Текст книги "Гусарский монастырь"

Автор книги: Сергей Минцлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

Глава XXVIII

Шилин послал работника, и не больше как через полчаса Светицкий прискакал верхом в сопровождении Ильи.

С озабоченным лицом вбежал он в горенку, где, бывало, весело проводила время шилинская компания, и увидал шедшую к нему навстречу Леню. Светицкий осыпал ее руки поцелуями.

– Как все это неожиданно, ужасно!… – взволнованно заговорил он. – И смерть, и пожар! А ваша бумага?

– У меня.

Гусар перекрестился.

– Слава богу! – произнес он от глубины души. – Нашлась?

– Да… – нерешительно ответила Леня; ей опять приходилось умалчивать о многом.

– И сегодня же назад уедете, на похороны?

– Нет, я на похоронах не буду, я уже совсем уехала из Баграмова!

Светицкий с беспокойством заглянул ей в глаза.

– Случилось что-нибудь? Дерзость какую-нибудь он позволил себе вам сказать? – В глазах гусара засветились угрожающие огоньки.

– Мы поссорились, и я больше не хочу его видеть…

– Что же произошло?

– То, что уже исчезло… – с улыбкой сказала Леня. – Не надо волноваться, и будем говорить о другом!…

– Видите, что значит быть одной? – произнес Светицкий. – Всякая дрянь осмеливается обидеть вас!

– Все это прошло и кончено, теперь начинается новая жизнь!

Светицкий отвернулся, насупился и забарабанил пальцами по столу.

– Чем же вы начнете новую жизнь? – спросил он.

– Уеду в Москву, на сцену… там буду равная с равными…

Гусар не отвечал и продолжал барабанить, но стук все ослабевал и делался нервнее.

– Что же вы молчите, Дмитрий Назарович?

– Я обещал молчать… – пожав плечами, проговорил Светицкий.

– Иного выхода нет… – тихо сказала Леня.

– Нет?! – Светицкий отодвинул стол так, что все загремело на нем, и встал со стула. – А я? – Он протянул обе руки к Лене. – Леня, ведь я же без вас жить не могу!

– Боюсь, раскаиваться потом станете, Дмитрий… – Она не успела договорить. Светицкий схватил ее в объятия и принялся целовать.

– Не пущу! Никому не отдам! Моя! – в исступлении вскрикивал он в то же время. – Да? Правда?

Ответа не было, но он почувствовал, что Леня прильнула к его груди.

Восторг Светицкого не имел предела.

– Будет, будет… пустите! – смеясь и плача от счастья, говорила Леня, отбиваясь от него.

– Господи, я с ума, кажется, сойду?! – вымолвил наконец он.

– А родные ваши согласятся ли? – тихо сказала раскрасневшаяся Леня.

– У меня их нет! – ответил Светицкий. – И почему сказала «ваши»?

– Твои… – поправилась она.

– Когда же наша свадьба?

– Не знаю… когда хочешь… – Леня поалела окончательно. – Только пусть она будет самая скромная!

– Одни свои гусары будут. И сейчас же возьму отставку и уедем ко мне, в Орловскую губернию!

– Тебе жаль расставаться с полком будет? Ведь это из-за меня ты из него уйдешь?

Светицкий засмеялся.

– Нет, из-за расстроенного имения! – ответил он. – Будет бездельничать, надо взяться за него как следует! Вместе будем хозяйничать, хорошо?

– Еще бы! – ответила Леня. – Вот и новая сказка началась! – прибавила она со счастливой улыбкой. – А книги у тебя есть? Их много заведем, много!

– Сколько захочешь! – Светицкий нежно обвил рукой ее стан.

Послав за Светицким, Шилин направился в театр к Белявке и застал его в каморке, служившей ему и жилищем, и уборной. Белявка завязывал небольшой узел со своим скарбом.

– Иль уходить собрался? – спросил Шилин, войдя.

– А ясное дило! – сердитым тоном отозвался Белявка. – С подлецами мени тут робить нечего! Это видал? – добавил он, указывая пальцем на огромную, начавшую синеть шишку, украшавшую его лоб.

– Н-да?… – отозвался Шилин. – Желвак на совесть! Нагрубил ты, что ли, ему?

– Де ж я грубив? – воскликнул Белявка. – Гроши тилько свои спросив! Ну, отдай не все, заплати хоть сколько-нибудь, но ведь не мордой же об дверь? Невозможно ж!

