Текст книги "Морской наёмник"

Автор книги: Сергей Удот

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

II

– Я ведь по любому слепому определю в точности, скольких он, в компании, людишек уделал. Они ведь, я вам говорил, одёжку делят по справедливости, о цвете не ведая, посему и получается такая чересполосица: атласные шоссы[106]106
  Шоссы – вид модных в то время штанов.


[Закрыть] под домотканиной, павлин на пуховой шляпе и кломпы[107]107
  Кломпы – деревянные голландские башмаки.


[Закрыть].

– Эк удивил! Да сейчас все ландскнехты так ходят. Где что урвал, то и напялил. Особливо зимней порой.

– Да, но порядочный ландскнехт ни за что не напялит на левую ногу грубый мужицкий башмак свиной шкуры, а на правую – тонкий господский, козловой кожи, изукрашенный, со стальной пряжкой – серебришко-то сразу пропьют – и шитьём. На одну ногу чулок простой, грубой вязки, а на другую – чёрный шёлковый. Простой ландскнехт лучше босой пойдёт, потому как все видят, а главное, он сам будет видеть, что из него чучело выходит. Слепой же не видит.

– Э, брат, тебе надобно было взглянуть на Мельхиора, упоённо бегающего в бабской обувке, – переглянулись Михель с Гийомом.

– Он, конечно, чувствует разницу между толстой и тонкой материей, ветошью и повьём, однако оценить, как это выглядит на нём самом, не способен. Причём если нищий может ещё выпросить, украсть, выиграть приглянувшуюся вещь, то слепой может позаимствовать только с трупа. Или разве что ненароком наткнётся на платье, разложенное для просушки, да без хозяина поблизости, но подобные чудеса достаточно редки.

– Отчего же? Нажал удачно курок – и всё твоё, – пьяненько хохотнул кто-то.

– А вот, кстати, и наш экземпляр. Судя по глазным впадинам, случай, с ним произошедший и неприятный, имел место год... нет, пожалуй, полтора года назад. Готов держать пари. И был для него действительно неприятным, поскольку насильственным.

– Разумеется! Какой же дурень по доброй воле с глазами захочет расстаться?! – ввернул чрезвычайно разговорчивый сегодня Ганс.

Проль пропустил его замечание мимо ушей:

– Очи ему не выкололи, а именно выжгли. Изверги проклятые. Причём или палач был в стельку, или передоверил своему помощнику-несмышлёнышу, или свои его за какой-то проступок покарали. Так как всё же: будете спорить, скольких людишек упокоил данный субъект в компании себе подобных, одёжку добывая?..

Кто-то, надеясь провести прочих, вёл подсчёт молча, старательно загибая пальцы. Кто-то, наоборот, считал громко да ещё и совет держал с окружающими. Процедура отняла значительное время. Наконец Михель, как бы подводя общий итог, протяжно молвил:

– Пять... или шесть.

– Пять? Шесть? – загудели прочие. – Да объясняй же, чёрт рогатый, не томи более!

– Четыре, ребятушки, четыре. – Проль явно наслаждался выражением всеобщего недоумения, а то и откровенного злорадства: ошибся, мол. – Ослепили-то его недавно, я ж не зря вам подсказку давал. Отсюда: и кафтан, и штаны – его. Даже под слоем грязи видно, что они одноцветные и по мерке сшиты. Правда, как он их добыл, когда был зрячим, – вопрос. Может, сотни две народу извёл да с каждой загубленной души – по крейцеру, по крейцеру. Раз ноги умудрился не протянуть – значит, парнишка бывалый.

– Так, может, тогда и всё остальное – его? – ехидно поинтересовался Ганс.

– Башмаки его, коренные, явно сразу же какой-то ловкий зрячий сдёрнул, может, тот же палач за труды. А шляпу и прочие мелочи он сам лекарю снёс, облегчения боли невыносимой ради... Однако потеха продолжается. Есть у кого монета?

При слове «монета» солдаты вмиг как-то поджались и, переминаясь с ноги на ногу, старались теперь не встретиться глазами с Пролем.

– Денежка-то не пропадёт? – осмелился нарушить молчание рябой тугодум Клемент, в то время как более сообразительные предпочли отмолчаться.

– Вот в этом я как раз и не уверен.

Клемент хотел было юркнуть обратно в толпу, однако прочие, явно довольные, что отыскался-таки дуралей дурнее их, дружно затянули: чего, мол, ты, давай, коли вызвался, не пристало настоящему ландскнехту мелочь по карманам трясти, таить на дружескую забаву. Буквально силой выдрали из кармана кулак с зажатым сребреником да Пролю искомую монету передали.

