Текст книги "Гусарский монастырь"
Автор книги: Сергей Минцлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)
Глава XXXII
Пока Стратилат бегал в «монастырь» и оповещал гусаров, Агафон сидел у Шилина и рассказывал ему о случившемся.
Шилин хлопнул себя руками по бокам.
– Вот несчастие! – проговорил он. – Жив будет ли?
Агафон молча пожал плечами.
– А следа Леониды Николаевны в Баграмове нет?
– Нет! И в дом ночью лазали – нет.
Шилин в раздумье заходил по горнице.
– Вот ведь, не иголка человек – а пропал! – проронил он вслух.
– Театр оглядеть бы… – молвил вдруг Агафон, сидевший у окна и смотревший на пустынную улицу и парк Пентаурова. – Нас из него выселили, а ломать его не ломают!
Шилин остановился.
– А и впрямь! Когда Леонида Николаевна пропала: до вашего ухода из театра или после?
– После…
– Надо осмотреть!…
Агафон встал и взялся за шапку.
– Ты куда? – спросил Шилин.
– А в театр.
– А ключ? Он ведь заперт?
– А через парк: сзади оконце есть низкое – выну раму и конец!
– Смотри поаккуратнее! – напутствовал его Шилин, затем сел у окошка и стал следить за действиями Агафона.
Тот, сойдя с крыльца, пересек улицу и пошел вдоль забора, ограждавшего парк. Шагов через сорок он оглянулся, затем быстро нагнулся, шире отодрал одну из отставших от столба досок и пролез в образовавшееся отверстие.
В тенистом парке было тихо и пусто.
Агафон, озираясь, добрался до театра, убедился, что он заперт, и, достав из-за голенища сапога короткий и широкий нож, подошел к окну. Рама держалась на одних гвоздях; Агафон отогнул их, всунул в щель нож и легко вынул ее из гнезда.
На случай чьего-либо прохода мимо, чтобы не бросилась в глаза стоящая у стены рама, он всунул ее в окно, поставил внутри здания и затем сам последовал за нею.
Мертвая тишина охватила его в театре. Чтобы не так трещал пол, Агафон снял сапоги и, держа в одной руке их, а в другой нож, прошел по коридору к уборным; двери их были распахнуты настежь и кроме белевших среди сумерек табуретов и столиков, ничего в них не было. Помимо уборных, в театре имелись комнаты, где хранились разные вещи и костюмы; на двери одной из них рука Агафона нащупала висевший замок.
С сильно забившимся сердцем Агафон постучал в дверь, затем выждал и постучал сильнее. Ответа не было. Тишина за ней стояла такая же, что и во всем здании.
Агафон поспешил на сцену, отыскал палку, при помощи ее выдернул пробой из двери и вошел в костюмерную. Там вдоль стен висели парики и разноцветные камзолы, колеты и платья дам, рыцарей и вельмож; на столе грудой лежали мечи и шпаги; сверху них тускло посвечивала корона, так недавно украшавшая головы Вольтерова и Македонского.
Двери в другие комнаты были не заперты: в них теснилась всякая мебель… Леониды Николаевны не было…
Агафон обошел весь театр, заглянул в каждый угол и остановился в раздумье у рампы близ черного провала в зрительный зал. Потом он повернулся лицом ко входу и на более светлой полосе прохода от двери увидал на полу у самой кулисы какой-то серый комочек.
Агафон направился туда и поднял его. Комочек оказался батистовым носовым платком. Не было сомнения, что никому из актеров или актрис он принадлежать не мог. Чей же он? Как попал на сцену?
Агафон спрятал странную находку за пазуху и, размышляя о ней, тщательно осмотрел весь проход, а затем и сам подъезд, но более ничего не отыскалось.
Тем же путем он выбрался в коридор и уже хотел вылезать из окна, как вдруг увидал Антуанетину. Она шла прямо к театру.
В мановение ока Агафон присел на корточки и, подавшись вбок, стал следить за девушкой.
В руках она несла что-то завернутое в клетчатый платок: походило будто в нем была чашка либо миска. Немного позади Антуанетиной неторопливо выступал приказчик.
Не дойдя до театра, они свернули влево и скрылись в аллее; Агафон, перебежавший на другую сторону окна, заметил, что Маремьян раза два оглянулся, словно опасаясь, как бы за ними не подглядели.
