Текст книги "Морской наёмник"

Автор книги: Сергей Удот

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

II

Осталось-то всего ничего – гарпун поднять да швырнуть точно и с силой надлежащей, – и тут Питер вдруг зачудил. Не в лад загрёб веслом, затем совсем его опустил, схватился обеими руками за сердце и заорал каким-то диким, ну совсем не своим голосом:

– Стой! Табань, говорю! Разворачивай немедля! – И видя, что его не понимают, закричал снова, страшно напрягаясь лицом так, что жилы на шее чудом не полопались. Словно прочие не сидели, опешив, на соседних банках, а прятались не менее чем в полумиле. – Да не пьян я! Разворачивай к буйсу! Сердцем чую – не ладно там!

– Ландскнехт, бедокур, что ли чего чёрного замыслил?! – первым опомнился Виллем; ну да помыслы Виллема, как всем ведомо, последнее время повсеместно в одну сторону повёрнуты.

– Точно не ведаю, но худое что-то.

– Чего тогда застыли?! Разворачивай! Йост, брось гарпун, давай на вёсла тож! – Как и Питер, обмирая сердцем, враз и наперебой зашумел весь вельбот.

Экипаж знал, что книгочею, пьянчужке и пророку Питеру в определённые моменты надо верить беспрекословно.

– Рванём, ребята, коли так, – подал наконец звучный рык гарпунёр, – не за китами счёт идёт – за жизнями. Адриановой и своими.

– Смотри-ка, буйс бортом к волне развернуло! Адриан бы подобного безобразия не допустил...

– От ведь резвые какие! – Михель от изумления даже по ляжкам себя громко хлопнул. – Скачут по воде аки посуху. Не ты ли знак какой скрытый подал, перевёртыш? – зыркнул сердито-требовательно на Яна.

Крутая волна, резко накренившая корабль, едва не вывалила Михеля за борт и дала ответ на все вопросы. «Нас же развернуло и болтает чёрт-те как. Вот они и всполошились».

– Ну-ка, Ян, покажи своё мастерство, не зря ж вы со шкипером только что не целовались. А я схожу пушчонку проведую, справлюсь: голос по-прежнему может подать или окончательно осипла в этой сырости?..

Михелю мучительно, буквально до спазмов, хотелось опрокинуть стаканчик-другой. Дикая смесь чувств, прежде всего восторга, но и тревоги тож изрядно, требовала успокоения другой смесью сверху, прежде всего смесью джина и воды. Проклятый ключ от брот-камеры ровно нашёптывал: «Ты только послушай, с каким ангельским звоном я проворачиваюсь в замке. С моим звуком может сравниться разве что тонкое позвякивание бутылочного горлышка о край тонкого стакана. Это тебе не грубый скрежет проржавевших замков и ключей, ведущих в давно брошенные палаты и опустошённые кладовые».

«Шёпот» звучал так явственно, что Михель вынужден был схватиться руками за голову и сжать её так, что виски заломило.

«Михель, у тебя никогда не было столько спиртного! А здесь его столько, что дюжину дюжин раз можно упиться до чёртиков. Ты этого хочешь немедленно? Ведь джин упакован в бочонки, бочонки под палубой, в трюме, трюм на буйсе "Ноя". А ещё, послушай, "Ной” теперь весь – от киля до клотика – твой! По меньшей мере уже с полчаса как. И джин не поможет тебе осознать этот прекрасный факт лучше, чем оно есть на самом деле».

Надо, надо привыкнуть к тому, хотя и трудно будет, что он в одночасье заделался судовладельцем. Никогда бы, верно, не смог стать армейским генералом на суше, зато вот так вот, довольно легко, стал капитаном на море. «Мы, конечно, дату рождения новой грозы морей отпразднуем, но попозже. Когда никто больше на мои права собственности покуситься не посмеет». И Михель решительно сдвинул ключ от брот-камеры вниз по связке, чтобы в руке у него оказалась отмычка от крюйт-камеры.

– Это, конечно, не бомбарда[122]122
  Бомбарда – крупнокалиберное осадное орудие.


