Текст книги "Гусарский монастырь"

Автор книги: Сергей Минцлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

Глава XXX

Леня как в воду канула.

Помимо шилинской компании, весь гусарский монастырь принял самое горячее участие в ее розысках, но ни одна душа в Рязани не видала и не слыхала в день исчезновения ни на улицах, ни во дворах ни шума, ни какой-либо сумятицы.

От Московской заставы, миновать которую при выезде из города было никак нельзя, ответ был получен самый неутешительный.

– Кажный день из пентауровских кто-нибудь ездит! – сказал Иван Семенович. – Ездит и ездит, нам до того дела нет, мы глядеть к ним не лазим; все одно ничего не дадут – барские!

Самая неудачная попытка выпала на долю Тихона. Маремьян принял его приглашение «тарарахнуть» с ним, но оказался таким здоровым на выпивку, что Тихон, угощая его, «нажрался», по его выражению, сам так, что едва добрался до дома, и там получил урок добродетели от тятеньки, отпечатанный для памяти под обоими глазами.

А Леня между тем находилась очень близко от жилища Шилина, и пропажа ее произошла совсем просто.

Получив ответ от полиции, что требуемая им девка Леонидка имеет вольную и потому водворена к нему быть не может, Пентауров прочитал полученную бумагу, затем перевернул ее обратной стороной, словно там надеясь найти что-либо более понятное, и долго глядел на нее выпученными глазами.

Вольную он сам, собственными руками, спрятал в книги, и она должна была сгореть вместе с ними и с домом. Если же она уцелела, значит, ее отыскала Людмила Марковна. Но ведь Лени при ней не было?! Кто же был с ней в кабинете и передал потом Лене документ?

Степан Владимирович вдруг вспомнил, что при его бабушке безотлучно находилась приживалка, и его осенила мысль, что это она передала Лене бумагу и исчезнувшие деньги.

Он пришел в ярость и приказал «притащить» к нему Марью Ивановну.

Марья Ивановна прикатилась горошком. С самого возвращения из «счастливой» поездки в город она спала и видела, как бы поскорее расстаться с Баграмовым, но боязнь подозрений заставляла ее сидеть в нем. Зов барина встревожил ее, но она быстро овладела собой и явилась с умильным и улыбающимся лицом.

– Ты была в моем кабинете с бабушкой? – спросил побуревший от злости и волнения Пентауров.

– Я?! – Приживалка всплеснула руками и присела. – Да Господь разрази меня на этом месте! Они, покойница, одни туда ходили…

– Врешь, дрянь!… – крикнул Степан Владимирович. – Ты вместе с ней украла вольную Леньки, ты, собачья рожа, передала ее ей!

Марья Ивановна оскорбилась.

– Я дворянка, Степан Владимирович, – возразила она. – Прошу вас не оскорблять меня: для каких-то девок я красть ничего не стану!

– Врешь! Морду тебе изобью! – с пеною у рта закричал Пентауров, наступая на нее.

Марья Ивановна попятилась к двери.

– Этого не можете… я и сама дворянка!… Я производителю дворянства буду жаловаться.

– К черту, к самому дьяволу иди! Вон сию же минуту! – занеистовствовал, топая ногами, Степан Владимирович.

Приживалка выюркнула за дверь.

– Не очень-то боюсь! – долетел оттуда ее голос. – Производитель дворянства мне знакомы!

Пентауров поднял кулаки и бросился за нею; Марья Ивановна, визжа, как под ножом, с необычайной быстротой выскочила на двор.

Пентауров остановился на крыльце, затем кинулся обратно в дом и, минуту спустя, из окна комнаты Марьи Ивановны вылетела пара ее башмаков, затем замелькали юбки, белье, платье; черною птицей вынесся и распластался на траве салоп, затем из окна показался край зеленого сундука и раскрасневшееся от натуги лицо барина; он сделал еще усилие, щеки его раздулись, что подушки, и тяжелый сундук каменной глыбой бухнулся оземь и раскололся пополам; все содержимое его: тряпки, банки, белье, пузырьки и всякая всячина – посыпалось во все стороны.

