Текст книги "Гусарский монастырь"
Автор книги: Сергей Минцлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)
Глава XXVI
– Где она? – шепотом спросила Леня.
– В Рязани… Человек оттуда какой-то пригнал, вас требует видеть… Не хотел сказывать про барыню; я и тревожить вас не стала бы, если б не сказал!
Леня сошла вниз, и ей казалось, что это не она, а кто-то другой идет по ступенькам; Даша светила ей сзади, и она увидала стоявшего в лакейской среди глубокой темноты незнакомого человека. То был Шилин.
– Не утерпела, наболтала-таки? – досадливо сказал он, приметив до синевы бледное лицо Лени и темные круги, обозначившиеся вокруг ее глаз. – Велено было тебе молчать? Грамотку наказано мне вам передать! – добавил он, вынимая из бокового кармана какую-то сложенную и порядком измятую бумагу. – А ты, – он кивнул Даше, – живо марш вещи барышнины собирать! Со мной они поедут.
– Собирать, барышня? – спросила Даша.
– Да… – бессознательно ответила та, держа в руке бумагу и не разворачивая ее.
Даша откусила от свечи кусок, передала больший из них Шилину, а с другим унеслась обратно, наверх.
– От кого письмо?
– Почитайте, увидите… – молвил, светя ей, Шилин.
Леня развернула, пробежала первые строки и, не веря глазам своим, подняла их на незнакомца.
– Это правда? – дрожащим голосом спросила она. – Это вольная?!
– Она самая…
Столбняк, охвативший было Леню, отпустил ее; она крепко прижала к груди драгоценный документ.
– Кто вам ее дал?
– Дорогой скажу: теперь торопиться надо! – ответил Шилин.
– А пакет со стола взять? – крикнула сверху Даша, выставляя из-за перил лестницы голову.
– Все бери! – отозвался вместо Лени Шилин. – Барышня назад не скоро вернутся!
Даша управилась проворно и появилась с двумя узлами, в которые наскоро попихала белье, платье и что попадало под руку. Шилин потребовал теплый платок, накинул его на плечи Лени и, забрав один из узлов, повел свою спутницу из дома.
Появившийся откуда-то из темноты заспанный лакей с изумлением уставился совсем оловянными глазами на происходившее; Шилин сунул ему узел и велел нести за ними.
– Барыня померла… – шепотом сообщила лакею Даша, и тот вдруг засуетился, заторопился и принялся укладывать узлы в передок стоявшей у самого подъезда брички.
Шилин приехал один, без работника, обычно ездившего с ним за кучера.
– Коляску бы велеть заложить? – сказала Даша. – И лошадок пара всего?
– Доедем и на паре! – отозвался Шилин, усаживая Леню и сам садясь около нее.
– Прощайте!… – произнесла она. – Прощай, Даша!
– Путь добрый, барышня! – ответили с крыльца два голоса.
Бричка покатилась. Леня повернулась и до самых ворот глядела на старый, милый ей дом, неясной громадой рисовавшийся позади; у колонн его, освещенных снизу огоньком свечи в поднятой руке, виднелись фигуры лакея и Даши.
За воротами все исчезло; во тьму вместе с домом ушло все, что было хорошего, светлого и прекрасного в жизни… Леня тихо плакала.
– Скажите, как скончалась Людмила Марковна? – проговорила она.
– Сразу, как и Владимир Дмитриевич покойный! – ответил Шилин.
– Но отчего? Ссорились они со Степаном Владимировичем, кричали?
– Нет, не слыхать про это было… ничего не сказывали люди!
– Смотрите!… – с легким испугом произнесла вдруг Леня. – Зарево как будто над Рязанью?!
– Оно и есть… – равнодушно ответил Шилин, глядя на зловещее пятно, что лужа крови, проступившее на черном, беззвездном небе. – Пожар где-то!
– Скажите, кто вам дал мою вольную? – спросила через некоторое время Леня.
– Барин покойный…
Шилин, слышалось, был озабочен и все поглядывал на зарево.