[Закрыть], – Михель довольно критически входил во владение своим имуществом, – ну так и нам не горнверк[123]123
  Горнверк – тин укреплений так называемой «Голландской системы фортификаций» крепости Бреда.


[Закрыть] долбать. Хватит и одной пробоины в борту вельбота. Надо будет, как ворвань продам, перво-наперво пушками обзавестись. Полдюжины, а то и дюжину прикупить...

Какой-то умелец – явно не корабельный плотник, молчун и тихоня Якоб, а на берегу ещё, – приспособил к вертлюжной в общем-то пушчонке[124]124
  Вертлюжная пушка – крепилась непосредственно на борт верхней палубы, в отличие от тяжёлых орудий на нижних, батарейных палубах.


[Закрыть] лёгкий съёмный деревянный станок на колёсах. Сейчас, когда некого кликнуть на подмогу, это нехитрое дополнение сослужит добрую службу. Пока Михель примеривался, что и как, тут и Ян подоспел.

– Я закрепил штурвал. Теперь не развернёт, – ответил он на немой вопрос Михеля и тут же сам задал вопрос: – Ты что, всерьёз решил отправить их на дно?

– Без сомнения, – громко и жёстко отчеканил Михель, пресекая возможные возражения. – Куда ж их ещё?

– Михель...

– Берись за пушку и – вперёд!

– Михель!

– Я уж сколько лет как Михель. Не боись, обойдёмся без крови – я только вельбот разнесу, и они недолго покупаются. Глянь-ка, кстати, миротворец, ведь они же сюда гребут! Почуяли, сволочи, засуетились. Это всё, верно, Питер-ведун. Ведь не могли же они из шлюпки разглядеть, что тут у нас творится. Может, это ты, малахольный, сигнал какой им подал? – Михель спросил больше для острастки, не сомневаясь в ответе, и всё же ему заметно полегчало, когда Ян отрицательно затряс головой. – Но это даже хорошо, что они к нам гребут. Легче будет ядро вмазать, с близкой-то дистанции.

Вдохнув горький дымок от зажжённого фитиля, Михель на мгновение вновь представил себя на изрытом ядрами и копытами Люценском поле, где всё перемешалось: паппенгеймовцы и люди Густава, лошади и пушки, мёртвые, раненые и живые. А он, Михель, – в центре этой мешанины. И их позиция – как осевой, центральный стержень посреди этого хаоса. Призван возродить порядок и воздать каждому по заслугам. Яростно спорят Гюнтер и Фердинанд, остальные просто орут что есть мочи, не захлопывая глоток. Остро пахнет сгоревшим порохом, взрытой сырой землёй и свежей кровью... Н-да, а вот последний запашок Яну, окажись он там, пришёлся бы явно не по душе...

– Ставлю дукат на крейцер, что им крышка! Гробовая! Ad patres, ad patres[125]125
  Ad patres (лат.) – к праотцам.


[Закрыть], как говаривал миляга Гюнтер в подобном случае. Жаль, вы с ним не познакомились...

И в этот момент, совершенно неожиданно, как выстрел в спину, безропотный доселе Ян перехватил руку с фитилём:

– Не надо!

«Боже ж ты мой! Глазища-то какие – ровно у солдата, штурмующего демилюн[126]126
  Демилюн – от demie lime (фр.); укрепление равелин (в русском переводе – люнет).


[Закрыть] с сотней орудий. Вся жизнь, все силы души ушли в глаза», – Михель даже испугался на миг. Понимая, что делает что-то не то, что момент прицельного выстрела за эти секунды борьбы уже безвозвратно упущен, он тем не менее, без особого труда преодолев сопротивление, донёс, дожал фитиль до запального отверстия. При этом ещё успел пнуть Яна, чтобы того не зашибло откатом.

При звуке выстрела Ян сразу прекратил сопротивление, всё внимание устремив на вельбот и пытаясь хоть что-то разглядеть в клубах плотного дыма. Ядро, конечно, не попало: шлёпнулось в воду буквально в локте за кормой подгоняемого мощными гребками вельбота.

Михель как бешеный схватил Яна за горло, рванул. Тому, без сомнения, было очень больно, но он улыбался.

