Текст книги "Морской наёмник"

Автор книги: Сергей Удот

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

Михель чуть было не вскочил помочь, подумав, что неплохо было бы втихомолку ухайдакать святошу, а затем свалить всё на пьяную драку. Ан-нет, не пройдёт: ведь все прочие участники действа были трезвы.

– Чудны дела Твои, Господи, – только и смог произнести. – А говорили, что весь шум и гам на буйсе только от меня исходит.

– Лежи, ландскнехт, и не рыпайся! – завопил доведённый до белого каления Виллем. – А то и тебе наваляем под горячую руку. – И он с такой силой швырнул Питера на лежанку, что только пыль поднялась.

Михель примиряюще поднял руки, и Виллем, тут же забыв о его существовании, свирепо рыкнул на бесчувственного Питера:

– Только попробуй здесь наблевать! – Томас начал было хлопотать, поудобнее устраивая спящего, но Виллем решительно рванул его за руку: – Вот тот присмотрит и укроет. Ему всё едино делать нечерта...

VII

Среди разного армейского, полуармейского и околоармейского сброда, полнящего лагеря и обозы, болтался одно время неприметный парнишка по кличке Чёрный. Быть ему представленным лично мало кто удосуживался, но играющие по-крупному, явно или тайно, знали, что если оказался в долгах как в шелках и кредиторы давят немилосердно, кроме петли и побега есть и другой выход. Надо пойти пошептаться к маркитанту и ростовщику, выкресту Вальтеру, которого закадычные приятели нет-нет да и называли по старинке Абрашкой. Если вы могли доказать Вальтеру-Абраму свою платёжеспособность и предъявить залог какой, дальше надо было только неприметно указать нужного человечка, терпеливо дожидающегося возвращения своих гульденов или экю. Через пару-тройку дней кредитора находили мёртвым. Не убитым, а именно мёртвым. По причине естественности отбытия в мир иной профоса эти дела не интересовали, и долги списывались как бы сами собой. Правда, теперь уже счастливчик, отбелённый от долгов, чувствовал себя как на сковородке, потому как знал, что если задержит с оплатой выполненного поручения, Вальтер может науськать своего Чёрного и на него.

К Вальтеру, вернее, к услугам Чёрного, обращались и незадачливые дуэлянты. С этих немилосердно драли по три шкуры ввиду безотлагательности. Кроме того, спасённый утром забияка мог к вечеру на радостях навызывать ещё с десяток мастеров шпаги и пасть не расплатившись.

Да и дело это довольно щепетильное. А чего бы вы хотели, когда даже богатейшие страны, «империи, в которых никогда не заходит солнце», ведут себя ровно заурядные незадачливые проторговавшиеся купчишки?[78]78
  «Империи, в которых никогда не заходит солнце, ведут себя ровно заурядные незадачливые проторговавшиеся купчишки» – речь идёт о процедуре государственного банкротства, впервые проведённой Филиппом II Испанским в 1575г.


[Закрыть] Только личные оскорбления продолжали смываться кровью. Поэтому влипнуть в историю с Чёрным из-за карточных делишек – это одно. А связать Чёрного со своими дуэльными делами – совсем другое.

К слову, Чёрный не подводил ни там, ни там. Один оплаченный молодчик упал, уже войдя в дуэльный круг и встав в позицию. Нанятый для дуэли лекарь определил скоропостижный удар. На этом основании единственный уцелевший участник дуэли, уже попрощавшийся с этим миром, отклонил как настойчивые просьбы друзей покойного скрестить с ними шпагу, так и предъявленный Вальтером к оплате вексель. Пока друзья второго забияки судили и рядили, как его поядрёней оскорбить и всё-таки вызвать на поединок, причём большинство склонялось к обычной «тёмной» для труса, – он и сам помер. Упал ничком прямо на марше без вскрика, только за сердце схватиться и успел. Подоспевший лекарь с ходу определил причину: скоротечный удар.

Только раз на Михелевой памяти Чёрный прокололся. Причём в самом прямом смысле. Ткнул точно в сердце тоненькой иглой бесследно, но капелюшечку крови выступившей стереть побрезговал. Или поленился. Расплылась кровушка ягодкой раздавленной или винцом капнутым неосторожно. Однако выделили её среди прочих пятен – застарелых, жирных, винных, соусных и тому подобных – глаза зоркие. И стали ниточку дёргать-раскручивать. Неторопливо, правда: как кота за хвост. Вальтер всполошился за напарничка своего, никем не виданного. Зазвал профоса в свою палаточку, ничем неприметную, винцо выставил отборное, закуски, во рту тающие, золотишком, естественно, звякнул. А то, как после ухода гостя дорогого Вальтер-Абрам остатки трапезы прямо в скатерти брезгливо снёс на ближайшую кучу мусорную, – профос, конечно, не видел.

