Текст книги "Время любить"
Автор книги: Сергей Козлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)
* * *
Китаев, услышав выстрелы, остановил отделение. Минуту он колебался, но потом дал команду: все в зеленку, рассредоточиться и на цырлах в обратном направлении! Старцев подождет. В конце концов, тут форс-мажорные обстоятельства. Не преминул еще удивиться: как им удалось не нарваться на засаду каких-то четверть часа назад? С досадой глянул наверх – светало. Небо, похожее на кусок грязного пенопласта, давило на бреющем полете, и не дождь даже, а конденсат какой-то летел с него, точно каждую каплю дробили на миллионы частиц.
Прошло еще минуты две, когда по дороге, подпрыгивая на ухабах, проскочил неуклюжий уазик. Китаев узнал его, это была машина из обеспечения полка. Тут же выглянул из-за соседнего куста снайпер Назиров, шепотом доложил:
– Чехи в машине, но я без приказа стрелять не стал. Да еще сержант там сидел. Со склада. Я раньше его видел.
Старлей кивнул. Выходит, Данилыч нащупал их в каком-то доме уже после зачистки, но у них были пленные, и они договорились на обмен. В дивизии, конечно, по головке не погладят, но у войны свои правила. Стоит ли возвращаться обратно? А вдруг еще что? Китаев махнул бойцам: двигаемся в расположение батальона. Смотреть в оба!
Уже на подходе услышали голоса своих, традиционный мат сержантов. Пролетел штабной уазик, прохрипел следом БТР. Китаев уже хотел, было, дать команду выходить на дорогу, чтоб свои с перепугу не подстрелили, но вышел на небольшую поляну и замер. В центре ее стоял на коленях молодой парень и совершал намаз. Рядом лежала СВД с несколькими зарубками на прикладе. Увидев Китаева, он даже не попытался к ней потянуться. Что он, на мине сидит? Ловушка какая-нибудь? Взгляд чеченца был спокоен, словно к нему вышел не враг, а ежик какой-нибудь. Узкое лицо было бледным и возвышенно-задумчивым, жидкая бородка едва прикрывала щеки и подбородок. Китаев передернул затвор и сел напротив.
– Я не стал в тебя стрелять, как просил меня русский инженер. Он сказал, если я не выстрелю, то и в меня не станут стрелять.
– Логично, но не обязательно, – ответил Китаев. – Ваших же отпустили? Почему остался?
– Не знаю. Я воюю давно, но, мне кажется, так может продолжаться целую жизнь. Я мог бы тебя убить сегодня два раза: первый раз, когда ты шел туда, второй, когда ты возвращался обратно. Я спрашивал у Аллаха, что мне делать, но Он не ответил. Он хочет, чтобы я понял это сам.
Китаев вдруг увидел и поверил, что перед ним действительно не воин. Он закусил губу, раздумывая как ему поступить в такой ситуации. На поляну выкатился вездесущий Назиров с винтовкой наперевес. Хотел что-то спросить, но Китаев отрезал:
– Все нормально, дуйте к нашим, идешь за старшего. Если от майора Дорохова команд не было, возвращаемся к выполнению задания и бегом к Старцеву. Я догоню.
Раскосый снайпер пожал плечами: наше дело выполнять и также бесшумно исчез в мокрой зелени.