– Ты что, охренел вконец?! – И тряс как терьер крысу, пока не понял, что в таком состоянии Ян если и захочет что сказать, то не сможет. Михелю пришлось несколько ослабить хватку.

– Не попал, – еле смог выдохнуть Ян и закашлялся. – Ты не убьёшь их, нет. Я не дам. Кого другого, любого. Как хочешь и чем хочешь. Меня, к примеру. А они мои друзья, пусть живут. Нам они уже ничего не смогут сделать худого. Отпусти их с миром. Может, повезёт – наткнутся на какой ещё китобой. Мало ли кто в океане шастает.

– Бегом в оружейную за новым зарядом! – Михель, несмотря на всю грозность своего голоса, понимал, что положение его аховое: что-что, а убийство Яна за неповиновение в его планы никак не входит. Но ведь и уступить ему сейчас, хотя бы в мелочи, очень опасно... – Ладно, дьявол с ними. Смотри-ка, вроде удирать наладились. Что ж, пусть поживут ещё. Но заряд принеси всё же. На случай. Вдруг они передумают? Тащи! Стрелять попусту не буду – слово солдата.

Ян отошёл на пару шагов, но вдруг обернулся:

– Только порох, без ядра – на холостой. Чтобы испугать.

– И на том вам огромное спасибо и в ножки кланяюсь, – не выдержал Михель, картинно раскланиваясь.

Нептун, восставший из бездны, нагнал бы ужаса меньше, чем звук выстрела корабельной пушки и ядро, плюхнувшееся за кормой. Словно поднырнувший кит, развлекаясь, пустил фонтан.

– А поосторожней нельзя было?! – возмутился кок, отряхивая намокшее платье. До него ещё не дошло случившееся. – За нами, что – кто-нибудь гонится?

– Так и знал, так и знал, – совершенно по-бабьи запричитал Питер, бросая весло и закрывая лицо руками.

– А если знал – чего ж молчал? – сплюнул за борт враз побелевший, но не утративший ни грана хладнокровия Йост. – Глянь-ка, кажись, у пушки опять возня...

– Да, вроде двое мельтешат у того места, откуда пушка пальнула...

– Так это ж гад с гадёнышем! – всплеснул руками Виллем. – Что, что я вам всё время говорил?! Ведь всё же уши вам прожужжал! А толку?! Ну, доберусь я до них!

– Вот ты доберись сперва, провидец. – На Якоба и взглянуть-то страшно было – до того закаменел лицом от внезапно осознанной беды.

Йост стремительно пробежал в корму. Причём так ловко, что никого не задел, а вельбот даже не пошатнулся от рассчитанных прыжков его массивной туши. По пути он и гарпун успел на дне пристроить. Подскочив к коку, бесцеремонно подвинул того на банке и схватил весло.

– Навались, ребятки! Второй раз они точно не промажут. Берись дружней! И р-раз!..

На деле вышел полный разнобой: половина гребцов, в том числе и Виллем, попытались рвануть вперёд, в то время как правильно истолковавшие смысл Йостовых речей – назад.

– Эй, куда намылились, гарпун вам в задницу?! – заорал Йост, из бледного мгновенно становясь бордовым.

– Куда, куда?! Да уж не в Гренландию обратно – на буйс!

– Да вы что, с ума посходили?! Прикиньте расстояние! Они ж двадцать раз успеют по нам долбануть. Напомнить, в качестве кого мы проклятого ландскнехта нанимали? Он сейчас поди волосы от досады рвёт, что с первого выстрела нас не утопил! Вы как знаете, а я с гарпуном против пушки не попру – лучше уж вон сразу за борт утопиться. Я бы на его месте вообще пушку отложил и расстрелял нас из ружья, не торопясь, как голубей на привязи. Посему, кто ещё пожить надеется, – взялись дружненько, и от «Ноя», от «Ноя» прочь!..

– Эй, вы, в вельботе! Слышите меня?! Так знайте, что с вами говорит единственный и законный капитан буйса «Ной»! Капитан Михель из чистого великодушия разрешает вам убраться отсюда в любую гавань! Но если вы ещё раз приблизитесь на дистанцию прямого выстрела – не обессудьте! Отправлю на дно!