Агафон торопливо натянул сапоги и, благодаря себя в душе за предусмотрительность с рамой, выбрался наружу. Прячась за вековыми деревьями, он побежал за прошедшими.
Аллея, на которую они свернули, упиралась в густые кусты и как будто кончалась там; подобравшись еще ближе, Агафон увидал, что это только так казалось: парк тянулся дальше кустов, а в них затаилась какая-то беседка с чудною крышей.
Агафону слышно было, как звякнули ключи; двери ему видно не было, она находилась где-то сбоку, но он ясно слышал, как она заскрипела на петлях, когда ее отворили.
Почти сейчас же она опять затворилась. Агафон бросился на землю в густые лопухи и из них видел, как мимо него, всего шагах в десяти, прошли обратно те же двое лиц: в руках Антуанетиной уже ничего не было.
– Иди домой! – услыхал Агафон слова Маремьяна, обращенные к девушке. – Я еще здесь похожу, огляжу кое-что…
Антуанетина повернула в боковую аллею, а Маремьян направился к театру.
Агафон вскочил на ноги и бегом бросился к забору. У задней аллеи, прежде чем перебежать дорожку, он выглянул из-за дерева и, уверясь в том, что Маремьяна не видно, двумя прыжками перескочил через нее и прежним порядком попал на улицу.
– Однако ж ты долго! – встретил его Шилин, как только он показался в дверях.
Агафон вынул платок и передал его Смарагду Захаровичу.
– Глядите, что я в театре нашел!
Шилин развернул платок, и оба разом заметили на нем вышитую гладью букву «Л».
– Ее! – воскликнул Шилин. – На следу мы, парень!
Агафон передал ему все дальнейшее.
– Ну так и есть! – возбужденно заговорил Смарагд Захарович. – Никто, как она, в этой беседке у них!
В горницу вошел с озабоченным лицом Стратилат и бросил свою шапчонку в угол.
– Иль что новое есть? – спросил он, вдруг заметив что-то особенное в своих приятелях.
Ему показали платок и сообщили все только что происшедшее. Стратилат шлепнул себя ладонью по лбу.
– Как пить дать, Леонида Николаевна там! За сто верст киселя хлебать бегали, а под носом и не посмотрели?!
– Оно так всегда бывает! – сказал Шилин.
– Что ж, за дреколья и в парк выручать ее! – Стратилат схватился за шапку.
– За дреколья в ответ попадем! – ответил Смарагд Захарович. – Коль не она в беседке совсем, тогда дело дрянь выйдет! Надо без шума устроить… А пока Маремьян в парке путается, сбегай-ка кто-нибудь за Тихоном, он нам очень с руки будет!
Стратилат, не дослушав последних слов, уже летел по улице. Не прошло и четверти часа, он и Тихон, дыша, что лошади, только что проскакавшие по десятку верст, сидели у Шилина и уславливались, как действовать.
Хозяин потребовал закусить; два стаканчика «отечественной», опрокинутой в себя Тихоном, заставили окончательно взыграть его сердце, и без того радостно предвкушавшее грядущее событие.
– Уж и по морде ж я сейчас кого-нибудь съезжу! – мечтал он, суча здоровенный кулачище.
Молчаливый Агафон, видимо, сочувствовал ему и поглядывал на свои пудовики. Подвижной Стратилат ерзал и привскакивал на стуле, все больше и больше входя в раж и нетерпение.
– Ну теперь и в поход, я думаю, можно! – сказал наконец Шилин, ставя свой опорожненный стаканчик на стол.
Все шумно поднялись.
– Не все сразу, братцы, по одному, чтоб не так приметно было! – распорядился Шилин. – Сперва ты, Агафон, иди, потом я пойду, а за нами по очереди ты, Тихон со Стратилатом!
Агафон ушел; из окна видели, как он пролез в дыру в заборе и скрылся. За ним отправился Шилин, и вся компания перебралась в парк.
Он был пустынен по-прежнему. Агафон, стоявший впереди, как на часах, за деревом в аллее, сделал рукой знак остальным, притаившимся в лопухах у забора, и все двинулись наперерез по траве за своим вожаком.