Русский старлей и двадцатилетний чеченец смотрели друг на друга. Глаз никто не отводил, и думали они об одном и том же: кто или что заставляет их убивать друг друга? Мутно-серый рассвет, такой же нелепый и грязный, как и вся эта война, плыл над их головами. Небо Ичкерии или небо империи? От серости и сырости зелень вокруг такая же неясная, как на долларовых купюрах. С чего это о валюте подумалось? Оттого ли, что вся кровь на них здесь замешена? И кто остановит эту войну, если восьмилетний чеченец, что попросил у Китаева патрон, повертев его в руках, сказал ему: «спасибо, вырасту – убью тебя этой пулей». «А я уже никого этой пулей не убью», – ответил Китаев. Он тогда вспомнил рассказ деда. Во время штурма Берлина, меткий фриц сжег наш Т-34 фаустпатроном на глазах взвода, которым командовал дед. Выстрел был сделан из окна первого этажа полуразрушенного здания. Взвод деда ворвался в дом, и в пустой комнате, посреди обломков мебели и кусков штукатурки бойцы увидели трясущегося от страха паренька лет двенадцати. Он плакал и шептал что-то про своего любимого Гитлера. Дед сказал, что никогда до и после этого не видел в глазах одновременно столько страха и решимости умереть. Пацан был уверен, что русские его сейчас расстреляют. И расстреляли бы, будь ему хоть на пару лет больше. А так… Снял бывший донской казак с себя ремень, стянул штаны с этого гитлерюргенда и давай охаживать по голой заднице. И вот тогда немчонок совсем по-другому завыл, по-детски. И звал уже на помощь не Гитлера, а маму-муттер.
– Так ты говоришь, появился русский инженер и?..
– Он предсказал, каким будет этот бой. Я не выстрелил в тебя, когда ты шел со своими солдатами по дороге. Потом он исчез. Растворился в воздухе, как джинн. С ним был еще один. Он тоже исчез.
– Фантастика какая-то. Откуда ты знаешь, что он инженер?
– Я сам убил его. Они ставили новую вышку…
– А ты решил, что лучше жить без электричества?
– Он часто приходит ко мне. Это был единственный человек, которого я убил не в бою.
– Тогда зачем?
– Брат приказал.
– А если бы брат приказал стрелять в ребенка?
– Я не зверь. Поэтому ты сидишь здесь живой и думаешь, что можешь взывать к моей совести. Ты уверен, что ни одна твоя пуля, когда вы врываетесь в наши села, не попала в женщину или ребенка? А, может, бомбы ваших самолетов умные и гоняются только за вооруженными мужчинами?
– Мы не штурмуем роддома, не прикрываемся беременными женщинами, не отрезаем головы восемнадцатилетним парням и не превращаем людей в рабов, – опустил голову Китаев.
Снова зависло молчание.
– Я отпущу тебя, – решился, наконец, Китаев. – Но без оружия. Я не буду брать с тебя клятву, что ты не будешь больше воевать, это бессмысленно.
– Я тоже не буду брать с тебя клятву, что ты не будешь воевать. Это бессмысленно. Но я хочу, чтобы ты понял, что я не трус. Поэтому я остался. Я просто устал убивать.
– Я понял, что ты не трус. Знаешь, я сам себе не поверил бы еще пять минут назад, если б кто-нибудь мне сказал, что я отпущу боевика.
– А я еще пару часов назад не поверил бы, что не выстрелю в такую прекрасную мишень, как ты.
– Уходи, – сказал Китаев, – надеюсь, мы больше никогда не встретимся.
– На все воля Аллаха, – ответил Алейхан, поднимаясь.
На мокрой серо-зеленой траве осталось лежать любимое оружие.
Он пошел в сторону, откуда только что пришел Китаев. Под одним из кустов по ходу движения машинально поднял плоский картонный прямоугольник. Это было новое служебное удостоверение Кошкина. «Инженер-конструктор», прочитал Алейхан, минуту постоял, но возвращаться к старшему лейтенанту не стал. На дату выдачи удостоверения Алейхан не обратил внимания. Сунув его в карман, он побежал в сторону от дороги.
* * *
Бекхан привязал русского сержанта к дереву. И даже подмигнул ему.
– Что, лапоть, будешь жить? Повезло тебе. Но если ты еще раз попадешь мне в руки, то я этими руками обязательно буду держать твою голову. Отдельно от туловища. Понял?
Сержант промолчал.
– Хорошо, что ты не обоссался, как твой напарник, а то от вас русских и так пахнет псиной.