Все уже и так поняли, что к чему, но прямое подтверждение было сродни рухнувшему на голову небу.

– Это конец, – дрожащими губами подвёл черту Гильом и заплакал навзрыд.

– Давай, ребята, – голос гарпунёра прерывался от волнения, в нём тоже отчётливо слышались слёзы, – осаживай, осаживай назад!

– Сволочь, сволочь, сволочь! – вскочил со своей банки Виллем, потрясая кулаками. И ещё много чего выдал старый китобой равнодушному небу.

– Слушай, Йост. – Корнелиусу было хуже всего. Другие хоть гребли, работой забивая отчаяние, он же полностью остался во власти своих дум. – Надо было у этих разбойников хоть провизии чуток выпросить. Воды пару бочонков, рому опять же, для сугрева. Я ж до костей промок.

– И зачем это? – мрачно бросил Йост, не прекращая гребли. – Растянуть агонию?! А насчёт сугрева – на-ка вот, погреби. Разом взопреешь.

– А что же Адриан? – всполошился Томас, вспомнив о шкипере. – Он-то где? Как допустил?

– Рыб, судя по всему, кормит наш добрый шкипер, – Йост как бы взялся отвечать на все вопросы. – Обманули его, стало быть.

– Питер, сволочь, пьянчужка! Ты же вчера осматривал ландскнехта и божился, что он три дня, не меньше, будет в лёжку, а он вон, полюбуйся, – козлом скачет! – Виллем готов был с веслом броситься на Питера.

Но Питер был уже не тот – трезв и суров.

– Хочешь убить – убей, – мрачно заявил он и даже голову наклонил, словно указывая, куда лучше хряснуть веслом. – Если считаешь, что я всему виной. Но не тешь дьявола своими поступками, не богохульствуй. Мы все в одной лодке.

– Виллем, прекращай свару, – мрачно бросил Йост. – Да и грести бросайте. Довольно уже отошли.

– Да, тебе хорошо! И всем вам! Вы-то пожили! Пожили! А я?! И чего вы его всё время жалели, ведь сто раз можно было убить! – Истерика Томаса была страшна тем, что могла послужить сигналом всем прочим.

– Так ты до сих пор уверен, что спексиндера именно медведь задрал? – Йост изрядно поднаторел в тушении пожаров.

Томас замолк на полуслове и обиженно заморгал так, что слезинки, застрявшие на ресницах, полетели во все стороны.

Однако и Йост не из железа выкован: голос его дрожал, ровно слёзы внутри разъедали глотку:

– Пока мы жили, работали – подросли волки. Мы так стремились прожить эти 12 лет[127]127
  «12 лет» – речь идёт об испано-голландском перемирии 1609—1621 гг.


[Закрыть], словно жизнь на этом кончается. Разве ж мы кого ненавидели? Даже к зверям морским относились как к тварям Божьим, дающим нам пропитание. А я его ещё усовестить хотел, уговорить. Нет, не действуют слова на подобных людишек. Никогда бы не подумал, что буду жалеть о том, что умею убивать только китов. И по руке я его тогда вполсилы стукнул. Да если бы я захотел, он бы давно уже на дне морском гостил, да без рук. Я ж в жизни никого не убил! И в море-то ушёл, чтобы удалиться на край света от всей этой резни клятой. Что ж такое случилось, что уже и в безбрежном Океаническом море[128]128
  Океаническое море – так в XVII веке называли атлантический океан.


[Закрыть] стало не продохнуть от вояк этих?..

– Что делать-то прикажете? Убивать друг дружку или спасаться вместе? – невидимый и неслышимый на «Ное», Якоб стал выдавать непривычно много для него слов.

Головы всех повернулись к Йосту, и он вмиг прекратил свои причитания. Долго прочищал горло, сплёвывая за борт: явно искал и не находил слов. На помощь ему пришёл Томас, заоравший громогласно, словно в лучшие времена из «вороньего гнезда»:

– Глядите! Паруса по-штормовому[129]129
  «Паруса по-штормовому» – минимум либо полное отсутствие парусов на случай шторма или при недокомплекте команды, когда некому работать на мачтах.