Получив деньги, Проль, однако, спешить не стал.

– Монетку нашу пометим. Вот так вот ножичком надрежем. Все видели и запомнили? А теперь вон на тот камешек вбросим, чтобы позвончей покатилась. Готово. А теперь смотрите со всем возможным тщанием! Вон он, видите, разом оживился, уши навострил, хотя вида не подаёт. Двинулся осторожненько в нашу сторону. Идёт, идёт... Проходит мимо камня. Зырьте в оба глаза! Наклоняется? Нет, ничего подобного: не наклоняется и ногами не загребает. Подходит...

– Подайте, служивые, Христа ради! Сам был солдатиком бравым, пока картечь вражья очи не выхлестала.

– Точно помнишь, что это была именно картечь, а не ревнивая жена с горшком кипятка или не разбуянившийся сосед-рогоносец?

– Грех смеяться над убогим. Чем зубоскалить, пособите лучше скрасить дней остаток.

– Так ведь бросили ж тебе монетку.

– Каку-таку монетку, господа солдаты? Шутить изволите?!

– Ну-ка, кто помоложе, сбегайте, гляньте! Хотя можете ноги зря не бить. Я вам точно говорю: ничегошеньки вы там не промыслите.

Тем не менее побежали, и даже не один, а трое. А то ведь зашли одного – сам и прикарманит без догляду-то должного! Ещё издали заорали, что нет там ни черташеньки.

– Так что, убогий, – Проль мягонько встряхнул слепого, хотя в голосе мягкости и в помине не было, – сам выложишь монетку, тобой зажиленную, или прикажешь тебя обшарить? – И, совсем не слушая бормотаний-оправданий и божбы клятвенной, – всем прочим: – Спорим на талер, что ничего вы на нём не найдёте?!

– Конечно, не найдём, нашёл простачков, – зашумели единодушно. – Ведь мы ж своими глазами видели, что не нагибался он.

– Тогда ж где она? – притворно изумился Проль.

– Да бес её знает, куда закатилась, – хозяин монеты едва не плакал.

– Если сей господин нам представится, то мы и имя того беса узнаем, – гнул своё Проль.

– Да ты сам-то, сам-то сможешь ли найти?

– Я-то, допустим, свободно найду.

Слепой стоял ближе всех к Пролю, потому только тот и услышал – буквально на выдохе, без голоса и шевеленья губ:

– Половина твоя.

Но ни мускул не дрогнул на лице Проля.

– Итак, я утверждаю и готов хоть голову в заклад швырнуть, что монета находится в руках вот этого господина. Да бросьте вы ему кулаки-то разжимать! Говоря «в руках», я выразился фигурально. Она у него, и надо её вернуть.

– Чего там искать! Дайте я его кинжалом пощекочу, сам отдаст! – Клемент уже и оружие обнажил.

– Э-э, так не пойдёт, мы так не договаривались. Ты ещё попроси железяку какую докрасна раскалить да по спине ему поводить. Тогда-то он уж точно всё выложит: и твою монету щербатую, и кой-какую свою завалявшуюся мелочь. А ещё добавит правдивую историю о горшке золота, зарытом на приметном перекрёстке дорог в Люнебургской пустоши или вложенном в дупло дуба в Арденнском лесу, – того самого, у которого вторая снизу ветка кривая да сухая.

Проль нёс белиберду столь заразительно, что кто-то уж совсем наладился было за дровишками, а затем и за золотишком. Остановил их только заразительный смех самого Проля:

– Нет уж, дудки! Искать так искать.

Настроение ландскнехтов меняется, что погода весной. Хозяина монеты заставили вложить оружие в ножны, причём Ганс-помощничек так и норовил подтолкнуть ненароком, чтобы Клемент, вместо ножен, – да себе в брюхо. Затем слепого буквально втолкнули в Клементовы объятия: ищи.

Дело это Клемент знал туго: не раз поди, как и каждому, приходилось обшаривать пленных да крестьян упрямых – бабёнок молодых, предпочтительно девок. Да и трупы на поле боя тож.

Начинал с неохотой, даже брезгливо, бормоча сквозь зубы, что, мол, у него и свои-то вши впроголодь живут, накой ещё чужих добавлять, но потом знакомое дело захватило, даже азарт появился. Нищенскую суму не просто вывернул наизнанку, а и каждый шов прощупал. Масла в огонь подливали прочие ландскнехты, якобы «серьёзно» помогая товарищу:

– В заднице, в заднице пошуруй. Я слышал, многие туда деньги ховают.