Леня схватила его за руку.
– Владимир Дмитриевич?! – вскрикнула она. – Почему же вы так долго не отдавали ее мне?
– Виноват, недосуг все было заехать к вам. Не к спеху, думал, вам!
– Не к спеху?! – воскликнула Леня. Укор и грусть были в ее голосе. – Но куда же вы везете меня? Зачем? – словно только что опомнившись и сознав, что делает, спросила она. – Пустите меня: я к Степану Владимировичу не поеду!
– Знаю-с… Не к нему и везу вас!
– Куда же? Кто прислал вас? – Беспокойство Лени все возрастало.
– Посылать никто не посылал, а сказывали Альварец с Роландом, что между вами и господином Пентауровым вышло, я и поторопился за вами съездить…
– Альварец?… Роланд?… Господи, брежу я, кажется?!
– Ничего не бредите – самая явь теперь начинается. Вольная у вас в кармане, господину Пентаурову вас не достать, живи – не тужи, одно слово!
– Так это они подумали обо мне? Милые… и вы добрый!
– Что за добрый? Живых людей не ем, только и доброты моей! А вас пока что у себя устрою: домик у меня есть в Рязани, а как оглядитесь – ваша воля, мчите по белу свету, куда вздумаете!
– Спасибо вам!… – от души вырвалось у Лени. Самые разноречивые чувства переполняли ее: и радость нежданного счастья, и горе по близкому человеку, и признательность к позаботившимся о ней людям… Слезы неудержимо текли по лицу ее.
Зарево понемногу ослабевало, но все еще держалось на небе и, когда пара взмыленных коньков Шилина остановилась у Московской заставы, он спросил у вышедшего из домика инвалида:
– Где это горит, Иван Семеныч?
– А кто ж его знает? – зевая, ответил тот. – Горит и горит… Каждый день, почитай, горит – на все не насмотришься! И что это ты, Смарагд Захарыч, по ночам ездить вдруг стал? – добавил он, открывая и пуская вверх шлагбаум. – Да ты с девкою? Ай да лю-лю! – инвалид свистнул.
Бричка заныряла по рытвинам и выбоинам, и скоро колеса ее загремели по Большой улице; дальний конец ее был ярко освещен, там словно стоял день; виднелась теснившаяся толпа народа, слышались возгласы, шум и треск горящего дерева.
– Это наш, то есть пентауровский дом горит?! – вскрикнула Леня.
Она угадала: когда они подъехали к месту пожара, дома уже не существовало; вместо него по истоптанному цветнику и обширному двору бегали люди, грудами высились столы, стулья и всякая утварь, какую успели спасти и вынести.
– Не слыхали – с чего пожар приключился? – обратился Шилин к ближайшей кучке людей.
– Кто их знает… – отозвался пожилой человек, купец по виду. – Сказывают, будто покойница, старая барыня, свечку с огнем оставила в барском кабинете…
– А умерла она где? – спросила Леня.
– В колидоре около него и померла! Пока занялись ей, то да се, все и заполыхало!
– Долго ли заполыхать? – поддержал другой. – Деревянное все!…
– От Бога не уйдешь! – проговорил Шилин и, поглядев еще немного на происходившее, повернул лошадей на Левицкую и оттуда к своему домику, где уже давно его и гостью ожидала Мавра.
События в Рязани развернулись следующим чередом.
Степан Владимирович сидел у себя в кабинете и от нечего делать пересыпал серебряные рубли из горсти в ящик, любуясь их видом и звоном, когда принесшийся во весь дух Ванька постучался к нему в запертую дверь и прокричал, что приехала Людмила Марковна.
Пентауров сморщился, быстро задвинул и запер ящик стола и с минуту колебался – идти ли ему навстречу или не идти? У бабушки, как он подозревал, должны были водиться деньги, и поэтому ссориться с нею ему не хотелось.
– Но если Ленька сказала? Ну что ж? Он пошутил, он барин, он вправе побалагурить!… – Он отпер дверь, снова запер ее за собой и, изобразив радость на лице, поспешил в гостиную, куда прошла Людмила Марковна.