[Закрыть] крепят!

– Обучил шкипер гадёныша на свою и наши головы, – грязно выругался Виллем.

– Причём правильно делают: тут хорошее течение. Оно, кстати, и нас за ними тащит. Пару-тройку дней можно не тужить, а потом повернут на юго-запад... – Йост осёкся, поняв, что не этих слов от него сейчас ожидают. – В общем, так. Надежда на спасение у нас ахова. Даже уповая на безграничность милосердия Всевышнего. Даже если доберёмся до Гренландии – или вымерзнем там, или с голоду околеем. Так что, возможно, не раз ещё пожалеем, что ландскнехт не снёс нам башку ядром. Уже бы и отмучились. Единственная надежда – встреча с другим судном. Точнее, с каким-нибудь китобоем. Ибо так далеконько на север никто иной не забредёт. Вот и всё, пожалуй... Да, кстати. Анкерок с водой – под строгий догляд. Воду будем выдавать всем сразу и поровну. Утром и вечером. С питьём, я полагаю, нужды не будет: не льдину встретим, так дождь пойдёт. Иное меня беспокоит. Потому всё съестное, у кого что в карманах, выкладывайте вон на банку. Кто у нас здесь любитель перекусывать между греблей?

Теперь все обернулись к Корнелиусу, так что бедный кок ажно вспотел от смущения.

– Давай, давай, – поощрил его Йост, похлопывая по скамье. – Не надеешься же ты в самом деле, что удастся тебе в тесной шлюпке схрупать что-нибудь втихомолку под надзором голодных товарищей?

Корнелиус горестно вздохнул, и на свет божий было извлечено 3 гигантских бутерброда: с сыром, салом и селёдкой. Запасливость кока вызвала гул одобрения, но вскоре все почувствовали, пожирая глазами снедь, столь зверский голод, что Йост поспешил убрать её с глаз долой. Остальные не обладали расчётливостью кока, и прочая добыча ограничилась одним целым и тремя огрызками сухарей, чудом завалявшихся по карманам.

– Водку тоже сдавайте. – Йост первым отстегнул фляжку от пояса и, поколебавшись, свинтил пробку. – На, утешься да пусти по кругу, – передал он посудину Корнелиусу. – Только по глотку, не более.

– Может, Питера обнести, а то прорвёт его ненароком опять на словеса? – задержал флягу Виллем. – А глоток за него хотя бы я могу сделать.

– Брось ты эти склоки, – махнул рукой Йост. – Все теперь равны. А вообще, давайте-ка, братцы, за вёсла! Будем держаться в виду «Ноя».

– Ага, вдруг ландскнехт передумает и на борт пригласит, – мрачно пошутил Виллем, лишённый добавочной порции.

Несмотря на ядовитый, далёконький от веселья сарказм его шутки, через минуту все в вельботе смеялись так, словно беззаботно распивали вечерние порции у камелька в кубрике «Ноя». Тут не повезло Томасу: ему пришлось прыснуть в океан свою жалкую долю спиртного, дабы не подавиться со смеху. Тогда стали хохотать над его бедой. Смех многих плавно перешёл в истерику, так что Йосту пришлось поторопиться с вёслами.

А Питеру они, верно, зря плеснули: глаза у того заблестели, на лбу морщины зазмеились – явно речь готовил.

– Убить пастыря и направить паству на убой, – произнёс он сперва как бы про себя, но не удержался и повторил громче: – Убить пастыря и направить паству на убой. – Оглянулся, проверяя, как прореагировали, но каждый ушёл в своё горе. Только малость успокоившийся Йост недовольно поморщился: тоже мне, мол, выбрал времечко. А Питеру всё как с гуся вода. Двинул кадыком вверх-вниз, словно показывая, что хорошо бы снова смочить его, и не водой, да и выдал: – И будут среди нас те, кто не обретёт надгробий, кто умер словно бы и не родился. Мир праху их.

– И черти взошли бы на небо по ступенькам из ножей, если бы у них оставалась ещё надежда, – привычно отмахнулся Гильом, точно в кубрике они сейчас лениво перепираются, а не океана посреди.