Марья Ивановна впала в бешенство.

– Жулик – сам вор – вольную украл!… Разбойник! Все взыщу через производителя! – подняв кулаки вверх и словно в приступе буйного помешательства, выплясывая танец диких, заголосила она среди дворни, высыпавшей со всех сторон и дивовавшейся на зрелище. – Лысый черт, жулябия! – прокричала она в заключение и пустилась бежать со двора, так как заметила, что ее враг метнулся из ее опустошенной комнаты в коридор, с тем, чтобы погнаться за нею. На бегу она нагнулась, подхватила подол платья, где были зашиты у нее благоприобретенные в Рязани деньги, и, убедившись, что они целы, понеслась на деревню.

Степан Владимирович опомнился и потребовал к себе Маремьяна.

– Желаешь получить вольную? – спросил он, как только тот показался на пороге кабинета.

– Желаю-с… – произнес он, недоумевая, что все это значит.

– Завтра же чтоб Ленька была у меня!

– То есть как же это-с? – Маремьян окончательно спешил.

– Как же, как же, а вот так же! – с сердцем воскликнул Пентауров. – Все вам разъясняй, ослам! На ручки возьми и принеси сюда из Рязани!

Маремьян понял.

– Тэк-с… – произнес он, переступив с ноги на ногу. – Скрасть, стало быть, ее требуется?

– Разумеется. Вольную ее украла у меня и передала ей Марья Ивановна: я ее выгнал за это сейчас ко всем чертям. Ни лошадей давать, ни помогать этой паскуде чтоб никто не смел.

– Слушаю-с!

– А Леньке я покажу, как красть вольные! Она у меня попляшет!

– Осмелюсь спросить, опосля что с ней делать будете?

– Вышвырну – вот и конец!

Маремьян отрицательно качнул головой.

– Конца в этом, барин, не видать-с. Большая кляуза из того произойти может!

– Вот еще? Из-за девки из-за простой? Да у нее никого и знакомых нет!

– Найдутся-с… Кобельки-то около нее уже бегают. Первый Шилин, у которого она пристала: вредный мужчина-с!

– Никого не боюсь! – гордо, выпятив грудь, заявил Пентауров. – Не дорос еще какой-то Шилин тягаться со мной! А выйдет что – денег не пожалею! Черт ее и все побери, а уж доеду ее! Завтра же чтоб была здесь!

– Дозвольте доложить-с, не подойдет-с… по-старинному, разбоем брать не приходится – огласка на весь город выйдет!

– И не делай огласки.

– Значит, по тайности заманить ее надоть-с?…

– Замани по тайности.

– Время надобно-с! И еще дозвольте доложить, лучше сразу не предоставлять ее сюда: след явный очень будет. Лучше вам как бы совсем в сторонке быть-с… А через недельку, как позабудут о ней, мы вас с ней и познакомим-с!

Пентауров сообразил, что план приказчика был и осторожнее, и лучше.

– Ну что ж… – с гримасой неудовольствия сказал он, – сделай так!… – И он отпустил Маремьяна.

Получить вольную было давней мечтой того. Еще при жизни Владимира Дмитриевича он прикопил порядочную сумму денег и рассчитывал выкупиться и выйти в купцы. Смерть Пентаурова задержала исполнение его желания, и внезапное предложение Степана Владимировича отпустить его даром очень пришлось по душе расчетливому приказчику.

Шевельнулась было в нем при выходе из баграмовского дома совесть, но он сейчас же угомонил ее. «Пустое! – подумал он и даже слегка махнул рукой. – Отчего барину и не позабавиться?»

В тот же день он выехал в Рязань и всю дорогу обдумывал, как бы так обтяпать дельце, чтобы, как бы ни повернулось оно, выйти самому сухим из воды.

В Рязани имелась у него родственница – вдова мещанина, имевшая собственный домик, и мысли Маремьяна обратились сперва к ней: можно было заманить под каким-нибудь предлогом Леню к ней и там выдержать ее, сколько потребуется. Но план этот Маремьян сейчас же нашел неподходящим: девушка по освобождении от Пентаурова могла донести на эту женщину, и дело для нее и Маремьяна обернулось бы плохо.