– Бабинька, милая, как я рад вас видеть?! – заговорил он, входя в гостиную. – Я сам собирался сегодня проведать вас… Скушать чего-нибудь не хотите ли? Ей! – крикнул он, хлопнув в ладоши, но старуха остановила его.
– Не таранти, не хочу!… – сказала она, и по тону ее Степан Владимирович понял, что Леня ничего не передала ей. Это его окрылило.
– Поговорить с тобой приехала… – продолжала Людмила Марковна; она взглянула на сидевшую неподалеку свою спутницу и не успела еще указать ей головою на дверь, как та вскочила и, приговаривая: «Понимаю, матушка, все понимаю!…», ручейком потекла вон и оставила их вдвоем.
– Сядь… Не шмыгай перед глазами! – приказала Пентаурова.
Степан Владимирович повиновался, плюхнулся в кресло и закинул ногу на ногу.
– Ты дворянин или жулик? – спросила она, вперив в него темные глаза свои.
Степан Владимирович даже поперхнулся от такого вопроса и задранная вверх нога очутилась, где ей и следовало быть, – на полу.
– Бабинька, что за вопрос?! Разумеется, я дворянин!
– По-дворянски тогда ответ давай: где вольная?
– Уверяю вас, не знаю! Нету ее, нигде нету. Леня же сама смотрела! Отец, значит, ее вынул!
Пентаурова отрицательно качнула головой.
– Вынул ты! Зачем?
– Вы меня, бабинька, оскорбляете? – Степан Владимирович встал и раздул щеки с видом негодования. – На что мне ее вольная?!
Старуха с трудом высвободила из кармана толстую пачку серых сторублевых бумажек.
– Вот! – проговорила она. – Это цена ее вольной. И если завтра у меня ее не будет – Богом клянусь, – гроша медного не увидишь после меня!
Вид денег заставил разгореться глаза Степана Владимировича, но желание отомстить как следует одержало верх над жадностью.
Он сообразил, что нужно лишь как-нибудь протянуть время, и тогда не уйдут от него ни деньги, ни Леня.
– Бабинька, я в деньгах не нуждаюсь! – напыщенно ответил он. – Но раз вы мне не верите – вот вам ключ от кабинета, это от письменного стола. – Он достал из кармана один за другим два ключа и протянул ей. – Пожалуйста, осмотрите все сами…
Он был убежден, что старуха оттолкнет его руку, но она молча взяла ключи. Он несколько опешил и не без легкого беспокойства за свой ящик следил, как она опустила их в карман.
– Не пойму: разиня ты или… не Пентауров? – проговорила она. – Устала! Отдохнуть хочу!… – добавила она, протягивая руку внуку; тот подскочил, помог ей подняться и, бережно поддерживая, повел в ее спальную, где уже давно под надзором Марьи Ивановны хлопотала горничная, проветривавшая нежилую комнату и смахивавшая с туалета из карельской березы и такой же мебели накопившуюся пыль.
Спальная Людмилы Марковны находилась рядом с кабинетом, но старуха чувствовала себя такой разбитой, что не вышла и к обеду, и дважды являвшийся проведать ее Степан Владимирович к великому своему удовольствию дважды же выслушал у дверей шепот приживалки:
– Оченно слабы, лежат и не выйдут!
Не вышла она и вечером, и Степан Владимирович, проведав опять бабушку, отправился спать, полный радужных надежд на близкое пополнение своего ящика серыми бумажками.
– Не сопи так, дуралей! – весело заметил он Ваньке, стаскивавшему с него сапоги. – И отчего у тебя нос такой: в рот к тебе через него заглянуть можно?
– Не могу знать-с… – ухмыляясь, ответил Ванька. – Такой он уж у меня откровенный-с!…
Степан Владимирович захохотал.
– Нет, ты чучело! – сказал он. – Теперь скоро раздевать меня будет кто-нибудь получше тебя!
– Кто же-с?
