проходивших мимо людей.
– А я поспорить с вами готов, что сегодня мы проигрываем весь геополитический расклад! Мы должны сейчас иметь союзником Китай, а не рассчитывать на благодушное отношение Соединенных Штатов Америки и соединяемых штатов Европы. Эти нас никогда такими, какие мы есть, не примут. А такими, какие мы должны быть по их меркам, мы никогда, даже если очень стараться будем, не станем… Они же сами нам и не позволят! В этом главная стратегическая ошибка всех тех, кто наивно или ерничая, как Бендер, скандирует: заграница нам поможет!.. Россия не может оставаться Россией без мессианской идеи, она развалится, как лоскутное одеяло на однородные, но занятые собственными интересами члены, и тогда мир содрогнется…
– Да ерунда, объективный исторический процесс идеей не обманешь…
– Не обманешь, но предать можно. Это же как поцелуй Иуды! Объективно процесс остановить было уже нельзя, но для чего-то поцелуй этот был нужен!
Два преподавателя некоторое время спорили неподалеку от Кошкина, остановившись на ступенях. Задора хватило на две сигареты, и они расстались, как добрые друзья. А в 91-ом побьют, наверное, горшки на всю жизнь.
И вот, наконец, на крыльце появились студенты. Юноши торопливо и жадно закуривали, стреляли друг у друга сигареты, девушки группами шли к автобусной остановке. Последние анекдоты и курьезы, принесенные с семинаров, рассыпались взрывами хохота, шел оживленный обмен конспектами и учебниками. И во всей этой кутерьме Сергей Павлович очень боялся просмотреть Лену.
Она вышла из корпуса в числе последних в обществе худого чернявого паренька, который что-то весьма эмоционально ей декламировал. Паренек явно не вписывался в планы Кошкина. С минуту инженер стоял в растерянности, а оживленно беседующая парочка двигалась в сторону книжного магазина «Букинист». Излюбленное русское «авось», замешанное на отчаянном «будь, что будет», подтолкнуло Сергея Павловича к действию. В России алкоголь и любовь являются причиной 99 % безумных поступков. Хорошо начинать разговор, если имеешь способности удава: посмотрел на собеседника внимательно, как на любимое блюдо, и он уже никуда не денется.
– Здравствуйте, Лена, – Кошкин придал голосу тон судебного исполнителя. Никакой вкрадчивости, смущения: а у самого холодный пот на спине и всю душу обожгло зеленоглазым взглядом.
– Ой, а я вас где-то видела! – и с таким интересом посмотрела на Сергея Павловича, точно он только что с телеэкрана сошел. – Точно видела, я никогда не ошибаюсь. – Мигнул зеленый семафор из-под пушистых ресниц.
– Вопрос в другом: в прошлом или в будущем вы меня видели, – поддал интриги Кошкин. – Меня зовут Сергей Павлович, я руководитель одной научной лаборатории, которая исследует пространственно-временные взаимосвязи. Понимаете, Лена, некоторые наши эксперименты выходят за пределы обычного человеческого понимания… – начал «мести пургу», как говорят в новейшее время.
– Но я в этом ничегошеньки не понимаю? Я филолог. Я только учусь. Какое отношение такая наука может иметь ко мне. Правда, Давид?
Чернявый Давид растерянно пожал плечами. Он мешал Кошкину, Кошкин помешал Давиду.
– Подозрительно все это… – начал, было, размышлять Давид, но Кошкин посмотрел на него так, как смотрели приходившие в его лабораторию бандиты для обсуждения вопросов приватизации оборонной промышленности. Давид временно умер. Удав у Сергея Павловича получился отменный.
– Все просто: не все индивидуумы имеют показания для участия в подобных экспериментах. А вот вы, Лена, имеете все к этому данные. Я понимаю, что посторонний человек с подобными речами внушает мало доверия, но я готов показать свое удостоверение сотрудника оборонного НИИ, и, кроме того, наглядно продемонстрировать вам некоторые результаты нашей работы. Вы не согласитесь выпить со мной по чашке кофе вон в том кафе? – поблизости находилось «Театральное», на двери которого указал Кошкин.
– Давид, ты не хочешь кофе?
Давид пожал плечами, но Сергей Павлович продолжал наступление.
– Видите ли, Лена, речь идет о секретных разработках, и ваш друг Давид не относится к числу посвященных и посвящаемых. Чтобы у вашего друга не возникло подозрений, вот мое удостоверение, – и с чувством победителя Сергей Павлович развернул красную корочку оборонки, как бы случайно прикрыв большим пальцем год выдачи.
Давид, едва скрывая зависть и раздражение, утвердительно покивал головой. Да, мол, вижу: дядя ты серьезный.
– Лена, завтра на лекциях увидимся, – откланялся он.
– Конечно, Давид.
