Текст книги "Морской наёмник"

Автор книги: Сергей Удот

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

V

– Костёрчик вот здесь запалим, у стены салотопки, – она будет тепло на нас отражать. К тому же земля тут на пару футов пропиталась жиром: начнёт гореть – опять же теплей. Знаешь, ландскнехт, как правильно костёр сложить, чтоб и жару вдоволь и хватило чтоб на всю ночь?

– Да уж, – неопределённо-утвердительно пожал плечами Михель.

– Тогда, значит, ведаешь, какие дрова собирать. Не хворост – брёвна требуются. Жаль только, здесь весь запас дерева выжжен начисто. Да и возле фактории плавник[37]37
  Плавник – деревья и деревянные детали, попавшие в воду и прибитые затем к берегу; основной вид топлива на северных островах.


[Закрыть] изрядно повыбран – далече придётся прогуляться.

– Это ж сколько деревьев надо спалить, чтобы хоть одного полосатика перетопить в ворвань? – озадаченно присвистнул Михель, словно не было сейчас важнее вопроса.

– Не столь много, как ты полагаешь. – Говоря, спексиндер проворно освобождался от поклажи. – Вы тоже разоблачайтесь, за дровами налегке потопаем. Так вот, когда топят ворвань, – вернулся он к Михелеву вопросу, – главное – растопить. А потом он начинает сам себя выжаривать.

– Каким образом? – Михель на секунду задумался, что ещё стоит брать кроме топора.

– Ружьишко захвати, – назидательно ткнул пальцем спексиндер. – Бо мишки не только моржатину уважают, но и до человечинки ой как охочи. Ты, Томас, тоже держи ушки на макушке, а порох на полке.

– Сам-то безоружный пойдёшь?

– А что, ты, ландскнехт, стрелять разучился? – вопросом на вопрос ответил спексиндер. – Пистолет на случай за пояс суну, хотя толку от него... Ты стреляй, не дай бог приведётся, не по нему – свалить такого зверюгу одним зарядом практически невозможно, разве что разозлить-раззадорить. Это только эскимосы на них с копьём да ножом охотятся. А лучше бабахни в воздух для острастки – очень они пугаются. В общем, Томас, ты топаешь по берегу туда, а мы с ландскнехтом – сюда. Если нарвёшься на порядочный бурелом – кричи, а то стрельни. То же и мы. Пойдём, Михель, расскажу по дороге про китобойную хитрость... Видел, как мы сало кусками покромсали? Такой кусок, даже без кожи если и мяса, сколь ни перетапливай, целиком не исчезнет – останется порядочная шкварка. Некоторые умники их ещё «китовыми оладьями» обзывают да трескают за милую душу...

Смёрзшаяся береговая галька препротивно хрустела под подошвами матросских сапог.

– Недурный пляжик, – обернулся на ходу спексиндер. – Это здесь великая редкость. Обычно либо скалы, либо лёд. В случае если кита гарпунят поблизости, его подтаскивают к мелководью, и ближайший прилив плавно выносит тушу на берег, ровно на стол разделочный. Полосовать на тверди куда как сподручней, нежели на хляби. Единственное, что роднит: тучи чаек там и тут. Да ещё, того и гляди, голодный медведь вместо акулы примчится на запах свеженины. Правда, тут он не наглеет – понимает, что еды много, вдоволь, и ему перепадёт. Стоит в сторонке, трёт бока о валун, пускает слюну, ждёт терпеливо. Изредка, правда, порыкивает: мол, поторапливайтесь, невмоготу терпеть. Сжалишься иной раз – швырнёшь кусок. Звери, они ж как люди, хоть и твари бездуховные. Один, понимаешь, ровно собачонка безродная на лету кусок заглатывает. Другой же подходит степенно, трапезничает аккуратно, а то и унесёт в зубах подачку за камни, ровно стыдится нас. А бывает, не поверишь, – спексиндер даже головой крутнул в восхищении, – даже глазом не поведёт! Мол, буду я ещё унижаться, аппетит растравлять попусту, когда так и так туша вскоре моя будет. Морда аж в пене вся, однако сидит, бестия, как статуя, – марку держит. Правда, таких гордецов, как и среди людей, – меньшинство малое, по пальцам счесть можно... Отстал я тут как-то от своих, – хохотнул спексиндер, – потом оглянулся и узрел, как такой вот гордец, думая, что за ним глаз нет, широкими скачками подскочил и врезался в тушу так, что, наверное, враз её насквозь протаранил-прогрыз. Только брызги полетели! Неясно было, от кого больше шуму: от его челюстей, без устали перемалывающих мясо, хрящи и кости, или от котлом взбурлившего желудка, мигом всё это переваривающего. Ханжой, одним словом, медведюка-то оказался. Однако ж никогда нельзя запамятовать, что и те и другие – и жадные, и гордые, и попрошайки, и трусы – остаются диким опасным зверьём. Знавал тут одного юнгу – пытался покормить из рук зверюшку. Верно, чтоб потом по кабакам было чем перед девками хвастать...