– Говорил я тебе – выжди, не докучай зря: нашел тоже время, когда счет спрашивать – после пожара?

– А де ж я его потом искать бы став? В Питер за ним, что ли, ихать было?

Шилин не возражал.

– А ко мне жиличка приехала… – рассеянно сказал он, помолчав.

– Кто такая?

– Леонидова, актриса ваша.

Белявка уставился на гостя.

– И все-то твой Ванька понабрехал тебе! – продолжал Шилин. – Порол невесть что; и конторку-то барин ломал, и вольную в книги прятал, а она давным-давно у нее в кармане лежит!

– Да ну?

– Сам видел.

– Та и хвала Господу! И шо за двор такой подлючий: ни барину, ни холую верить нельзя!

– Когда в путь думаешь? – спросил Шилин.

– А седни же. Повидаюсь тилько с одним чоловиком, с Тихон Михалычем, та и до Москвы.

– Ну, счастливо тебе, когда так! – сказал, встав с табурета, Шилин. Он расцеловался с Белявкою и, выйдя из его каморки, зашел в другую, где помещались Стратилат и Агафон.

Те тоже собирались уходить в Москву; на деревянных нарах, служивших им вместо кроватей, лежали длинные дорожные палки и пара маленьких узелков в красном и синем платках.

– А мы к тебе, Смарагд Захарович, сейчас прощаться идти хотели! – встретили его слова Стратилата. – Григорь Харлампыч нонче уходит, и мы с ним идти порешили!

– Вам бы погодить, молодцы! – вполголоса ответил Шилин.

– А на что?

– Не ровен час, может, и понадобитесь: еще неизвестно, что тот господин надумает – он-то ведь смекнет правду!

Хозяева поняли смысл темных как будто бы слов гостя, знаком показавшего, что он опасается чьих-либо ушей.

– Оно точно… – заметил Стратилат.

– Доказать он ничего не может, я того и не опасаюсь, а на случай разговору – погодите! Вас со двора не гонят отсюда?

– Сказывал Маремьян – харч не велел он давать, а жить пока что можем.

– Чего же лучше? – ответил Шилин. – Столоваться ко мне приходите. С недельку обождите – и с Богом!

– Правда… так лучше! – проговорил Агафон. – С отцом бы мне попрощаться надо…

– Раскладай чемодан, Агаша! – скомандовал Стратилат, развязывая узелок и вынимая из него свою единственную запасную пару белья. – Фраки наши еще, того гляди, помнутся: у генерал-губернатора в Москве кофей пить не в чем будет!

– А теперь айда ко мне: Мавра с обедом, поди, давно уж ждет! – сказал Шилин. – Только с нынешнего дня, други мои, – ау – не в горнице, а на кухне обедать будем!

– Еще бы нам в горнице? – воскликнул Стратилат, выходя вслед за Шилиным из своего помещения. – Разве мы Леониде Николаевне компания?!

Около полудня того же дня в гусарский «монастырь» заехало несколько знакомых, и между Возницыным и Заводчиковым затеялся спор. Николай Николаевич, только что вернувшийся из Москвы, куда ездил на несколько дней, с пафосом повествовал о Белокаменной.

Захлебываясь от удовольствия, рассказал он между прочим о только что прибывшем туда из Гамбурга знаменитом паноптикуме, посмотреть который съезжалась вся Москва. Помимо восковых фигур, изображавших разных королей и других известных персон, в нем показывалось множество древних и необычайных по своей редкости предметов. Были в их числе огромный зуб допотопного слона, разные вещи и кирпичи с надписями Вавилона, Ассирии и тому подобное.

Возницын слушал с пренебрежительным видом.

– Все это обман и жульничество! – заявил он, когда Заводчиков окончил свое повествование.

– Жульничество? – воскликнул тот. – Приехал из Гамбурга, всесветная знаменитость, имеет отовсюду медали, и вы говорите: обман?

– А вы видели медали? – спросил Возницын.

– О них напечатано в афишах, значит, они есть! – начиная кипятиться, сказал Николай Николаевич.

– Э! – Возницын махнул рукой. – Знаю я паноптикумы, видал тоже! Такую чушь и покажут и напечатают, что глаза на лоб вылезут!

– Не может этого быть! Всеми знатоками паноптикум одобрен! Я понимаю мало, но тоже скажу: прекрасное собрание! На глаз, знаете ли, видно. Чего там нет? Не то, что не соберешь, а и не выдумаешь ничего подобного!