Больше Бекхан не разговаривал. Кивнул четверым спутникам, и они быстрым шагом стали подниматься в гору. Бекхан знал, что Дорохов его не обманет, но ждать здесь вертолетов не собирался. Усман был ему больше не нужен. Усман попробовал наркотики, Бекхан видел руки этого сопляка с метками смерти. Усман больше не воин. Теперь он вообще больше никто. Он забыл, что наркотиками надо кормить русских свиней, чтобы у них совсем не осталось мужчин. Усман боялся смерти, попробовал героин и думал, что станет асассином. А стал ишаком! Можно было бы зарезать русского сержанта, но тогда майор будет гнаться за группой до тех пор, пока не сотрет подошвы своих сапог, а если сотрет, то погонится босиком. Этот офицер из тех служак, что кладут свою душу не за страх, а за совесть. Таких любят солдаты… и снайпера. Нет, есть другой план: пусть русские привяжут на это место Усмана, обложат его со всех сторон и ждут, что Бекхан придет за своим человеком. Дождутся… когда Усмана начнет ломать. В такой ситуации не пожертвовать слабаком, тем более из другого рода, было бы неразумно.
Бекхан вел своих людей в горы, где его ждал Руслан. Хотелось принести с собой побольше оружия и обмундирования, но вот – не получилось. Ничего, зато есть еще деньги. На них можно купить у продажных гяуров целый танк. Но пусть пока полежат… Руслану идут деньги из Аравии, а у Бекхана тоже должна быть своя сберкасса. И не одна. В конце концов, их род собирал эти деньги не только на войну с кафирами, а точнее – вообще не на нее. Сколько русских, ингушских и армянских домов продали! Вместо этих халуп виделся Бекхану дворец на берегу моря, и ради этого дворца он готов был бежать вверх по этому склону бесконечно. А еще ради этого дворца он продавал не только отобранную недвижимость, но и тела погибших воинов. Русские не знают цену мертвым. Их покойников выкупают только матери с бесцветными, выплаканными глазами, с которых нечего взять, кроме собранных сослуживцами мятых рублей, в лучшем случае – цену проданной хрущевки или дома на окраине рабочего поселка. А чеченцы уважают своих покойников больше, чем живых. Перед покойником у родственников две обязанности: похоронить до обеда и отомстить, если он убит. Русские за одного живого пленного десять убитых чеченцев готовы дать. И тогда главное, чтобы эти люди оказались из другого тейпа, а уж тейп их всегда выкупит. В этом нет ничего предосудительного, нормальный бизнес по-кавказски.
Подумав об этом, Бекхан покосился на сродного брата Ибрагима, который шел рядом и пыхтел под тяжестью двух автоматов (один – Усмана) и гранатомета. Ибрагим был из бедной семьи и воевал, рассчитывая разбогатеть. Поздно спохватился. Надо было делить дома русских, когда их еще из них не выжили, а он играл в благородного, даже позволил переночевать в своем доме хирургу из районной больницы, который бежал в Ставрополь. А потом спохватился и перепрофилировался из водителя большегрузных машин в специалиста по тяжелому вооружению и минированию. Воевал без рвения, но был исполнителен и надежен. Правда, Бекхана несколько беспокоило, что Ибрагим знает, где они с Алейханом сделали тайник. Тогда подумалось: пусть прикрывает от лишних глаз, а теперь думается – не будут ли его глаза лишними? Неразговорчивый и сдержанный Ибрагим ни разу не спросил, что братья прятали в землянке. Его устраивали триста долларов и трофеи, которые он ежемесячно отправлял семье, но как долго такое положение вещей будет его устраивать? По себе Бекхан знал, что жить хочется только лучше и лучше, и он предпочел бы не воевать сейчас с русскими, а нанимать их в качестве дешевой рабочей силы, или вообще покупать за бесценок рабов. Только вот работу для них осталось придумать. Дом у моря в воображении вырисовался до мельчайших деталей, а из чего потом делать деньги, чтобы превратить дом во дворец, Бекхан не знал. Единственное, что он умел – убивать.