– А потом – марш в коровник! – свирепо воскликнул Пенгауров, хлопнув ладонью по постели.
Ванька от испуга выронил из рук чулок, только что снятый с барской ноги.
– За что же-с? Помилуйте?! – пролепетал он.
– Да не тебе я, дурак, говорю. Я сам с собой разговариваю!
Ванька подоткнул одеяло под спину барину, взял платье на руку и собрался уходить.
– А перекрестить забыл, ослятина? – лениво, полусонно произнес Степан Владимирович.
Ванька выполнил и эту обязанность и на носках вышел из спальной.
Сон охватил весь дом.
Ночью Людмила Марковна проснулась: ей показалось, что рядом, в кабинете, хрустнуло оконное стекло. Она приподняла голову и услыхала явственный шорох: значит, хруст ей не померещился.
Она хотела окликнуть храпевшую на полу приживалку, но вдруг села и опустила босые ноги на коврик: ей пришла в голову мысль, что это Степан влез из парка в окно, чтобы забрать из кабинета где-то запрятанную там вольную.
С неизвестно откуда взявшимися силами Людмила Марковна встала, быстро накинула на себя капот, тихо отворила дверь и вышла в черную, что уголь, тьму коридора.
В замочное отверстие двери кабинета виднелся свет. Затаив дыхание, старуха беззвучно вставила ключ, замок громко щелкнул среди тишины, и она распахнула дверь.
В кабинете на этажерке горел свечной огарок; около нее, перебирая книги, стояла какая-то фигура вся в белом. На звук замка она оглянулась, свет упал на лицо ее, и Людмила Марковна увидала перед собой покойного Владимира Дмитриевича.
Она судорожно вытянула вперед обе руки, как бы обороняясь от видения, попятилась назад, захлопнула дверь и тут же повалилась около нее.
Через некоторое время Марья Ивановна проснулась и прислушалась – дышит ли Людмила Марковна. Слышно ничего не было.
Приживалка поднялась, осторожно добралась до кровати, потом ощупала ее и убедилась, что Людмилы Марковны нет.
– Так внутри меня все оборвалось! – повествовала она потом о событии. – Что, думаю, такое? Куда она могла исчезнуть? Сплю ведь я, милые мои, таракан на стене усами пошевелит – и то слышу, а тут вдруг человека не услыхала?! Выскочила я в колидор – так меня и обдало дымом и гарью! Бросилась я в людскую, кричу: «Пожар, пожар!», да назад! За мной лакеи, девки! У самого кабинета споткнулись мы на что-то. Трясусь вся, ощупываю руками – батюшки, барыня это лежит и уже холодная, закоченелая. Отворили дверь, а оттуда как полыхнет огнем, чуть не задохлись все! Прочь побежали, волочим покойницу, как пришлось, а сзади огонь языками, по пятам, по стенам! Страсть, истинно страсть Господня! Барин Степан Владимирович выскочил в одном белье, да прямо в кабинет, а там пекло. Он назад. «Стол мой, – кричит, – стол? Вольную тому, кто его вытащит!» А куда там – и близко подступиться нельзя было! Барин волосы на себе рвет, ногами топает, самого едва оттащили и вывели из дому. Покойница, царство ей небесное, все наделала! – со вздохом добавляла рассказчица. – Надо ж греху быть – ходила ночью в кабинет, свечку оставила там, да и померла, вот и приключилась беда!
Марья Ивановна скромно умалчивала только об одном обстоятельстве: именно, что она, несмотря на испуг и суматоху, успела слазить к мертвой в карман и переложить в свой собственный пачку сторублевок.
Выпроводив Стратилата, превратившегося у него в задней каморке в Пентаурова, Шилин, не зажигая огня, уселся у отворенного на улицу окошка и не без тревоги вслушивался в ночную тишину. Рязань спала; изредка слышалось бесцельное повякиванье собак.
Прошло с час, и через дорогу по направлению к дому Шилина мелькнула чья-то тень. Он встал и столкнулся в дверях с запыхавшимся Стратилатом.
