Текст книги "Морской наёмник"

Автор книги: Сергей Удот

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

– Так вот, слепцы наши, поневоле тонкий слух и обоняние обретая, очень чутко определяются и чётко ориентируются. Не дай боже, если у тебя на узкой да глухой дорожке монетка в кошельке звякнет. Не хуже менялы, жида или ломбардца-банкира, единственно по звуку случайному определят металл, лаж, достоинство! Да и количество в кошельке, пожалуй. Притом безо всякой там скамеечки[90]90
  «Безо всякой там скамеечки» – речь идёт о специальной каменной скамье – banco (итпал.), на которую бросали монеты и по звуку определяли содержание в них драгоценного металла. От banco произошли современные термины «банк», «банкир» и пр. родственные.


[Закрыть], мер, весов, кислоты и прочей дребедени. Так что за пару-тройку крейцеров никто тебя давить не сподобится. Но не дай бог, если от талера и выше.

– Дублон, – вдруг брякнул Ганс и широко ощерился, оглядываясь: свои тут, нет? А если здесь, поймут ли, о чём он?

Свои поняли, и Ганс получил сильный тычок в бок, а также благожелательный совет заткнуться немедленно.

Проль использовал передышку для того, чтобы промочить горло, и после пары мощных хлебков продолжил.

– Обычно первый, а это, как и везде, вожак, самый сильный, роняет свой посох и просит этак жалобно помочь ему. Остальные поддерживают, обещая возблагодарить Господа в первом же окрестном храме. Запомните накрепко: не дай вам бог поддаться на уговоры! Когда вы протянете просителю посох, ваша рука очутится ровно в тисках. Условный свист – и наваливается ватага. Выхода у них нет – только убить! Потому как если вырвешься и поспешишь за помощью, им как незрячим далеко не уйти. Причём чтобы не вымазаться в крови, которую слепцы тоже не видят, – жертву они, как правило, душат. Пока прочие держат за руки, ноги, платье, как придётся, распластав, один, что у них как бы на должности душителя, тот же, кстати, что при случае и своих карает, рано или поздно найдёт твоё горло. Труп разденут донага – когда у них ещё будет возможность одёжкой да обувкой разжиться?! – и поделят всё по справедливости. Только сначала всё прощупают внимательнейшим образом: нет ли вышивки приметной, гаруса либо другой отличительной детали. Да и такую не выбрасывают: отпорят, расплетут, нарочно в грязи вываляют так, что и сам портной свою вещь не признает. А нет, так продадут старьёвщику верному – из тех, что не спрашивают. Девок они по запаху распознают. Причём народец-то этот слепой, он же вечно голодный, а раз не видят, то им и всё едино: девчонка-соплюха, девка ядрёная, баба в соку либо старушенция замшелая. Им ведь глаза-то зажмуривать не надо, чтобы представить себе хоть королевишну, хоть саму мадонну.

Шутка вызвала дружный смех, глаза у всех заблестели, и не только от вина. Как все мужики, солдаты любили послушать про это.

– Не пойму я этих баб! Со зрячим-то все они не прочь, а как со слепцом – так ни за какие коврижки. Кроме глаз-то остальное ведь всё при нём!

Проль опять же не терял времени даром: усы сплошь покрыла пивная пена. Дождался и своего часа:

– Одну деваху полмили гнали по полю и всё ж таки настигли – по звуку шагов. Ей бы, дурной, остановиться, затаиться, да от страха совсем головы лишилась. А может, и это бы ей не помогло. Дыхалку она, бегаючи, сбила напрочь: нашли бы по вдохам и выдохам. Знал я одного такого слухача, с пустыми глазницами, естественно. Так вот он в погребе или на сеновале мышей на слух ловил! Птичка под застреху на чердак залетит – и ей каюк. Куда там кошке любой! Раз и она уже растёрта в труху в кулаке – даже пискнуть не успевает.

– И на черта они ему сдались? – со смешком перебил кто-то.

Проль, сразу не ответив, оценивающе бросил взгляд на мрачного ландскнехта, сидевшего напротив: чавкающего баранью лопатку, явно случайно затесавшегося в их компанию и слушающего вполуха.