Виллем аж руками всплеснул на паскудство эдакое, да смолчал до поры.

– Произнесёшь это над проклятым ландскнехтом. Мы-то пока что живы. – Йост постарался в голос поболе суровости втиснуть, чтобы болтовню ненужную, к тому ж с ритма гребли сбивающую, на корню пресечь.

Да куда там! Питер остановился, чтобы лишь побольше воздуха в лёгкие зачерпнуть:

– Дела плоти[130]130
  «Дела плоти известны...» – из Послания апостола Павла.


[Закрыть] известны, они суть: прелюбодеяние, блуд, нечистота, непотребство, идолослужение, волшебство, вражда, ссоры, зависть, гнев, распря, разногласия, ереси, ненависть, убийство, пьянство, обжорство и иные тому подобные, от которых я вас предостерегал прежде и предостерегаю теперь, что поступающие так Царства Божьего не наследуют.

Выдал без запиночки, ровно по писаному. Все так рты и раззявили. А Питеру только того и надобно: надулся индюком – соображает, чем бы ещё ошарашить. И беда страшная ему нипочём. Он сам с собой.

– Ты поглянь-ка на этого... – Виллем от возмущения даже слова крепкого, на кои всегда был спец великий, подобрать не смог. – Верно люди говорят, что сорную траву и роса не бьёт.

– И воззрел Господь Бог на землю, и вот она растлена: ибо всякая плоть извратила путь свой на земле. И сказал Бог Ною: конец всякой плоти пришёл пред лицо Моё, ибо земля наполнилась от них злодеяниями. И вот Я истреблю их с земли.

– А ведь это же про нас, ребята! – как-то даже торжествующе уличил оратора Виллем, всё более распаляясь. – Этак что ж, дойдёт и до того, что он «гада с гадёнышем» защищать начнёт словесно!

И мудрый Питер не нашёл ничего лучшего, чем брякнуть:

– Ищи вину в грехе, а не в грешнике.

Вот этого Виллем уж никак снести не мог:

– Ещё одно душещипательное словцо, и я за себя не отвечаю! Кто-то точно улетит за борт! Возможно, это будешь именно ты, Питер! Предупреждаю!.. Где, скажи на милость, был твой Бог, если позволил такое свинство?!

– Если бы в мире царствовали правда и справедливость, тогда бы уж точно – никто ни в кого не верил бы. Зачем? – бесстрашно, тем не менее, раскрыл рот Питер, но многим показалось, что он нарочно ищет погибели. – Господь необходим нам именно в страданиях. Ибо нет отчаянных положений, есть отчаявшиеся люди.

Виллем схватился за свой тесак так, что костяшки пальцев, казалось, вот-вот прорвут кожу. Ещё мгновение и...

Всё покрыл рёв Йоста:

– Оба заткнулись! Что один говорун развёл проповедь посреди океана, явно с похмелья перепутав шлюпочную банку с кафедрой; что второе чудо – готов напрочь отречься от веры Христовой, едва только старая задница начала подмерзать. Ну так я вам вот что скажу: спасти нас, откровенно говоря, может только чудо, а как порядочные лютеране, надеюсь, мы все в чудеса не верим. Простые слова здесь не помогут. Но вот если потеряем веру Христову, веру в себя, то и никакое чудо не спасёт. Ландскнехт, конечно, давно уж на нас крест поставил, но сами-то мы разве должны сдаваться?!

– Вельбот наш точно на берег когда-нибудь вышвырнет, не через месяц, так через год обязательно. Вопрос: что от нас в нём останется? Замерзшие трупы либо вообще команда скелетов, – философски пробурчал Гильом, на всякий случай отодвигаясь подальше от Виллема. – Вот мы гребём, вроде греемся, а задумка-то какая есть хоть? – Отчётливо было видно, что Гильом и сам боится своих слов, но и не спросить уже не может.

– Ночь, ночь, какой бы короткой она ни была. Ночь да ещё туман, может быть.

– Резонно, но ночь ведь штучка обоюдоострая. Она не только скроет нас от них, но и их от нас. Ищи потом свищи ветра в поле, вернее, песчинку в океане!