Увозить из города девушку не приходилось тоже: ее увидали бы все дворовые и инвалиды на заставе.

– Куда же ее девать? Где спрятать?

И вдруг Маремьяна осенило: он вспомнил, что в одном из глухих и запущенных углов парка находится большой, закрытый со всех сторон павильон, уже много лет не отпиравшийся и никем не посещавшийся.

По приезде в Рязань он отправился будто бы в театр, а сам свернул на одну из аллей и добрался по ней до павильона. Это было круглое здание, выстроенное в виде китайской пагоды. Кругом него густо разрослась сирень, и казалось, будто вылинявшая, желтая шляпа какого-то великана была положена прямо на эти зеленые кусты. Маремьян отпер ключом дверь и вошел вовнутрь.

На него дохнуло затхлостью и тлением. Окон внизу не имелось; вместо них, высоко наверху, под самым потолком шли кругом всего павильона овалы со вставленными в них разноцветными стеклами.

Внутри было довольно светло. У одной из стен стояла кушетка с прорванною обивкой, из которой виднелось мочало; вдоль других большой стол, стулья и кресла. На приделанной к стене полке лежали книги; несколько штук их в кожаных переплетах валялось на столе и на кушетке.

Все было покрыто густым слоем пыли.

Маремьян оглядел помещение, испробовал прочность замка и двери и остался вполне доволен. Заперев опять павильон, он направился в театр к единственным оставшимся в нем жильцам, Стратилату и Агафону, и объявил им, что барин приказал немедленно очистить все здание.

– Как же так, Маремьян Васильевич? – возразил Стратилат. – Вы же сказывали, что он разрешил нам здесь жить?

– Разве с ним сговоришь? – слегка разводя руками, ответил Маремьян. – Сегодня у него одно, завтра другое! Совсем сломать театр хочет!

– Вот оно что… – протянул Стратилат. – Нам бы всего несколько деньков перебыть, человечка одного подождать!

– А несколько деньков и во флигеле можете: там теперь горниц много пустых осталось, дворня почти вся в Баграмово сведена!

– Вот и чудесно! – воскликнул обрадованный Стратилат. – Много вам благодарны, Маремьян Васильевич!

– Только перебирайтесь сейчас же! – добавил тот. – Не ровен час, приедет сюда завтра утречком, шуму не оберешься!

Сборы актеров были недолги; Маремьян запер за ними театр на ключ и пошел отводить Стратилату и Агафону новоселье.

Разумеется, Пентауров и не думал отдавать какого-либо распоряжения о театре: очистка последнего потребовалась самому Маремьяну для выполнения его плана.

В достопамятный день Леня вышла из домика Шилина и только что поравнялась с длинным забором, тянувшимся сейчас же за домом, она заметила, что дверь театра приоткрылась и из нее выбежала недавно выздоровевшая Антуанетина. Леня узнала ее и остановилась.

– Барышня, беда у нас! – воскликнула та, догоняя Леню.

– Что случилось? – с легким испугом спросила Леня: так было правдоподобно волнение Антуанетиной.

– Елизаветина помирает… на сцене упала, корчит ее всю!… Милая, взгляните… не знаем, что делать!

Леня поспешила в театр.

Только что она вошла через вторую дверь и очутилась в полусумерках в проходе между кулисами, с боков разом выступили двое дюжих людей, накинули ей на голову и на лицо большой платок, и через несколько минут напрасно пытавшаяся биться и кричать Леня была водворена и заперта в павильоне.

Глава XXXI

Прошло два дня.

Стратилат с Агафоном заглянули даже в Баграмово, якобы в гости к своей знакомой Даше, но Лени не отыскалось и там. Ночью они забрались через сад на балкон и отворили дверь в зал: как и всегда, она стояла незапертой.

Убедившись, что весь дом спит, «отчаянный» Стратилат оставил в зале Агафона, шепнув ему, чтобы в случае чего тот выручал его, а сам пробрался по коридору, выходившему, как он знал, в девичью, но сколько ни вслушивался в тишину у дверей боковых комнат – не только плача, но и решительно никаких звуков ухо его не улавливало.