– Достал? – шепотом спросил Шилин.
– Держи… – так же ответил прибежавший, суя ему в руку бумагу.
Оба поспешно пошли в заднюю горенку; хозяин зажег свечу, и Стратилат принялся мазать себе маслом лицо и сдирать парик и наклеенные брови. Шилин развернул бумагу, убедился, что это была действительно Ленина вольная, и бережно спрятал ее к себе в карман.
– Чуть не влопался! – повествовал Стратилат. – Только это я отыскал бумагу – вдруг шасть кто-то в кабинет: гляжу, старуха, Людмила Марковна! Увидала меня, да назад, за дверь – и бряк там с ног! А я в окно и давай Бог ноги!
– Упала, говоришь?
– То есть, вот как: от всей души! Уж не померла ли?
– Никто больше не видал вас?
– Ни, ни…
– И впрямь могла с перепугу помереть старуха… – раздумчиво проговорил Шилин. – Тогда ведь за Леонидой Николаевной сейчас гнать надо!
– Истинно! – согласился Стратилат. – Без бабки он завтра же что хочет, то с ней и сделает!
– Надо узнать, что у них творится?… – сказал Шилин.
– Как узнать? Назад ведь не полезешь?
– И не нужно. Иди ты к себе, спать ложись, а я на Большой улице постерегу, не будет ли тревоги…
Стратилат исчез. Смарагд Захарович надел поддевку, вышел на крыльцо и, заперев за собой дверь, направился к дому Пентаурова.
Темные улицы были пустынны. На Большой кое-где, на далеком расстоянии друг от друга, словно желтые светляки, мерцали масляные фонари. Темны и безмолвны были и пентауровский двор, и огромная махина дома.
Шилин прошел вдоль него, затем вернулся и присел на лавочку у ворот так, что со стороны видно его совершенно не было.
Все спало по-прежнему. Минуло порядочно времени, и Шилин, встав, чтобы поразмять ноги, обратил внимание на то, что листва деревьев парка за домом ярко освещена: в комнатах с той стороны, стало быть, почему-то зажгли огни.
«Что-нибудь да случилось?» – размышлял он, глядя на свет на деревьях, и вдруг заслышал хлопанье дверей и начавшуюся беготню во дворе.
– Воды, скорей воды! – прокричал с подъезда чей-то голос. – Пожар! Барыня померла!
Шилин бросился домой, разбудил Мавру и, велев ей ждать себя и гостью, сам запряг лошадей и покатил в Баграмово.
«Что за пожар? – думал он по пути, подхлестывая коньков и то и дело оглядываясь назад. – С чего?»
Не успел он отъехать и трех верст, на небе за его спиной, что провал в преисподнюю, мутно заалело зарево.
Глава XXVII
Утром Степан Владимирович, ночевавший в театре, стоял на сцене и отдавал распоряжения Маремьяну насчет похорон и поисков на пожарище на месте кабинета серебра, и уже собрался идти садиться в коляску, чтобы ехать в Баграмово, когда к нему подошел с шапкой в руке Белявка.
– До вашей милости! – проговорил он, отвешивая низкий поклон.
– Что тебе? – сердито спросил Пентауров.
– Так шо теперь дилать нам нечего…
– Ну?
– Явите милость: прикажите мени расчет дать!
– Какой расчет? Ясно, кажется, было сказано тебе, чтобы все убирались к черту!
– Я ж за гроши, а не за черта служив! – дерзко возразил Белявка. – Мне до Москвы треба. Прикажите дать расчет!…
Взбешенный Пентауров ухватил его за ворот и, встряхивая, попер перед собой к выходу:
– Вот тебе расчет! Вот тебе расчет! – повторял он, сопровождая эти слова пинками коленом в непринятое к упоминанию в печати место.
Кучер и форейторы, ожидавшие выхода барина у подъезда театра, увидали неожиданное зрелище: Белявка распахнул лбом выходную дверь, а затем, махая руками, что птица крыльями, вылетел из театра и плюхнулся на то место, где лежал когда-то пьяный Бонапарте.