– Чтоб руки не марать, заставь его присесть «по-большому».

– Верно, а потом руками разгребёшь и просеешь.

– Вдруг у него оттуда золото посыплется, ровно у дьявола?[108]108
  «Золото посыплется, ровно у дьявола» – один из излюбленных живописных сюжетов того времени – дьявол, испражняющийся золотыми монетами, выражал презрение к алчности и скопидомству, намекая, что любое богатство – неправедно.


[Закрыть] Как в той книжке. Ну, помнишь, что в монастыре взяли, долго таскали, а потом еле жиду-торговцу за полталера всучили? Да, да, ту, что ты по пьянке всё норовил в костёр засунуть, чтоб та проклятая похлёбка быстрей доварилась.

– Гляди, гляди, какая вошь крупная поползла! Порося, да и только. Ты её без догляду зря отпускаешь. Обшарь обязательно! Вдруг она со своим кормильцем в сговоре и монету подтибрила?!

Несмотря на все советы и помощь, обыск закончился ничем.

– Ещё кто желает попрактиковаться? Милости просим, не стесняйтесь. Я полагаю, наш незрячий друг возражать не будет.

Однако многократно повторенные усилия особого проку не дали.

Толпой отправились на место падения монеты и там тоже всё перевернули, разве что дёрн не срезали. После этого осталось только чесать затылки в полном недоумении. Подступили к Пролю, требуя объяснений, но тот решительно отмёл все домогательства:

– Да втемяшьте вы в свои дурные головы: объяснённый фокус уже не фокус! Поэтому предлагаю отпустить сего достойного господина. Мало того, засвидетельствовать наши извинения. Именно так, и нечего глазами лупать и зубами бессильно скрежетать. Я вот ему ещё и монетку за хлопоты присовокуплю... Топай, пока цел, – это Проль уже непосредственно слепому. Бедняга только что взапуски не бросился. Боялся, верно, голову расшибить. – Развлечение не закончено, сотоварищи, – примирительно поднял руки Проль, ибо сейчас не только ландскнехт, лишившийся монеты, глядел на него волком. – Посидим, чуток отдохнём на этой чудной полянке, успокоимся. А затем, по моему сигналу, – рысью в ближайший кабак. Я чую, в самое время успеем.

Пока сидели, Проль наскоро развлёк ландскнехтов ещё одной байкой, со слепыми связанной.

Как-то шайка «любимцев ночи»[109]109
  «Любимцы ночи» – одно из прозвищ разбойников.


[Закрыть] разграбила небольшой монастырь. И до того набрались там всевозможного добра, что девать некуда. Наелись, напились от пуза – захотелось развлечений. Среди прочих безобразий, коими отяготили они святую обитель, кто-то додумался до удивительного состязания. Из хосписа[110]110
  Хоспис (hospice) – монастырская гостиница.


[Закрыть] или ельмонария[111]111
  Ельмонарий – помещение в монастыре для раздачи милостыни.


[Закрыть] притащили очень кстати там оказавшихся четверых слепых паломников, а против них выставили здоровенного хряка со свинарника. Условия: кто хрюкана прикончит, тому он и достанется. Назаключали пари – кто на кого ставит, – всё честь по чести. Только Фортуна в тот день не повернулась к людям лицом. Слепые прежде всего нашли себе подобных, устроив кучу малу, и порядком друг дружку вздули, к огромной радости зрителей...

– А теперь – аллюром!

Когда они, изрядно запыхавшись, ввалились в пивную, человек, а это был не кто иной, как их незрячий знакомый, получавший у стойки затребованное, испуганно вздрогнул и судорожно придвинул к себе кувшин и тарелку. Обеспокоенный его манипуляциями хозяин сердито рыкнул, и бродяга так же нервно швырнул на стойку деньги. Этого ему показалось недостаточно, и он визгливо закричал:

– Я заплатил, заплатил! Все видели, что я заплатил, и это моё!

Весьма своевременное замечание, ибо монета уже перекочевала в кулак Проля, и он бросил опешившему хозяину:

– Запиши этому молодчику в долг.

Слепой съёжился, втянул голову в плечи, словно готовясь вместо еды отведать порцию тумаков, и попытался торопливо всё сжевать и проглотить, но поперхнулся первым же куском так, что Пролю пришлось участливо приложить кулак к его спине. Следующим движением он ловко вырвал из рук нищего кувшин с выпивкой и тарелку с закуской.

