Текст книги "Гусарский монастырь"
Автор книги: Сергей Минцлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)
Глава XV
Дни стояли превосходные, знойные, и всех, кто оставался еще в городе, тянуло вон из него, в поле, где жали рожь, пели жаворонки, пахло хлебом и травами.
Томясь от безделья и скуки, Светицкий около полудня приказал оседлать своего степного Башкира и, еще не решив, куда он направится, легкою рысью выехал за Московскую заставу.
Башкир горячился и все наддавал хода, и Светицкий и не заметил, как очутился на полдороге от Рыбного. Он придержал коня, раздумывая, ехать ли дальше или вернуться назад, но раздумье это, как и всегда, было только напрасной тратой времени: он дал шпоры коню, и степняк понесся вперед по хорошо знакомой дороге.
Скоро в правой стороне за полем, часто уставленным крестцами ржи, показались зеленые кущи степнинского сада; слева к ним, почти вплотную, примыкала деревня, дорога проходила через нее, и Светицкий, чтобы сократить путь, поехал прямо по жнивью.
Сад отделяла от поля широкая канава с валом позади; в одном месте вал поосыпался, и Башкир в одно мгновенье очутился в саду.
Светицкий слез с него, отвел дальше в тень, отпустил подпруги и привязал к одной из берез, а сам направился по аллее, заранее улыбаясь тому впечатлению, какое произведет его нежданно-негаданное появление у балкона.
В саду стояла полуденная тишина; только пчелы да мухи густо звенели среди листвы; изредка, расслабленно и томно, чуть лепетали сквозившие на солнце березовые листки.
Светицкому вдруг послышался голос Сони. Он сорвал две небольшие веточки, замотал ими колесики шпор, чтобы не звенели, и потихоньку стал подкрадываться к тому месту, где находилась девушка. Сердце его забилось усиленно: она сидела на бабушкиной скамейке.
Чтобы больше поразить ее, он свернул с аллеи и, осторожно раздвигая кусты, направился так, чтобы очутиться за спиной Сони.
Отстранив рукой последнюю ветку, он остановился; вакансия была опять занята: рядом с Соней сидел Плетнев!
Ревность и досада овладели Светицким.
– Здравствуйте! – громко произнес он, выставляясь из куста.
Соня вскрикнула и вскочила.
– Я не лишний? – спросил Светицкий.
– Как вы попали сюда, откуда?
– Могу и уйти… – обиженно ответил гусар; руки он не протянул ни Плетневу, ни Соне. – Чем это вы как будто очень взволнованы, Софья Александровна? – ядовито присовокупил он, глядя на действительно смущенную девушку.
– Еще бы, вы так испугали меня!
– Я не знал, что мое лицо так для вас неприятно…
– Господи, что он городит? И уж и губы надул! – воскликнула Соня. – Не про лицо ваше я сказала! А ваших звонков мы совсем не слыхали?
– Да, бывает это… – многозначительно заметил Светицкий. – Хорошо посидели на скамеечке, Софья Александровна?
– Чудесно посидела, Дмитрий Назарович! – в тон ему ответила та.
Гусар окончательно насупился. Несколько минут прошло в молчании. Соня стояла и обрывала листья с куста.
– Ну-с, мне, видно, пора! – сухо проговорил Светицкий.
– Куда же вы так торопитесь? Сейчас обедать будем.
– Некогда мне: я мимоездом заехал!
– Пожалуйста, не капризничайте и оставайтесь!
– Я не барышня, Софья Александровна, чтоб капризничать!
Гусар откланялся и, кусая губы, бледный от волнения, повернулся и пошел по-прежнему напрямик через кусты.
– Куда же вы? – опять воскликнула Соня.
– Лошадь у меня там: я верхом! – долетел ответ, и голубой ментик исчез среди зелени.
Оставшиеся оба прислушались к удалявшимся шагам.
– Совсем сумасшедший! – проговорила Соня. – Зачем он приезжал?
Плетнев, сидевший все время молча, поднял на нее глаза.
– Он вас ревнует… – тихо сказал он.