Ни души не виднелось и на второй аллее. Компания добралась до кустов, закрывавших павильон, и остановилась.
– Сторожей нет ли? – шепнул Агафон.
Он и Стратилат, едва ступая на носки, начали тихо огибать павильон слева; двое других делали то же с правой стороны.
Сторожа никакого не оказалось. Агафон раздвинул тучей нависшие над тропочкой кусты и увидал перед собой желтую дверь.
Стратилат юркнул ему под руку и очутился у самой двери. Она была заперта внутренним замком. Стратилат потрогал за ручку, затем тихо постучал.
Внутри будто кто-то пошевелился.
– Леонида Николаевна, здесь вы? – вполголоса спросил Стратилат и постучал крепче.
– Я! – отозвался изнутри знакомый голос. Слышны были легкие, быстро подошедшие шаги. – Кто там?
– Ребята, вали все разом! – вместо ответа сказал Стратилат, напирая на дверь; все навалились на нее, дверь с треском сломалась пополам, и несколько досок из нее упало к ногам Лени.
Стратилат распахнул уцелевшую половинку и первый ворвался в беседку.
– Наша взяла! – чуть не во все горло, радостно крикнул он. – Скорей за нами пожалуйте, барышня…
Не успела Леня ответить – на пороге показалась внушительная особа Маремьяна.
– Это что же тут делается? – проговорил он, вступая за порог; увидав такое количество людей, приказчик шатнулся было назад, чтоб бежать, но оказавшийся ближе всех к нему Тихон развернулся и, словно быка на бойне, хватил его кулаком прямо в лицо. Маремьян опрокинулся навзничь, упал за порог на дорожку, затем вскочил, как на пружине, и кинулся прочь; непостижимо как верхом на нем с обломком доски в руке очутился Стратилат и принялся гвоздить его по голове и чему попало.
– Вот тебе, старый черт! Вот тебе, идолище поганое! – приговаривал он при этом.
Маремьян ревел белугой.
– Не надо, не надо! – кричала им вслед Леня, но вошедший в азарт Стратилат не слушал и скакал на своем коне дальше.
Шилин подхватил Леню под руку и с Агафоном и с ней бегом пустился к забору. На улице их догнали отставшие товарищи; Стратилат прокатился верхом на приказчике шагов тридцать и все дубасил его под поощрительный рев Тихона.
– Как мне благодарить вас?! – молвила, смеясь и плача, Леня, очутившись в горнице у Шилина. – Спасибо! – И она обняла и крепко поцеловала сперва хозяина, затем всех остальных и даже Мавру, прибежавшую из кухни.
– Эка, о чем вы! Пустое! Это мы с нашим удовольствием! – ответили ей три голоса; промолчал только Агафон: он так покраснел от поцелуя Лени, что кусок кумача рядом с ним показался бы телесного цвета; бывший бурсак в полном смущении утер себе рукавом губы.
– И чмокнул же я его святым кулаком по поганому рылу! – в полном восторге разглагольствовал Тихон. – В самый пятачок сподобил!
– А теперь мы вас сейчас в Рыбное переправим! – как только несколько улеглись всеобщее волнение и радость, произнес хозяин.
– Как в Рыбное? Зачем? – удивилась Леня.
– Там побезопаснее будет, да и господин Светицкий там…
– Дмитрий Назарович? Что он там делает? Очень он беспокоился обо мне?
Приятели покосились друг на друга.
– Что произошло, ради Бога? – сказала Леня, заметив переглядыванье.
– А ничего особенного! – ответил Шилин. – В Баграмово он ездил, искал вас там, ну его Пентауров немножко и поцарапал…
Леня вся побелела.
– Как? Чем?
– Да не пугайтесь, говорю, пустое вышло; поправится он скоро! Из пистолета ранил!
– Из-за меня?… – Леня закрыла лицо руками. – Едемте! Сию минуту едемте! – добавила она, овладев собою.
Шилин приказал работнику запрягать пару своих буланок, и, пока Леня расспрашивала о случившемся за время ее исчезновения и отвечала на вопросы о себе, Мавра собрала все ее вещи и уложила их в поданную бричку.
Стратилат и Агафон непременно желали сопровождать «свою» барышню до Рыбного; Шилин нашел, что взять их с собой будет благоразумнее, и оба они взгромоздились на козлы.