– Об этом я как-то не подумал, – честно развёл руками Йост.

– Всё в руцех Божиих, понадеемся на промысел Его и защиту. – Питеру точно разве что рясы недоставало.

Йост прекрасно видел, что все его слова – одобрения ли, утешения, шутки ли, – по ветру. Отчаяние чернобрюхой тучей нависло над скорлупкой в океане. Люди думают и говорят только об одном – о бесславном безвестном конце. Может, и действительно: пусть Питер старается? Поэтому, махнув на всё рукой, гарпунёр пробурчал:

– Только шлюпку не опрокиньте. – Сунул иззябшие, побуревшие от ледяного ветра ладони под мышки и нахохлился на банке, ровно курица на насесте, соображая, как было б здорово – ещё и голову под мышку, ровно под крыло.

– Йост верно сказал: спасти нас может только ночь. А она здесь куцая, аки хвост заячий. Но только в темноте сможем подобраться, не опасаясь пушки, и – на борт, – неожиданно рассудительно, ни к кому конкретно не обращаясь, произнёс Томас.

– Ночью они растворятся в океане подобно крупинке соли в бочке рассола – ищи-свищи.

– Грести надо, подгребать! – встрепенулся Корнелиус. – Чтоб они на виду были!

– Но дистанцию накрепко держать, чтобы опять под ядра не угодить. – Виллем снял-таки руку с пояса и довольно дружелюбно глянул на Питера. – Они ведь закрепили паруса по-штормовому, значит, ход будет невелик. То нам как нельзя на руку.

– Гребля наша поможет, что мёртвому припарка, – сплюнул за борт Якоб. – Однако хоть погреемся. На-а-авались!

– Толк есть, – включился снова Виллем. – Сейчас, при штиле полном, и их и нас несёт только течение, а если мы ещё и подгребать будем... – И, бог шельму метит, не удержался всё-таки, чтобы не рявкнуть на Питера: – Хватай весло, святоша!

Великий умиротворитель Океан, ни за что ни про что схлопотавший сегодня ядро и тут же забывший о подобной мелочи, точно о блошином укусе, вздымал вельбот на спину очередной волны и облегчённо сбрасывал, чтобы вновь тут же взвалить на плечи и снова сбросить.

Как по команде, едва лодку возносило к небесам, глаза всех устремлялись к «Ною». Такому родному и столь теперь недосягаемому. В их ковчеге тепло и светло. Готовясь принять усталые тела, призывно распахнули объятья лежанки с тряпьём. С камбуза щекочет ноздри запах гретого пива, рыбного супа и бобов с салом. Кто сейчас посмеет вспомнить, что печь едва теплится, а жировик разгоняет тьму хорошо если только над половинкой стола? Кто сейчас посмеет вспомнить, что уже через час-другой доски лежака намнут бока так, что юлой завертишься, отыскивая положение поудобней? И уж, конечно, и заикнуться теперь не смей о всеобщем ворчании по поводу кормёжки: в пиво-то вечно не доложены пряности; от рыбного супа уже воротит; сухари двойной закалки дерут рот и горло, и грызть их предпочитают уже после, в темноте, чтобы не видеть, что в рот суёшь; бобы, как и сухари, пополам с червями и мышиным дерьмом... Лишившись всех этих неоспоримых, как оказалось, благ в одночасье, оставшись лицом к лицу с бездушной стихией, равнодушным пока что океаном, чьих чад они столь безжалостно истребляли, поневоле затоскуешь...

Когда же вельбот швыряло вниз, все, словно заведённые, переводили глаза на гарпунёра. Подспудно давно, конечно, осознав, что мощный Йост вряд ли поможет, но боясь в том признаться даже себе.

Плеск волн да хриплое дыхание лунатиков, пробудившихся над бездной...

