Текст книги "Гусарский монастырь"

Автор книги: Сергей Минцлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

Глава XXIV

В Рязани Степан Владимирович немедленно послал за полицией, кабинет распечатали, и Пентауров, запершись в нем, принялся за тщательный осмотр.

Вздернутый нос любопытного Ваньки, разумеется, тотчас же приклеился к щелке в двери со стороны коридора.

Прежде всего внимание нового барина привлек белевший на письменном столе листок бумаги: неподписанная вольная актерам. Степан Владимирович прочел ее, сжал губы в трубочку и положил бумагу на край стола.

В письменном столе нашлось на несколько сот рублей серебра и золота, и Пентауров с заблестевшими от удовольствия глазами несколько раз погрузил руки в монеты и даже пересыпал их, наслаждаясь их звоном.

В том же ящике лежало несколько ломбардных билетов; он пересчитал их, и цифра денег, положенных по ним, несколько разочаровала его: денег было всего сто тысяч.

Конторка оказалась запертой, но ключа к ней не имелось; Пентауров, недолго думая, подсунул под крышку небольшой медный кинжал, служивший отцу его для разрезывания бумаги, дернул, и крышка отскочила вместе с верхней планкой замка.

Но напрасно перерыл он углы конторки и всякие другие закоулки: билетов нигде больше не оказалось и, судя по собственноручным записям аккуратного Владимира Дмитриевича, более их и не было.

Цифра долгов будущего министра доходила почти до этой же суммы.

– Однако это свинство! – проговорил Пентауров, обшарив весь кабинет и остановившись около письменного стола. – Совершенно не умел вести дела покойник!

Вольная актеров опять попалась ему на глаза; он взял ее, скомкал и бросил в корзину под стол; потом снова открыл конторку, вынул документ Лени, постоял несколько минут в раздумье, сложил его вчетверо и, оглядевшись, сунул его в одну из книг, стоявших на небольшой этажерке у стены.

Духовного завещания нигде не было, и это несколько подняло дух нового владельца. Он спрятал деньги в стол, отпер дверь и позвонил в колокольчик.

– Приказчика ко мне! – приказал он Ваньке, успевшему вовремя скрыться и вновь принестись на зов.

В дверях появилась намасленная голова Маремьяна, давно ожидавшего в лакейской зова барина; пытливые глазки его глянули в кабинет, затем он вошел и низко поклонился…

– С приездом, батюшка барин! – проговорил он.

– Здравствуй… Маремьян, кажется?

– Маремьян-с…

– Сколько Баграмово дает дохода?

Маремьян слегка шевельнул руками.

– Как ведь когда-с? – ответил он. – Год на год не приходится!

– Ну, все-таки сколько же?

– Тысяч пятнадцать даст.

– На серебро?

– Нет-с, на ассигнации-с.

– Но ведь это же ужасно мало! – воскликнул разочарованный Пентауров. – Отец, я вижу, совершенно не умел хозяйничать; денежные дела я нашел прямо в невозможном виде!

Маремьян молчал.

– Надо что-нибудь предпринять, чтобы увеличить доход. А? Как ты думаешь?

– Как вашей милости будет угодно.

– Мне угодно иметь тридцать тысяч самое меньшее! Что ты на это скажешь?

– Оченно распрекрасно-с…

– Так это надо и сделать. Что вы тут сеете – рожь, конечно?

– Рожь-с.

– Ну вот! А надо сеять пшеницу – она дает вдвое больше дохода. Наши в Тамбовской губернии все ее сеют!

– Точно: в Тамбовской сеют, а у нас нельзя-с.

– Почему?

– Несходна она здешним местам…

– Вздор: какая же разница между нашей губернией и Тамбовской? Все одно и то же: только губернаторы в них разные! – Он усмехнулся своей остроте. – Затем сыр? Делаете вы сыр?

– Никак нет-с! – опешив, ответил Маремьян.

– Ну вот! А между тем он предорогой: в Петербурге к нему приступу нет! Пармезан, например? Нужно пармезан варить. Ведь коровы у нас есть?

