Текст книги "Время любить"
Автор книги: Сергей Козлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)
* * *
– Ого! – воскликнул адвокат Михаил Маркович Бирман, рассматривая содержимое большого конверта, который получил позавчера из рук нового и странного клиента.
По предписанию того самого клиента в условленное время, когда в кабинете адвоката не раздался контрольный звонок, и был вскрыт этот конверт, в котором оказались фотографии, аудиокассеты, расписки, видеокассета и две тысячи долларов гонорара, что причитался Михаилу Марковичу за предстоящие заботы о содержимом пакета.
На снимках сержанты и прапорщики российской армии находились в кругу боевиков. По всему было видно, что они не в плену, а заключают сделки. На кону стояло обмундирование, патроны, автоматы, гранаты и даже гранатометы. К фотографиям прилагались расписки. Красным маркером было выделено на фотографиях только одно лицо, а на расписках – звание и фамилия: «мл. с-нт. Ермоленко». Видимо, круто держали этого парня боевики за одно место, раз он оставлял им такие компрометирующие бумаги. По-привычке Михаил Маркович заглянул в городской справочник «Деловые люди» и не ошибся. «Ермоленко А.М. директор автосалона «Хайстар», владелец автозаправочных станций, соучредитель…» И т. д. И т. п. Особо отметил для себя адвокат, что сей удачливый молодой бизнесмен является зятем известного рыбного магната. Данное обстоятельство несколько настораживало и сулило непредсказуемые последствия, но, в сущности, никто не мешал Михаилу Марковичу честно отработать полученные деньги, выполнив поручение, и остаться в тени. Другой вопрос, сколько можно было получить с противоположной, не менее заинтересованной стороны, использовав, при этом, подставных лиц.
– Надеюсь, тут засняты не пытки пленных российских солдат, – брезгливо поморщился адвокат, вставляя кассету в видеомагнитофон.
На экране телевизора адвокат увидел мусульманское кладбище и своего клиента рядом с одной из могил. Клиент с ухмылкой объяснял, что это его могила, потом перешел к следующему надгробию и заявил, что это тоже его последнее пристанище, а в конце попросил найти его третью могилу. Такие мистические загадки Михаилу Марковичу были не по душе. Он был лучшим и самым высокооплачиваемым в городе адвокатом, а не охотником за приведениями. Далее на видеокассете следовала хроника жизни боевиков, сцены обмена пленных и убитых, мелькало там означенное красным маркером лицо младшего сержанта. На аудиокассете был записан разговор клиента с тем самым лицом, но уже в роли бизнесмена. Следовало разбавить странную задачу клиента рюмкой коньяка, и Михаил Маркович не преминул это сделать. А после второй он решил не искушать судьбу попыткой из одного гонорара сделать два и взялся за телефон. Набрав номер, адвокат тяжело вздохнул и, стараясь выжать из себя тон огорченного человека, коротко сказал собеседнику.
– Андрей Викторович, у меня для тебя интересные материалы. Приезжай. Нет, журналистам я не звонил. Да, и сделай так, чтоб мое имя в связи с этим нигде не всплывало. Ссылайся на каких хочешь информаторов. Жду.
Положив трубку на рычаги, Михаил Маркович откинулся в большом кресле, покусывая губы и щурясь на содержимое пакета. Так легко еще никогда не удавалось заработать две тысячи долларов, и это ему, как прагматичному трезвомыслящему юристу, не нравилось.
* * *
Едва ли можно не испытывать тихого ужаса в городе, наполненном давящей со всех сторон тишиной. Где каждый шаг на пустой улице отзывается эхом, как выстрел в горах. Окна любого дома, как глаза слепца, и манекены на витринах, как самые подходящие жители. Ни капли мусора, потому как его не успели еще ни уронить, ни убрать… И небо, которое больше похоже на вывешенную над крышами фотографию облачной пелены, кою забыли мало-помалу двигать для оживления общей картины.
– Слушай, Сергей, для воров твоя машина тоже мечта, сунулся на секунду вперед и посещай магазины и банки, – голос Дорохова полетел по трубе пустой улицы.