– Вон, скотина! – прокричал показавшийся барин. – Выпороть велю!
Но пороть было бы некого: Белявка уже несся во всю прыть по улице под смех и улюлюканье кучки мальчишек, зевавших на лошадей.
Полет Белявки несколько поутихомирил раздражение и злость Пентаурова, клокотавшие в его груди, и, мерно покачиваясь в коляске по дороге за городом, он уже думал, что пожар дома совсем не принес ему таких страшных убытков, как это ему показалось сначала. Жить в нем он не собирался, и, стало быть, дом ему, да еще такой старый, был не особенно нужен; сгоревшие ломбардные билеты были все именные, и деньги всегда можно было получить и без них; испорчено, правда, серебро и золото, но его немного, и оно найдется, и цена его остается почти прежнею.
Сгорела пачка сторублевок, по соображениям его, тысяч на пять рублей, выпавшая во время суматохи из кармана старухи, но зато он избавился от последней и наконец сделался полным собственником всего и в том числе Леньки.
Вспомнив о ней, он крепко помылил руки и улыбнулся: месть была так близка и так заманчива!
Первые слова его на крыльце баграмовского дома к высыпавшим встретить его дворне и приживалкам были:
– Леньку ко мне! Все вещички ее к девкам в девичью оттащить!
В ответ все переглянулись.
– Барин, они в Рязань уехали… – растерянно проговорила Даша.
– Как? Когда?! – вскинулся Пентауров. – Зачем?!
– Ночью еще… Человек приезжал за ними…
– Не за ними, а за ней, черт вас всех побери! – закричал Пентауров. – Как смели отпустить?! С кем?!
Заикаясь от страха и поощренная парой пощечин, Даша вперебивку с лакеем рассказали, как произошло дело и что Леониду Николаевну увезли к покойнице.
– К покойнице? – изумился Пентауров. – Так вы уже знаете, что барыня умерла?
– Знаем-с! – ответил многолюдный хор. – Ночью еще от этого человека узнали!
Раздраженный и недоумевающий Степан Владимирович вошел в дом и направился прямо в комнату Людмилы Марковны. Первое, что там привлекло его внимание, была шкатулка, но она оказалась замкнутой. Ключа не было, и Пентауров потребовал топор; прогнав принесшего его лакея, он взломал шкатулку и высыпал все содержимое ее на туалет.
К пущему недоумению и раздражению его, этого содержимого оказалось немного: две тысячи рублей деньгами, несколько золотых браслетов и золотой брегет отца. Ни бриллиантов, ни кучи ожидавшихся им денег не было.
«Но ведь бриллианты были? Я их сам видел в детстве? Куда же они девались?» – размышлял Пенгауров, обшаривая туалетные ящики. Память подсказывала ему правду, но ни он и никто другой не знали тайны Людмилы Марковны: в последнюю свою поездку в Москву она продала свои драгоценности и деньги положила в пакет на имя Лени.
«Бриллианты ей незачем! – думала при этом практичная старуха. – Деньги нужней будут!»
Плохо бы пришлось в этот день дворовым от обманутого в самых радужных своих ожиданиях нового барина, если бы не вой моськи, вдруг огласивший весь дом. Степан Владимирович, находившийся в зале, выскочил на балкон и увидал сидевшего около опустевшего кресла Людмилы Марковны старого мопса; седая морда его со слезившимися большими глазами лежала на сиденье.
– Убрать! Сейчас же повесить! – заорал Пентауров неистовым голосом. – Всех перевешать!
Приказание было исполнено немедленно, тут же в саду перед балконом.
Степан Владимирович, стоя на верхней ступеньке, наблюдал за казнью и затем с удовлетворенным видом принялся разгуливать по балкону.
– Ах, паршивая старушенция! – промычал он надгробное слово своей бабушке.
Ранним утром того же дня в кухонное окошко домика Шилина осторожно постучала чья-то рука. Мавра выглянула и увидала стоявших во дворе Стратилата и Агафона.
– Спят? – шепотом спросил первый.