– Он, меня?… – Недовольное выражение сбежало с лица Сони, и она расхохоталась. – Как это смешно! Меня ревнуют?… – проговорила она как бы самой себе и опять засмеялась. – Ужасно забавно знать, что тебя ревнуют!
Она села на скамейку.
– Совсем не забавно…
– А вы почем знаете? Скажите, вы ревновали кого-нибудь?
– Да.
– Кого?
Плетнев хотел сказать что-то и не смог: лицо его залилось краской от смущения и от сознания неприятного своего недостатка.
– Вас! – вдруг вырвалось у него.
– Вот вам и на! Значит, вы влюблены в меня? – Соня, принявшая слова Плетнева за шутку, несколько откинулась назад и, приложив ветку жасмина к губам, устремила на него смеющиеся васильки свои.
– Да… – с трудом одолел Плетнев, и лицо его покрылось словно туманом.
– Почему же тогда вы на коленях не стоите?
Он разом очутился у ее ног и схватил ее за руку.
– Будьте моей женой! – так горячо, от всей души произнес он, что Соня, точно уколотая чем, поднялась с места.
– Это ведь вы нарочно, не по-настоящему, Федор Андреевич? – смущенно пробормотала она, вспыхнув и слабо пытаясь освободить свою руку; тот не выпускал ее.
– По самому настоящему! Что же скажете?
– Это – что бабушка… – прошептала Соня. – К обеду звонят, идемте!
Звон колокола слышался на самом деле.
Не проронив больше ни слова, оба они прошли по аллеям, поднялись на балкон, и Федор Андреевич немедленно стал прощаться. Как ни уговаривали его Степнина и Серафима Семеновна остаться, как ни указывали на дымящуюся миску с супом на столе, – он настоял на своем и уехал.
Соня не проронила ни слова.
– Да вы уж не поссорились ли с ним? – спросила Серафима Семеновна.
– Нет! – односложно отозвалась Соня.
– А ну-ка, подойди сюда! – проговорила Степнина, сразу заподозрившая нечто другое. – Что это, ни ты, ни он глаз на людей не подымаете? Сказывай, что такое было?
Соня обвилась руками вокруг шеи Степниной.
– Бабушка… – негромко промолвила она. – За кого мне замуж выходить?
– Что, что?!
– За Светицкого или за Федора Андреевича? – договорила Соня.
– Да разве они тебе предложение сделали?
Соня утвердительно кивнула головой.
– Плетнев сделал… – поправилась она.
– Хорошо, что убежал! – сердито сказала Степнина. – Намылила бы я ему за это голову! Ну, чего ж плачешь, а? Тебе-то самой кто больше нравится?
– Оба…
Степнина засмеялась.
– Вот глупая!
– Значит, ни один не нравится! – вступила в разговор Серафима Семеновна. – Ни за кого и выходить, стало быть, нечего; успеешь еще!
Соня не отвечала и только еще крепче прильнула белокурой головой к бабушке.
Степнина погладила внучку по волосам.
– Ну а жалко тебе кого из них больше? – тихо спросила она, помолчав.
– Федора Андреевича… – прошептала Соня.
– Видно, он и суженый твой… – проронила старушка. – Что ж я рада; он человек хороший!
– Лучше Светицкого! – согласилась Серафима Семеновна. – Что за жизнь с гусаром? Таскайся за полком весь век, как цыганка, по всей Руси! Тут по крайней мере межа в межу около нас будешь!
Соня перешла в объятия матери.
Верст пять скакал во весь опор раздраженный Светицкий и, только поуспокоившись и уже начав упрекать себя за нелепую вспыльчивость, сдержал Башкира и пустил его шагом.
На спуске в небольшую лощину задумавшийся молодой офицер чуть не вылетел из седла: из-за спины его выскакал и, что пуля, пронесся мимо всадник, вскидывая локтями и ногами; Башкир, не терпевший лошадей впереди себя, рванулся за ним, и Светицкий с трудом усмирил его.
Промчавшийся мимо был баграмовский конюх: он вез Пентаурову письмо Лени, извещавшее о согласии Людмилы Марковны и о том, что обе они переезжают через два дня в город.