– Я вот о другом думаю, лишь бы у Мариловны инфаркт не случился. А то прахом пойдут наши старания.
– А почему бы нам сразу не появиться у подъезда или у дверей нужной квартиры?
– Скажи спасибо, что попадаем в пределах трехсот метров. У меня же в руках не снайперская винтовка с оптическим прицелом. Хоть и говорят, что в науке не принято что-либо делать на глазок, но это только говорят. Куча открытий были сделаны методом тыка.
– А я думал методом тыка только детей делают и напряжение в розетке проверяют.
– Понимаешь, Вась, если верить фантастическим романам, а им стоит верить хотя бы потому, что в них были предсказаны сотни открытий, то будущее, кроме неизменяемого общего направления, имеет вариативный ряд решений. К примеру, вот ты покурил, а мог и не курить именно в этот определенный промежуток времени, и это уже вариант развития будущего, включающий в себя миллионы возможных последствий, начиная от твоего здоровья, кончая общим загрязнением атмосферы.
Лицо Дорохова обиженно вытянулось.
– Ну ты сейчас меня заводской трубой выведешь, которая дымит и небо застит.
– Да нет, я просто тебе на пальцах объясняю.
– Но тогда получается, что от Бога мало что зависит?
– Я же тебе сказал: главное – то есть точка прибытия – неизменна, а вот варианты движения к ней могут быть самыми разными. Это уже складывается из участия человеческой воли. А сумма созидательных и разрушительных действий индивидуумов, населяющих нашу планету, это уже сложение картины главного, большого варианта. Проще говоря, Бог наделяет человека свободной волей, об этом ты, надеюсь, слышал, именно в этом проявляется божественная природа человека. А вот качество использования этой индивидуальной воли – есть собирательная сила, формирующая будущее. Но, по сути, конечной точки нет, она замкнута на какую-то первичную точку. Получается кольцо. Не спираль, как думают многие. А кольцо. Оно, как башня, может строиться только вверх. Это наше сознание может двигаться, взбираясь по стене этой башни по спирали, как по винтообразной лестнице, а стена, собственно, и есть история. То есть, здесь нужно мыслить не отрезками, прямыми, или даже лентами Мебиуса, а объемно, хотелось бы сказать – трехмерно, но, получается, наш умишко просто не способен к более многомерным решениям и картинам.
– Понятно – что ничего не понятно. А кольцо, то бишь башня, бесконечно в обе стороны?
– Смею предположить, что башня в огромных пространствах вселенной тоже замыкается кольцом. То есть нам не заметно, как она наклоняется по типу пизанской, потому как на миллионы световых лет зрение наше не простирается. Ну, и так до той самой бесконечности. С ростом времени растет вселенная. Между прочим, это и ты понял после своего первого похода в прошлое, философствовал тогда о времени, как о фигуре, которая недоступна человеческому воображению. Ну что, угловато, но, по-моему, доступно объяснил.
– Доступно. Если твои башни во все стороны начать укладывать, окосеть можно. – Дорохов поиграл бровями, проверяя, не окосел ли, и безнадежно вздохнул. – Воздух здесь какой-то… Вроде и свежий, но привкус у него странный. Скорее, безвкусный.
– Откуда тут взяться вкусу? – обвел рукой гулкую пустоту Кошкин. – Соседи капусту не тушат. Рыбу не вялят. Нет тут соседей.
– Ты только Мариловне про ее убийство не рассказывай.
– Да уж сам знаю, лишь бы у нас еще кто при памяти не оказался, а то и в отделе кадров могут с легкой руки порадовать. Любит у нас народ бразильские фильмы и отечественные некрологи. Честно говоря, не представляю – какие могут быть последствия у такой вилки времени? Слепой котенок лучше ориентируется в пространстве…
Они вошли в подъезд и замолчали. Шаги в мертвом доме звучали будто аккорды абстрактной пьесы. И кульминацией ее стала дверь Мариловны, что распахнулась навстречу, когда они были на последнем пролете.