– Вы только гляньте, что у нас здесь. Пивко!

 
Не прогневайся, Господь,
Это справедливо,
Чтобы немощную плоть,
Укрепляло пиво.
 

Народ сперва и не сообразил, что к чему, а когда раскутал, что это вирши, – восторгу не было предела.

Проль же сделал громкий хлебок, смачивая пересохшее горло, и продолжил:

– Братва, да это же приличное пойло. Правда, чего-то не достаёт... – Он легко развернулся к трактирщику: – Имбиря – как украл! И бычью голову в пивоваренный котёл явно забыл бросить[112]112
  «Бычью голову в пивоваренный котёл забыл бросить» – в Средние века практически каждая пивоварня имела свои секреты, смешивая порой при производстве нива самые неожиданные ингредиенты.


[Закрыть]. Я прав, забыл? Так вот запомни: при варке пива свежесрубленная бычья голова – первое дело. А поскольку совет мой хоть чего-то, да стоит, плесни-ка нам по кружечке, пусть пока и без головы.

И, что самое удивительное, кабатчик послушно подчинился, хотя ещё мгновение назад готов был разорвать Проля. Поинтересовался только:

– А воловья не подойдёт?

Но тот уже общался со слепым, верно, заплакавшим бы от великого огорчения, коли б было чем:

– И свининкой, вижу, решил разговеться. Знаешь же пословицу, что каждый должен есть своё мясо. Так вот ты, родимый, собрался счавкать чужое. Моё или, точнее, Клемента. – И Проль бесцеремонно сунул кусок в рот растерявшегося Клемента так, что тому ничего не оставалось делать, как вцепиться в него зубами. – Свинина с пивком – милое дело, убойная-то свеженина. Это только глупые островитяне «Мартеновскую солонину» предпочитают[113]113
  «Островитяне „Мартиновскую солонину“ предпочитают» – англичане весной питались только солониной, поскольку считали, что мясо скота, вскормленного на зимних кормах, негодно для еды.


[Закрыть]. А мне подавай свеженькое, парное. В следующий раз, когда зажилишь где денежку, загляни лучше в соседний трактир. Да, да, в тот самый, что содержит начальник всей вашей братии – кривой Алоиз. Так вот, у него можно заказать колбаску чесночную. Знаешь, как он её обозвал? Запоминай: «Победитель еретиков». Вот как он её обозвал. Не знаю, как оно там с еретиками, но к пиву идёт исключительно.

– А почему Алоиз слепым командир? – вытащив усы из пивной пены, рискнул спросить Михель, ибо, как и прочие, был заворожён, сбит и смят словоизвержением неистощимого Проля.

– А потому, милый друг, что пословица на этот случай имеется: «В царстве слепых кривой будет королём». – Проль сам же звонко расхохотался своей шутке. – Высыпать бы это блюдо тебе на голову да сверху пивом полить. Ну да я убогих, сирых и нагих не обижаю. А ловкачей навроде тебя и подавно уважаю. Держи свои объедки! – И Проль вернул обратно абсолютно опешившему нищему его блюдо и кувшин, успев однако напоследок ещё раз приложиться к пиву. – Ну что, служивые, вот она – развязка нашей шутки! Все уже допёрли, что за монета у меня в кулаке? Насечку, метку помните? – вот она, всё без обмана. Смотрите! – он высоко поднял монету, и прочие подтверждающе загудели.

– Да уж!.. Куда ж он, подлец, её умудрился заныкать? – Клемент, всё ещё не веря в свою удачу, словно ненароком двинул слепого локтем под рёбра так, что тот опять закашлялся, подавившись.

– Дьявол его ведает. Я могу только предполагать. Может, меж пальцев ноги зажал.

– А ведь верно говорит! Смотри, башмаки у него дырявые, пальцы торчат. Помнишь, помнишь, он же за ней не наклонялся! Это-то нас всех с панталыку и сбило. Вот же жулик! А Клемент, раззява, ногу не допетрил ощупать.

– Да смотрел я, смотрел. – Клемент чуть не плакал от досады.

Проль выдержал эффектную паузу:

– А может, и подержать кому отдал. На время, покуда его обшаривали... Мне, например... Но это я так, к слову.

Вмиг нависшее молчание означало только одно: солдаты пытаются как-то переварить сказанное Пролем. Переварив же, ответили сочной отрыжкой заразительного хохота. Смеялся даже слепой, успевший к тому времени, от греха подальше, опустошить блюдо и осушить кувшин.