Наткнувшись в полной тьме на перила и ощупав их, он сообразил, что перед ним была лестница наверх.

Осторожно, задерживаясь на каждой ступеньке, чтобы трещание их походило на обычное ночное потрескивание полов и мебели, он взобрался по ней до самого конца и остановился: идти дальше среди непроницаемой темноты и не зная расположения комнат было невозможно.

И там, сколько ни напрягал свой слух Стратилат, подозрительного ничего не было.

Он так же тихо спустился вниз, выбрался в залу и вернулся вместе с Агафоном в сенной сарай, на ночевку в который они были допущены по просьбе Даши.

Утром они собрались уже уходить в город, когда из окна людской вдруг увидали показавшуюся в воротах вороную четверню; в коляске сидел офицер в голубом мундире.

– А ведь это никак наш молодчик? – проронил Стратилат, не сводя глаз с подъехавшей к дому коляски.

– Он! – отозвался Агафон.

Стратилат многозначительно глянул на друга и поджал губы.

– А ну-ка, милочка! – обратился он к сидевшей с ними Даше. – Узнай, зачем этот офицер приехал – оченно мы с Агашей любопытны! Да ты лётом, Дарья Прекрасная!

Он щипнул ее, и та, сияя от тонкого обращения своих гостей, унеслась из людской.

– Не иначе, как за хвост да об угол хватить его приехал! – сказал Стратилат.

– Так и надо!… – что отдаленный гром, ответил Агафон.

Пентауров находился в самом приятном настроении. Маремьян донес ему, что затея его удалась блестяще: птичка сидит в клетке и все следы заметены совершенно.

Оставалось подождать еще пару-другую деньков, а там на этом самом верху появится Ленька, и тогда…

Степан Владимирович начинал с блаженным видом посвистывать, мылить руки и напевать романсы.

В это время лакей доложил ему, что приехал гость – офицер, господин Светицкий.

– Очень рад, проси в гостиную! – ответил он лакею. «Светицкий, какой такой Светицкий? – думал он, спускаясь за лакеем вниз. – Чем он тут светит?!» И он даже хохотнул от игривости собственного ума.

– Очень приятно, что собрались навестить отшельника! – начал он с покровительственно-приятным видом вельможи, входя в гостиную, где у окна стоял молодой гусар. И Пентауров протянул руку, но она осталась непринятой.

Тут только Степан Владимирович рассмотрел, что лицо его гостя не румянее беленой стены и глаза у него что угли.

– Где Леонида Николаевна? – спросил Светицкий, как будто спокойно, но с такой ноткой в голосе, которая ничего доброго не предвещала.

Степан Владимирович даже похолодел от неожиданности.

– А вам какое дело? – проговорил он, пятясь к двери.

– Отвечайте или на месте изрублю! – начиная тяжело дышать, негромко произнес гость.

– Да что вы, в самом деле?… Я ничего не знаю!… – пробормотал Пентауров. – Какое мне дело? Это странно… врываетесь в дом!…

– Лжешь! – вдруг так крикнул Светицкий, что люди, стоявшие около лошадей, услышали и оглянулись на открытые окна гостиной. – Лжешь, мерзавец! Где она?! – Гусар вырвал из ножен лязгнувшую саблю и кинулся на Степана Владимировича; тот успел выскочить за дверь, захлопнуть ее за собой и с криком: «Эй, люди, люди!» – зайцем понесся по коридору.

Светицкий наткнулся на дверь и несколько опомнился. С минуту он простоял, распахнув ее, на пороге и глядел помутившимся взглядом в коридор, затем, держа обнаженную саблю в руке, пошел в зал, а оттуда по всем комнатам, ища Леню.

Навстречу ему выскочило несколько лакеев; за ними виднелись перепуганные лица горничных и самого Пентаурова.

– Берите его! Вон тащите! – кричал он, толкая в шею и спины дворовых, но те, видя саблю в руке офицера, кто попятился назад, кто жался к стенке.

Светицкий шел, по очереди распахивая все двери и заглядывая в каждую комнату; одна из дверей оказалась почему-то запертой, он вышиб ее ударом ноги и вошел в спальню Пентаурова.