– Господи! Да наконец-то! Уже и не чаяла живую душу увидеть! Сереженька, Вася! Это ж какая атомная война приключилась? – и прямо на пороге старушка зашлась навзрыд, повиснув на крепких руках подоспевшего во время Дорохова.
Кошкину оставалось только гладить ее по руке и причитать, что все нормально, все позади, домой поедем…
– Сходила за пенсией, – пробурчал Дорохов.
– Так ведь вспомнила! – причитала Мариловна. – Вспомнила! Деньги взяла и сразу в магазин. Купила чего надо и – домой. Там же сериал любимый начался. Телевизор включаю – пусто! А потом уж, на второй, кажись, день дошло, что на всей улице пусто. Беда-то какая! думала, с ума, старая, съехала. Уж не чаяла никого увидеть. А потом, мнила, умерла я, и это ад для меня такой специально придуман. На улицу боялась выходить. Чего же это такое?..
– Ничего, Мариловна, ничего, милая, теперь – все позади. Заблудилась ты у нас чуток. Ты ж сама с собой не разговаривала?
– Заговоришь тут!
– Ну ладненько, сейчас домой отправимся… – сказал Кошкин и поймал себя на мысли о том, что, в сущности, Мариловна и так дома. Ему стало неуютно, даже тряхнуло все тело: а вдруг они все втроем застрянут тут?
– Ага, Сереженька, ага, подожди малехо, я только пенсию возьму, зря что ли мучалась?
– Нет, Мариловна! Ни в коем разе! Отсюда мы ничего брать не будем. В нашем времени она тебя на том же месте ждать будет, и даже потраченное в магазине на месте останется.
– Да шут с ней, с пенсией, – успокоилась вдруг Мариловна, – но чтоб я еще хоть раз на твоей машине путешествовать намылилась!.. От такой тишины и похоронный марш любимой песней станет. Мы точно домой попадем?
– Точно, – Сергей Павлович отбросил всякие сомнения, иначе становилось жутко и страшно, хуже, чем в детстве заглянуть в приоткрытую дверь морга.
– Ну тогда я тебе покажу чего: может, для науки твоей это важно будет, – и она поманила Кошкина пальцем в глубь квартиры.
Тот послушно, но осторожно направился следом.
Мариловна сначала подвела его к радиоприемнику, который висел на кухонной стене. Включила его на полную мощность и приложила палец к губам, словно сейчас будут передавать сводки Совинформбюро. Спустя минуту Сергей Павлович стал различать легкое потрескивание эфира, а уже потом, ему показалось, будто он слышит отдаленные голоса. Правда, возникало чувство, что голоса эти живут не в динамике, а где-то рядом с ним, а репродуктор выполняет роль лампочки, на которую летят ночные бабочки и мотыли. Как ни силился он разобрать этот тихий говор, но получалось только додумывать, угадывать значение слов. Голоса же были и мужскими, и женскими, и детскими, и никак не походили на размеренную речь дикторов и запальчивые уловки уличных репортеров. Мариловна спросила взглядом: слышишь? Кошкин кивнул: слышу.
– Чего это? – спросила старушка.
– Ума не приложу, – признался Кошкин, – возможно радиоприемник в этом случае является слабым ретранслятором каких-то неизвестных физике волн. Не знаю, Мариловна, но это действительно странно, удивительно и жутко.
– Во-во, и я о том. Может, это вообще не из нашего мира?
– Кто знает? – пожал плечами Сергей Павлович и выкрутил до минимума регулятор громкости.
– А пойдем еще? – поманила рукой в комнату Мариловна.
Там она подвела его к стене, где висели в картонных и деревянных рамках старые черно-белые фотографии. Кошкин сразу отметил, что их стало больше. Историю каждой из них он знал весьма подробно. Когда Мариловне удавалось заманить Сергея Павловича на домашние блинчики да поболтать, она обязательно приносила за стол одну из фотографий, оживляя изображение подробнейшим рассказом. Вот, к примеру, с подписью «Крым 1949». Мать получила за самоотверженный труд на ферме путевку и повезла семью к морю. Маше тогда было уже почти восемнадцать лет. Старший брат служил на Дальнем Востоке, средний – в Германии, куда не дошел, не доехал… И тут Кошкин осекся, вспоминая рассказ Мариловны. На снимке рядом с мамой Маши Рассохиной стоял молодцеватый мужчина с орденской колодкой на груди. Лихо закрученные усы, а ля Буденный, наигранно суровый взгляд. Значит, в этом мире он все-таки дошел!