Услышав в небе гул вертолетов, Бекхан остановился. Они оказались рядом раньше, чем он рассчитывал. А нужно было еще дождаться Алейхана. Место было назначено заранее.
* * *
До 8 часов вечера Грум выкурил полпачки сигарет и переживал только о том, что салон новой машины быстро пропахнет табаком. После восьми он позволил себе прикурить одну сигарету от другой, потому что ни один из ведомых объектов за воротами КПП не появился. Ни этот задумчивый инженер, ни кавказец с откровенно хищной мордой. Попиликав на цифрах мобильника, он услышал усталый голос Рузского.
– Вова, это я, тут нерусский никак не обозначился, и твой клиент появляться не хочет.
– Вздор какой-то! Я ему сейчас позвоню… Черт! У меня нет его рабочего телефона! Там же, блин, сплошные секреты. Ты думаешь…
– У нас ты думаешь, – поправил Паткевич.
– М-да… Вадик, а как этот… нерусский туда попал?
– На работу устроился.
– И ты никого из наших людей не ввел туда следом?
– Да он только сегодня оформляться стал. Кто ж знал?!
– А-а-а, блин! У тебя есть план?
– Да, лобовая атака, стоимость – пару штук зеленью.
– После твоей сегодняшней покупки я ничему не удивляюсь.
– Тебе жалко?
– Нет, извини.
– Ладно. Ну так делать?
– Делай.
На параллельной улице, где располагалась промышленная зона еще не загнувшейся от рыночных к ней отношений автоколонны, Грум нашел все необходимое в виде самосвала марки «КрАЗ» и малорослого, слегка поддатого водителя, который, матерясь, заполнял в кабине путевку.
– Братан, – окликнул снизу Грум, – красные раздвижные ворота на соседней улице знаешь?
– Это у ракетчиков что ли? А че?
– Твой зверь пробить их сможет?
– Как два пальца обоссать?
– Ну так давай, пробьем.
– Ты, случайно, не чирикнутый?
– Тебе, случайно, не все равно? Я бабки плачу. Закосишь под пьяного. С рук сойдет.
– Да ты че?! На фиг мне такие приключения? Меня ж с работы выпрут!
– Штуку баксов, – отрезал Грум.
– Не-ее… Че я потом начальству скажу? Вдруг охрана стрелять начнет.
– Ну ладно, я думал «КрАЗом» сподручнее, там, в переулке, «КАМАЗ» стоит, водила за две штуки согласился, боится только, что кабина отстегнется… – и Вадим сделал вид, что уходит.
– Две штуки? – переспросил вслед водитель.
– Ага, – не оборачиваясь, подтвердил Грум.
– Это… А если меня судить потом вздумают.
– Не суди, и не судим будешь! Отмажем, – остановился Вадим. – Выгонят с работы, обещаю, что без работы не останешься. А зарплата еще больше будет.
– Врешь ведь?
– Я никогда не вру, мне это незачем.
– Ну, смотри, – водитель погрозил невозмутимому Груму пальцем, отчего тот чуть не улыбнулся третий раз в жизни.
В ста метрах от цели «КрАЗ» замер, урча перед стартом. Растрепанная голова водилы вновь высунулась в окно, он поманил Грума рукой и, вытирая со лба пот, потребовал:
– Давай деньги вперед. Так не поеду.
Грум слегка испепелил его взглядом, плюнул под ноги.
– Ладно, стой здесь, через десять минут буду.
И в этот раз Паткевич позволил себе малость поволноваться из-за того, что придется рвать движок новой машины. Но, с другой стороны, была оправданная возможность отвести душу. «Эмджи» рванул с места так, словно ему, а не «КрАЗу» предстояло пробить ворота. Вписавшись в поворот под прямым углом на скорости, близкой к ста километрам в час, Грум оставил изумленного напарника-подельника с открытым ртом.