Спексиндер хитро-выжидающе замолк и действительно дождался нетерпеливого Михелева понукания:

– Ну и?..

– Ну и лишился вмиг руки дающей но самый локоть. Хоть смейся, хоть плачь. Этот орёт благим матом, а тот спокойно хрумкает его руку как ни в чём не бывало. По-моему, когда медведя пристрелили, он так и не понял – за что? Ведь сами ж сунули вкусный корм. Зато уж когда раскочегарим перетопочный котёл да бросим туда первые ломти сала, а особливо как зачнём «китовые оладьи» в топку швырять, – мишки со всей Гренландии набегают! А может, и с Ян-Майена, и даже со Шпицбергена приплывают. Не поверишь: их тут бывает больше, чем кур на деревне.

– Погодь, – прервал его Михель, – не части. Юнга-то, ну, которому медведь руку отгрыз, с ним что сталось?

– Гангрена, – пожал плечами спексиндер, словно удивляясь наивности Михелева вопроса. – Когда мы уплыли, звери всё-таки достали свою добычу, разрыв могилу. Они так практически со всеми делают. Можно, конечно, в море захоронить, но это тоже не совсем по-христиански. А везти до дому – возня долгая: надо там гроб чистой aqua vitae[38]38
  Aqua vitae (лат.) – буквально: «вода жизни»; здесь: спирт.


[Закрыть] заливать да укупоривать плотнёхонько... Это здесь, в Гренландии, в мерзлоте, труп вечно может храниться. А чуть войдём в тёплые широты – вот и началась морока. Да и ясно, как божий день, что далеко не у всех найдутся деньги – оплатить расход. Они, на берегу, ждут живого со звонкой монетой в кармане, а не труп со счётом в зубах. Поэтому в Голландию волокут только особо знатных, богатых капитанов, гарпунёров там...

– Тебя, верно, – ляпнул вдруг Михель.

Однако спексиндер не обиделся. Глянул лишь остро через плечо: не смеются ли над ним, не издеваются?

– Вот и нет, – вздохнул горестно.

Мгновение подумал, стоит ли поделиться с Михелем видениями насчёт своего замерзшего трупа под грудой промороженных камней. Не годится: не такие уж они друзья, в конце концов. Скорее – наоборот. Спексиндер вдруг поймал себя на мысли, что буквально ощущает исходящую волнами от Михеля некую угрозу. На миг стало зябко, и уж совсем не к месту всплыло нечто непотребное: «Ты теперь – медвежье дерьмо». Но надо было что-то говорить, и спексиндер продолжил, постепенно успокаиваясь:

– Мои-то сыночки как раз за полушку удавятся. Они уж и наследство всё, вплоть до последнего кухонного горшка, втайне переделили – думают, я не ведаю. Вот нотариуса моего сколь раз пытались расколоть по пьяному делу. Но я старика по себе выбирал: наклюкается на дармовщинку, переступит через их ноги, из-под стола к тому времени торчащие, и домой. Даже и без помех добредёт, почтив своим присутствием по дороге ещё пару добрых пивных...

И тут Михель краем глаза уловил какое-то движение. Ещё не осознав толком природу происходящего, почему-то сразу подумал: «Спексиндеру – ни-ни». Он словно ненароком замедлил шаг, отставая, и, дождавшись, когда Томас отвернётся окончательно, глянул уже внимательней. От увиденного волосы поднялись дыбом, руки судорожно схватились за мушкет.