– Отец, – с дрожью в голосе подтвердила догадку Мариловна.
Был он и на других фотографиях вплоть до семидесятых годов. То с женой, то с Машенькой, то в обществе сыновей, то все вместе… До тех самых пор, пока старший Павел не спился, не шагнул в пьяном бреду под поезд, оставив жену и двух дочерей на попечение престарелой матери и младшей сестры. Сердце матери не выдержало…
– Это, Мариловна, вариант времени, когда твой отец остался жив.
– А нельзя мне, Сережа, пожить в этом времени? – подбородок старушки дрожал.
– Можно, милая, но ты здесь будешь одна. Все будут там, где прошла колея истории человечества, – опустил голову Кошкин.
Дорохов шепнул какое-то ругательство, а вслух сказал:
– Хороша колея, когда на обочину миллионы выбрасывает. Да по такому дерьму кто ж колеи прокладывает?
– Мы. Какую проложили, такая и есть, – упрекнул человечество Сергей Павлович.
Он подошел к Мариловне и обнял ее за плечи:
– Прости меня, лучше бы я ракеты делал. Больше пользы.
– Ты так не говори, – погладила его по щеке Мариловна, – не говори так. Нешто ты виноват, что Гитлер родился. Ты же не отец ему! А машина твоя… Я вот помню, малая еще совсем была, когда первый трактор в колхоз пришел. Смотрели на него, как на зверя заморского, рычал он. На фига, думали, нам такая каракатица? Так и гадали, пока он первую межу не провел.
– В том-то и дело, что я не знаю, где поле для моей машины. Вслепую я немало еще человеческих судеб перепахаю. – Кошкин нервно покусывал губы, поглядывая на фотографии.
– Опять же, думаю, – утерла слезы Мариловна, – не всяким трактором не всякому полю поможешь, – и завернула тут длинную байку, что всем пришлось присесть на скрипучие стулья, ибо остановить воспоминания Мариловны было невозможно, а в этой ситуации еще и неделикатно.
Приземлились мужики крепко и вынуждены были сначала с напускным, а потом и с живым интересом прослушать историю о том, как во время войны в деревне, где жила Маша Рассохина (Мариловна в юности), девушка по имени Татьяна проводила на войну любимого парня – Андрея. Свадьбу сыграть не успели. Было это в начале сорок второго. И попал он во вторую ударную армию предателя – а тогда бравого, но интеллигентного по виду генерала Власова. И канул парень где-то в Мясном бору, во время неуспешного наступления. И ни похоронки на него, ни другого какого свидетельства. Татьяна ждала его, потому что любила. О такой любви, как у них была, книги пишут. Уж и сорок пятый прошел и сорок шестой, а она все ждала. Тем, кто с фронта вернулся – раздолье! Девок и вдов вокруг, хоть промискуитет объявляй! Промискуитет – это Мариловна от учителя истории запомнила. Безрукий он был, и парни в классе все потешались вопросом: как он в туалет ходит по малой нужде, кто ему хозяйство в нужном положении держит? Кружку со спиртом он, к примеру, сам зубами брал и в себя, как божью росу, опрокидывал. Зато рассказывал всегда без всяких бумажек и учебников, а слушали его, разинув рты. Эх! Много мужиков война покалечила, кому не тело – так душу! Быстро эту войну забывать стали.
У Дорохова заходили желваки, про войну он тоже мог кое-что рассказать. Но Мариловна рассказывала про любовь.