– Сколько хотите – и соберу, и выдумаю! – отозвался Возницын.

– Выдумаете?

– Я выдумаю.

– А ну-ка, попробуйте!

– Пари, господа, держите пари! – подхватило несколько голосов.

– Извольте! – ответил Возницын и посчитал глазами присутствовавших. – Нас здесь ровно десять человек; по три бутылки на брата – это выйдет три дюжины.

– Тридцать бутылок… – поправил Заводчиков.

– Хорош! – строго возразил Возницын. – Шампанское, оно ведь летучее – газу из него одного сколько выйдет? Три дюжины шампанского угодно? И через полчаса я покажу всей госпоже публикум паноптикум не хуже московского!

– Идет! – в восторге воскликнул Заводчиков, заранее предвкушая даровую выпивку. – Ровно через полчаса – не больше, не меньше! Но, позвольте, кто же будет решать – лучше он или хуже московского?

– Господа! – обратился Возницын ко всем. – Вы все слышали описание паноптикума Николая Николаевича?

– Слышали… – отозвался хор.

– Теперь увидите мой! Вы и решите, кому платить за шампанское!

Под общий смех и одобрительные возгласы Возницын поднялся и зашагал из залы на своих ходулях.

– Придется отцу благочинному карман растрясти! – сказал Курденко.

– Кому растрястись – все единственно, сыне, – проговорил Костиц. – Абы уничтожен был зеленый змий в самом зародыше!

Он позвонил и приказал явившемуся вестовому принести три дюжины шампанского и, не раскупоривая, поставить на столе, а сам вынул часы и стал следить за движением стрелки.

Ровно через двадцать минут в дверях залы показалось шествие: впереди, важно закинув голову назад, журавлиным шагом выступал Возницын; за ним следовал его вестовой с корзинкой, наполненной разными предметами, последним был Гаврило Васильевич, несший в левой руке мешок с каким-то ворочавшимся в нем живым существом; на правом плече у него висела часть давно сгнившей лестницы, валявшейся на дворе.

Против середины большого общего стола поставили маленький, и Возницын встал за ним.

– Каспада публикум! – возгласил он, подражая выговору и жестам немцев – содержателей разных заведений. – Имей честь представить вам мой знаменитый, единственный во всем мире и в средней Америк паноптикум. Имею за него медали от короля Патагонского, королевы иерихонской и Дон Кихота Ламанчского. Одобрен учеными, особливо покойными и всеми коновалами. Один ученый застрелился из-за него от зависти, два отравились и семь с ума сошло…

Смех обежал зрителей: Возницын сразу сумел заинтересовать всех.

– Начинаю показывать! – Он нагнулся и стал рыться в корзине, стоявшей у его ног.

– Кирпич из Вавилонской башни! – выкрикнул он, подымая кусок кирпича, только что вывороченный им из фундамента дома. – С самой верхушки: был на третьем небе!

– Часть древа познания добра и зла! – Он поднял над головой под общий смех березовое полено. – Пятна на нем от слюнок Евы, которые текли, когда змий соблазнял ее!

– Вода всемирного потопа! – продолжал он, выливая на пол воду из стакана. – Плескалась об Арарат, когда к нему подъезжал Ной!

– Фиговый листок Евы до грехопадения! – Зрители увидали свежий березовый листок. – Он же после грехопадения! – Над головой Возницына показался огромный лопух.

Хохот и топанье ног прервали на несколько мгновений слова Возницына. Он ждал с планшеткой из дамского платья в руке, отысканной в куче мусора около дома.

– Ус кита, проглотившего Иону! – все так же невозмутимо серьезно произнес он, как только все угомонились. – Сам кит сдох, усы завещал нашему паноптикуму. Документы о том хранятся у римского папы!

– Плешь Ноя в натуральную величину! – Он неожиданно ухватил стоявшего сбоку и ухмылявшегося Гаврилу Васильевича, подтащил к себе и нагнул ему голову так, что лысина его предстала перед публикой во всей красе.

– Часть лестницы, которую Иаков видел во сне! Остальная сгрызена паломниками для избавления от зубной боли! – Возницын водрузил на столике обломок с двумя ступеньками. – На нижней ступеньке стоял ангел, на верхней два архангела. Трубы лежали на третьей, но Илья-пророк захватил ее с собой на небо: дерево в пустыне дорого.