– Всего хорошего, – пожелал инженер, который едва скрывал ехидную улыбку: не фиг делать всяким там Давидам рядом с его будущей женой. Знать раньше, еще в студенчестве морду бы набил.
Несколько секунд они провожали сутулую фигуру Давида разнополярными взглядами, а потом Сергей Павлович окончательно осмелел и взял Лену Варламову аккуратно под локоток, чтобы рассказывать ей по ходу движения к кафе о возможности перемещения во времени, разумеется, оговариваясь, что речь идет о небольших расстояниях, если, конечно, слово расстояние уместно в отношении измерения времени.
– А вы, вероятно, хотели бы прочитать рукопись второго тома «Мертвых душ»? – кинул он очередного козыря.
Лена посмотрела на него внимательно и очень пронзительно, даже приостановилась.
– Нет, я точно вас где-то видела! Такое чувство, что все это когда-то со мной уже было…
– Или будет, – не дал ей задуматься глубже Кошкин и снова понес свою научную околесицу.
В кафе на радость изобретателю сидели только две пары студентов, в обществе стаканов какао и ливерных пирожков, что скромно ютились на тарелках с раритетной и лаконичной надписью «общепит». Они не обратили внимания на новых посетителей, не столько утоляя голод, сколько поглощая друг друга влюбленными взглядами. Кошкин с разрешения Лены победно заказал «Хванчкару» (он-то знал любимое варламовское вино в будущем), себе армянский трехзвездочный коньяк, вареные сосиски и пирожное – престижные строчки из «театрального» меню 80-х годов. После того, как официантка принесла заказ на столик, студенты с легкой завистью отвлеклись от своих бесед и покосились на соседей, точнее на спиртное и закуску. Кошкин старался держаться непринужденно, но вдруг подумал: ни дай Бог встретить самого себя! Следовало увести Лену подальше от университета, но, с другой стороны, на это могло не хватить ее доверия к постороннему человеку. Посторонним быть не хотелось… Трудно было убедить себя, что эта очаровательная девушка, с восторгом и одновременно легким шармом взирающая на окружающий мир, в обтягивающих вельветах и водолазке не имеет к нему на данный момент никакого отношения.
Пригубили, и Лена посмотрела на своего «нового» знакомого с легкой хитрецой в глазах.
– Из ваших объяснений, Сергей Павлович, я поняла, что у вас на руках чуть ли не машина времени? – прищурилась с недоверчивой с улыбкой.
– Да, – спокойно подтвердил Кошкин и достал из кармана дистанционный пульт с многочисленными кнопками. Известный российскому будущему логотип “Toshiba” никого здесь не мог ввести в заблуждение.
– И это все? – еще более недоверчиво спросила Лена.
– Нет, это малая толика, пульт управления.
– Вы хотите сказать, что, нажав на одну из кнопок, мы могли бы сейчас отправиться на встречу, скажем, с Овидием?
– Нет, так далеко не можем. Пятьдесят-шестьдесят лет – назад, пятьдесят лет – вперед.
– Странно, почему такие ограничения?
– А вы спросите у космонавтов, почему они не летают в другие галактики или хотя бы на Марс?
– Сергей Павлович, я жутко люблю тайны, но не военные. Вы, наверное, с меня какую-нибудь подписку о неразглашении будете брать?
– Да нет, только устное согласие. Вы человек гражданский. Конечно, это обязательные формальности, но никто вас не собирается посвящать в конструкторские чертежи, технологии и прочую дребедень, которая, к тому же, покажется вам китайской грамотой.
– Тогда зачем вам именно я?
«Да потому что я люблю тебя!», хотел откровенно крикнуть Сергей Кошкин, но удержался, вместо этого он наморщил лоб, что предполагало усиленное движение мыслительного процесса.
– Если сказать честно, то без вас вообще ничего не получится…
– Странно. Вы сами-то, Сергей Павлович, хорошо представляете себе, о чем говорите? А то являетесь как Воланд Берлиозу. А потом головы покатятся… – Лена не на шутку насторожилась.
– Ну, уж только не Берлиозу, а – Маргарите. Вот если б вам предложили сейчас полетать на метле и в доказательство сего продемонстрировали, что это возможно?.. – Кошкин вторично наполнил бокалы.
– Я начинаю вас бояться, – и, тем не менее, взяла бокал.
Да! В 90-х годах такой номер не прошел бы. Порядочная девушка рванула бы с криком «караул» от навязчивого незнакомца, который с маниакальным спокойствием декламирует безумные, с точки зрения современного технического развития, идеи. Получить по морде белым днем на улице стало проще, чем увидеть приветливую улыбку. И туда ее следует позвать?.. Жаль, что на маленькой приборной доске не предусмотрена, просто невозможна третья нейтральная сторона: маленький домик в горах, в полях, в лесах, подальше от смрадного дыхания этого гниющего, саморазлагающегося мира.