Итогом сей пирушки достопамятной стало то, что уже наутро цапнули профосовы служки девку первую попавшуюся, и та – не без «устрашения», разумеется, – конечно же, во всём созналась. Рутинно, до зевоты: не заплатил-де жадюга положенного, вот она его с досады пьяного иголкой и пощекотала. На общелагерной виселице старую гроздь покойников, для устрашения не снимаемых, раздвинули немножко, местечко освобождая...

Что по поводу промашки сей сказал и сделал Вальтер своему подручному – неведомо, потому как встречались они почему-то без свидетелей. Однако к покойникам, коих молва народная неистребимая приписывала Чёрному, больше не цеплялись ни лекари, ни дознаватели. Со временем Чёрный приобрёл в их лагере даже какую-то мистическую, дьявольскую власть. Всё мало-мальски таинственное, непонятное, по слухам, без него не обходилось. Стали поговаривать, что Чёрный – родственник, как бы не сын, Вальтеру-выкресту.

Иначе как объяснить ту силу, которую имел тщедушный старикан над неуловимым убийцей, способным пришибить его одним щелчком? Как объяснить его львиную долю в заработках и прочие нюансы? Были и такие, что с пеной у рта утверждали, что Абрам выказал покорность вере Христовой только для отвода глаз, а на деле остался горячим адептом каббалы, а Чёрный, что ему служит не за страх, а за совесть, есть не что иное, как одно из воплощений нечистой силы. Знатоки в подтверждение сыпали именами Белиала, Мересина, Абадоны[79]79
  Белиал, Мересин, Абадона – предводители (принцы) злых духов.


[Закрыть]. Куда только Святейшая инквизиция смотрит, почему не приструнит болтунов? Хотя армия на сей день – пожалуй, единственное место, где можно болтать более-менее вольготно. Только здесь жарят людей на кострах не за грехи придуманные, а исключительно из-за добычи реальной.

Не все, как оказалось, боялись нечистой силы. Команда бравых вояк, наподобие 4М и 4Г, заключила однажды аккорд[80]80
  Аккорд – договор, пари.


[Закрыть], что вычислит и уничтожит Чёрного. Метод избрали верный: неусыпную слежку за Вальтером-Абрамом и опрос всех, кто хоть что-то мог видеть или слышать.

Рьяно взялись, да быстро остыли. Какая кошка перебежала им дорогу, никто так и не понял. Разговорить в конце концов удалось только одного. Который и признался, что все они одновременно обуяны вдруг были таким ужасом, что едва не бросились из лагеря куда глаза глядят. Добежали, не сговариваясь, до церкви, долго там молились и даже принесли обет: ни за какие коврижки не лезть более в подобные сатанинские игры.

Днём над лагерем держали власть командиры и профосы, ночью простирал свою десницу Чёрный. Подобный порядок вещей продолжался до тех пор, пока кто-то не догадался распутать клубок с другой стороны: взял да и зарезал Вальтера-Абрама. По слухам, его хотели сперва утащить в лес да расспросить там хорошенько, с пристрастием. Уже собутыльники и костёр в условленном месте запалили, но старик вдруг начал отчаянно брыкаться, попытался поднять шум, привлечь внимание, не дай бог, самого Чёрного, и его по-быстрому истыкали кинжалами. Оборвалась единственная паутинка, ведущая в логово Чёрного, а раз не стало Вальтера-Абрама – не стало и новых заказов. Убирать врагов в лагере опять стали исключительно по-старинке: кинжал из-за угла; шпага на поединке; шальная пуля в спину в бою, невзначай...

К чему Михель выгреб сейчас из закоулков прошлого этого героя военного эпоса? Да к тому, что, по слухам, а их же не ветер разносит, одной из любимых забав Чёрного было вызвать у заказанного и оплаченного пьяного клиента рвоту, а потом своей же рвотной массой захлебнуться заставить. Дело облегчалось тем обстоятельством, что ближе к вечеру половина армии обычно на ногах уже не стояла.