Корабль на горизонте являлся единственной пуповиной, единственным лазом, ещё слабо соединявшим их с миром живых. Только через это окно ещё можно было вернуться к пышным городам и шумным гаваням, строгим храмам и развесёлым кабакам. Очертания корабля навечно запечатлелись в их зрачках, тем не менее при каждом очередном подъёме то один, то другой тревожно вскрикивали, силясь разглядеть на привычном месте стремительно погружающуюся в ночь посудину. По мере того как тьма обволакивала-растворяла силуэт их ковчега, отчаяние вместе с сыростью забиралось под одежду, но, в отличие от мозглоты, заползала глубже, холодя души, леденя сердца. Каждая новая волна рушила, сминала, калечила старый мир, уносимый в трюмах и на палубах «Ноя». Громоздящиеся торосы отчаяния вот-вот должны были ощериться оскалом паники. Тогда уж точно – каюк. Может, оно и к лучшему – не затягивать агонию.

Более зорким и удачливым приходилось то и дело показывать соседям по банке на корабль, когда те, возносимые на очередной гребень, не могли уже ничего разглядеть из-за слез. Но наступил вскоре перелом коротенькой летней ночи, и теперь уж никто не мог похвалиться, что разглядел во тьме «Ноя».

От отчаянного удара кулака Йоста вдребезги разлетелся деревянный ящик, в коем хранилась посудина с жиром, потребным для смазывания гарпунного линя во время бешеных гонок за раненым кашалотом. А Йост молотил уже по дну их посудины, да так, что, казалось, прочнейшее дубовое дно вот-вот расколется и гейзер ледяного рассола поставит точку на всём и всех.

Помешать обезумевшему гарпунёру никто не решался. Только Виллем подумал: как было бы славно, если б там, на дне вельбота, под кулаками Йоста оказались «гад» с «гадёнышем».

Так же внезапно Йост схватил гарпун, и все отшатнулись, не зная, чего и ожидать. Лишь по этому рефлексивному движению можно было понять, что люди в шлюпке ещё не смирились окончательно со своей участью, уготованной им судьбой и «проклятым ландскнехтом».

Выпрямившись в лодке и потрясая гарпуном, Йост закричал, обращаясь в ту сторону, где, по его представлениям, должен был быть китобой:

– А ведь я ж его спас! Вы понимаете, я ж спас его, негодяя! Валялся бы он сейчас, без меня, на дне морском, но зато и мы валялись бы сейчас в кубрике, а не болтались бы щенями бездомными посреди лютого океана... Слушайте оба, и Михель, и ты, Ян! Слушайте и трепещите! Клянусь Господом Богом нашим Всевышним, я выберусь из этой передряги, устроенной вами. Я не сгину, я переплыву океан, я обрыщу всю Америку, и всю Германию, и всю Европу, и все поля битв! И не скрыться вам, врагам честных китобоев, ни в городах, ни в лесах, ни в лагерях воинских! И даже если вы вздумаете укрыться в Преисподней, у дьявола в заднице, то я вас и там достану! И лично, вот этим вот гарпуном...

И встал рядом Питер, и был лик его светел и страшен:

– Пред лицом Господа нашего, всемогущего, вознесём небу клятву страшную: посвятить себя всего мщению, истратить все силы и все жизни свои до последнего дыхания на это дело! Ни земля, ни море, ни небо, ни пасть адова не явятся преградой, чтобы донести неугасимый факел до места...

– И забить его ландскнехту в задницу!

– И вонзить в змеиное сердце!

– Дай-ка я, Питер, тебя облобызаю, – голос вечно сурово-недовольного Виллема дрожал от слез. – А то ведь всё от тебя только и слышно, что «любите враги ваша», «добро творите ненавидящим вас» да «не нам судить виноватых, а Творцу небесному и Его избранникам».

– Когда придёт на Вас ужас как буря и беда, как вихрь, принесётся на Вас; когда постигнет Вас скорбь и теснота...[131]131
  «Когда придёт на Вас ужас как буря и беда...» – Книга притчей Соломоновых, 1:27.


[Закрыть] – В другой момент все бы сразу зашумели и потом долго обсуждали бы удивительный случай, что Питер вдруг споткнулся на молитве, вроде как даже запамятовал, но – не сейчас. – ...Поднимемся на битву против адских чудовищ и порождений сатаны на служение Богу, на свершение подвигов к вящей славе Божьей.