Через минуту он показался обратно, и вся толпа, подавшаяся было к той комнате, шарахнулась назад.

– Это сумасшедший! Вяжите его! – неистовствовал Пентауров, колотя сзади своих людей, но броситься на гусара, шедшего на них, словно на пустое место, никто не осмеливался; он молча продолжал свой осмотр.

Степан Владимирович метнулся в одну из комнат и выскочил оттуда с пистолетом руке.

– Уходите! Стрелять буду! – крикнул он, наведя дуло на Светицкого. Тот глянул в его сторону и пошел прямо на него.

Грохнул выстрел. Сквозь дым видно было, что гусар сделал еще шаг, затем выпустил из руки саблю и тяжело рухнул на пол.

Все, что было живого в коридоре, кроме самого Пентаурова, ринулось бежать.

– Куда вы? Назад! – закричал он. – Назад все!

На выстрел первым выскочил в коридор через зал Илья, за ним Стратилат с Агафоном; все трое бросились к лежавшему.

– Это вы что же, живых людей стрелять вздумали? – угрожающе произнес Илья, став на колени около своего барина и проворно расстегивая залитую кровью венгерку; Светицкий лежал без чувств со сквозной раной в середине плеча.

– Он сумасшедший! Он убить меня хотел! – воскликнул, потрясая еще дымящимся пистолетом, Пентауров.

– И следовало бы! – отозвался Стратилат. – Барин еще называется, тьфу! – Он плюнул чуть не в самого Пентаурова.

– К черту из моего дома убирайтесь! – заорал Пентауров. – Тащите офицера, а этих в шею вытолкать! – обратился он к возвратившимся своим дворовым.

Агафон ухватил валявшуюся на полу саблю Светицкого.

– Я ну-ка, попробуйте?! – прогрохотал он, выпрямившись во весь рост и подняв саблю над головой.

Толпа опять ухнула назад.

Илья со Стратилатом бережно подняли раненого и охраняемые Агафоном, вынесли его на двор и посадили в коляску; по бокам, поддерживая его, поместились Стратилат и Илья, Агафон взобрался на козлы, и четверик во весь дух помчал их в Рыбное, где Илья рассчитывал найти немедленную помощь своему барину.

Нечего и говорить, как приняли их в доме Степниных.

Раненого поместили в бывшей комнате Ани, перевязали, как могли, и тотчас же, на свежих лошадях, отправили Агафона и Стратилата в город за доктором; Илья остался при своем барине.

– Вот, брат, как мы нынче – на четвериках стали ездить! – сказал Стратилат, не без удовольствия развалясь в покойной коляске. – Оно, пожалуй, лучше, чем на своих на двоих отплясывать?

В Рязани, захватив доктора, коляска уехала обратно, а Стратилат побежал в гусарский монастырь.

Новость и неизвестные до тех пор никому подробности о деле Лени, переданные Стратилатом, ошеломили его обитателей. Костиц в ту же минуту приказал запрягать лошадей, и спустя полчаса пара троек понесла четырех офицеров в Рыбное.

Там был уже доктор, только что успевший осмотреть и перевязать как следует Светицкого. Рана, по его словам, была бы из опасных; пуля, по счастью, прошла ниже костей и не раздробила ни одной из них.

Светицкий, совершенно ослабевший от большой потери крови, был в сознании, когда в комнату, где он лежал, осторожно, на носках вошли в сопровождении Шемякина его товарищи. Их встретил неподвижный взгляд Светицкого. Лицо его было строго и бледно, как у мертвеца.

Из двери выглянули расстроенные лица Сони и Плетнева.

– Что, сыне? – пошутил Костиц. – Откупорили тебя, как бутылочку? Как себя чувствуешь?

– Ничего… – проговорил раненый и закрыл глаза.

Гусары постояли около постели и отошли к окну.

– Так это оставить нельзя! – волнуясь, шепотом заговорил Курденко. – Я сейчас поеду вызову его. Через платок с ним стреляться буду!

– С убийцами не стреляются, их нагайками лупят… – сквозь зубы процедил Радугин.