– Кто? Смарагд Захарович встамши…
– Барышня приехала?
– Приехала… Спит еще.
Стратилат кивнул головой с удовлетворенным видом, и оба друга хотели уже уходить, но на крыльце показался сам хозяин.
– А я к вам собрался идти! – произнес он, сходя к гостям. – Барышне про вас я ничего не сказал… – понизив голос, продолжал он. – Думаю, так дело обернулось, что помалкивать лучше! Пожар-то ведь, сами понимаете, не покойница сделала?
– И я так же мерекаю… – шепотом молвил Стратилат. – Свечку-то я впопыхах на книжки опрокинул… У ней и в руках не было ничего.
– Ну вот – от греха, стало быть, надо дальше. Это раз. А второе – и покойницу сделали мы же, стало, и этим хвастать нечего. Оно конечно, время уж ей помирать было, да она ей заместо матери, сказывают, была!
– Верно! Правильно! – согласились оба пришедшие.
– Я и надумал так: сказал, что вольную мне сам Владимир Дмитриевич поручил передать, а я и запамятовал, недосуг было съездить к ним. Тут и подковырнуться не подо что будет: вы оба свидетелями мне будете, что я еще в день смерти старого барина показывал вам эту вольную!
– Ум! – в полном восторге произнес Стратилат. – То есть истинный ты Смарагд многоцветный! Нос кверху держи! – обратился он к Агафону. – Мы не мы, и лошадь не наша! А то мы было с ним, признаться, как дом-то занялся, притрухнули…
– Пустое! – сказал Шилин. – Барышне я все же про вас сказал, что от вас узнал про пентауровское охальство, а то и ехать со мной не хотела!
– И расчудесно!
– В дом вас не зову: Леониду Николаевну не разбудить бы!
– Зачем? В дом невозможно! – Стратилат даже махнул рукой. – Ведь он как рыкнет, они со сна из окошка выбросятся!
Разговаривая, они подошли к калитке и, выйдя на улицу, увидали излет Белявки из театра.
– За что это он его так? – проговорил удивленный Стратилат, глядя вслед пронесшемуся во все лопатки актеру.
– Видно, расчет получил… – ответил Шилин. – Шебаршил он тут вчера, стребую, дескать, с него за свои пот и труды все до копеечки полностью, так, должно быть, и выдали!
Скоро проснулась и встала Леня.
Узнав об отъезде в Баграмово Пентаурова, она захотела непременно повидать Людмилу Марковну. Вместе с Леней пошел и Шилин в уцелевший после пожарища флигель, где в небольшой каморке лежало покрытое простыней тело Пентауровой.
Строгое лицо умершей было спокойно; Леня поцеловала ее руку и долго и горячо молилась около нее на коленях.
Простившись с покойницей, Леня повернулась, чтобы уйти и увидала стоявшего позади нее приказчика.
– Здравствуйте, Леонида Николаевна! – вполголоса произнес Маремьян. – А нам и не в примету было, как вы приехали! Да… Как сынок, скоропостижно скончались барыня… С нами, с телом поедете?
– Нет, я совсем от вас уехала!… – ответила Леня, утирая глаза платком.
– Как совсем?
– Так. Я не вернусь больше в Баграмово; сама по себе буду жить!
– Тэ-э-экс… – протянул озадаченный Маремьян.
Леня кивнула ему головой и вместе со своим спутником тихо удалилась из последнего земного пристанища Людмилы Марковны.
– Что за оказия? – проговорил себе под нос Маремьян. Про историю с Лениной вольной среди дворни ходили какие-то смутные толки, но верного он ничего не знал: Ванька, пойманный им однажды при подслушивании секретной беседы Маремьяна с каким-то купцом, был так отдубашен им, что возненавидел и боялся его ото всей души и от него сведений Маремьян никаких не получал.
Вернувшись домой, Леня написала записочку и попросила передать ее Светицкому: был четверг, и Леня боялась, что не подозревавший о происшествиях той ночи гусар отправится в Баграмово.