Вот если бы и над Питером подобный фокус произвесть! Но здесь специалист надобен: вот так захрипит удавленник, брыкаться ненароком начнёт – тут и палубный люд набежит. И хочется, и колется...

Осторожно спустив ноги, Михель сделал пару кошачьих шажков к постели безмятежно похрапывающего пьянчужки. Напрасно уверял себя, что ежели уж решился – то действуй! Ноги не несли, словно и в самом деле были покалечены о палубу.

Таким образом – шажок вперёд, пару назад – Михель едва не допрыгался до того, чтобы его застали посреди кубрика живёхоньким-здоровёхоньким. На счастье, Йоста окликнули уже на трапе, и то, как Михель скоренько юркнул в свою постель, видели только гарпунёровы ноги.

Послав кого-то на палубе единожды, а затем, для вразумления, ещё разок, Йост продемонстрировал кубрику и верхнюю половину тела. Внимательно, что-то соображая, осмотрел Питера, затем Михеля. Видно, что-то такое высмотрел на Михелевой роже, но истолковал по-своему:

– Печалишься, что вынужден прохлаждаться, тогда как все прочие в поте лица куют себе денежки? Не тушуйся, с кем не бывает! Как доложил Питер – ещё в то время, когда был в состоянии что-либо докладывать, – от этого не умирают. Отлежишься денёк-другой – и в работу. Считай, что тебе повезло, хотя лично я в гробу видал такое везение. Помру, верно, если без дела проведу пару дней в постели просто так, без девки. Ровно как солдат в армии зачахнет, ежели за день никого не зарежет. Ну ты-то знаешь! – Жалкие остатки бородёнки Йоста затряслись от зычного хохота. Остановился же в некотором изумлении, заметив, что Михель его не поддержал. – Правда ведь?! – Тон гарпунёра неожиданно стал угрожающим, но Михель и бровью не повёл: только смотрел внимательно. Весь его вид как бы говорил: пользуйся, тирань, подгадал же момент, когда я беспомощен. И Йост не выдержал, сплюнул в угол: – Волк ты, ландскнехт! Одинокий. Волком и сдохнешь!.. А зачем я сюда пришёл? Уж явно не с тобой собачиться. За Питером. Боюсь, стравит он обильно, не соображаючи-то. А миазмов тут и без того хватает. Потому пойду-ка, вывешу его за борт да потрясу хорошенько. Пока всё дерьмо из него не выльется. Это ж надо: в открытом море, да так нажраться?! Парни уж хотели Корнелиусу-потатчику ряшку отполировать, да боятся – траванёт, злыдень, всех скопом...

Вечер закончился под сердитое бормотание Питера. Его не только вывесили за борт, но ещё и окатили ведёрком забортной воды, как лучшим эликсиром для протрезвления. Закутавшись во всё сухое тряпьё, кое только мог мобилизовать, он под стук собственных зубов бормотал теперь что-то. Не зло или обиженно, но очень уж надоедливо, жалостливо. Михель даже сплюнул в сердцах втихомолку: вот ведь, не задавил, теперь сам майся!

Над Питером и не смеялся-то никто открыто, так, похихикивали в кулак. В конце концов ополоумевший от его скулежа Йост, который к тому же чувствовал свою вину, послал юнгу на камбуз за грогом, строго-настрого наказав, чтобы кок сдобрил питьё только одной ложкой рома. Однако ж Корнелиус, давний собутыльник Питера, юнгу как-то провёл, а может, и задобрил – у кока для того и для другого самые широкие возможности.

Питер скоренько питьё выкушал и разом согрелся и взбодрился. Глаза заблестели, рот ровно заклинило широкой улыбкой. Йост недовольно крякнул – мол, самому надо было вначале грог испробовать, – и выразительно погрозил Томасу кулачищем. Что он мог ещё сделать? Однако юнга, у которого в отличие от Питера масляными были не глаза, а губы, только отмахнулся. Видимо, угощение стоило возможной взбучки.

Питер же, видя, что его веселье всем ровно кость в горле, решил сменить тактику и заняться покаянием. Показушно бухнулся на колени перед распятием и образом Святого Николая и принялся отбивать бесчисленные поклоны, громко, чтоб всем было отчётливо слышно, шепча слова молитвы.