И хоть выбор у парней был, и медали на груди звенели, многие из них сватались к Татьяне, но всегда получали отказ. А она писала письма во всякие военные инстанции, надеялась разыскать след своего Андрюши, а когда отпуска снова разрешили, насобирала денег, взяла платья красивые и поехала туда, где полегла вторая ударная армия. Пусть с весны сорок второго по весну сорок восьмого много воды утекло, но Таня привезла оттуда горсть седых волос. На каждого непохороненного солдата – по одному. Но это она уже потом, много позже, рассказывала. А тогда ей товарищи из соответствующих органов посоветовали уезжать оттуда и никому не рассказывать о том, что видела. Потому можно считать, что Татьяна была одним из первых красных следопытов. Она после возвращения полгода письма писала по адресам, которые в солдатских нагрудных гильзах нашла. А про своего Андрюшу так ничего и не узнала. Замуж она вышла только в 1954-ом, когда ей уже тридцать лет было. Аккурат в это время Хрущев с Маленковым тягались.
Замуж вышла за хирурга из районной больницы и перебралась в город. Не по любви шла, а от одиночества. Хирург же – Владимир Иванович – славился своими добрыми золотыми руками и тем, что спас на войне не одну сотню солдатских жизней, а жену у него случайной пулей убило. Шибко он по ней тосковал. Наверное, запил бы, да работы всегда у него было много, со всего района к нему болезных везли, даже Мариловне случилось у него чирьи удалять, вот и позволял себе сто грамм после операции. Пусть каждый день – но только сто грамм. Железно.
И ничего бы Мариловна про эту историю не узнала, если б не повстречала совсем недавно в областном центре эту самую Татьяну. Ей уже под восемьдесят. Рассказала она Машеньке свои печальные старые новости. В 1975 году поехали они с мужем в Прагу по туристической путевке от Совета ветеранов. Да там, в самой что ни на есть Праге, в одном из многочисленных кафе, встретила она своего Андрея. И – никакой лирики! Андрей весной сорок второго отдал со своего плеча гимнастерку и шинель генералу Власову, которому в окружении захотелось выглядеть рядовым. Но когда в плен он сдался, узнал в лагере Андрея и чуть не силой затащил его в русскую освободительную армию, которую тот для службы у Гитлера создавал. Вот до чего добро Андрюшу довело. А в сорок пятом, хоть и стала помогать эта армия восставшим пражанам, но наши их не помиловали. Кого в петлю, как Власова (иуде иудина смерть), кого к стенке, а кому большие сроки в лагерях. Андрюшу спрятала одна сердобольная чешка. А потом выдала за своего мужа, который у нее погиб. Правда, пока не выучил язык, прикидывался немым от контузии.
И что? И Татьяне и Андрею по пятьдесят лет. Ему никакого пути на Родину нет. Чем быть предателем Андреем, лучше быть краснодеревщиком Чеславом. У Татьяны трое детей, у Андрея-Чеслава двое.
– И ничем бы твоя машина времени им не помогла, Сережа, – оборвала вдруг Марья Гавриловна.
– Да, пожалуй, – согласился Кошкин. – Даже если б свадьбу успели сыграть. Вторую ударную армию моей «тачанкой» не уберечь, Сталину или генеральному штабу правильное решение не нашептать, да и дырку в «железном занавесе» не пробить. Таким трактором колею, которую миллионы натаптывали, не повернуть, – поджал-прикусил губу и достал из кармана пульт. – Давайте, ребята, домой.
– А я, Палыч, думал в магазин сходить, – хитро прищурился Дорохов, хотел, наверное, разрядить обстановку, – сегодня, по-моему, распродажа по самым сниженным ценам. А для пенсионеров стопроцентная скидка, – подмигнул Мариловне.
* * *
После рассказа Грума Владимир Юрьевич бросил все дела и стал названивать Кошкину. Долгое время тот не отвечал ни дома, ни на работе. Рузский чуть, было, не позвонил самому Марченко, но правильно рассудил, что Марченко пошлет его дальше, чем партия комсомольцев. Наконец, в трубке зазвучал усталый голос Сергея Павловича.
– Сергей Павлович, давайте я вам мобильный куплю, чтоб вы не исчезали, а то я беспокоится начал? Поверьте, искренне вам это говорю.
– Спасибо, Владимир Юрьевич, но там где я был, мобильник не пригодится.
– Вы все экспериментируете?
– Да нет, исправляю свои и чужие ошибки.