Огромный зверь. До этого Михелю как-то не посчастливилось ни разу видеть белых медведей, тем не менее он сразу догадался, что это и есть хозяин вымороженного запределья. Наполовину высунувшись из-за огромного валуна, зверь, как показалось Михелю, хитро сощурился. Секундой позже Михель понял, что тот втянул носом воздух, соображая, кого на сей раз Провидение занесло в его фамильные владения. Более же всего Михеля поразило, что зверь абсолютно не оправдывает своего названия: не белый, а какой-то грязно-серый. Мало того, часть шкуры отчётливо отливала яркой зеленью![39]39
  «Часть шкуры отчётливо отливала яркой зеленью» – гнездящиеся на шкуре медведя водоросли и морские микроорганизмы окрашивают её порой в самые причудливые цвета.


[Закрыть] Вот уж поистине «Земля зелёных зверей».

А ещё через мгновение Михель осознал, что, наоборот, Провидение послало медведя ему, и отнюдь не в качестве закуски. Поэтому когда спексиндер вопросительно оглянулся – чего, мол, ты оружие-то лапаешь? – Михель успокоительно махнул рукой:

– Да мушкет едва по камням не загремел. Пришлось поправлять.

– Без мушкета здесь нельзя, – одобрительно кивнул спексиндер. И повернулся спиной к Михелю, боком – к зверю.

Михель даже взопрел разом от вороха нахлынувших чувств и сомнений: «Бог послал мне медведя. Значит, Он на моей стороне!»

Ландскнехт едва удержался, чтобы не обозвать Всевышнего совсем уж по-военному – «союзничком».

«Зверь раздумывает, на кого напасть. И атаковать ли вообще. Это ясно как божий день. Судя по всему, с оружием он незнаком и моего мушкета не боится. Опасается только нашего численного перевеса. И если я начну отставать, то, во-первых, мы разделимся, во-вторых, через десяток-другой шагов спексиндер окажется к голодной пасти гораздо ближе, чем я. По всем законам стратегии зверь нападёт на ближайшего, даже если не знает, что тот беззащитен. Поэтому единственное, что от меня требуется, – приотстать и не привлечь внимания Томаса к зверю. Интересно, быстро ли медведь бегает? Будем надеяться, что толстяка-спексиндера достанет в любом случае. И потом вовремя выстрелить: чтобы и спексиндер был именно мёртв, а не ранен только, и чтоб задержка была не слишком длительной и подозрительной. Не дай бог, если ещё и Томаса-младшего ненароком медведь заест – останусь без свидетелей».

Старый дружок – холодок близкой опасности – разлился по груди. «Не дрейфь, Михель, жрать будут не тебя. По крайней мере – не тебя первого». И Михель, стараясь громче хрустеть галькой, направился к водному урезу, выказывая как бы заинтересованность старым китовым костяком. Расчёт был на то, что если спексиндер повернётся к нему, то непременно через правое плечо, к морю, и тем самым окончательно отвернётся от грозящей опасности. И нехитрый расчёт оправдался.

– Я вот тут, – как-то жалобно-неуверенно и, как ему самому показалось, чрезмерно подозрительно проблеял Михель, и тут же поправился, окрепнув голосом, – заинтересовался. Ваша работа?

– Эге, – беспечно ответствовал спексиндер, – чья же ещё? Жиру, правда, немного нарезали. Худышка кит попался.

– Мне кажется, там какая-то деревяшка – то ли доска, то ли брус корабельный.

– Это вряд ли. Ну да глянь, только быстренько. А то действительно без дров останемся. Если что, захватим на обратном пути либо юнгу зашлём.

Томас-младший в этот момент безуспешно щёлкал курком, так как наткнулся на несколько превосходных древесных стволов и считал, что одному ему не справиться и нужна подмога. Хорошо, что его манипуляций не видел Михель, ведь внезапный выстрел сулил срыв его дьявольского плана: зверь, вне всякого сомнения, испугался бы и бросился наутёк. Но у Михеля не добавилось седых волос, ибо неопытный юнец неплотно прикрыл полку, а сменить подмоченную затравку пока что не догадывался.

Как можно непринуждённей болтая со спексиндером, Михель смертельно опасался отвести глаза, бросить хотя бы мимолётный взгляд на зверюгу, выдать ненароком его и себя. Даже не видя, он просто чувствовал, как сжимается огромная тугая живая пружина, чтобы, рассчитав, вложить все силы в мощь броска.

Спексиндер ещё подсократил расстояние между собой и Смертью и, опять же словно дразня и испытывая терпение Михеля и его лохматого «подручного», обернулся:

– Кстати, о медведях...