– Частицы жены Лота! – он широкой струйкой пустил белую соль из сжатого кулака, затем поднял над головой огромный, потемневший коренной зуб лошади.

– Зуб Ксантиппы, который она имела против Сократа!

Публика уже не хохотала, а ревела, катаясь на стульях; Возницын кричал в свою очередь.

Из корзины появилось наполовину откушенное антоновское яблоко.

– Яблоко Париса, недоеденное Венерой!

– Камни преткновения, упоминаемые в Священном Писании! – Он показал пару здоровенных булыжин. – Об один споткнулся Наполеон под Москвой, об другой Пугачев на Яике!

Возницын с помощью Гаврилы Васильевича вытащил из мешка за шиворот эскадронного любимца – черного кота.

– Черная кошка, пробежавшая между Жозефиной и Наполеоном!

Он разжал руку, и кот стремглав кинулся удирать из залы.

– Внимание: особо редкая реликвия, каспада! – торжественно заявил Возницын, показывая медную песочницу и вытряхивая из нее содержимое. – Песок из Мафусаила в последние годы его жизни!… Паноптикум закрывается до следующий раз!

Возницын раскланялся, как балетная танцовщица, и послал аплодировавшей, топавшей и кричавшей «фора» публике воздушный поцелуй.

– Но, позвольте, это же балаган?! – вопил в истошный голос Заводчиков.

– Плати, плати! – кричали с разных сторон голоса. – Фора Возницын! Дрянь гамбургский паноптикум против его!

Костиц встал и замахал рукой.

– Отцы и братия, кому платить? – спросил он, крутя ус, когда шум несколько стих.

– Заводчикову! Заводчикову! – дружно ответили все.

Костиц подозвал вестовых и указал на бутылки. Захлопали в потолок пробки и, несмотря на протесты и возмущение Николая Николаевича, Гавриле Васильевичу было приказано счет за шампанское подать ему.

– Извольте, что же, я подчиняюсь, я заплачу! – чуть не плача, говорил скупой Заводчиков. – Но ведь это же неправильно?… Что он такое показывал? Зуб лошади, а говорит, что Ксантиппы?…

– Сыне! – прервал его Костиц. – Древом быть можешь, но расписываться в том не следует!

В зал вошел радостный, что весеннее утро, Светицкий.

Его сейчас же посвятили во все происходившее и вручили стакан шампанского.

– Что вы какой-то странный? – спросил, приглядываясь к нему, Курденко.

– Женюсь… – шепнул ему на ухо Светицкий.

– Да ну?! На ком?

– На Леониде Николаевне…

– Это вы вправду?

– В самую настоящую!

– Сыны, шептаться за столом нельзя: несть тайн в монастыре! – во всеуслышание заявил Костиц.

– Можно сказать? – спросил Курденко.

– Можно!

– Господа… Позвольте предложить тост! – произнес, поднявшись, Курденко. – За здоровье жениха и невесты – Дмитрия Назаровича и Леониды Николаевны… Ура!

Отзыва не было; весь стол словно оцепенел на одно мгновенье, затем все вскочили и окружили Светицкого.

– Правда? Шутка или нет? – послышались вопросы.

– Правда… – ответил всем сразу Светицкий; ему было неприятно, что товарищи так странно встретили весть о его женитьбе и не поздравляли, а будто бы в глубине души удивлялись ей.

Первым почувствовал неловкость положения и спохватился Радугин.

– Кому ваша женитьба радость, а нам нет! – сказал он. – Мы теряем товарища. Вечная память отцу-звонарю! – Он поднял стакан с грустным видом.

– И да здравствует новый Светицкий! – подхватил Возницын.

Дружное «ура» загремело в зале; руки со стаканами потянулись чокаться к Светицкому.

– Изменник ты, но дай тебе Божечка счастья! – проговорил Костиц, расправив усы и целуясь с молодым женихом. Его примеру последовали и остальные.

– За Леониду Николаевну! – крикнул Курденко, и этот тост был подхвачен с еще большим восторгом.

Благодарный Светицкий так чокнулся с приятелем, что стакан чуть не разлетелся на куски в его руках, и от души опять расцеловался с ним.

Костиц послал за трубачами, и вплоть до ночи гремел на всю Рязань мальчишник в гусарском «монастыре».