Глава XVI
Двое суток волновалась Клавдия Алексеевна, ожидая известий от Андрея Михайловича, но не получала ничего и наконец не выдержала и отправилась к нему сама.
К удивлению ее, в доме Штучкиных ее встретил совершенный толкучий рынок: в лакейской и в зале стояли разинувшие рты картонки, сундуки; везде горами были навалены всякие вещи, начиная от сапог и дворянского мундира хозяина до масляных ламп и картин включительно.
По зале разгуливала в хорошо памятном Заводчикову засаленном капоте владелица всего этого добра и распоряжалась его укладкой.
– Елизавета Петровна, милая, да что все это значит?! – возопила Клавдия Алексеевна, в изумлении остановившись в дверях и чуть не в потолок уткнув свои тощие руки.
– Укладываюсь! Будет с меня; оскотинишься совсем в этой прекрасной Рязани! – ответила хозяйка.
– Дорогая моя, но что же произошло? – вне себя продолжала гостья.
В эту минуту из гостиной выглянула чья-то странная физиономия, увидала Клавдию Алексеевну и сейчас же скрылась. Голова незнакомца была обвязана полотенцем.
– Кто это у вас? – понизив голос, полюбопытствовала гостья.
– Как кто? Благоверный мой.
– Я его что-то не узнала! Отчего он повязан?
Елизавета Петровна тряхнула головой.
– Я ему вчера такой тарарам устроила, что всю жизнь будет помнить: все тарелки об его голову разбила!
Клавдия Алексеевна всплеснула руками.
– Нечего прятаться-то, – продолжала хозяйка, – выходи сюда, пакостник!
В соседней комнате послышалось неопределенное мычание.
– Ну, выходи, выходи… нечего тут!… Не трону больше!… – Голос Елизаветы Петровны сделался несколько мягче.
Из гостиной показался Андрей Михайлович; Клавдия Алексеевна впилась в него глазами и обомлела: такого погрома человеческих физиономий она еще не видывала. Это было не лицо, а нечто вроде павлиньего хвоста, отливавшего всеми цветами радуги.
– Боже мой?! – едва произнесла Соловьева. – Из-за чего же у вас все произошло?!
– А вот почитайте! – Елизавета Петровна отправила руку в карман, вытащила оттуда три бумажки и сунула их в костлявые пальцы гостьи: – Почитайте, почитайте!
– «Милый Андрэ…» – прочла одну из них Клавдия Алексеевна и подняла глаза на Андрея Михайловича. – Это к вам, да?
– Дальше, дальше, другую! – командовала хозяйка, начав опять прогуливаться и, видимо, вновь входя в раж.
– «Как ты верно сказал, поганая рожа твоей жены…»
– Это я рожа, нравится вам? – Елизавета Петровна остановилась около мужа и поискала вокруг глазами подходящего предмета. – Ух, блюд, жалко, больше не осталось, а то б еще одно разбила на твоей башке!
– Голубушка, не тревожьте себя! – воскликнула, бросаясь между ними, Клавдия Алексеевна. – Дорогая, успокойтесь!
Чтобы не подливать масла в огонь, она про себя дочитала все записки и даже обозрела их обратную сторону.
– Решительно ничего не понимаю! – произнесла она.
– Очень просто, и понимать нечего! – возразила Елизавета Петровна. – Этот скот завел себе любовницу, и клочки от ее письма я нашла у него в кармане.
– Неправда! Все интрига, адская интрига! – совсем замогильным голосом отозвался Штучкин.
– Конечно, неправда, разумеется! – подхватила Клавдия Алексеевна. – Милая Елизавета Петровна, этого не может быть! Никогда! Голову отдаю на отсечение!
– Видишь: и все тебе то же скажут! Интрига это против меня!
– Интрига, явная интрига! – горячо продолжала гостья. – Андрей Михайлович – такой уважаемый всеми человек, образованный, на виду… Да будь что-нибудь подобное – вся Рязань кричала бы! Я первая не потерпела бы такой гадости, первая сказала бы вам!…
– Ну, не все же вы знаете, что творится в Рязани!