– Есть-с… за сотню штук будет.

– Ну вот! Это же страх сколько сыра можно будет сделать. А что за театр у отца был?

– Для удовольствия своего устроили барин.

– И актеры и актрисы есть?

– Имеются-с: из наших же, из дворовых.

– И хорошенькие? Пришли их сейчас ко мне, актрис, конечно, одних, взгляну. А с остальными делами после: я еще обдумаю кое-что и решу.

Маремьян удалился, и, немного погодя, в кабинет гуськом вошли Елизаветина и несколько второстепенных актрис.

Пентауров разглядывал их в лорнет.

– Здрасте, здрасте… – говорил он в ответ на «придворные» приседанья каждой. Елизаветину он ущипнул за щеку. – Ничего… недурны… недурны… – произнес он. – Играете? Хорошо играете? Посмотрю… Ты, как тебя?

– Елизаветина-с…

– Зайди ко мне вечером: я кое-что объясню тебе… роль пройдем одну.

Он опять ущипнул ее за щеку и милостивым движением отпустил актрис.

«А Ленька куда лучше их!» – думал он, провожая их взглядом.

Напрасно в тот день поджидали в Баграмове гонца с бумагой от Пентаурова: вместо него к следующему полдню прикатил из Рязани сам Степан Владимирович.

Людмила Марковна была в своей комнате.

– Бабинька, я весь дом перевернул из-за вас! – громко заговорил он, входя к ней. – И нигде, ни в конторке, ни в столе никакой Лениной вольной не оказалось!

– Не оказалось? Как так? – проговорила Пентаурова.

– Не знаю: решительно все перевернул и ничего не нашел!

Людмила Марковна вперила свой тяжелый взгляд в лицо внука, но он так прямо глядел в глаза ей и так искренно говорил, что присущее ей чутье обмануло ее.

Людмила Марковна позвонила и приказала позвать Леню.

– Куда покойный положил твою вольную? – встретила она ее вопросом.

– В конторку.

– При тебе?

– И ключ тебе отдал?

– Да! – Леня вынула ключ из кармана и показала его. – Вот он!

Пентаурова перевела глаза на внука.

– Как же ты в конторку попал?

Степан Владимирович немного смутился:

– Я сломал ее… я же не знал, что это ее вещь… мне ничего не сказали!

– Надо отыскать! – произнесла, нахмурясь, старуха. – Никто, кроме тебя, в конторку залезть не мог, бумаге деваться некуда!

– Ей-богу, бабинька, не было! Пусть Леня сама поедет и поищет, если вы мне не верите! Я даже прошу, чтобы вы послали ее для этого! – Пентауров принял оскорбленный вид.

– Поезжай! – обратилась Людмила Марковна к Лене. – Сейчас же!

– И прекрасно! – воскликнул Пентауров. – Очень рад, и я с ней поеду!

– Не держу! – сухо отозвалась старуха. – Сегодня назад! – добавила она Лене.

– Да.

Степан Владимирович вышел, и из соседней комнаты доносилось его посвистыванье.

Леня поцеловала руку старухи и поспешила за ушедшим; спустя четверть часа, оба они уехали в его коляске по дороге в Рязань.

– А ведь пренесносная старушенция моя бабинька?… – говорил, развалясь, Степан Владимирович. – Что бы это было, если бы не я был хозяином, а она? А? Что ж ты молчишь?

– Людмила Марковна – очень хороший человек… – отозвалась Леня.

Спутник ее захохотал.

– Не знаю… не знаю! А эти моськи ее? Пожалуйста, постарайся, чтобы они передохли!

Леня глядела в сторону на проносившиеся мимо них сжатые, серые поля.

Пентауров взял ее за подбородок и повернул лицом к себе.

– Что ж ты отвернулась, а? Ты, Ленька, мне нравишься! Если даже вольная пропала, я тебе новую напишу! – Он подвалился к ней боком: – Мы ведь с тобой поладим, да?

– Конечно… – ответила Леня; она не поняла затаенного смысла его слов, но сосед был так неприятен ей, что она отодвинулась.