Глава XXIX

На третий день после похорон Людмилы Марковны в Баграмове в домик Шилина явился давно поджидавшийся им гость – квартальный надзиратель.

Леониды Николаевны дома не было.

Толстомордый, с подушками вместо щек, квартальный с важным видом вошел в горницу и стал рыться в своем портфеле.

– Нехорошо, Смарагд Захарыч!… – проронил он, вытаскивая какую-то бумагу.

– Что именно? – спокойно осведомился Шилин. – Кажется, за мною худого не важивалось?

– Не важивалось, да и завелось. Вот! – Он щелкнул пальцем по бумаге. – Доношение на тебя!

– От кого?

– От господина Степана Владимировича Пентаурова!

– Вот те и раз! Что же он доносит?

– Обвиняешься ты им в укрывательстве беглой его девки дворовой Леонидки. Проживает такая у тебя?

– Живет, открыто даже живет!

– Ага! Это в каких же ты смыслах ее укрываешь?

– А для чего мне ее укрывать? Она человек вольный, где хочет, там и живет.

– Как это вольный? Крепостная она…

– Никак нет… Да вот полюбопытствуйте сами! – Шилин подошел к божнице в переднем углу и вытащил из-за образов вольную Лени. – Почитайте… – Он подал документ квартальному.

Тот взял его, просмотрел, потянул себя за точно обрубленный, короткий нос и, издав «Н-да», поднял глаза на Шилина.

– Что же это такое подобное значит?

Шилин равнодушно пожал плечами.

– Да умом повредился он от пожару, не иначе! Деньги, слыхать, у него какие-то сгорели?

– А может, и впрямь не знал, что папаша вольную ей выдал?

– Все может быть. Не угодно ли водочки выпить? Время теперь соответственное!

– Можно. Водочку пить – всегда время! – Квартальный захохотал, довольный своим остроумием.

Мавра подала штоф и закуску; гость и хозяин расположились у стола.

Шилин поведал, как Пентауров «вышибал» Белявку из театра, и поведал так, что квартальный надрывал животик и, того и гляди, рисковал подавиться то груздем, то куском пирога.

– А ну тебя! – проговорил он наконец, вставая. – Уморил ты было меня!

– Это вам за беспокойство… – сказал Шилин, ловко всовывая в руку его трехрублевку. – Уж вы, пожалуйста, если господин Пентауров еще что затеет, предупредите: девушку обидеть долго ли? Сумасшедший человек, сами видели!…

– Упрежу, упрежу! – отозвался ублаготворенный по всем статьям квартальный. – Кто со мной хорош, с тем и я хорош! А ты человек с мозгами!

– Где уж мне против вас выстоять? – соскромничал Шилин.

– А? Думаешь? – опять захохотав, сказал квартальный. – Однако прощайте, дела ждут! – Он протянул хозяину руку с короткими, как и нос, пальцами. – Спасибо за угощенье! Копийку засвидетельствованную с вольной на всякий случай заготовь, а самой вольной, коли потребуют, не представляй! – добавил он, обернувшись в дверях. – Девка– то ведь хорошенькая, утратиться документик может! – Он подмигнул, хохотнул, нагнулся и вышел в дверь.

Шилин проводил его на крыльцо, затем вернулся и спрятал в другое место вольную. «Так-то с вами, чертями, понадежнее!» – думал он при этом.

Весь город заговорил о готовящемся новом событии – близкой свадьбе Лени и Светицкого.

Возмущению маменек не было пределов. Оскорбились даже такие мирные особы, как сестры Зяблицыны; вслух, впрочем, высказывались об этом только две старшие.

– Это совершенно непозволительно! – говорили они, имея в виду Глашеньку. – За кого же наши невесты будут выходить, если люди нашего круга будут жениться на хамках?

Глашенька при этом скромно поджимала губки и потупляла глаза.

– Уж мы-то за хамов не пойдем ни в коем случае! – величественно заявляла Марья Михайловна, причем неизвестно почему употребляла слово «мы» и даже подчеркивала его.

Единственной дамой в городе, обрадовавшейся вести об этой свадьбе, была опять отложившая свой отъезд Елизавета Петровна.

– Очень рада! Так им, свиньям, и надо! – ответила она Клавдии Алексеевне, подразумевая под лестным званием всех рязанских дам.

– Но до чего здесь жизнь кипит? – воскликнула Клавдия Алексеевна, сообщив свежую новость. – Так и бьет ключом, каждый день что-нибудь новое! А вы в деревню собирались ехать? Там вы умерли бы от тоски!