Проститься Лене приходилось с одним Тихоном.
– Еще раз от души спасибо вам! – сказала она, пожав ему руку. – Боюсь только, не вышло бы у вас неприятности из-за меня…
– Наплевать и размазать-с!… – ответил тот, кланяясь и прижав руку к сердцу. – Не извольте беспокоиться! Худого ничего не выйдет! Тятенька нас за Маремьяна Васильича, может статься, загримирует, да это дело привычное-с! Не хлобыснуть его по бланманже было никак нельзя-с!
– Сторонись, народ, дьячок благочинного везет! – воскликнул Стратилат, дернув вожжами.
Бричка выехала на улицу и быстро покатилась по ней. Леня повернулась назад и, пока не скрылась за углом, все махала рукой Мавре и Тихону, стоявшим у ворот.
Глава XXXIII
Чем ближе к Рыбному подъезжала бричка, тем все больше волновалась и беспокоилась Леня.
Степнину она знала и даже игрывала с девочками Репьевыми во время редких поездок к ним или их в Баграмово, но то было давно, при жизни Людмилы Марковны. А как теперь отнесутся к ней в Рыбном? Примут ли ее? В качестве кого она едет туда сейчас? Краска залила ей лицо при последней мысли. Она высказала ее своим спутникам.
– Полноте, да вся губерния знает, что вы невеста Дмитрия Назаровича! – возразил Шилин.
– Попробовали бы не принять! – угрожающе заявил обернувшийся Стратилат. – С козел не слезть – всех, как Маремьяшку-подлеца, разделаю!
Уже вечерело. Длинные тени лежали на большаке от посаженных еще при Екатерине берез.
– Две тройки чьи-то вперегонки летят? И-их, дуют как! – проговорил Стратилат, всматриваясь вперед. – Никак это наши, монастырские?
На козлах и в коляске действительно голубели мундиры.
– Стой! Стой! – отчаянно заорал вдруг Стратилат, встав на козлах; он бросил вожжи Агафону и замахал обеими руками.
Тройка и бричка остановились. Стратилат спрыгнул еще на ходу и подбежал к крайней коляске, из которой глядели на него Костиц и Возницын.
– Барышню нашли! В Рыбное везем! – выкрикнул Стратилат.
Гусары повыпрыгивали на землю и окружили бричку.
– Леонида Николаевна? Вот радость! Мы товарищи Светицкого! – вперебой говорили они радостными голосами.
– Стой! Справа по два! – скомандовал Костиц. – Позвольте представить вам, во-первых, себя, – ротмистр Костиц, – а потом товарищей…
Он стал называть их фамилии, представляемые снимали фуражки и по очереди почтительно целовали руку Лени.
– Мы только что от Дмитрия Назаровича, – сказал Курденко. – Ему лучше, рана неопасная!
– Жив, почти здоров, скоро плясать будет! – подхватил Возницын. – Все такой же, только в плече маленькая дырочка!
– Он ведь не целковый, дешевле от того не будет! – пошутил Радугин.
Все наперебой старались успокоить и сказать Лене что-нибудь приятное.
– А мы чуть не всю Рязань перевернули, ища вас! – начал Курденко. – Где вы были?
Леня в нескольких словах передала, что произошло.
– Одначе, мальчик! – закрутив ус, что хороший жгут, проронил Костиц. – А честное слово нам дал, что знать не знает, где вы?!
– Целых три слова!… – поправил Радугин.
– Мерзавец! – воскликнул Возницын. – Я-то дурака какого свалял!
Костиц обратился к товарищам:
– Что же, сыны, мы сему барину за доблести учиним?
– Как собирались: его на веревку, а дом по бревну раскидать! – воскликнул Курденко.
– Идет! – раздались дружные ответы.
– Нет, ради Бога, нет! Не надо! – зазвенел, как струна, голос Лени.
– Негодяев надо учить, Леонида Николаевна! – ответил Костиц. – Вы невеста нашего товарища и друга! В вашем лице он оскорбил весь полк!
– Верно, правильно! – отозвались гусары.
– Господа, из-за меня и без того пролилась кровь! – волнуясь, сказала Леня. – Довольно ее! Не надо ужасов!