– Я? – оскорбилась гостья. – Я чего-нибудь не знаю? За кого же вы меня считаете, дорогая? Все, решительно все знаю; булавку где кто обронил и то мне известно! И вот образ: клянусь вам, что Андрей Михайлович чист перед вами!
Красноречие и искренняя убежденность, звучавшие в голосе Клавдии Алексеевны, и два пальца ее, протянутые к иконе, сбили с толку хозяйку. Она, молча, переводила взгляд с гостьи на мужа.
– И, наконец, вздор в этих мерзких бумажках написан: такая хорошенькая, такая красавица, вся Рязань вас иначе не называет, как красавицей, и вдруг «рожа»? Это пасквиль! И все остальное такой же вздор! Сами посудите, ну, на кого же ему – человеку с таким вкусом, умному, можно сказать дипломату, променять вас?! Не на кого, решительно не на кого!
– Это верно, не на кого!… – согласилась Елизавета Петровна. – Но кто же тогда мог устроить эту подлость?
– Званцев! – ни на секунду не задумываясь, воскликнула Клавдия Алексеевна. – Званцев, больше некому! Это такой негодяй, такой каверзник! Да позвольте… – Она развернула одну из зажатых ею в кулаке зловредных бумажек и всмотрелась в нее. – Конечно, он! Его почерк, только измененный! Он с ума сходит от зависти к положению Андрея Михайловича! И вам он давно глазки строит, вы не замечали только! Вот и мстит!
– Был он с тобой третьего дня? – обратилась к мужу Елизавета Петровна.
– М-м… да… да… кажется!… – пробормотал решительно ничего не помнивший Андрей Михайлович.
– Видите, я же вам говорю, что это он!
– Ну, попадись он мне! – таким тоном произнесла Елизавета Петровна, что сердце Клавдии Алексеевны закувыркалось от радостного предвкушения грядущих событий.
Хозяйка опять загуляла между кучами всякого добра по залу, потом подошла к двери в столовую и распахнула ее. Пол там весь был усеян черепками всевозможной посуды.
Елизавета Петровна поглядела на вчерашнее поле битвы и качнула головой.
– Однако!… – проговорила она в раздумье. – Главное, миску мне новую жалко…
Клавдия Алексеевна подтолкнула в спину неподвижно стоявшего Андрея Михайловича.
Тот сделал шаг к жене, остановился и получил новый толчок сзади.
– А меня не жалко? – с укоризною произнес он, осторожно, словно к бомбе, начиненной порохом, приближаясь к Елизавете Петровне.
Та оглянулась, быстро провела пальцами по толстым губам отшатнувшегося в испуге мужа, отчего они издали «брырырым», и вдруг расхохоталась.
– Господи, на кого ты похож? – воскликнула она. – Да ты совсем под индейца отделан!
– Вот и прекрасно! – с умилением на лице и в голосе проговорила Клавдия Алексеевна. – Да поцелуйтесь же скорей! – Она сдвинула обоих супругов вплотную, и те заключили друг друга в объятия. – И конец недоразумению! Как я рада! Мир до гроба! Не правда ли?
Хозяйка дома очутилась сидящею на коленях у мужа.
– Я незлопамятна! – нежно сказала она, приглаживая растрепанные баки и целуя его. – Видишь, какая у тебя жена добрая! Но мы все-таки совсем уедем в деревню! – решительно объявила она. – Я не могу оставлять такого талантливого человека, как Андрэ, в обществе здешних дураков и пьяниц!
– Душа моя мрачна! – говорил в это время ротмистр Костиц, стоя в зале «монастыря», раздвинув ноги и крутя усы. – Дети, не время ли столпотворению быть?
– Время, отец-игумен! – ответил сидевший у окна и мрачно глядевший в него Светицкий.
– Такой столп, чтобы треск, и блеск, и гром с радугой были? – продолжал Костиц.
– Ляжем костьми с тобой, отче! – отозвался Радугин.
– Во все колокола звонить, когда так! Ударь, сыне, тревогу!
Светицкий часто зазвонил в колокол, и на густой звон его из соседней комнаты показались отсутствовавшие Возницын и Курденко.