– Он их жрал. Живьём. – Чётко, громко, с расстановкой, казалось, для одного только этого солдата, произнёс Проль и добавил скороговоркой, пыряя под стол: – С кишками, шкурой, хвостом и всем дерьмом.

Мощный фонтан рвоты ударил в то место, где он только что сидел. Громко и злобно заорал солдат, стоявший за Пролем и принявший всё на себя. Виновника уже волтузили головой о его миску, а когда та обратилась в черепки, то и прямо об стол, как нашкодившего котёнка.

– Вышвырните эту неженку вон, только сильно больше не бейте по голове, а то и гадить начнёт где попало, – появившийся из-под стола, ровно чёртик из табакерки, Проль стал невозмутимо вытирать запачканные руки шляпой виновника проишествия, затем, не глядя, передал её назад. – На, утрись, да не забудь имущество хозяину вернуть.

– Я счас сам полную шляпу в отместку нарыгаю да ему на голову нахлобучу! – заорал клокочущий от возмущения солдат в залитом кафтане.

– Переменить бы стол надобно.

– Ты думаешь, в этой забегаловке найдётся что почище?

– И стол надо менять, и тему разговора тож, – заворчал Ганс. – Ты ж вроде про сладенькое начал: как нищие деваху оприходовали по кругу. А закончил про такое, что внутренности выворачивает.

– Давай, давай про девку! Завалили её в конце концов?

– А скажи, как они без глаз да попали куда надобно? – прогнусавил какой-то безусый прыщеватый чужой юнец, привлечённый разговором.

Глупейший вопрос сей вызвал дружный похабный гогот.

– Четверть от пупа меряй, молокосос. И никогда не ошибёшься – попадёшь прямо туды, куды тебе надобно! – заорал добрый десяток глоток.

– Свечку с собой прихватывай, когда к срамным девкам топаешь!

– Свечка тебе и другую службу сослужит, если обессилишь ненароком!

– Да смотри, свечку перед этим загаси, а то оставишь любезную без руна!

И много ещё чего порекомендовали столь некстати встрявшему сопляку, так что он, вконец стушевавшись, покраснел, явно готовясь зареветь. И вдруг рванул что есть мочи прочь из пивной – от стыда подальше. Кто-то не растерялся, вовремя подставил ножку, и окончательно ему убраться пришлось на карачках, под дружный смех и улюлюканье.

– Встречаются же такие олухи! – Михелю даже слёзы, выступившие от смеха, пришлось смахивать.

А народ не унимался:

– Он ведь помчался пробовать, как оно получится!

– Эй, пальцы-то поширьше расставляй!

– Глаза себе не забудь завязать для верности!

– Слепого в поводыри возьми – он тебе лихо покажет: и направит, и вставит! За тебя!

Тотчас, под горячую руку, посыпались байки. О том, как слепой и одноглазый ходили по бабам через густой, сучковатый лес. Про слугу, который неправильно освещал ложе любовных утех своего господина: так, что им пришлось в конце концов поменяться местами. И прочие шванки[91]91
  Шванки – жанр средневекового немецкого народного короткого сатирического рассказа (анекдота), зачастую непристойного содержания.


[Закрыть] – перлы народного остроумия, старые как мир, но солдаты, в том числе и сами рассказчики, ржали, будто впервой слышали. Однако все почтительно смолкли, когда рот снова открыл Проль:

– Я, кстати, той девкой тож попользовался. Вклинился вне очереди – и по-быстрому. Ей уже всё едино было, а эти как-то проморгали, – Проль сам же первый оценил свою шутку. – Вы бы видели их дубовые рожи, когда они начали соображать да подсчитывать: был ли десятый, не было ль его?! И такой вдруг, поверите, их страх обуял суеверный, что кинулись эти несчастные бежать кто куда, насилу потом собрались в кучу.

– Уж конечно, их же вечная тьма окружает, а во тьме всегда полно чудовищ, – веско уронил кто-то.