– Могу я наконец получить обратно свои деньги? – отсмеявшись, поинтересовался Клемент.

– Ан-нет, дружок, ибо это уже и не твоё вовсе. За фокусы платить надо. Держи! – и он швырнул меченую монету кабатчику, который на этот раз не растерялся, влёт перепроводив её в свой кошелёк. – На сдачу нацеди нам ещё по кружечке. Германия ведь сейчас корчма, коей все пользуются, но никто и не думает платить за выпивку и кров.

– Одна надежда на императора, – вздохнул – всерьёз или притворно – кабатчик.

– Наш император – отец австриякам и отчим Германии. Для Чехии он вообще чужой дядя, – назидательно поднял палец Проль, и опять все головами закрутили: как точно сказано и про корчму, и про Фердинанда[114]114
  Фердинанд – Фердинанд II, император Священной Римской империи германской нации (1619—1637).


[Закрыть]. – А этот, – кивок в сторону изрядно осоловевшего от питья и непривычно сытной еды, но тем не менее проворно схватившего очередную полную посуду слепого, – не с нами.

– Гауклер[115]115
  Гауклер – чин военной полиции.


[Закрыть] ты, Проль, – подытожил Михель за всех.

III

В течение тех считанных дней, что Проль осчастливливал своим присутствием армейские ряды, он беспрерывно развлекал сотоварищей былями и небылицами о своём былом бытии. Вечный порядок: новый человек несёт, отдаёт, делится, продаёт, расплачивается, откупается; у него, в крайней мере, выпытывают прежде всего и новости чужого мира. Прочим очень везёт, если попался хороший рассказчик. Лагерная повседневная рутина весьма располагает к новым сведениям, впечатлениям, ощущениям. Кому-то, в конце концов, верно подсказанная вещь и жизнь порой сохраняет.

Проля вновь и вновь просили рассказать, а то и воочию продемонстрировать процесс превращения из здоровяка в инвалида и наоборот. Особенно любили пугать изрядно накачавшихся чужих солдафонов. Умора: с вами рядышком умащивается громила ландскнехт, громогласно требует пива, постоянно тычет вас локтем, словно нарывается на добрую трёпку, а когда вы, не вытерпев, вскидываетесь в гневе – что за проделки Нечистого?! С вами рядом мирно посасывает пиво невесть откуда материализовавшийся здесь старичок! Орать шепелявым, сморщенным в курячью гузку ртом он явно не в состоянии, ибо еле шамкает, да и толкать ему вас нечем, так как однорукий он. А когда вы ошеломлённо присаживаетесь и, зажмурив глаза, пытаетесь сообразить, где и когда хлебнули лишнего, происходит очередная пермутация. Открыв глаза на мощный толчок прямо под вздох, обнаруживаете рядом краснорожего верзилу, явно желающего почесать кулаки о ваши рёбра. И так до десяти раз за вечер. Догадаться, что здесь не дьявольские проделки, а именно ловкость рук человеческих, можно разве что по дружному смеху окружающих. Но так ведь в солдатской забегаловке постоянно ужасный шум и гам, смех, и вопли: мало ли, над чем зубы скалят. Как ещё рассудком никто не тронулся от сих регулярных забав? Особенно когда старый инвалид, судя по всему, ландскнехт бывалый, начинал попеременно лишаться то руки, то ноги, то глаза. Единственное естественное объяснение – хозяин, зараза, спутал бочки и по каким-то неведомым причинам выставил на стол питьё господское, ядрёное, неразбавленное, а не обычное солдатское пойло типа «марийон»[116]116
  «"Марийон", да ещё и через мел неоднократно пропущенное» – очень грубое дешёвое красное вино. Через мел низкосортные вина пропускались для устранения излишней кислотности.


[Закрыть], да ещё и через мел неоднократно пропущенное.

Вот непривычный к такому обхождению организм и взбунтовался, отказавшись от верной службы. Тут глаза грязными лапами три, не три – не пособит. Выходов из конфуза два: при наличии монеты быстренько упиться до положения риз и – под стол, как в самое надёжное убежище от всей нечистой силы; либо, если финансы приказали долго жить, – ноги в руки и подальше от этого, явно проклятого места. Попытки решить проблему с помощью кулаков не удавались: здоровяк легко давал сдачи, а за инвалида, если вообще рука на старика поднималась, тут же заступнички наваливались.