Под влиянием Клавдии Алексеевны, в гусарский монастырь для собрания точных данных о готовящемся интересном событии был командирован Андрей Михайлович, физиономия которого, если не считать некоторой странной легкой зелени под глазами, приняла прежний вид.

Андрей Михайлович заставил себя упрашивать.

– Ах, мне совсем не хочется туда ехать! – ответил он, сделав кислую гримасу, но с заметно заблестевшими глазами. – Что я там с этими господами буду делать?

– Как что?! – воскликнула Клавдия Алексеевна. – Узнаете все подробности… Вы видите, что вашей жене это интересно!… Для нее должны!

– Но ведь там все такие пьяницы… Непременно будут заставлять пить, а я этого терпеть не могу…

– Ну, рюмочку-другую можешь, ничего! – разрешила Елизавета Петровна.

– Ах, мамочка, как мне неприятно! Только для тебя я это и делаю! – говорил он чревовещательным голосом из спальни, торопясь переоблачиться из халата в пальто. – Помни, еду исключительно только для того, чтобы доставить тебе удовольствие!

Клавдия Алексеевна осталась ждать возвращения Андрея Михайловича, и, к удивлению обеих дам, через какие-нибудь полчаса дрожки его опять застучали под окнами.

– Как вы скоро съездили? – встретил его возглас Клавдии Алексеевны.

– Меня ждала жена, Клавдия Алексеевна!… – внушительно ответил он, подходя к Елизавете Петровне. – Понюхай!… – добавил он, наклоняясь и дыша последней прямо в лицо.

– Табачищем несет… – ответила та, исполнив его просьбу и сморщившись. – Фу, ты, Господи, точно из трубки затянулась! Даже голова закружилась!

– А вином пахнет?

Елизавета Петровна отстранилась в сторону и нюхнула еще раз раскрывшийся сомовий зев мужа.

– Нет!

– Ни капельки не выпил! – с торжествующим видом произнес Андрей Михайлович. – Приставали, уговаривали – нет, отбоярился! Прямо едва вырвался!

– Ну а насчет свадьбы что? – замирающим голосом спросила Клавдия Алексеевна.

– А насчет свадьбы ничего: свадьбе не бывать! – равнодушно ответил Андрей Михайлович.

Гостья вскочила, хозяйка откинулась на спинку своего стула.

– Как не бывать? Почему?

– Невеста пропала… Исчезла неизвестно куда!

В гусарском «монастыре» Андрей Михайлович застал всех встревоженными и молчаливыми; о выпивке не было и речи, и только по этой причине Штучкин не задержался долго и вернулся таким добродетельным.

Светицкого он не видал: тот со вчерашнего вечера носился неизвестно где в поисках Лени; Курденко же обронил всего пару слов, что она вышла вчера из дома за покупками и не вернулась: что с ней случилось и где она, никто не знал и не догадывался.

Пропажа Лени произошла следующим образом.

Утром, разбирая узлы со своими вещами, Леня наткнулась на пакет с надписью «Лене после моей смерти».

Она сделала было движение его вскрыть, но задумалась и, держа его в руке, отворила дверь своей горенки и попросила Смарагда Захаровича зайти к ней.

Шилин был так заботлив и внимателен к ней, так от души обрадовался известию о сватовстве Светицкого, что Леня сама стала отвечать ему искренним, хорошим чувством и полным доверием.

– Вот, Смарагд Захарович, – сказала она, протягивая ему пакет, – это отдала мне Людмила Марковна!… – Она подробно передала, как все происходило. – Не знаю, вскрыть или нет?

– Лучше погодить… – ответил Шилин. – Деньги тут… порядочно денег!… – Он взвесил их на руке. – Человечишко господин Пентауров больно пакостный, не выдумал бы чего. А тут печать цела и собственноручная надпись покойницы есть… Коль и завещания нет – дело чистое!

– Спрячьте его у себя!… – попросила Леня. – А квартальный не приходил больше?

Шилин усмехнулся.

– Нет, а коль без меня явится – вот-с вам копийка с вашего документика, я ее снял и засвидетельствовал! – Шилин достал из кармана бумагу и передал ее Лене. – Приберите ее у себя к сторонке, авось не понадобится!

– Спасибо вам! – произнесла Леня. – Сколько хлопот я вам наделала!