Михель едва не сел от неожиданности, и если бы спексиндер столь неосмотрительно не отдалился, то без труда разглядел бы, как побледнел его собеседник. «Всё пропало! Он всё видит! Он просто играет со мной и медведем».

– Никогда не пробовал медвежьей печёнки[40]40
  «Никогда не пробовал медвежьей печёнки?» – употребление печени белых медведей в пищу смертельно опасно; спексиндер об этом прекрасно осведомлён, хотя, разумеется, не ведает, что причиной тому – переизбыток витамина «А».


[Закрыть]? Ох и вкуснотища! Я тебя угощу как-нибудь, дай срок.

Зверь ровно понял людскую речь. То ли его глубоко возмутили планы лишения столь необходимого органа, то ли любое упоминание о еде было для него уже непереносимо, но, коротко и грозно рыкнув, медведь, изрядно удивив Михеля, неожиданно легко для такой тугаи рванулся вперёд.

– Михель, стреляй! – Вместо того чтобы попытаться спастись бегством, спексиндер почему-то подпрыгнул высоко вверх. Приземлился он уже прямёхонько в жадные когти и алчущую пасть. Всё это время спексиндер не переставал скороговоркой вопить-умолять: – Михель, стреляй, стреляй, стреляй!..

– Ага-а, сейчас, – с кривой ухмылкой протянул Михель, тем не менее проворно скидывая мушкет и взводя курок: вдруг медведь бросится и на него?

Спексиндер отчаянно хотел жить, потому ужом извивался в могучих лапах. Судя по всему, зверь никак не ожидал подобной прыти от своего законного куска мяса. Вылезшие из орбит, готовые лопнуть спексиндеровы глаза остановились на Михеле, и несчастный наконец-то всё понял. Надо признать, довольно запоздало. Нечеловеческим усилием спексиндер разорвал смертельное кольцо рвущих его плоть лап. Окровавленная рука его рванулась к поясу, и Михель, жадно впитывающий происходящее, ибо подобного ему ещё наблюдать не доводилось, понял, что если Томасу удастся добыть пистолет, он выстрелит отнюдь не в медведя. Михель, разумеется, был начеку. Поначалу решил было пособить медведю и выстрелить в спексиндера, но вовремя смекнул: пуля – это улика. Кроме того, рано или поздно придётся «умиротворять союзничка», и, значит, заряд понадобится.

Явно спексиндеру будет не до прицельного выстрела, если ему вообще позволят обнажить оружие. Поэтому Михель решил попросту уклониться, ежели что. Также поймал себя на мысли, что ни капелюшечки не боится разъярённого зверя и вообще смотрит на обоих ровно издали: допустим, с верхушки большой, неприступной скалы...

Как он и предполагал, спексиндеру не удалось последнее дело в его жизни. Когтистая лапа, выдирая глаза, прошлась но его черепу, снимая скальп. Второй лапой зверь рванул спексиндера назад и вниз. В один миг несчастный Томас совершенно скрылся под огромной тушей.

– Ставлю сотню дукатов к денье, что ты, парень, сегодня выиграешь, – кивнул головой медведю как старому знакомому совершенно успокоившийся Михель. – Ты уж, милок, не подгадь.

Удивительное дело: спексиндер не кричал, не молил, а молча, из последних сил, пытался заделать пробоины в неутомимо разрушаемой сильным и коварным неприятелем посудине под названием «Томас-спексиндер». Спасти его могло только чудо. Михель благоговейно относился к чудесам – на Войне без этого никак нельзя, – но только не для тех, кого ненавидел.

Зверь изредка взрыкивал, но тоже как-то приглушённо, словно опасался сдвинуть тот краеугольный камень вековечной тишины, только благодаря которому небо не обрушивается со страшным грохотом на землю. И ему, видимо, кристальная тишина давила на уши.

Михель частенько раздумывал над тем, что в конечном итоге хуже на Войне? Гнетущая, выматывающая все жилы тишина в ожидании неминуемого выстрела, когда невидимый ещё враг может без помех выбрать и выделить в общем строю жертву лишь по одной ему ведомой симпатии? Сам этот первый выстрел, острым клинком разваливающий единое тело регимента на живую и мёртвую доли? Или всё же жаркая перестрелка, переходящая в лихую сшибку, когда устаёшь наклоняться за шляпой, постоянно снимаемой свинцовыми плевками?