Слухи зловещие по лагерю поползли, народу у походных алтарей явно прибавилось.

Только вот для посвящённых новая беда грянула: закончились развлечения вскорости. Исчез Проль бесследно. Словно и не было его никогдашеньки. У Гюнтера спросить как-то поопасались, потому и порешили: сбёг сызнова нищенствовать, а не то – к шведам переметнулся али просто ноги протянул втихомолку. Очередной мор как раз армию трепал, они ведь что волны – один за одним: лихорадки, горячки, поветрия, моровые язвы прореживают полки почище любой картечи. Даром что прозывались звучно: «Зло святого Фиакра», «Огонь святого Антония»[117]117
  «Зло святого Фиакра» – дизентерия; «Огонь святого Антония» – рожистое воспаление кожи.


[Закрыть], «Пляска святого Витта» и тому подобное. А подцепи такого «святошу», и... Эх, да чего там говорить, если даже разнообразные фельдшеры, лекари, доктора да знахари непонятно чью сторону держат. Ведь в бессчётном количестве раз, особенно после боя, раненые и больные уцелели именно потому, что затерялись, отлежались в поле или у друзей – вот и рана затянулась сама по себе, и болезнь отступила. А если бы костоправы сразу принялись потрошить – верная могила вояке. Посему зачастую сами больные запрещали подпускать к себе эскулапов, покуда их, для верности, не посетит священник. А Царь-Голод парил над этими вояками и добивал-топил всплывших-уцелевших. Такая вот развесёлая солдатская житуха.

Так вот, запомнился сей любопытный субъект Михелю не только оригинальными шуточками, но и рассказами о том, как лихо из здоровых людей можно больных «сделать»: бельмы навести, язвы вызвать, конечности высушить. Несмотря на устрашающее описание ряда процедур с привлечением иной раз едва не пыточной снасти – жома, молота, дыбы, калёного железа, негашёной извести, ущерб здоровью был, как правило, плёвый. Работали ведь на почтеннейшую публику, отсюда задача: не искалечить, но вызвать жалость непритворную. Сами несчастные ради призрачной будущей сытости готовы были на жертвы. Кроме того, самые изуверские операции проводили не на себе, а на более слабых, зависимых. А порядок у них ещё тот – почище армейского. Ведь большинство нищих было организовано в ордена с чёткой иерархией, жёсткой дисциплиной, жмущих слезу и денежку с определённой территории. Горе чужаку-одиночке, пытающемуся выдоить мзду на чужой землице.

Попасть в нищенскую корпорацию затруднительно, покинуть – почти невозможно. Вот нобили[118]118
  Нобили – знать (от лат. nobilitas).


[Закрыть] нищеты, помимо прочего управления, и решали, кого какому истязанию подвергнуть, чтобы прилив монеты оставался постоянно полновесным. Отказываться, избегать, удирать, тем паче сопротивляться в этой среде было как-то не принято. Дело даже не в том, что убьют: зарезать-то им раз плюнуть. Просто изгонят из братства и проследят тщательно, чтобы нигде тебе, горемыке, кусочка не протянули. А если и подаст кто – отнимут незамедлительно. Помыкаешься не евши денька четыре – сам приползёшь обратно и на всё будешь согласный. Вопрос: возьмут ли? Скорее всего, бросят подыхать – в назидание прочим. Некоторые нищенские ордена до того формализовались, что принялись даже собственные уставы сочинять.

Все эти бесконечные, ровно из рога изобилия, средства и методы, высыпаемые языкастым Пролем, Михель почему-то жадно, хотя порой и не без отвращения, слушал и запоминал. Может, просто период такой накатил: надоело самому лясы точить и захотелось других послушать. Опять из-за властности Гюнтера аккорд их повис на волоске и, казалось, вот-вот развалится, потому и дел общих не было – каждый сам по себе. А может, и предчувствовал, что пригодятся сведения, лишними не будут.

Как бы там ни было, но сейчас, лёжа в смрадном промозглом кубрике, усиленно изображая крепко спящего и слушая, помимо воли, молитвенный шёпот Питера да приглушённые чертыхательства прочих членов команды, Михель лихорадочно вспоминал, что же там советовал Проль насчёт ног. Всё какая-то дрянь ненужная перла в голову. У него ведь даже никаких приспособлений под рукой нет. Сноровки и опыта в данном деле опять же никакой. Других калечить – одно, себя – совсем иное.

«Бедная моя ноженька, что же тебе предстоит претерпеть от такого неумехи, как я? Прости ж меня заранее».