Михель удивлённо оглянулся: это Ганс говорил. Смирный такой, задумчивый, на себя непохожий. На мгновение их разудалую компанию, посреди шума, хохота и визга, тенью крылатой тишина накрыла. Словно та самая, многократно поминаемая тьма из глаз несчастных слепцов вязко залепила ухмылявшиеся рты. Слышно только было, как пиво шумно перетекает из глиняной кружки в широко разинутую пасть Проля и далее – в уёмистую утробу. Его, казалось, ничто не брало – ни хмель, ни тревоги, ни волнения.

«А Гюнтер-то наш всё ж получше тебя, говоруна записного, будет», – подумал вдруг Михель, едва сдерживая желание садануть кулаком по спине – чтобы пиво обратно пошло.

Проль смачно рыгнул, разом вернув в мир звуки, голоса, шум, галдёж и всё, что отличает живого человека от мертвяка.

– Надоело сиднем сидеть да вонь кабацкую нюхать! Пойдёмте, ноги разомнём. Да покажу кой-чего, раз уж взялся вас сегодня потешить. Я тут недалече любопытный экземпляр рода людского заприметил. Тоже, кстати, безглазого. А сюда вернуться завсегда успеем. Надеюсь, пивко в бочках до нашего возвращения не скиснет.

– Пойдём, только сначала дорасскажи, как выпутался из передряги той? Дюже интересно, да и раз уж завёл – веди до конца.

– Как, как... Вот так и очутился вдруг посреди их компании. И стоял, ни жив ни мёртв, стараясь ни пёрнуть, ни вздохнуть, а более всего ни засмеяться. Сам себя уж проклял, что в такую штуку влез, а как вылезти – не ведаю. Слепые-то вооружились махом. У каждого что-то, да сыскалось: дубинка, нож... А один гаврик даже пистолет из своих лохмотьев добыл. Я полагаю, на звук он бы не промахнулся: влепил бы пулю точно промеж глаз, и поминай как звали. В этой тишине, навроде могильной, только вороньим граем нарушаемой, девка молча поднялась, собрала, как могла, одёжку разодранную, да и побрела себе, сама ровно слепая, дороги не выбирая. Из этих молодчиков, что по-собачьи ушами стригли, во все стороны оборачиваясь, никто и не вздрогнул – их такая добыча уже не занимала. Так что я своей глупостью спас ведь девчонку. Слышал, что они между собою талдычили: мол, надо её на верёвку, да язык укоротить, чтобы ничего никому рассказать не могла. Поводырём сделать общим, ну и утехой, само собой разумеется, тож общей. Таскать за собой, пока не надоест или пока сменка новая не подвернётся случаем. Хорошо задумали, да тут я их незримо перепугал и картишки спутал. Только и буркнул ей кто-то вслед: проваливай, мол, по-быстрому, шлюха позорная. На что она им и ответствовала: «Ещё утром в честных девицах хаживала, пока вас, чёртово отродье, на беду не встретила».

– У нас тоже есть умники, что девкам перво-наперво языки отхватывают. Чтоб, значится, вопли насилуемых жертв им удовольствия не комкали. – Просто долго слушать ландскнехты не могли, потому постоянно вворачивали свои случаи и примеры. Прям моралитэ[92]92
  Моралитэ – жанр средневекового театрализованного поучающего представления.


[Закрыть] какое-то наоборот.

– Знал одного молодчика, так он вместо ножа зубами для этого дела пользовался, – авторитетно заявил Ганс. – Раз – и пол-языка, а то и по самую репицу откусывает! Да и того мало: в такой раж, бывало, войдёт, что всю её искусает, буквально до крови изгрызёт, как собака.

– Язык-то хоть выплёвывал? – поинтересовался кто-то, но Ганс пропустил реплику мимо ушей.

– Я, кажется, догадался, Гансик, о каком молодчике речь идёт, – сообразил Михель.

– А по мне, дак оно и слаще, когда она орёт как резаная. Помню, захватили как-то монастырь. Женский, разумеется... Меня тогда нечистый с гессенцами попутал[93]93
  «Нечистый с гессенцами попутал» – то есть в протестантской армии лавдграфа Гессенского.


[Закрыть], – быстро-испуганно поправился говоривший.