– А по моим данным вашей жизни недавно угрожала опасность.
– Спасибо, опять же, но ваша, Владимир Юрьевич, опека чересчур уж безгранична. Опасности меня на каждом шагу подстерегают, вдруг поскользнусь, треснусь головой об пол, и если не сдохну, то забуду, что за прибор у меня на столе стоит и как им пользоваться. Так что не следует преувеличивать угрозы и оберегать мою персону, как премьер-министра какого. Обещание я свое выполню из уважения к вам и вашей деликатности. Другой на вашем месте давно бы уже меня горячим утюгом по животу гладил.
– Ну… скажете…
– А знаете что? Приезжайте прямо сейчас, еще не вечер. Я хоть и устал чуток, но готов застрелить сегодня и трех и четырех зайцев. Надо играть, пока везет. А мне сегодня, как мне кажется, удача улыбается, как никогда.
– Куда прикажете быть? Или за вами послать машину?
– Нет уж, лучше вы к нам, я оставлю пропуск на КПП.
– Тогда, Сергей Павлович, на двоих человек. Второй – Вадим Андреевич Паткевич. Вы уже с ним знакомы.
– Для него оставлю обязательно, а то придется новые ворота за свой счет покупать.
– Через полчаса будем у вас.
Когда Кошкин опустил трубку телефона на рычаги, Дорохов с недовольным видом покачал головой.
– Зря ты, Палыч, с этой братвой дело имеешь, жди подляны.
– Вряд ли. Я им нужен живой, невредимый, при уме и памяти. Ну и, к тому же, Рузский муж моей жены.
– Ты сам-то понял, что сказал?
– Хорошо еще, что не отец моего сына. Я просто привык выполнять свои обещания.
– Тогда не забудь прихватить меня с собой, уж я тебе сегодня везде компанию составлю. А когда все закончится, давай возьмем Толика и все вместе хорошенько посидим где-нибудь под хороший коньяк. Толик, ты как?
– Всегда готов, командир! – отпионерил Китаев, который все это время отмалчивался в стороне.
– А пока нас не будет, ты карабинчик мой в чехол не складывай, вдруг два этих друга обратно без нас вернутся, ты их тогда отправь обратно.
– Думаю, эти предосторожности излишни, – поморщился Кошкин, – Рузский любит Лену, и прекрасно понимает, что из-за меня ему придется с ней объясняться.
– Береженого Бог бережет, говорила моя бабушка, – резюмировал Дорохов. – Вздор – он и есть вздор.
До появления Рузского Сергей Павлович еще успел оформить пропуска и договориться с охранниками. Китаев заварил чай в легендарной банке, а Дорохов позвонил Амалии Гвидоновне и справился: как здоровье ее соседки Марии Гавриловны.
Грум и Рузский появились в лаборатории с небольшим опозданием. Паткевичу у дома Владимира Юрьевича показалось, что их кто-то пасет, и он погнал машину, визжа на поворотах покрышками, показал лучшему другу, на что способен новенький «Эмджи». Рузский пообещал, что все-таки отправит его выступать на «Формуле-1», на что Грум заявил, что со всякими «шунахерами» ему соревноваться западло. А вот есть в городе еще пара «природных» ребят, что на «черных» гонках выступают, так они и на танке любого профессионала, как стоячего, заделают.
Они зашли в лабораторию и только там прекратили бессмысленный спор. Грум кивнул ожидавшей троице, что, видимо, означало: «привет, ребята, сегодня я не на КрАЗе». Кошкин с интересом посмотрел на дорожную сумку в руках Грума. «Пулемет у него там что ли?», – подумал он. Рузский ответил на его вопрос вслух:
– На КПП не хотели пропускать с этим баулом, пришлось показать, что там одни старые бумаги, – он дал знак Паткевичу.
Тот сбросил сумку на пол и расстегнул замок. Открывшееся чрево взбухло аккуратно упакованными, словно вчера из-под станка, пачками советских денежных знаков образца 1961 года. Китаев присвистнул, хотя по своей молодости не мог испытывать ностальгических чувств к валюте развитого социализма.