Оба шли с веселыми лицами; последний нес в руках два письма.
– Что за грамотки? – спросил Костиц.
– Кукольную комедию сочиняли! – с хохотом ответил Возницын. – Скучно зело святому граду Рязани, стало, живой водой ее взбрызнем.
Курденко поднял обе руки с письмами в каждой.
– Это к лорду Званцеву от мисс Соловьевой, а это от нее к нему. Объяснения в любви и зов на свиданье!
– Дельно! – заметил Костиц. – А ну-ка, почитайте?
– Послание от амура… Вонмем! – по-дьяконски возгласил Возницын.
Курденко прочел оба творения.
– Хорошо, – одобрил Радугин, – но мы-то как же узнаем, что произойдет?
– Сами расскажут! – уверенно ответил Курденко. – А нас зачем звали?
– Время столпотворению быть! – сказал, крутя усы, Костиц. – Думайте, сыны, как лучше душу спасти!
На совещание был вызван монастырский повар – крепостной Радугина – Гаврило, лысый, полный человек с носом в виде картошки, питавший к себе большое уважение, как к необычайному кулинарному таланту и красивому мужчине. Он явился, поклонился гусарам, с достоинством одернул свою куртку и стал у двери.
– Гаврило Васильич! – воскликнул, увидев его, Курденко. – Нужно чудо сотворить – можешь?
– Ежели на кухне – могу-с… – скромно признался Гаврило.
– Уху на завтра из живых стерлядей можешь?
– Вполне-с.
– Стерлядей отварных?
Гаврило слегка развел руками с пренебрежительным видом.
– Затем, господа, не выпустить ли индеечку?
– Хвалят ее в селениях райских! – согласился Возницын.
– Спаржу с соусом сабайон, затем…
– Будет! – прервал Костиц начавшего вдохновляться Курденко. – Ты все о мамоне, отец келарь: о душе больше пекись!
– Шампанского забери ящика три!
Костиц одобрительно кивнул головою.
– Водки, закусок разных возьми. Вина я сам выберу у Хлебодарова!
Гаврило был отпущен, и гусары занялись составлением списка избранных «богомольцев» для приглашения на завтрашний день.
Костиц шагал по залу, слушал, ерошил себе волосы, дергал за усы и, видимо, все больше и больше охватывался азартом.
– Этот слаб, не надо! – изредка возглашал он. – Покруче отцов выбирай, понадежнее!
Когда оконченный список был затем прочитан Курденко вслух, Костиц умилился.
– Великий бой будет! – промолвил он,
– Спаси Господи люди Твоя! – добавил, помотав головой, Возницын.
В лавке Хлебодарова шла суета: укладывали и увязывали всякие закупки, сделанные для «монастыря»; Гаврило забрал чуть ли не все товары, имевшиеся налицо.
Хлебодарова самого не было, и отпускал все заменявший его Тихон.
– Здорово, должно быть, ваши господа дыму напустят? – говорил он, весь лоснясь от удовольствия, что будет во что запустить «честные персты».
– Да уж мы не дадим маху! – снисходительно ответил Гаврило. – Соус «запоём» даже заказали!
– Что ж это за соус такой? – заинтересовался Тихон.
– Из коньяку одного, почесть…
– С этого запоешь! – согласился Тихон. – С иной марки и на стенку сразу полезешь!
Через какой-нибудь час весь город говорил о предстоявшем на завтра кутеже в «монастыре».
Что испытывал отделанный под индейца Андрей Михайлович – понятно без слов!
Глава XVII
Вечером в тот же день возвратившаяся домой Клавдия Алексеевна вдруг заметила, что на горшке с геранью, стоявшем на отворенном окне ее комнаты, белеет что-то странное. Странное оказалось конвертом, адресованным на ее имя.
Она высунулась на улицу, чтобы посмотреть, кто положил его, но там не виднелось ни души.
Легкая дрожь и предчувствие чего-то особенного охватили ее. Она быстро распечатала конверт, вынула письмо, прочла его раз и другой и опустилась на стул, уронив листок на колени.