– Такие вместо водки чистый адреналин хлещут, – резюмировал тот, вспомнив приговорку автопарковских.
* * *
Горы протолкнули, стряхнули со своих вершин серую промозглую серятину. На востоке, где, казалось, еще минуту назад должна была разразиться гроза, а из темно-фиолетовой гущи посыпаться стрелы молний, вырвался ослепительно яркий луч солнца. Он словно пробил дорогу ветру, и в течение получаса видимая часть неба очистилась. Запоздало проснулись птицы, и лес наполнился звуками жизни. Алейхан воспринял это, как знамение.
Больше двух часов он шел на восток, в сторону Дагестана, а не на юг, в сторону Грузии, где его должен был поджидать Бекхан. Алейхана ноги сами несли к уютному тихому жилищу Дамана. Он прекрасно понимал, что теперь становится изгоем для всех: на первом же блокпосту его, появись он там, если не сразу поставят к стенке, то профильтруют по полной программе, и вся жизнь закончится где-нибудь на кошмарной зоне в средней полосе России, если же свои узнают об отступничестве – то уж точно – в лучшем случае расстрел. И заступничество брата, что ходит в друзьях у Гелаева, вряд ли поможет. Поэтому Алейхан испытывал два чувства. Чувство страха, похожее на то, что может испытывать изгнанный из стаи волк, и другое – похожее на величайшее душевное облегчение. Последнее подпитывалось неясными надеждами и туманными видениями новой жизни. Нет, волчья судьба с постоянной беготней по лесу за кровожадными вожаками, которые забирают себе лучшие куски добычи, эта тошнотворная боязнь красных флажков и открытых пространств, и смутная надежда стать вожаком, чтобы, опьянев от ночных вылазок и сомнительных побед, наступить на мину, – нет, такая жизнь больше не манила Алейхана.
В древней полуразрушенной башне на окраине аула Алейхан перевел дыхание. Пытался обдумать, что сейчас скажет Даману, как подойдет к Айзе, но ничего не получалось – в душе, в сознании – полное смятение, ветер, который дует во все стороны.
Даман, как всегда, с утра работал на своем огороде. Рабов у него не было, хоть не раз предлагали. Бекхан даже хотел подарить ему раненого русского контрактника – подлечишь, твой будет. Но Даман наотрез отказался. Жена, мать Айзы, умерла два года назад от рака груди, новую женщину Даман в дом так и не привел. Еще одна странность седого героя…
Увидев Алейхана, да еще и без оружия, Даман воткнул лопату в скудную землю и замер, пытаясь взглядом прочитать смятение на лице воина. Алейхан выдержал взгляд и, подойдя ближе, сказал:
– Мир тебе, Даман.
– И тебе мир, Алейхан, если ты его действительно несешь, – странно ответил отец Айзы.
– Я ушел из отряда, решил – больше не буду воевать. Ты знаешь, почтенный Даман, что я давно люблю твою прекрасную дочь, но сейчас у меня нет сватов, чтобы они пришли в твой дом. У меня нет калыма…
– Постой, – прервал Даман, – разве я говорил тебе хоть раз о калыме. Если ты пришел просить у меня руки моей дочери, спроси сначала у нее. Я думал, ты меня знаешь. Меня не интересуют деньги, меня не интересуют отары овец, меня, в этом случае, не интересует даже мнение Аллаха, меня интересуют только покой и счастье моей дочери. Я хочу увидеть здоровых и жизнерадостных внуков, Алейхан. Сможешь ли ты понять это?
– Прости, отец, – тихо сказал Алейхан и с огромным трудом сдержал подступившие к глазам слезы.
Мудрые глаза Дамана уловили минутную слабость молодого человека, он положил руки ему на плечи.