Пентауров опять захохотал.

– Чудесно! – воскликнул он. – Превосходно! Ты преумная канашка [18]  [18] Канашка, (простореч. фам.). Ласкательное к каналья – фамильярное обозначение кого-нибудь (преимущественно женщины), выражающее одобрительную оценку или восхищение пикантной внешностью. Толковый словарь Ушакова.


[Закрыть]! Что же ты будешь делать со своей вольной?

– Не знаю… На сцену, может быть, поступлю!

– Превосходно! – повторил с замаслившимися глазами Пентауров. – Знаешь, что я тебя с собой в Петербург увезу? Мы из тебя сделаем знаменитость, звезду, а? Через неделю, хочешь?

– Пока жива Людмила Марковна, я никуда не тронусь…

– Верность до гроба, да? – Он снова засмеялся. – Но ты препотешная, ей-богу!

Остальную часть пути Пентауров напевал козелком модные романсы, причем в особо нежных местах подваливался к Лене, хватался за сердце и закатывал глаза, чередуя пение со смехом и вскриками:

– Трогательно, а? – или: – Хорошо ведь? Могу я петь на сцене?

По приезде в город Степан Владимирович прошел с Леней в кабинет.

– Ну-с? – проговорил он, впустив Леню и плотно притворяя дверь. – Ищите, ищите…

Девушка подняла крышку конторки и принялась бережно и внимательно пересматривать каждую бумажку.

Пентауров гулял позади, мылил руки и окидывал разгоревшимися глазами ее стройную фигуру, склонившуюся над конторкой.

– Нету?! – с удивлением и испугом проговорила наконец Леня, кончив разборку.

– Я ж говорил, а? – подхватил Пентауров, подходя к ней. – Видно, мне придется выдать тебе ее, а? Хочешь?

Он обнял девушку и, несмотря на сопротивление, принялся целовать ее и тащить к дивану.

– Вы с ума сошли? Пустите, что вы делаете? – едва проговорила, отбиваясь, Леня.

– Это плата: за вольную плата!… А ты думала даром?

Девушка вырвалась из его рук и, бледная, с упавшими на спину волосами, отскочила за конторку и схватила медный кинжал, валявшийся на столе. Пентауров, бросившийся было за ней, заметил это и остановился.

– Дура! – крикнул он. – На деревню тебя сошлю, гусей пасти! Дрянь! – Он шагнул вперед, но Леня подняла кинжал.

– Только коснитесь: убью! – таким шепотом и с такой грозной решимостью в глазах и голосе сказала она, что Пентауров попятился. Она прошла мимо него к двери и повернулась: – Негодяй! – словно пощечина, прозвучало в кабинете, и Леня скрылась в коридоре.

Пентауров бросился было за ней, но вспомнил, что на шум прибегут люди и сделаются свидетелями дальнейшей сцены, и остановился.

– Хамское отродье! – крикнул он ей вдогонку, потрясая кулаком. – Я тебе задам театр! На конюшне выпорю!

Леня быстро спустилась во двор и через несколько минут неслась на свежих лошадях обратно в Баграмово.

А Пентауров, нагнув плешивую голову и держа себя за подбородок, гулял по кабинету и обдумывал план мщения.

Глава XXV

Невыразимые минуты пережила Леня на этом обратном пути. Впервые во весь рост свой встал перед ней ужас ее положения. Не сегодня-завтра Людмила Марковна могла очутиться на столе, и что ожидает ее тогда с таким «барином»? Она даже всплеснула руками при этом, пришедшем ей в голову слове, затем закрыла себе лицо и долго просидела в таком положении, силясь собраться с мыслями и решить, что делать.

Рассказать все Светицкому? Но он непременно вызовет на дуэль ее оскорбителя… Вдруг будет убит из-за нее? Такого исхода сердце Лени не допускало.

Передать все Людмиле Марковне было тоже нельзя: Леня чувствовала, что Пентаурова доживала последние дни, и страшно ей было при мысли, что она может отравить последние минуты любимого человека; да оно было и бесцельно: защитить Леню та все равно не могла.