Однако пора прикладываться и вышибать из «союзничка» дух. Отмстим за спексиндера! Чтобы каждый кит, медведь, и кто ещё там, железно ведали: убить человека они могут только тогда, когда это им, в своих интересах, позволит другой человек. Куда ж лучше ему влепить? И среди человеков попадаются такие живчики, что по дюжине пуль словят и ещё дышат, а здесь такая туша!

Томас-юнга наконец-то разобрался в нехитрой, но для него оказавшейся столь сложной системе мушкета. Теперь-то уж спексиндеру придётся попотеть, потаскать дровишек.

«И чего ж ты порох-то не жалеешь, юнга?» – Михель не испугался внезапного выстрела, которого совсем не ждал. Скорее, огорчился: «Что там у парня стряслось? Может, увидел происходящее с какой-нибудь горушки да пальнул? Интересно, в воздух, в медведя? В меня?! Да не может такого быть. Хотя... что там Гильом болтал о каких-то небесных видениях в полярных широтах[41]41
  «Небесных видениях в полярных широтах» – речь идёт о рефракции – сложном атмосферном явлении, характерном для полярных областей.


[Закрыть]? Ладно, подгребёт поближе, выясним».

Его косматый «дружище», только что вожделенно пластающий острыми крючьями когтей живую плоть, мгновенно обратился из свирепого людоеда в трусливо поджавшую куцый хвост крупную шавку. Михель, понимая, что делает нечто лишнее, всё же оглянулся: не подкрадывается ли Томас-младший-мститель. Разумеется, юнгу он не узрел, но когда обернулся к медведю, то увидел только этот самый хвостик торопливо удалявшегося зверя.

Тут ещё спексиндер недорезанный шевельнулся и застонал, ввергнув Михеля в полную прострацию: «До чего ж живучий, гад! Может, всё-таки его добить? Всаживать свинец в медвежью задницу – верх глупости. Проклятый юнга! Вот кто трижды достоин пули. Господи, что же делать-то, в конце концов?! Помоги, растолкуй».

Господь ли, Дьявол ли, а может, и оба сразу, ударив по рукам, решили не оставлять своим промыслом заплутавшего в потёмках совести раба страстей своих: медведь остановился!

– Умница ты мой! – возликовал Михель, сам не понимая, кому возносит хвалу: Всевышнему либо косматому. – Я знаю, как мне быть. Эй ты, медведь, подь-ка сюда, да быстро, быстренько.

Служил у них в роте некое время бывший живодёр. Так вот со своими четвероногими подопечными он разговаривал исключительно подобным тоном. Летом он исправно копил-выделывал-шил разнообразного рода меховые жилетки, рукавицы, набрюшники, чтобы обогатиться с первыми морозами. Обычно на пару суточных загулов с картишками по-крупному хватало. Выручал, бывалоча, во время голодовок. Любая дворняга, попавшаяся на свою беду ему на глаза, в весьма короткое время расставалась со шкурой и, выпотрошенная, громоздилась на вертеле, чтобы быть принесённой в жертву императору-голоду. Живодёр не сюсюкал с псами, не приманивал кусочком последнего сухаря. Он приказывал, всегда добиваясь беспрекословного подчинения. Излишне говорить, что Михель постарался максимально скопировать его голос и манеру Зверь, привлечённый звуком голоса, недоверчиво скосил глаз на человека.

«Да, медведь не собака, и здесь не Германия, а Гренландия, и ты, Михель, не Йозеф», – наконец-то вспомнил ландскнехт имя того падальщика, непонятно куда вскоре сгинувшего. Кто-то, в шутку ли, всерьёз ли, утверждал, что извечные спутники армии – собаки-людоеды, сколотив стаю, загрызли-таки своего старого обидчика, но Михель полагал, что главная причина его исчезновения – банальный кровавый понос от недостаточно прожаренной тухлой собачатины.

Поневоле надобно менять тактику.

– Мишка, мишка, глянь-ка – мяско! Делая груда свежего, жирного, вкусного мяса. Иди-ка сюда, топай скорей, полакомись. Сам бы ел, да дружку своему милому отдать надо.

Униженные сюсюканья Михеля произвели на зверя гораздо больше впечатления и были вознаграждены. Михель сделал осторожный шажок назад, прочь от спексиндера, медведь же, наоборот, – шагнул к спексиндеру. Михель буквально не закрывал рта, уже разве что любви своей не предлагал, и отступал, отступал по шажку, а голодный зверюга неумолимо наступал. При всём при том хитрый медведь умудрялся буквально ни на дюйм не сокращать дистанцию, отвоёвывая ровно столько территории, сколько Михель ему оставлял. Но Михелю другого особо и не требовалось. Гораздо важней, что зверь развернулся, открылся целиком.