– Нельзя-с, Леонида Николаевна, – ответил Возницын. – Божечка что сказал? «Око за око, зуб за зуб!»
– Нет: «Мне отмщение, и аз воздам!» – возразила Леня; душевная сила вдруг изменила ей. – Я приношу всем несчастия и если это так… – Слезы помешали ей договорить.
– Вот это уж и не годится!… – растерянно проговорил Костиц. – Слезы для нашего брата – пистолет и три кинжала в грудь!
– Полноте, не надо, Леонида Николаевна! – успокаивали ее с одной стороны Курденко, с другой Возницын.
– Все на свете пустяки! – поддержал и Радугин.
– Господа, если вы меня сколько-нибудь уважаете, вы не подымете из-за меня никакой истории! – твердо сказала Леня, обращаясь ко всем. – Не будет ни ссор, ни дуэлей, ничего!
Возницын всплеснул руками.
– Как, уж и поссориться теперь хорошему человеку ни с кем нельзя?
– Да: из-за меня!
– Хорошо-с… Отбой, сыны! Из-за вас никакой истории не будет! – решил, откозырнув, Костиц. – Будь по-вашему! А теперь катите в Рыбное: там кому-то сейчас светлый праздник будет!
– Помните же: вы обещали мне!
– Будьте покойны!
Гусары еще раз поцеловали руку Лене, и бричка с ней понеслась дальше.
– Как же ты ей такое обещание, отец-командир, дал? – сердито обратился к Костицу Курденко. – Так и сойдут даром с рук Пентаурову все его мерзости?
– Кто тебе сказал? – ответил Костиц, садясь в свою коляску. – Завтра же с лысым чертом за себя поссорюсь! Мне его плешь очень не нравится.
– А меня его правая ноздря раздражает! – отозвался из другой коляски Радугин.
Стратилат лихо подкатил к балкону, выходившему на обширный двор, и Шилин вместе с выскочившим навстречу лакеем пошел в дом сообщить о приезде Лени.
Спустя минуту из него выбежал Шемякин, за ним Аня с Соней и Плетнев, позади показалось круглое лицо спешившей Серафимы Семеновны.
Леня вышла из экипажа и нерешительно направилась им навстречу.
– Леонида Николаевна? Какими судьбами? Как мы рады! – восклицали все, окружив ее. Серафима Семеновна и Аня с Соней расцеловались с гостьей и повели ее в комнаты. – Значит, вздор говорили, что вы пропали? Вот обрадуется Дмитрий Назарович!
– Где он? Лучше ему? – осведомилась Леня.
– Да. А вы уж знаете все? Через неделю встанет! – ответили ей с двух сторон.
Радушно приветила ее и старая Степнина, и у Лени сразу стало тепло и хорошо на душе среди стольких доброжелательных и милых лиц.
– Ты ведь к нам совсем приехала, надеюсь? – с первых же слов заявила Степнина.
– Если позволите, на несколько дней, пока не встанет Дмитрий Назарович: я ухаживать за ним буду!
– А потом куда?
Леня слегка пожала плечами.
– Не знаю.
– То-то вот и есть! – ответила Степнина. – Прямо тебе к нам, как скончалась Людмила Марковна, и ехать надо было! У нас останешься! – решила она. – И замуж отсюда тебя отдадим!
Леня поцеловала руку старухи, та прижала к себе ее голову и ответила тем же в лоб и щеку.
– Теперь сказывай, что за приключения за такие с тобой были? Марья Михайловна нам тут бог весть что понаплела!
Все тесным кружком уселись в гостиной вокруг нового члена семьи и с жадным вниманием слушали ее рассказ.
Обращались в заключении с Леней хорошо; Маремьян при похищении ее не показывался и пришел в павильон после того, как ее туда принесли на руках двое дворовых; выпроводив их, он успокаивал ее и обещал помочь бежать; сделать это он собирался так, чтобы не быть в ответе перед «злодеем»-барином, и просил потерпеть и «поскучать» два-три дня, по прошествии которых обещал увезти ее тайком из города, куда она захочет.
Нечего и пояснять, что хитрый приказчик имел совсем другое в виду: ему нужно было, чтобы Леня не делала попыток бежать и спокойно дала бы себя увезти, куда им с Пентауровым было задумано.