– Взять эскадрон и разметать по бревну все поганое гнездо! – предложил Возницын. – Что же это такое: ведь это же разбой был?!

– Дело! – закрутив ус, согласился Костиц. – Надо проучить подлеца как следует!

– Нет… – проговорил сзади них слабый, но твердый голос. Все повернулись. Светицкий глядел на них упорным взглядом: – Не вы… Я, только я… – Он замолчал. – Я сам убью его… – продолжал он, собравшись с силами. – Вызовите его сейчас же… сегодня… я встану скоро… через два дня… я здоров… Сам хочу!… – Голова его вдруг поникла, глаза потухли, и он потерял сознание.

– Господа, мы его волнуем, уйдемте отсюда… – сказал Шемякин.

Все гуськом по-прежнему выбрались из комнаты в гостиную, где и продолжали совещание.

Светицкий так определенно и настойчиво заявил о своей воле, что идти наперекор ей было неудобно.

– Что ж, подождем… – сказал несколько раздосадованный Курденко. – Пусть стреляется первым! А я вторым, если понадобится, буду!

– Я третьим! – подхватил Возницын.

– Стой! – воскликнул, подняв руку, как на эскадронном ученье, Костиц. – Типун вам на язык! Что вы неудачу накликаете? Понадобится очередь – дело за нами не станет!

Решено было, что старшие – Костиц и Возницын – немедленно же отправятся в Баграмово и от имени всего полка потребуют объяснения происшедшего, в случае малейшей вины Пентаурова, вызовут эскадрон и разнесут весь дом, а его самого на веревке отведут в Рязань, как простого убийцу.

Если же дело с выстрелом обстояло иначе, а не так, как рассказывали Стратилат и Илья, – ограничатся вызовом его от всех офицеров эскадрона.

Захватив с собой Илью, которому, на случай посылки его в Рязань за гусарами, Шемякин приказал дать верховую лошадь, Костиц с Возницыным на своей тройке поскакали в Баграмово.

Пентауров, несколько поуспокоившись после событий того дня, сначала героем разгуливал по всему дому, но затем стал тревожиться и даже мало-помалу обуреваться страхом.

«Будь этот дурак штатский, – размышлял он, поглядывая то в то, то в другое окно – не едет ли к нему еще кто-нибудь, – плевать бы я на него хотел! Не я, а он ко мне прилез! А у этого товарищи есть, гусары, народ отчаянный… Черт их знает, что ждать надо!»

На всякий случай он обыскал весь дом, нашел пару заржавленных пистолетов и столько же сабель и вооружил ими дворовых. Свой пистолет, привезенный им из Петербурга и снова заряженный им, он положил на столе у двери в гостиную и прикрыл его сверху парой книг, попавшихся ему под руку.

Вдруг ухо его уловило звон приближавшегося колокольчика. Он подбежал к окну и увидал, что во двор верхом на буланом коне внесся гусар, за ним показались серая тройка и экипаж с двумя незнакомыми в голубых ментиках.

Пентауров бросился в девичью, где по его приказу сидели вооруженные саблями и пистолетами дворовые, вызвал их в коридор и стал позади них около двери в гостиную.

В зале послышалось мерное бряцание шпор; тяжелые шаги остановились посреди нее.

В коридор влетел перепуганный лакей.

– Барин, приехали! – просипел он, словно только что смертельно простудившись в зале.

– Зачем? – так же сипло спросил Пентауров, не выходя из засады.

– Не знаю… Вас видеть хотят!

– Спроси: зачем?

Лакей исчез, и через секунду раздался львиный рык Возницына:

– Видеть его желаем… черт!

Лакей, как овца от волка, шарахнулся назад.

– А ви-ви-ви… – только и мог доложить он Пентаурову.

– Идите все… иди!… – пробормотал Пентауров, толкая вперед свою охрану.

В дверях залы она остановилась, и гусары увидели четверых вооруженных детин, за которыми светилась багровая плешь, достававшая им только до плеч.

– Что вам угодно? – спросила плешь; плечи дворовых раздвинулись, и между ними показалось лицо хозяина.