Да кто сейчас обращает внимание на подобные мелочи? У каждого, почитай, под католическим кафтаном – протестантский камзол[94]94
  «Под католическим кафтаном – протестантский камзол» – постоянный переход как солдат, так и генералов из одного лагеря в другой являлся характерной чертой Тридцатилетней войны.


[Закрыть]. А что до сладеньких монашек, то их с упоением потребляли и те и другие: кальвинисты – чтобы похлеще унизить Вавилонскую блудницу, католики – чтоб рожали те новых солдат в защиту Святой нашей Матери[95]95
  «Вавилонская блудница», «Святая наша Матерь» – в обоих случаях имеется в виду католическая церковь.


[Закрыть]. Это они на словах, правда; а думали – если в этот момент кто-то думает, – надо полагать, одинаково.

Вспыхнул короткий, но ожесточённый спор на вечную тему: как с ним обращаться, с бабским племенем? Причём одного бедолагу, уже пятнадцатую компанию коротавшего время всё с одной, наплодившего с ней кучу детишек и не собиравшегося менять свою кралю на любую другую раскрасавицу, дружно подняли на смех, когда он неказисто определил формулу своего семейного счастья:

– Побольше кормить, поменьше лупить.

На это ему продекламировали пословицу, коей доставали беднягу уж добрый десяток годков:

– Если вместе спать, пить, есть, то женитьбой это можно счесть.

Ему, видите ли, какая-то цыганка-вертихвостка нагадала: как только обвенчаются-де, так сразу рассорятся вусмерть и разбегутся. Невдомёк сердяге было, что это его лучший дружок, сам имевший виды на ту же деваху – правда, не на всю жизнь, а так, на пару ночек, – подкупил гадалку, нашептав ей, что надобно пророчить. И товарищ-то тот верный давно и скоропостижно загнулся уж от горячки нервической[96]96
  Нервическая горячка – сыпной тиф.


[Закрыть], не успев открыться, и цыганские кости давно песком занесены, а Фриц да Роза живут себе безо всякого поповского благословения, как и тысячи солдат и их подруг, и горя не знают. Вот недавно, правда, старшенького сынка схоронили: сложил он доблестно голову за веру и императора.

Ганс, наблюдая подобный уклон в разговоре, первым и остановился, вспомнив, что они вообще-то Проля пришли послушать. Видимо, такие сложные материи, как любовь, семья, дети, его абсолютно не трогали, вот и стало ему невыразимо скучно:

– В общем, лопухнулись твои слепцы, что и говорить. Надобно было сразу вязать её по рукам и ногам или охрану приставить, чтоб не убегла. А по мне – сразу ножом в бок или по горлу. Тогда бы уж точно никудышеньки не сбегла. Крепко, крепко слепцы опростоволосились: ведь и ты вон тут перед нами – живой и здоровый.

– А сам попробуй-ка! Натяни повязку тугую на буркалы да попробуй пошляйся по лагерю хотя бы часок, – неожиданно вступился за своих недругов Проль, но к прерванному рассказу всё ж таки вернулся.

– Был там у них один верзила. Явно вожак этой стаи... Ну да верно: его ж первым допустили к лакомству. И пистолет – у него. Кстати, у него окромя глаз ещё и ноздри напрочь отсутствовали. То ли вместе с глазами выдраны были, то ли перелой[97]97
  Перелой – сифилис.


[Закрыть] ему пособил. Но он почему-то больше на обоняние, нежели чем на слух налегал. Как развернёт ко мне свои дырки в кости – аж мороз по коже! А когда рот раскрыл, мне ещё хуже стало. Гнусаво так в мою сторону говорит, ласково и одновременно жутко: «Ну, отзовись же, кто здесь таится. Отзовись! Ничего плохого не сделаем. Мы только хотим убедиться, что это не дьявол нас по полю кружит. Пособи нам. Ты ж нас больше перепугал...» «Ага, и башмаки у тебя прохудились. Страсть как хочется мои, свиной кожи, натянуть на свою грязную лапищу», – чуть было не брякнул я ему в ответ. Но смолчал, разумеется, и пистолет он опустил. И долго ещё чего-то там плёл про свою доброту, но я уже не слушал: попытался было девку использовать, вернее, не саму девку, а её ноги...