– Что за хлопоты, пустяки! – ответил Шилин. – Может, что-нибудь требуется вам? Вы не стесняйтесь!

– Нет, нет, ничего, спасибо! Я в лавку сейчас собираюсь идти. Купить кое-что надо…

– Для венца?

– Да… – слегка смутясь, сказала Леня.

Шилин, улыбаясь, глядел на нее:

– Очень хорошо-с! К обеду ждать будем; Мавра вас чем-то угостить хочет!

– Непременно вернусь: здесь близко!

Леня надела легкую накидку и шляпу и ушла, но ни к обеду, ни после него она не вернулась.

Не знал, что думать, Шилин, знавший, что знакомых у Лени в Рязани не было, прождал часов до четырех и отправился обойти лавки, торговавшие подходящими товарами; ни в одной из них его жилички не видели. Смарагд Захарович вернулся домой и, видя, что уже смеркается, велел заложить лошадь и на беговых дрожках поехал в гусарский монастырь к Светицкому.

Светицкий всполошился: в тот день он Лени совсем не видал. Еще больше встревожился он, узнав из рассказа Смарагда Захаровича то, что не было ему сообщено Леней, – о поступке с нею Пентаурова и о подаче им заявления о бегстве ее. О краже вольной Шилин, разумеется, умолчал и повторил о ней то же, что сказал Лене.

– Что же могло с ней случиться?! – произнес Светицкий. – Что вы предполагаете?!

– Ума не приложу! – ответил Шилин. – О разбойниках у нас не слыхать, а если б и были – тело давно нашлось бы: ведь, почесть, среди города пропала! И корысти убивать не было никакой…

– Ну-ну?

– Не господина ли Пентаурова тут штука?

– И я то же подумал! – воскликнул Светицкий.

Весть Шилина заставила его было побледнеть, теперь же вся кровь бросилась ему в голову.

– Убью я его! – едва выговорил он от прилива ярости. Светицкий бросился к стене, сорвал с нее саблю и хотел бежать к двери, но Шилин заступил ему дорогу.

– Погодите, барин! С тем расчет не уйдет, сперва о Леониде Николаевне думать давайте!

– Где она может быть?!

– Вот и помозгуем. Поедемте ко мне, посидим, подождем, может, вернется еще она, а там сообразим, что делать…

Спокойствие Шилина подействовало на Светицкого. Он нахлобучил фуражку и вместе со Смарагдом Захаровичем на его же дрожках поехал к нему.

Шилин сейчас же послал работника за Стратилатом с Агафоном и Тихоном; те явились и, видя перед собой офицера, кучкой остановились у двери. Хозяин сообщил им об исчезновении Леониды Николаевны.

Стратилат даже присел от испуга; Тихон застыл с разинутым ртом, Агафон охнул так, что дрогнули стекла, и сжал кулаки.

– Пособите искать, други!… – закончил свои слова Шилин.

– Никто, как Пентауров-барин! – вскрикнул, придя в себя, Стратилат. – Крест сыму, что он!

Меривший все время комнату из угла в угол, сумрачный, что ночь, Светицкий круто остановился.

– Слышишь? – обратился он к Шилину. – Он, он это, каналья!

– Больше некому! Кто ж еще на такую пакость способен? – отозвались Агафон и Тихон.

– Барин, не взыщите, что сядем при вас… – сказал Шилин. – В ногах правды нет, а подумать, как след, время надо не мало!…

– Что вы, пожалуйста?… – пробормотал Светицкий. – Я у вас гость, вы хозяин!

Долго совещалась, усевшись вокруг стола, шилинская компания.

Порешили прежде всего разузнать, не ездил ли кто-либо в тот день в Баграмово и не было ли с проезжими чего подозрительного.

Стратилат и Агафон взялись обойти все попутные дворы по улицам до лавок и разведать, не происходило ли на них чего особенного. Тихон вызвался напоить Маремьяна до положения риз и допытаться до истины: без его участия Пентауров обойтись никак не мог.

Светицкий не вмешивался и все ходил, прислушиваясь к говорившим.

Окончив советоваться, все разошлись; прилег, не раздеваясь, на диванчик и Смарагд Захарович, а Светицкий все шагал, и Шилин видел, что он то останавливался перед иконами, хватал себя за голову, бормотал молитвы и угрозы кому-то, то опять маятником мотался от стены к стене.