– Вы господин Пентауров? – спросил Костиц.

– Я! -

Костиц закрутил ус и с пренебрежением поглядел на него.

– Не угодно ли вам выйти поближе: вас никто не тронет!

– Я, знаете ли, не виноват, что я вас так встречаю! – заговорил Пентауров; отсутствие в руках прибывших оружия и обещание «не трогать» придали ему храбрости, и он выбрался из-за спин телохранителей. – С кем имею удовольствие говорить?

– С представителями Белоцерковского гусарского полка, – сухо ответил Костиц. – Мы прибыли сюда требовать от вас объяснения по поводу происшествия с нашим товарищем.

– Господа, мне ужасно неприятно, я страшно огорчен тем, что случилось! – воскликнул, захлебываясь от волнения, Пентауров. – Но ведь я же не виноват: он явился…

– Не он, а господин Светицкий!… – ледяным тоном поправил его Возницын.

– Да, конечно, господин Светицкий приехал ко мне в возбужденном состоянии, гонялся за мной с саблей в руке, вот спросите всех их!

– Если говорят с дворянином, холуев не спрашивают… – по-прежнему произнес Возницын.

– Ну да; господин Светицкий приехал требовать у меня мою бывшую девку…

– Не девку, Леониду Николаевну, свою невесту!

Пентауров, точно от удара по лбу, раскрыл рот и заморгал глазами.

– Вот что?! – протянул он, ошеломленный такою вестью. – Да я-то же при чем здесь? Я ее не видал и ничего не знаю! Отец отпустил ее на волю, она куда-то исчезла, мне-то какое дело до всего этого?!

– Можете дать в этом слово? – спросил Костиц.

– Разумеется! – выкрикнул ГІентауров. – Два, три слова даю, что ее нет у меня! И никуда я не увозил ее и не видал ее! Обыщите весь дом, все строения, пожалуйста, я к вашим услугам!

Гусары взглянули друг на друга.

– Значит, даете слово, что вы Леониды Николаевны не похищали? – сказал Костиц.

– Честное слово, не похищал!

– Потрудитесь тогда изложить обстоятельства, при каких вы ранили нашего товарища.

– Он, то есть господин Светицкий, приехал ко мне, я встретил его, как гостя, а он сразу, как на лакея, закричал на меня, стал требовать от меня Леониду Николаевну… Но где же я ее возьму? Ее нет у меня! Он выхватил саблю и на меня; я безоружный был, бросился бежать; конечно, он за мной, по всем комнатам. Я схватил пистолет и выстрелил, господин Светицкий упал. Вот и все! Не мог же я действовать иначе, когда его сабля уже два раза свистнула над моей головой, и я едва успел увернуться?… Ведь он хотел убить меня, это нападение было, я защищался!…

Гусары опять обменялись взглядами.

– Точность рассказа тоже подтверждаете дворянским словом? – спросил Костиц.

– Разумеется!

– Должен предупредить вас, что если в ваши слова вкралась хоть малейшая неточность, которую не подтвердит по выздоровлении наш товарищ, разговор у нас с вами будет короткий! – произнес Костиц. – А пока, в ожидании этого выздоровления, не откажите не покидать губернии: мы уполномочены передать вам вызов всех господ офицеров второго эскадрона!

– Но позвольте, за что же? Зачем? – пролепетал, изменившись в лице, Пентауров. – Я же не обижал, не оскорблял никого?!

– Мы присланы не рассуждать, а исполнять поручение! – ответил Костиц. – Еще раз, во избежание излишних неприятностей, предлагаем вам здесь дождаться выздоровления господина Светицкого: он первый будет стреляться с вами!

Гусары брякнули шпорами, сделали вид, что кланяются, и пошли к выходу.

Пентауров остался с раскрытым ртом и беспомощно повисшими руками.

– Понимаешь ты тут что-нибудь? – спросил по дороге в Рыбное Костиц.

– А ни чертусеньки! – ответил, мотнув головой, Возницын. – Сдается, не погорячился ли наш молодец?

– Похоже… – проронил Костиц.

– С вызовом-то, пожалуй, лучше бы было пообождать?