– Это неправда, что мужчине нельзя плакать. Я не знаю, как по-другому можно очистить, облегчить душу. У христиан это называется катарсис. Знаешь, я плакал, когда умерла моя Сана. И мне было наплевать, что скажут об этом другие мужчины. Требуется больше мужества, чтобы оставаться самим собой, чем играть по придуманным кем-то глупым правилам. – Даман отпустил плечи Алейхана и повернулся в сторону дома. – Айза, дочка, выйди на улицу, к тебе пришли.
И Айза вышла. Черные алмазы глаз только раз сверкнули в сторону Алейхана, который потерял дар речи, ибо особенно прекрасной казалась она ему в этот решающий час. И стояла она, склонив голову, опустив руки, стройная, в облегающем темном платье, черная прядь волос на мраморном челе. Воистину, велик Аллах, дыханием которого живет красота в этом мире. И хотелось легким движением сорвать с нее платок, чтобы густые, черные, как ночь в горах, волосы, опустились на хрупкие плечи.
– Айза, доченька, Алейхан решил уйти от войны, он просит твоей руки? – вкрадчиво спросил Даман.
Айза еще больше опустила голову.
– Я знаю, что он тебе нравится, и если ты согласна, то я хотел бы, чтобы вы уехали. Уезжайте куда-нибудь подальше от этой грязной бойни. Хочешь к тете Радиме в Красноярск? Там Сибирь, холодно, но там красиво и спокойно. Если Алейхан останется здесь, его либо заставят продолжать воевать, либо убьют.
При этих словах Айза вздрогнула, подняла глаза на отца.
– У меня есть деньги, я отдам их вам, на первое время хватит. Тебе надо учиться, ведь ты даже не закончила школу. Не верь тем, кто говорит, что женщина не должна учиться! Твоей матери институт не мешал быть хорошей женой и настоящей матерью. Ты знаешь, до конца жизни она учила детей…
Здесь в разговор вступил Алейхан.
– У меня тоже есть деньги. Много. Там – в лесу, – он кивнул на склон ближайшей горы. – Половина там моя. Мы можем уехать в Турцию. У меня есть загранпаспорт, есть связи в Аджарии. Уедем через Аджарию. Можем уехать в Эмираты. Можем даже в Японию… Куда скажешь?! Я люблю тебя, Айза, люблю так, что жизнь моя без тебя может быть только мучением.
– Я боюсь оставлять отца, – тихо ответила Айза.
– Не бойся, дочка, – обнял ее Даман, – ты же знаешь, у меня есть бумага от самого Джохара, а для русских у меня есть орден. Я не могу бросить здесь могилу твоей матери. Когда все кончится, вы вернетесь.
– Это еще очень долго не кончится, – Айза посмотрела в глаза отца, и он промолчал, знал, что она права.
– Куда бы ты хотела поехать?
– Помнишь, ты мне рассказывал про Ленинград, что он красивый, мосты и дворцы…
– Теперь он называется Санкт-Петербург.
– Поедем туда! – Алейхан мог сейчас задохнуться от наступающего счастья. – Я сегодня же пойду и принесу свои деньги!
– Не ходи туда, Алейхан, – попросил Даман, – не надо. Эти деньги вряд ли принесут вам счастье. Да и кто позволит тебе их забрать?
– Я заберу только свою долю. Бекхану сейчас не до меня, он идет на юг, на соединение с отрядами Руслана, там они планируют какую-то крупную операцию.
– Ты думаешь, Бекхан не будет тебя искать?
– У него на хвосте очень настырный русский майор. И ему еще надо вызволить Усмана.
– Плевать ему на Усмана, а вот тебя он будет искать до конца жизни. Не ходи, Алейхан. Деньги нужны, но это не самое главное. Главное сейчас – не терять времени.
– Я не могу быть нахлебником, – твердо возразил Алейхан, – и я хочу, чтобы наша поездка была не хуже, чем свадебное путешествие.
Даман в ответ только покачал головой.