Бежать? Но куда и с чем? Ни документов, ни денег, чтоб существовать, у нее не было; ее бы вернули по этапу из первого же города. Только один выход увидала перед собой Леня: смерть. И когда под лай собак коляска ее въезжала на просторный, зеленый баграмовский двор, она уже решила покончить с собой в тот же день, когда не станет ее благотворительницы.

На подъезде голубела венгерка Светицкого.

– Мы вас заждались! – воскликнул он, сбегая вниз, когда экипаж остановился. – Все благополучно? Нашли бумагу? Привезли? – озабоченно спросил он, всходя вместе с Леней на крыльцо подъезда и заглядывая ей в глаза.

– Нет… – со спокойным лицом ответила Леня.

– Нет?! – чуть не вскрикнул Светицкий. – Что же это значит?

– Значит, где-нибудь она в другом месте!

– Ничего не привезла, Людмила Марковна! – сказал гусар, выйдя на балкон.

– Сама осмотрела все? – спросила та, поднявшись в своем кресле.

– Да. Вероятно, у Владимира Дмитриевича другой ключ был, и он переложил ее куда-нибудь. Не беда, найдется!

Темные глаза Людмилы Марковны испытующе глядели на нее.

– Степан что говорил?

– То же, что я сказала: думает, что найдется!

– Когда сюда приедет?

– Не знаю, не упоминал об этом.

– Завтра не явится – сама в Рязань отправлюсь: новую вольную заставлю написать!

Складки, собравшиеся на лбу Светицкого разгладились; он оживился, и Леня перевела разговор на другую тему. Старуха ни словом не принимала в нем участия.

У Шилина под вечер сошлась та же компания, но, несмотря на штоф водки, стоявший на с голе и обилие произведений искусства Мавры, настроение всех было иное: виной тому оказался Белявка, явившийся позже всех прямо от Пентаурова и принесший дурные вести.

– Ну, братики, усему нашему дилу крышка! – сказал Белявка, войдя. – А вас у шею даже велено гнать!

– Как это в шею? За что? – задорно спросил Стратилат.

– А вместо грошей, что я просив для вас; разлютовался – беда! Кулаком по столу, ногами затопотал, плешь, шо самовар, засветилась! Весь театр, каже, к чертям разгоню: денег вин много стоит! Жадюга!

– Тэ-экс… – проронил Стратилат. – Что ж, мы с тобой теперь, Агаша, люди свободные! Дай Бог здоровья старухе с барышней – хоть завтра же в Москву двинем!

– Понятное дело! – подхватил Тихон. – Наплевать и размазать!

– О нас не речь, мы себе хлеба кавалок найдем… – продолжал Белявка. – А вот у Леонидовой дило худо… Оно, конечно, актерка она плохая, но по товариству жалко.

Все насторожились, и Белявка, всегда имевший точные сведения обо всем происходившем в доме от прикармливаемого им Ваньки, поведал о взломе молодым Пентауровым конторки, скрытии им вольной Лени и обо всем дальнейшем.

– Да это ведь что же такое? – воскликнул Стратилат, ударив кулаком по столу. – Убить его за это мало!

– ІІодлюга! – Всколыхнула воздух октава Агафона, и он тоже сжал огромный кулак свой.

– Пособить бы ей, братцы, как-нибудь? – горячо продолжал Стратилат.

– Пособить мы языком тилько можем! – проговорил Белявка. – Оно ж собственно и не наше дило! Разве для того, шоб барину хрю-хрю пидпустить?

– Следует помочь! – вступился Зайцев. – Тонет ведь перед нами человек!

Шилин перебирал свою бородку-клинышек.

– Дело мудреное… – проговорил он. – Кража налицо, а доказать ничего нельзя!

– Бежать ей куда-нибудь и шабаш! – воскликнул, ударив себя по коленке, Тихон.

– А паспорт? – спросил Белявка. – Ось и заковыка!

– Да… ей фальшивый не подойдет… – раздумчиво проронил Шилин. – Спрятал, говоришь, он ее бумагу, не порвал?