Да совсем не то, что вы разом вообразили, кобели! – раздражённо пресёк незамедлительно и неизбежно последовавшие смешки Проль, сам, видимо, уже захваченный собственным повествованием и заново переживавший эту весьма для него непростую историю. – Сначала дослушайте, потом смейтесь. Короче, когда она делала шажок, ступал и я. Не след в след, разумеется, но в одно и то же время. Однако ж недалеко сей моей хитрости хватило: безносый вдруг что-то гортанно крикнул, подавая сигнал, и вся эта орава кинулась в моём направлении. Причём он им на бегу ещё успел проорать, что если наткнутся на что-нибудь подозрительное, пусть незамедлительно сообщают прочим. Один побирушка промчался от меня на расстоянии вытянутой руки. Бог миловал – он левшой оказался. Кабы в правой у него была та дубинка, коей он на бегу восьмёрки выписывал, – точно б зацепил меня. Тут уж мой черёд пришёл вибрировать. Ни до, ни после никогда так не боялся. Погибнуть от рук увечных, кажущихся такими беспомощными, может даже смешными, людишек! В этом что-то нереальное, даже позорное было. Как вот если бы от змеиных жал или вороньих клювов помереть. А тут ещё вспомнил я некстати, как мне говорили, что, дескать, смертельно напуганный человек запах особый выделяет – как бы субстанцию ужаса.

– Хорошо, собачки при них не было, – задумчиво протянул Пшеничный – первый в роте вор, прозванный так за цвет волос. (Он явно пролез в их компанию с известной целью, да так заслушался, что про чужие кошельки напрочь забыл. Пару недель спустя взбешённые ландскнехты его через пики таки прогнали.) – А то б верный конец тебе пришёл.

– Само собой, – поддержал дружка Стремянной, получивший кличку известно за что – за то, что постоянно на стрёме при Пшеничном. – Счас многие слепые с собачками бродят. Оно ведь гораздо дешевле поводырей обходится: псина вина не просит, подаяние не крадёт, да и на кормах экономия.

Михель туды-сюды головешкой дёрнул, да кошель, хоть и пустёхонький, ладошкой к бедру притиснул. На всякий случай.

– Иной раз и сама зайчика в зубах приволокёт, али ещё какую зверушку...

– Видел одного пуделя, так он, подлец, был на колбасу натаскан. Из лавочек мясных, в трактирах со столов, даже с жаровень прямо тырил. И всегда исправно приносил: сам не сжирал, а ждал честно, сколько ему отвалят. Одно слово – аристократический пёс.

– Заткнитесь вы, – неожиданно окрысился Ганс, выразительно постучав по лбу. – Тож мне, умники выискались! Собака бы его попросту глазами узрела. Дайте лучше человека дослушать.

Ганс, как никогда внимательно слушая и сопереживая, параллельно вспомнил одну из своих шуточек. О том, как он точно так же, встретив группу слепых без поводыря и собаки, сумел пристроиться в хвост гуськом бредущих, и ни слух, ни обоняние несчастным не помогли. Вырезал втихомолку одного за другим, подлаживаясь под их шаг и переступая через ещё тёплые тела. Особенно понравилось перехватывать руку, ведь слепые шли, положа руки друг другу на плечи так, чтобы впереди идущий ни о чём не догадался. Сколько их там было, дай бог памяти? Уж никак не меньше пяти, пожалуй. А соль незамысловатой шутки заключалась в том, что первого в цепочке Ганс пощадил и отстал потом незаметно. Вот смеху-то, верно, было, когда вожак обнаружил, что где-то растерял свою паству. Вот так с ними и надобно поступать! А то Проль вон, ишь, растерялся. Меня с ним рядом не было!