– Хотите поменять? Не успели в свое время? – предположил Кошкин.
– Что вы, Сергей Павлович, это же банально, – обиделся Рузский, – хотя, возможно, наше с Вадимом желание покажется вам еще более прозаическим, мы хотим в советский кабак. Гульнуть так, чтоб на следующий день в КГБ сводка была. Вадик, ты куда хочешь?
– В «Рассвет», – коротко ответил Грум, определив местом проведения застолья весьма посредственный ресторан.
– Почему?
– Потому что его больше нет.
Рузский понимающе покачал головой.
– Не возражаете? – спросил он у Кошкина.
– Желание клиента – закон, – пожал плечами Сергей Павлович, – но есть встречная просьба. Вы не могли бы спонсировать присутствие за столом еще одного человека? – кивнул на Дорохова, который старательно делал вид, что все происходящее ему «сиреневенько», и только исподлобья постреливал на Грума.
– Да нет проблем! Что не сможем пропить, оставим вышибале на чаевые, – улыбнулся Рузский.
Прошло несколько минут, и все четверо сидели за столиком в отдаленном, слева от эстрады, углу ресторана «Рассвет». Этому предшествовал торжественный вход сквозь табличку «закрыто на обслуживание», смазанный немятым красным червонцем. «С образом Ленина нам все пути открыты», – пошутил по этому поводу Рузский. Потом долго ждали официанта. Ненавязчивый советский сервис являлся бесплатным приложением к увеселительной прогулке. Наконец подчеркнуто нерасторопно прибыл официант, холодно осведомился «что желают товарищи», но Владимир Юрьевич растопил его служебный лед полтинником, изъятым из пачки на его глазах и шепнул, указав взглядом на Сергея Павловича, что за столиком присутствует «ответственный товарищ» из Москвы, проверяющий инкогнито сферу обслуживания, а уж гулять он будет по полной.
– Меню не надо, – застолбил Рузский, – несите все лучшее, и чтоб ваши знаменитые цыплята табака были не синие, как от реального никотина.
Официант понимающе кивнул и помчался выполнять заказ на первой космической скорости. Развить вторую ему не позволяли застойные явления в экономике СССР. Да и зачем она нужна, если необходимо крутиться вокруг одного столика?
Пить пришлось «Старку», «Арарат», «Кинзмараули», «Вазисубани», клюквенный напиток, «Боржоми» и «Тюменскую минеральную № 1». При этом, Дорохов, поднеся к губам первую рюмку, вдруг остановился:
– Ну, скажем, за это я не боюсь. Это не скиснет, – повел он носом над поверхностным натяжением жидкости, подняв волну. – А закусывать? Палыч, как ты думаешь, от пищи, срок негодности которой почти двадцать лет, пучить не будет?
– Думаю, нет. Мы ведь, как это говорят, трапезничаем в режиме реального времени. А уж с точки зрения всякой там генной инженерии и чистоты продуктов, то здесь можно быть более чем спокойным. Глянь, каких цыплят принесли. Райские птички, а не цыплята. А зелень? Явно не тепличная. Это, Вася, настоящие ароматы, а не реликтовое излучение.
– М-да, это, Сергей Павлович, точно, здесь и Грум в гурмана превратится, – подмигнул компании Рузский.
– Ну, тогда за режим реального времени, – поднял рюмку, как знамя, Василий Данилович.
– За оперативно-тактическое оружие нового поколения, – многозначительно добавил Владимир Юрьевич. – За нашего гения, за Сергея Павловича, который подарил нам этот вечер.
Никто не возражал, хотя Кошкин подумал, было, возразить, что без советских денежных знаков в таком количестве, вечер мог ограничиться безобидной прогулкой по аллее трудовой славы. На эстраде как раз в это время появились опохмелившиеся в своей подсобке музыканты, и длинноволосый усатый гитарист озвучил в микрофон первый заказ, что лег сиреневой четвертной на барабан ударника:
– А теперь для уважаемого Дмитрия Михайловича звучит эта песня… – и после знакомой до боли во всех местах увертюры хрипловато запел, – земля в иллюминаторе, земля в иллюминаторе видна…
– Черт! Прослезиться можно! – воскликнул Владимир Юрьевич.