При первых же словах Лени глаза Шемякина потемнели; он закинул ногу на ногу и стал покачивать ее.
– Что? – обратилась к нему во время рассказа Степнина. – И теперь у тебя в мозгу не укладывается, что за гусь твой Пентауров?
– Укладывается, бабушка, укладывается… – ответил он, все качая ногой.
– Вот вам и дворянское слово?! – сказала Серафима Семеновна, когда Леня кончила.
– Безобразие! – воскликнул Плетнев; лицо его покрылось от негодования красными пятнами.
– Я ты что молчишь? – спросила Степнина Шемякина.
– Слова излишни, бабушка… – проронил он тем же тоном.
Аня с Соней побежали подготовить Светицкого к встрече с Леней, и, когда они впустили ее в его комнату, ее встретил лихорадочный, еще недоверчивый взгляд; раненый сел и протянул к ней здоровую левую руку.
– Ты, Леня?! – произнес он, хватая сперва за плечо, потом за голову наклонившуюся девушку. Вся душа его влилась в поцелуй.
Аня тихо притворила дверь и вернулась с Соней в гостиную.
Глава XXXIV
Пентауров не спал всю ночь. Перспектива стреляться чуть не с полудюжиной забубенных голов и, наверное, безвременно лечь в скверную яму возле отца и бабушки до такой степени страшила его, что минутами он вскакивал с постели и собирался отдавать приказ закладывать лошадей, чтобы удрать в Питер. Но соображение, что враги найдут его и там, останавливало его.
– И кой черт подтолкнул ко мне эту Леньку? – думал он, яростно потирая свою лысину. – Все это анафема бабушка виновата – развела вокруг себя всякую дрянь, а тут стреляйся из-за нее потом! И Маремьян хорош! Покажу я ему, ироду, вольную! Нет того, чтобы предупредить было, что на Леньке гусар повесился; плюнул бы я! Ему бы только вольную подай, а для барина хоть трава не расти!
Как ни пытался Степан Владимирович найти какой-нибудь выход, кругом была вода, по его выражению. На рассвете его осенило: он вспомнил, что по соседству, совсем рядом, живет Шемякин, которого он знал когда-то мальчиком. Были слухи, что Шемякин, несмотря на свою молодость, пользуется общим уважением и человек дельный.
Утопающий хватается за соломинку, и Пентауров решил съездить к нему и попросить его участия и помощи, чтоб как-нибудь уговорить гусар отказаться от их вызова.
В десять часов утра четверня Пентаурова уже въезжала в ворота шемякинской усадьбы, но там Степана Владимировича ожидало разочарование: Шемякин с женой не возвращались со вчерашнего дня и ночевали в Рыбном.
Рыбное было рядом, и через пять минут Степан Владимирович вылезал из коляски у балкона Степниной.
Все, кроме Лени, находившейся в комнате у Светицкого, сидели на другом балконе в саду, когда лакей доложил, что приехал господин Пентауров.
– Это еще зачем? Не нужно его, не нужно! – сердито произнесла Степнина. – Так и скажи, что не хотим его видеть! – Она повысила голос.
Шемякин знаком руки остановил собиравшегося уже бежать лакея.
– Бабушка, разрешите мне его принять? – сказал он таким тоном, что Аня с беспокойством взглянула на мужа.
– Что ты хочешь делать? Зачем? – в один голос спросили она и Степнина.
– Хочу поговорить с господином дворянином Пентауровым… Проси в кабинет! – обратился он к лакею и последовал за ним в зал.
– Не узнаете, конечно? Давно не видались с вами!… – приятно улыбаясь, начал Пентауров, увидав входящего Шемякина.
Тот притворил за собой дверь и не заметил рук, протянутых к нему Пентауровым.
Степан Владимирович несколько осекся.
Шемякин указал ему на кресло.
– Чем могу служить? – холодно спросил он, опускаясь напротив него на другое и вскинув ногу на ногу.
– Я к вам, в сущности, по делу… – начал Пентауров. – Вернее, с большой просьбой. Помогите мне, как дворянин дворянину.
Шемякин молча наклонил голову.