И ведь не похвалишься же об этом подвиге. Тот же Гюнтер заклюёт – единственный, пожалуй, человек в подлунном мире, которого Ганс побаивался. По Гюнтеру получалось, что милостыня больше нужна подающему, чем самому нищему. Смехота! А если прямо спросить: кто скорее загнётся – я, если не отдам, или он, если не получит? Да повторись тот случай сейчас, Ганс и первого бы не пожалел! Тем паче что деньги общие явно у него хранились.

– В общем, чуть я в обморок со страху не грохнулся. Но Бог явно на моей стороне в тот злосчастный день отдыхал. Догадался я ком земляной поднять и зашвырнуть подальше. Их всех ровно бичом ожгло – сделали стойку не хуже псов охотничьих. Я-то рот раззявил: думал, они сразу на шум помчатся, не разбирая дороги. Ан нет, калачи тёртые оказались. Безносый даже хохотнул: «Старая шутка. Ты бы лучше, гость неведомый, монетку бросил на пропитание». И уже ко всем: «Откуда камень сей прилетел?» И тут они, один за другим, ровно солдаты на перекличке, завопили: «Слева! Справа! Слева!» И получилось у них, что пять слепцов определили, что слева, а четверо, в том числе и вожак-длинноносик, – что справа, то есть именно там, где я хоронился. «Ну знайте: если ошиблись – шкуру спущу! – пригрозил вожак, ориентируясь всё же по большинству. – Подавай влево!» И вот когда они стали от меня удаляться, тут я и порешил: хватит судьбу испытывать. Рванул, в общем, что есть духу в другую сторону. Нёсся так, словно сам дьявол меня за пятки хватал. И что ж вы думаете: безносый-то мне выстрелом шляпу сбил! Вот какой стрелок! Если бы чуток пониже взял – башка б моя разлетелась на тысячу кусков. Но его можно извинить: он ведь не ведал моего роста. Вот вам и незрячие!

– Это что, – подал из тёмного угла голос Тристан, ещё один замшелый ветеран, помнивший самого принца Анхальта[98]98
  Принц Анхальт – нанятый Пражской Директорией и Фридрихом V Пфальцским полководец, проигравший решающую для чехов битву на Белой Горе 8 ноября 1620 г.


[Закрыть], – мне вот тут знакомые чешские наёмники рассказывали, что был у них во времена давние, славные, великий воитель, какой-то там Жижка Ян[99]99
  Ян Жижка – один из наиболее известных предводителей гуситов – чешского национально-освободительного движения 1419—1434 гг.


[Закрыть]. Тоже, между прочим, слепец. Но это совсем не мешало ему, не раз и не два, в пух и перья громить врагов! Немцев, между прочим.

– Ты, дедуля! Я вот сейчас свистну всех немцев, какие тут пиво да вино лакают, и тебя отсюда мигом вынесут. Ногами вперёд. Возможно, по кусочкам. Да сразу в могилу! – заорал Людольф. Что самое смешное, сам-то лотаринжец[100]100
  Лотарингия – на протяжении столетий спорная территория между Германией и Францией.


[Закрыть]. – Чехи твои поганые – бузотёры, каких свет божий не видывал! Кабы не они, я б до сих пор тихо-мирно окороками в Нанси[101]101
  Нанси – главный город Лотарингии.


[Закрыть] торговал, колбасы жрал невпроворот, мирабелью запивал[102]102
  Mirabelle (фр.) – водка-сливянка, очень популярная в Лотарингии.


[Закрыть] да свечки ставил святому Антуану[103]103
  Святой Антуан – покровитель колбасников.


[Закрыть], а не святой Варваре[104]104
  Святая Варвара – покровительница артиллеристов.


[Закрыть].

– Всё верно, – кротко согласился Тристан. – Они кашу заварили. – И вскакивая, опрокидывая стол и срываясь на крик: – Только вот против истины не попрёшь, сволочь ты этакая!

Еле растащили двух шантеклеров[105]105
  Шантеклер (фр.) – петух; здесь: задира.


[Закрыть] задиристых. Опять же, вовремя кто-то вспомнил, что Проль обещал ещё какую-то потеху.

– Так пойдёмте же скорей! – поторопил Проль. – Пока он ещё там, на углу стоит. Только на месте тихо себя вести. Не топать, не орать – а то фокус испортите.