– Кураж, – согласился Грум.
– И верю и не верю! – Рузский быстро переключился на Кошкина. – Сергей Павлович, вы волшебник! Удивляюсь, почему вы делаете из вашего изобретения тайну.
– Плохо у меня получается с тайнами, – буркнул Кошкин.
– Вы не представляете себе, от каких перспектив вы отказываетесь! Уж если за полет в космос миллионы долларов выкладывают, то за полет в прошлое, а, тем паче, будущее, народ будет раскошеливаться со страшной силой! Состояние Билла Гейтса очень быстро станет пожертвованием на хоспис для почитателей «Майкрософт»!
Дорохов согласно крякнул, они с Грумом после «старки» перешли на коньяк, в то время как Кошкин и Рузский осторожничали с вином.
– Нет, мне определенно никто не поверит, что я бухал в советском ресторане, – расстраивался Владимир Юрьевич.
– В натуре, – согласился Паткевич.
– Вадик, какую песню закажем?
– Мне у «Лесоповала» нравится, сам знаешь…
– Извини, Вадик, этого вокально-инструментального ансамбля еще нет, а если и есть, то в подполье. Вспоминай, друг мой, советскую эстраду. Песню за мир хочешь? Или «яростный стройотряд»?
Грум никак не среагировал на пассаж Рузского. В это время музыканты уже горланили нелепую песню Леонтьева про светофор. «Все бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, а он им светит!»
– Бегут, бегут… У нас на зоне – это очень популярная песня была, а теперь поют «нас не догонят», петушиные какие-то песни, – заметил Грум. – Что-нибудь душевное хочется, русское, про ямщика… Чтоб размах был. А то поют для гаишников и педерастов, для нормальных людей музыки не стало.
Рузский поманил пальчиком официанта и пошептал ему на ухо. Тот попытался, было, возмущенно удивиться, но пачка купюр вернула на его лицо угодливую улыбку. Пританцовывая от предстоящей авантюры и ожидаемого эффекта, он подошел к эстраде, где с ходу взял на абордаж кассира-барабанщика, выложив главный аргумент – пачку купюр – на дребезжащий под палочками пластик. Песню про светофор, не обращая внимания на недовольный гул в зале среди танцующих, быстро свернули. Музыканты «извинились» за ложные неполадки с аппаратурой и тут же провели короткое производственное совещание. Решение озвучил сияющий, как новый полтинник из той самой пачки на барабане, вокалист.
– Дорогие друзья, уважаемые гости, сегодня у нас в зале находится очень уважаемый и авторитетный в системе правоохранительный органов человек – Вадим Андреевич Паткевич. Весь вечер для него будут звучать русские народные песни. Просим всех гостей отнестись с пониманием, тем более, что некоторые песни мы будем исполнять в эстрадной обработке, и вы сможете танцевать до упаду. Бережное отношение к народной культуре и традициям поддерживается дирекцией нашего ресторана. А сейчас – песня о ямщике!..
Зал озадаченно промолчал.
– Прикалывает другое, я сейчас на строгаче парюсь, а тут песни для уважаемого и авторитетного человека, – оценил подарок друга Вадим. – Слушай, Вова, может мы еще и посылочку мне на зону отправим?
– Почему нет? – блаженно улыбнулся Владимир Юрьевич.
– Ну, за душевную русскую песню, – без доли иронии поднял бокал Дорохов.
Музыканты отрабатывали свой гонорар достойно. Сначала спели «Ямщика», потом обработали, как и обещали, «Калинку», при этом к эстраде ринулось немало желающих пуститься в пляс, потом спели «Ой, мороз, мороз», «Лучинушку», «Ой, то ни вечер»… Постепенно атмосфера в зале изменилась, менялись лица музыкантов, менялись лица посетителей. То плыла над столами безбрежная степная тоска, то завывал северный ветер, то летела задорная казачья вольница… И снился всем не рокот космодрома. Вокалист уже и не голосом, а душой выводил коленца, потому что иначе петь было нельзя. Кое-где в зале подпевали.