В письме стояло:
«Клавдия Алексеевна!
Вы меня мало знаете. Но верьте моим самым лучшим намерениям и не оскорбитесь на мою смелостъ. Я человек благородный, дворянин, со связями и с положением в губернии. Я давно слежу за вами и питаю к вам самые горячие чувства, но все не хватало духу сказать это вам. Пустая жизнь, которую я веду, мне надоела, и меня может спасти только женитьба на девушке не вздорной, не вертопрашке и не девчонке, а на такой, как вы, умной, дельной и приятной. Поэтому, если хотите сохранить мне жизнь, умоляю вас прийти завтра к десяти часам утра на обрыв над Трубежем и решить мою участь. Я буду вас ждать на скамейке.
Ваш».
Тридцать пять лет прожила на свете Клавдия Алексеевна, но любовное послание, адресованное к ней, было у нее в руках еще впервые.
Нет женщины, которая не находила бы, что она недурна, и Клавдия Алексеевна была в этом отношении не прозорливее других. Годы свои она считала невеликими и хоть не мечтала о каком-нибудь герое или принце, явящемся для похищения ее, но надежда на замужество все же еще мелькала в ее груди и дарила ее самыми сладкими минутами.
Письмо незнакомца ошеломило ее и наполнило страхом и радостью.
Ночь пролетела для Соловьевой без сна; с первыми лучами рассвета она поднялась с кровати и принялась за свой туалет. Надо было тщательно обдумать и по нескольку раз прикинуть и примерить всякую мелочь, а потому, хотя выбор платьев у Клавдии Алексеевны был весьма невелик, она успела одеться лишь к десяти часам.
Костлявое тело ее облеклось в белое платье с обычным в те времена большим вырезом на груди и спине; чтобы сделать незаметной свою худобу, на плечи она накинула газовый шарф; смуглое лицо ее было подбелено и подправлено, где следует, глаза подведены и получили томный вид, а губы пламенели от красной помады.
Она окинула себя еще раз критическим взглядом и поспешила к назначенному месту.
Часы на соборной колокольне пробили половину десятого, когда Клавдия Алексеевна подходила к обрыву над Трубежем и вдруг, к великому негодованию своему, увидала, что на единственной бывшей там скамейке сидит розовый, как жених, Званцев.
– Вот не вовремя принесла нелегкая! – подумала Клавдия Алексеевна и, не зная, что предпринять, замедлила было шаг, но затем решительно направилась к скамейке и села на другом конце ее.
Званцев чуть-чуть приподнял шляпу, и на круглом лице его явственно изобразилось недовольство.
Накануне вечером около дома его нагнала какая-то босоногая девчонка, сунула ему в руки письмо и убежала так быстро, что он не успел даже разглядеть лица ее.
Званцев прочитал в письме следующее:
«Арефий Петрович!
Я молода и неопытна и боюсь шага, предпринять который меня заставляет горячее чувство к вам. Но вы благородный и умный, и я вверяю свою судьбу и тайну в ваши руки. Такие люди, как вы, неотразимо действуют на женское сердце. Я хороша собой и многих уже отвергла, все ожидая вас. Но вы горды и меня первую заставляете делать признание: да, я люблю вас уже давно и не в силах больше таиться от вас! Приходите завтра ровно в десять часов утра и ждите меня на скамейке на обрыве над Трубежем, что против монастыря, и там вы узнаете кто.
Любящая вас».
Несколько минут Арефий Петрович и Клавдия Алексеевна сидели молча и, отвернувшись друг от друга, рассматривали окрестности.
Вид наТрубеж и заливные луга за ним был действительно таков, что полюбоваться им стоило!
Арефий Петрович покосился на башенные часы и принялся посвистывать: они показывали без четверти десять. Незнакомка могла появиться с минуты на минуту.
– Вы бы прогуляться по кладбищу монастырскому прошли? – не выдержал наконец Званцев и обратился к своей соседке. – Там превосходные места есть! – Он кивнул головой на стену, тянувшуюся за их спиной.
– Это вам давно пора туда отправляться, Арефий Петрович! – язвительно ответила она. – Мне и здесь хорошо!