– Я в ужаснейшем положении. У меня скончался отец, а потом бабушка – я их так любил; затем этот пожар дома – прямо кошмар какой– то! Здоровье все это мне расстроило до невозможности! Я совсем болен! И тут вдруг вчера еще новое: ко мне ворвался гусарский офицер – некто Светицкий, стал кричать и требовать от меня какую-то девку – а я ее и не видал и не знаю…
– И не видели и не знали? – переспросил Шемякин, начиная слегка покачивать ногою.
– Разумеется: ее отпустил на волю еще мой покойный отец! Офицер в ответ на мои слова, что ее нет у меня, выхватил саблю, чуть не искрошил меня. Что же мне оставалось делать? Я выстрелил и ранил его, но ведь это он ворвался ко мне, он хотел убить меня, а не я! Я не виноват! И вчера же ко мне приезжали двое других офицеров и вызвали меня на дуэль с целым эскадроном. Да, позвольте, за что?! Почему? Я этого не понимаю. Но ведь я же не могу стреляться со всяким, кому это вздумается? Я человек государственный, у меня важные дела в Петербурге, там меня ждут, и вдруг я тут…
– Что же вам от меня угодно? – проронил Шемякин.
– Вашей помощи, дорогой мой. И я вам, может быть, пригожусь когда-либо! Урезоньте их, уговорите!… Избавьте меня от этой нелепой дуэли!
– И вы даете честное, дворянское слово, что Леониды Николаевны красть не приказывали, нигде у себя ее не держали и никогда ей гнусностей не предлагали?
Слова Шемякина звучали раздельно и металлически.
– Честное слово!
Пентауров даже перекрестился.
– Извольте, помогу! И даже больше-с… Можете сегодня же безбоязненно уезжать в Петербург. Никто вас больше не обеспокоит!
– Да ну? – воскликнул обрадованный Пентауров.
Шемякин встал.
– Прошу посидеть минуту! – сказал он и вышел за дверь.
Степан Владимирович шлепнул себя по ляжкам и даже подскочил от нахлынувшего восторга. Потом поднялся с кресла, заложил руки за спину и, улыбаясь, принялся прохаживаться по кабинету.
«А ведь действительно дельный парень! – думал он про Шемякина. – Как он только все это устроит?»
Дверь отворилась, и показались пятеро дюжих конюхов; один нес здоровенный пук розог.
Шемякин вошел последним и затворил за собой дверь.
– Раздеть его! – приказал он конюхам.
Пентауров посерел, выпучил глаза и попятился.
– Что вы? Что такое? – пробормотал он, охваченный ужасом.
– Живо! – Шемякин слегка возвысил голос.
Конюхи в один миг скрутили кусавшегося и дравшегося Степана Владимировича, сдернули с него щегольские светлые панталоны и разложили на ковре из медвежьей шкуры.
– Пороть! – коротко сказал Шемякин.
Свистнули розги. Пентауров неистово завизжал и забился, но здоровенные детины держали его за руки и ноги. Розги свистели и клали рубец за рубцом на белое тело «государственного» человека.
В дверь кабинета раздался сильный стук.
– Саша, что тут происходит? Пустите?! – послышались из-за двери взволнованные женские голоса.
Шемякин приоткрыл дверь.
– Здесь вам не место… Ступайте! – железным, не допускающим возражений голосом сказал он и опять захлопнул и запер дверь.
– Больнее! Крепче пороть! – послышался еще раз его голос.
Конюхи усердствовали вовсю. Через несколько минут крики и свист розог в кабинете стихли.
Дверь распахнулась, и показался мертвенно-бледный Пентауров в измятом и изорванном платье. Не то плач, не то какие-то слова невнятно рокотали в его горле.
– Можете ехать в Питер: теперь с вами драться никто не станет! – напутствовал его Шемякин.
Помутившиеся, блуждающие глаза Пентаурова вдруг наткнулись на кучку перепуганных женщин, сбившихся в конце коридора. Среди них была… Леня.
Пентауров заморгал, словно прогоняя что-то почудившееся, потом, косясь на нее, как пугливая лошадь на куст, прошмыгнул мимо и исчез в зале.
– Сашка, ты с ума сошел?! – закричала, обретя дар слова, Аня.
– Нет, как будто ничего, здоров!… – ответил Шемякин, трогая себя за лоб и принимая свой обычный вид и тон; только почерневшие глаза его еще не успели отойти и стать обычными серыми.