И когда человек остановился, медведь самостоятельно сделал последний, самый важный шажок, ибо все его чувства и страхи плотным туманом забил-заволок аромат свежей крови. А Михель, ну совершенно не к месту, опять отчего-то подумал, какую истерику закатил бы Ян, окажись он здесь, над растерзанным телом спексиндера. Уж он точно бы вцепился в Михеля, сорвав прицельный выстрел.

И время опять застыло для Михеля, потому как отчётливо, до последнего волоска на шкуре видел он, как хищник жадно втягивает ноздрями самый вожделенный для себя в мире запах, как он медленно склоняет голову – открывает шею, спину, лопатки, перекатывающиеся под свалявшейся грязной шкурой. Словом, открывает кратчайший путь Михелевой пуле к своему сердцу. Словно сдунутый мощнейшим налетевшим шквалом, Михель исчезает из медвежьего внимания и вообще из медвежьего мира. Верхняя губа зверя непостижимо медленно поджимается, обнажая матёрые жёлтые клыки, и на снег, всё убыстряя тягучий бег, капает розовая слюна. Зверь глухо рычит. Целиком поглощённый медведем, Михель почти и не видит, что спексиндер в ужасе пытается отползти, гася этим инстинктивным порывом последние искры своей жизни и вызывая ожесточение зверя, но опять же отвлекая его внимание от Михеля.

Огромный язык зверя неожиданно, словно сюрприз из шкатулки бродячего фокусника, вываливается из темницы пасти, чтобы, зацепив пригоршню красного снега, шершавой тёркой пройтись по спексиндеру, сдирая кожу и мясо.

И тут Михель наконец-то стреляет.

Крошечный, по сравнению с горой мяса, кусочек металла, упади он просто на медведя, затерялся бы бесследно в косматой шкуре. Но направленный умелой рукой, разогнанный огненной яростью пороха, в очередной раз неоспоримо доказал преимущества огнестрельного оружия над всякими там когтями, клыками и прочими обветшалыми атрибутами силы. Мягкий свинец, расширяясь, разворачиваясь, минуя, словно разумный, толстые кости, от которых можно отрикошетить, переплетения жил и мускулов, которые без остатка могут впитать неуёмность энергии, вломился ночным грабителем в потаённую сокровищницу сердца и лопнул там, разгоняя кровь и разнося к чертям точную механику артерий, желудочков, капилляров и клапанов. Хозяин окрестных вод и земель, неутомимый хищник, охотник, следопыт и пловец, чья двухкарговая литая матёрая туша вот уж сколько лет сеяла ужас и смерть в скалах и водах, умер раньше, чем сообразил, что именно с ним произошло. Всей своей массой медведь обрушился на несчастного спексиндера.

Первое, что сделал Михель, – перезарядил ружьё. И всадил в зверя ещё пулю – для верности. Второе, что сделал Михель, когда окончательно убедился, что зверь мёртв, – подскочил и врезал раз-другой прикладом по голове спексиндера – тоже для верности. Затем он, экономя пули, выпустил бегло 4 холостых заряда в воздух – снова для верности, чтобы олух юнга наконец-то допёр, что здесь не рядовая находка дров, а нечто серьёзное, и поспешил бы на выстрелы.

Дело состряпано, спексиндера не оживить, колёса Времени, неспешно везущие повозку Мира но дороге Бесконечности, обратно не крутануть. Томас вывалился на очередном крутом повороте, Михель пока что держится. Надобно, конечно, подумать, что и как объяснить поспешающему на выстрелы юнге, но на Михеля вдруг матушка-лень медвежьей тушей навалилась, набросила густую меховую шкуру безразличности... Подойдёт Томас-младший, тогда и найдёт слова – нужные и приятные. Причём процедура предстоит продолжительная: придётся отвечать, оправдываться и тому подобное и перед юнгой, и всей командой по отдельности, а с Адрианом и очень обстоятельно. Всё-таки соседство – и даже некоего рода сотрудничество – с огромным, прожорливым, чрезвычайно опасным зверем и его одоление не прошли бесследно. Метание молний-мыслей и ураганов-поступков сменились полным штилем в голове.