– Вы таки прошлись бы?… Там похороны сегодня интересные…
– Я не факельщик, чтобы по похоронам ходить! Вот вы бы прошлись на Лыбедь: оттуда уже спозаранку на весь город вином разит!
Званцев втянул в себя воздух.
– С вашим приходом и здесь что-то нехорошо попахивать стало!…
– Невежа!
Арефий Петрович опять начал насвистывать польку и постукивать палкою. До прихода незнакомки оставалось пять минут. «Зачем сюда явилась эта каланча?» – грызла его в то время любопытная мысль. Выживать соседку тем не менее было необходимо.
– Нет, в самом деле, вы бы сходили куда-нибудь? – снова начал он. – Штучкиных бы, например, проведали: он, говорят, бедный с лестницы упал… поиспестрился немножко!
– Сходите, сходите, посмотрите! – зловеще посоветовала Клавдия Алексеевна.
И тот, и другая уставились друг на друга, точно дети, поспорившие, кто дольше вытерпит и не мигнет глазами.
– Сколько вам годков, милейшая Клавдия Алексеевна? – участливо, точно у больной о ходе болезни, осведомился Званцев. – Штук пятьдесят или больше?
– Ровно втрое меньше, чем вам.
Арефий Петрович с грустным видом покачал головой.
– А вы в беленьком ходите, да еще с цветочками!… Косточки-то вон лезут из вас, в землю просятся; по улице идете – гремят, небось, а вы в декольте… Нехорошо-с!
Клавдия Алексеевна вскипела.
– А вас на салотопенный завод пора отправить: жир из вас, как из свиньи, течет!
Раздался протяжный бой часов: пробило десять.
– Господи, куда мы идем?! – горько проговорил Званцев. – Какие старушки нынче на свиданья стали лазать!
Он поджал пухлые губы и покачал головою.
– Это вы на свиданье пришли! – воскликнула Клавдия Алексеевна.
– А вы почем знаете? – Званцев вдруг насторожился, потом огляделся и, не найдя далеко кругом ни одного живого существа, уставился круглыми глазами на Соловьеву и вдруг залился смехом: его осенила мысль, что автор письма не кто иной, как Клавдия Алексеевна. Его всего затрясло и заколыхало.
– Смотрите, разорвет; еще забрызгаете меня своим салом! – зло процедила сквозь зубы Клавдия Алексеевна, отодвигаясь на самый край.
– Это вы хороши собой? – взвизгнул Званцев, тыкая в направлении ее пальцем.
– Ну, так что же? – вызывающе ответила сна. – Не хуже вас, надеюсь?
– Это вы молоды и неопытны?! Ха-ха-ха! – он закатился на всю площадь. – Владычица Небесная, умру! – Крупные слезы, как град, покатились по его лицу.
– Сумасшедший! – с невыразимым презрением произнесла Соловьева.
– Красавица?!
– Сумасшедший!
– Юная неопытность?!
– Сумасшедший!
Арефий Петрович встал с лавки, вытер платком мокрое от слез лицо, затем снял шляпу, отставил ее на всю длину вытянутой руки и торжественно раскланялся.
– Покорнейше благодарю за доверие, тронут и потрясен, но, извините, не могу! – всхлипывая, проговорил он. – Отказываюсь и от руки и от сердца!
И, нахлобучив шляпу, Званцев удалился, вскинув, как ружье, на плечо палку.
Отойдя шагов двадцать, он остановился и повернулся.
– Неопытная?! – провизжал он опять, тыкая пальцем на оставшуюся на скамейке Клавдию Алексеевну. – Хорошенькая, а?!
Он вскинул вверх обе руки, потряс ими над головой и исчез за углом монастырской стены.
– Осел! – полетело ему вдогонку.
Взволнованная Клавдия Алексеевна взирала на виды Трубежа еще час и затем, расстроенная и огорченная в конец, поспешила к Груниным, известить их о сумасшествии, постигшем на ее глазах Званцева, и показать полученное ею письмо: своего поклонника она считала лицом существующим и неявку его на свидание объясняла присутствием ненавистного Званцева.