– Ты его выпорол? Дворянина? – только шепотом и смогла выговорить Степнина.
– Бабушка, не мог я же ему отказать: он сам просил об этом!
– Вздор несешь!
– Ей-богу, бабушка, правда! Просил устроить так, чтобы никто драться с ним не стал! Я и устроил. Разве нехорошо?
Шемякин совсем овладел собой.
– Да ведь он же дворянин?!
– А я его на коврике, бабушка: на коврике это совсем хорошо!
– Молодец! Так и следовало его проучить! – сказал Плетнев.
– Господа, дворян же не порют? – воскликнула Серафима Семеновна.
– Если они не врут, маменька! – откликнулся Шемякин. – А кто врет, тому чики-чики бывает; так меня в детстве учили, ей-богу!
– Ах ты, разбойник! Ах ты, шут! – говорила Степнина, идя под руку с ним из коридора. – Вот уж действительно, мозгу не вместить, что натворил!
– Бабушка, это я в государственных целях сделал! – оправдывался Шемякин. – Гусары его могли на дуэли убить; это им что – тьфу и ничего больше, а он говорил, что он человек нужный, полезный! Я и подумал: оставлю-ка я господ гусар с носом, пусть он себе назло им живет… Я о нем от души позаботился! Право!
– Теперь ездить к нам побоятся люди, скажут – выпорют!
– И отлично, бабушка! – вмешалась Соня. – По крайней мере только хорошие люди ездить будут!
– Я знаю, о ком вы в действительности подумали, Александр Николаевич! – тихо произнесла Леня, взяв свободную левую руку Шемякина и пожав ее. – Было ужасно, но спасибо вам!
Она поспешила к своему жениху.
На балкон, куда опять собрались все, торопливо вышла Ненила, направилась прямо к Шемякину, взяла его руку и громко чмокнула ее.
– Спасибо, батюшка, что поучил этого молодца: давно плакали по нем розги! – сказала она и поклонилась в пояс. – Вот как утешил на старости лет, свечку за твое здоровье поставлю! Всегда говорила, что из тебя прок будет!
Молодежью вдруг овладел приступ смеха. Первою закатилась, припав к спинке стула, Соня; ей принялись вторить и остальные.
– И поделом, и поделом! – восклицали то тот, то другой.
– Но какой у него был вид?! – заливалась Анечка. – Как он визжал! Я думала, его режут!
Появились улыбки и на лицах старших.
– Барыня Грунина приехали! – возгласил из дверей лакей; вслед за ним появилась и сопровождаемая Нюрочкой Марья Михайловна.
– Что, не у вас был сейчас Пентауров? – осведомилась она, здороваясь с хозяевами.
– Нет, не у нас… – не сморгнув, ответил Шемякин. – А что?
– Да совсем странный какой-то: смотрим, едет человек, чуть не шагом, сам задом наперед коленями на сиденье стоит. Поравнялись мы – вижу: батюшки, Пентауров?! И расстроенный, всклокоченный! «Что это вы, – спрашиваю, – на коленках едете?» Вообразите, лошадей даже не остановил, только рукой эдак обвел: «Вид, – говорит, – очень хорош!» Он не рехнулся ли?
– Бедный! Возможно… Сам мне говорил, что он очень расстроен! – проговорил, качнув головой, Шемякин.
– А в Рязани у нас короб новостей! – продолжала, усаживаясь Грунина.
– Не удивишь, матушка, своих у нас много! – прервала ее Степнина.
– Ну-те, какие? – Мария Михайловна приготовилась слушать: она специально за тем и приехала, чтобы почерпнуть вдохновения для продолжения тех сказок из тысячи и одной ночи, которые гуляли по Рязани о происшествии в Баграмове. О бегстве Лени и о том, что она находилась в Рыбном, Марья Михайловна, а стало быть и Рязань, еще ничего не знали.
– Дочку нам новую Бог послал, и две свадьбы у нас на днях будут, вот какие! Эту стрекозу замуж выдаем, – рука Степниной указала на Соню и затем еще на кого-то, находившегося за спиной Груниной, – и эту!
Марья Михайловна грузно повернулась и замахала руками, словно собираясь упасть в обморок. Ее и вправду чуть не хватил удар: перед ней стояла Леня!