– В книжку засунул.

– Украсть – одно ей остается!

Белявка покачал головой.

– Мудрено! Кабинет вин на запоре всегда держить и ключ с собой в кишени носить. Без себя ни-ни: ни одной души не пускаеть!

– Другой подобрать можно! – сказал Стратилат.

– Це-це-це! – протянул Белявка. – Кто ж за это возьмется? За се спину вспишуть и в Сибирь прогуляться можно!

– Сибирь – чхать! – сказал Стратилат. – И там люди живут!

– Верно!… – подхватил Тихон. – Наплевать и размазать! В ухо бы его хорошенько – р-раз!

– Вот ты и поди… размажь! – посоветовал Белявка.

– Я? Я по купечеству, я не могу! А вот Ваньку наладить – это так! Красную жертвую ему.

– Ванька-дурак: и сам попадется, и других подведет, нечего и пустяков зря городить! Никто в петлю за чужое дело не полезет! – возразил Шилин.

– А ясное дило: умный вы чоловик, Смарагд Захарович! – поддержал Белявка.

Разговор перешел на горе остальных актеров, надеявшихся, что новый барин подпишет их вольную; компания всласть поругала Пентаурова и разошлась.

Мавра убрала со стола, и Шилин собрался ложиться спать, как вдруг послышался стук во входную дверь. Шилин пошел отворить и увидал Стратилата и Агафона.

– Мы к тебе воротились, Смарагд Захарович! – вполголоса молвил, входя и оглядываясь, Стратилат. – Наедине с тобой побалакать хотим.

– Ну-ну, что такое приспичило?

– Приспичило все то же: пособить надо Леониде Николаевне. Ведь это подумать надо, что в душе у нее теперь творится, а?!

– Что говорить! – отозвался хозяин.

– Порешили мы сейчас с Агашей на себя дело взять!

– Ну?

– И не откладывать: ведь найдет на этого обалдуя стих – изорвет отпускную и концы в воду!

– Верно.

– Петля тогда ей! – подхватил Стратилат. – Посоветуй, как быть?

Шилин поглядел на обоих вернувшихся.

– Умны, ребята, что не при всех спрашиваете! Что ни задумал – в одиночку либо много что вдвоем делай – тогда толк будет!

– Без Ваньки не обойтись… – заметил Стратилат.

– Ни-ни, сохрани Боже!…

– Как же тогда? В окно разве влезть? В парк оно выходит… Стекло выдавить – пустяк… – продолжал делиться своими мыслями Стратилат. – Бумажку с медом приложить – оно и не звякнет!

– Я напорешься на него, тогда что? У него ведь – слыхал – все деньги в кабинете запрятаны: должно быть, вокруг него так и ходит!

– Убегу. Я на ногу легок!

– Признают в лицо – не спасут и ноги!… – Шилин задумался. – А ты вот что… ты ведь актер? – он усмехнулся.

– Актер.

– Загримируйся ты под покойника – если и наткнется кто на тебя – убежит сломя голову!

– А верно?! – воскликнул Стратилат. – Платье только вот как раздобыть ихнее?… Ну, на денек у Ваньки выпрошу!

– Брось ты своего Ваньку! – ответил Шилин. – Пропадешь с ним. Возьмешь одну вольную, а наплетут, что и миллион пентауровский с ней захватил! Простыню тебе дам – в нее и завернись, как в саван!

– Идет! – Стратилат от избытка радости треснул по плечу Агафона. – Так что ли, Агаша?

– Так… – отозвалась октава. Лицо его было довольно и улыбалось.

– В саду караулить, что ль, будешь? – спросил его хозяин.

– В саду… подсадить его придется!… – ответил Агафон.

– Смотри, братцы, завтра днем в тех местах чтоб вас и не видели: не в примету чтоб было! А дело сделаете – ты, Агафон, прямо в постель ныряй, а ты, Стратилат, ко мне с бумагой беги – вымоешься здесь и тогда к себе, спать до утра, чтоб все вас обоих видели!

На том и порешили.