– Ни в коем случае! – ответил Возницын, кладя длинные ноги на переднее сиденье. – Слишком большой убыток его величеству будет, если всякий у себя в доме из нас тир начнет устраивать!

В Рыбном их ждали с нетерпением.

Раненый был в забытьи; все собрались на балконе, где Костиц и Возницын передали все слова и уверения ГІентаурова.

– Он дал честное слово, что он ни при чем? – переспросил Шемякин.

– Несколько раз даже…

– Знаете, господа, я прямо отказываюсь верить всей этой истории! – воскликнул Шемякин, обращаясь ко всем гусарам. – Все это совершенно не укладывается в моем мозгу! Ну зачем ему было бы нужно это похищение, какой смысл в нем?!

– А тот смысл, что Леонида Николаевна понравилась ему, и он двинул марш – маршем! – ответил Курденко.

Он нагнулся и на ухо передал Шемякину все подробности. Тот слушал, склонив голову и закусив губу.

– Но ведь он же дворянин, он дал слово? – возразил он.

– А я ему не верю…

– Нет, это невозможно! Наш милейший Дмитрий Назарович немножко кипяток – вот и причина всего! Украл Леониду Николаевну кто-нибудь другой!

Шемякин говорил с полным убеждением.

– И я теперь того же мнения… – проговорил Возницын. – Постреляться с Пентауровым для порядку следует, но в пропаже Леониды Николаевны виноват не он!

– Главное – Священное Писание не забывать! – проронил Радугин. – Око за око, зуб за зуб!

– Кто прав, кто виноват – это увидим потом! – сказал Костиц. – Пока мы сделали все, что должны были сделать. А теперь, господа, я думаю, мы так надоели нашим милым хозяевам, что не пора ли отправляться восвояси?

Гусары начали было прощаться, но их не пустили, а так как из-за суматохи никто не обедал, то около пяти часов дня подали второй обед.

Перед сладким блюдом нежданно для гусаров на огромном подносе один из лакеев внес длинные бокалы и стал расставлять их перед приборами.

Сонечка, помещавшаяся между Курденко и Плетневым, поглядела на них, затем на бабушку и вдруг начала пунцоветь.

Степнина сидела и улыбалась.

Лакеи подали и начали откупоривать бутылки с шампанским.

Степнина подняла свой бокал, желтым бриллиантом заискрившийся от пронизавшего его луча солнца.

– Господа! – сказала она, обращаясь к гусарам. – Не все печальное и дурное на свете, есть хорошее! Вы попали к нам на семейную радость и должны выпить с нами за жениха и невесту.

Она указала бокалом на Соню и Плетнева.

Начались поздравления.

– Так бы крикнул «ура» в вашу честь, что все листья облетели бы в саду! – сказал, чокаясь с Соней, Возницын. – Да нельзя! – Он кивнул головою на дом, где находился Светицкий.

– Бабушка, а нельзя сказать «горько»? – с видом воплощенной наивности спросил Шемякин.

– Ну тебя, молчи, беспутный! – ответила Степнина. – Это только после венца целуются!

– Бабушка, а я видел, как они и до венца сегодня утром на балконе целовались! – тем же тоном продолжал Шемякин. – Горько!

– Горько, горько! – при общем смехе подхватили гусары.

Соня покраснела до самых волос, вскочила и убежала из-за стола. За ней, смущенно улыбаясь, поспешил Плетнев.

– Видишь, озорник, что сделал – смутил бедную девочку?…

– Ничего, бабушка, я их сейчас приведу!

Шемякин встал и отправился в дом. Через минуту он вернулся, ведя, обняв одной рукой за талию, Соню, другой – жениха.

– Господа, прошу больше не приставать к ним! – сделав строгое лицо, возгласил он. – Они там уже поцеловались – и будет с вас!

– Неправда, неправда! – воскликнула Соня.

– Не обращай на него внимания! – вступилась за сестру Аня. – Он известный врунишка!

Обед кончился весело, и после него гусары уехали в Рязань.

О перевозе туда же Светицкого Степнина не хотела и слушать, и он остался вместе с Ильей на попечении хозяек в Рыбном.