– Спасибо тебе, Смарагд Захарыч! – произнес, прощаясь, Стратилат. – Душевный ты человек, выходит!

– Знать ничего не знаю, и не видал вас, и не слыхал ничего! – не то шутливо, не то серьезно ответил Шилин, провожая их к двери. – Идите себе с Богом!

Весь следующий день Людмила Марковна поджидала приезда внука и несколько раз посылала приживалок посмотреть, кто подъехал к крыльцу: но двор был пустынен; звонки и стук экипажа ей только чудились. Ночь она провела беспокойно и забылась только после рассвета. Часов в десять утра она проснулась и, как только ее одели, потребовала к себе Леню.

– Не прислал? – был первый вопрос Людмилы Марковны, когда она увидала девушку.

– Нет.

– Подлость есть тут какая-то, чувствую! – продолжала старуха. – Владимир не прикоснулся бы к документу! Он спрятал. Но зачем?

Леня молча пожала плечами.

– Не заигрывал он с тобой? Намеков никаких не делал?

– Нет.

– Жадный он. Денег что ли сорвать с меня хочет? – продолжала в раздумье Людмила Марковна. – Брошу собаке клок. После обеда еду!

– Напрасно вы волнуетесь так, – проговорила Леня. – Бумага не сегодня-завтра найдется! Ведь она же написана, существует? Зачем вам ехать?

– Совсем дура, матушка! – рассердилась Пентаурова. – Марье Ивановне вели, чтоб собиралась: со мной поедет!

– А меня не возьмете разве?

– Зачем? Глупость сделала, что отпустила тебя с ним. Меньше на глазах тебе у него быть – лучше!

Противоречить и удерживать было бесполезно, и Леня, втайне довольная тем, что встреча ее с Пентауровым откладывается и вместе с тем обеспокоенная за старуху, замолчала.

Людмила Марковна подошла к шкатулке, стоявшей всегда на столике за изголовьем ее кровати, открыла ее, достала оттуда пачку денег и сунула их в карман; потом постояла в раздумье и вынула из шкатулки большой пакет, запечатанный ее гербовой печатью.

– Это тебе!… – сказала она, поворачиваясь и протягивая пакет девушке. – Так вернее будет, если своими руками отдам!

Леня взяла его и прочла надпись: «Лене после моей смерти».

Конверт выпал из ее пальцев; она закрыла лицо руками и, вся вздрагивая от рыданий, вдруг прорвавшихся наружу от толчка этих слов, опустилась на пол к ногам старухи.

– Я не хочу… Не надо мне ничего… Только живите!… – разобрала Людмила Марковна заглушенные всхлипываньем слова.

– Ну и дура… ну и глупая!… – проговорила взволнованная и тронутая Пентаурова, гладя по пепельной голове, уткнувшейся в ее колени. – Чего ревешь? Жива ведь я, от слова не станется? Будет, встань! – строго добавила она.

Леня поднялась и, оставив на полу пакет, не отнимая рук от лица, ушла из комнаты.

Пентаурова покачала головой, позвонила и приказала явившемуся лакею поднять пакет и отнести его к барышне.

После обеда казачок доложил, что лошади поданы, и Людмила Марковна, перекрестив и поцеловав Леню, уселась в коляску вместе с самой бойкой и молодой из своих приживалок – Марьей Ивановной.

– Христос с тобой! – были ее последние слова, обращенные к Лене. Темные глаза старухи глянули еще раз на девушку, затем обошли дом. – Трогай! – проговорила она.

Шестерик коней дружно взял с места, и коляска скрылась за воротами.

Позднею ночью тревожно спавшей Лене почудилось, что кто-то босиком взбегает наверх по явственно трещавшей среди тишины лестнице. Ноги прошлепали к ее комнате, дверь отворилась, и показалась растрепанная, с измятым от сна лицом Даша, с зажженною сальною свечою в руке.

– Барышня, вставайте! – произнесла она. – Людмила Марковна померла!

Вся окаменев внутри, Леня принялась кое-как накидывать на себя платье. Даша, захлебываясь слезами, помогала ей.