Михеля, ещё со времён Гюнтера невзлюбившего святош-ханжей, так и подмывало запустить ему в зад сапогом. Прямо руки чесались. Пришлось за пазуху их сунуть да крепко сжать. К тому же под свистящий, бритвой режущий уши шёпот он почему-то едва не заснул. А спать-то ему в эту ночь заповедано.

Питер меж тем так разошёлся, что напрочь отмёл пожелание Йоста: «Чем из себя святошу разыгрывать, пошёл бы лучше Михеля ещё разок осмотрел да пособил бы чем. Теряем ведь работника, притом в самую страду».

Михель, это услышав, решил, что, пожалуй, лучше притвориться крепко спящим. Если Йост всё ж таки уломает Питера заняться всерьёз Михелевой ногой, тревожить его не будут, ведь всем известно: сон – лучший лекарь. Посему Михель смежил веки и приготовился ждать – долго и терпеливо. Этому он хорошо обучился – в засадах и караулах. Заодно надо хорошенько обдумать, что с ноженькой делать, чтоб к утру все поверили, что Михель – инвалид форменный, заслуженный, в суровых боях с большими рыбами покалеченный. Под рукой-то ничегошеньки нет...

Тут же едва не выдал себя, чудом не расхохотавшись. Ведь обувкой в Питера всё ж таки запустили – из самого тёмного угла. Кидальщик оказался косой, к тому же с ручонками явно кривыми: сапог в Питера не попал, зато чуть не смел с переборки иконостас немудрёный. После этого шутить как-то всем расхотелось, и молельщика оставили в покое.

Михелю некстати вспомнился мающийся с похмелья Маркус, которого вырвало прямо в церкви во время святого причастия – и выбежать не успел.

VIII

Армия есть мануфактура великая. Основной продукт – покойнички, побочный – покалеченные. Но калечат там хоть и с увлечением, да всё больше грубо, топорно. Как отсекут руку, ногу, так ведь потом обратно не приставишь. Михелю так, конечно, не подходит.

Натти сказывал – брехал ли, правду ли говорил, – будто у «морских братьев» вроде как попадаются лихие ребятишки, что и на одной ноге горазды управляться. Оно, может, и верно, когда у тебя сотня-другая локтей взад-вперёд по палубе да полёта вправо-влево в придачу. Можно и на протезе везде поспеть. А ежели тебя, как любого порядочного ландскнехта, каждый, почитай, божий денёк заставляют – ать-два, ать-два! – порядочную толику немецких миль за спиной оставлять?

Опять уточним задачу: Михелю такая нога надобна, чтобы, увидев её, китобоев прошибли слёзы жалости к несчастному горемыке. Но ежели понадобится – а Михель нутром чуял, что понадобится, – чтобы смог он при этом легко прыгать, бегать, нападать.

Счастье, что в армии, как и в любой мануфактуре стоящей, имелись мастера различного профиля и звания. Обучат, коли желание имеется.

ВЫЖИВЕТ НЕ СИЛЬНЫЙ

I

Попросился к ним как-то в роту нищий пилигрим, калика перехожий, – старичонка согбенный да сильно увечный. Любая часть в военное время – двор проходной, широко открытый. Большинство напрямую в могилу топают, а кто-то, в поисках лучшей доли, – в следующий такой же двор, в богадельню, монастырь, на паперть и бог ещё ведает куда. Несмотря на нужду жестокую в людях, в преддверии расхода грядущего, капитан заартачился: кой прок в старой развалине? Так этот фокусник, буквально на глазах онемевшей от изумления солдатской братии, обратился внезапно в здорового парнягу, безо всяких следов немощи и хвори!

Пока судили да рядили, кто он – маг-чернокнижник, а то, может, и лазутчик шведский? – враз подобревший капитан ему и мушкет с перевязью из ротной фуры приказал выдать, и серебришком легонько звякнул. Плёвый, конечно, аванс, да и ружьецо, прямо скажем, разболтанное: прежний, упокоившийся хозяин мушкета разве что в качестве сапога его не использовал да в задницу себе не совал. Словно умудрился буквально истолковать старую солдатскую мудрость: оружие, солдат, это и твоя хлебная печь, и давильный пресс, и мясницкий топор с колодой в придачу.

А вообще пусть в ножки капитану поклонится, что ему, сердяге, пику не всучили, а решили мушкетом побаловать, словно вояку бывалого. Капитан, разумеется, не об его удобстве пёкся. Пикинёру, а он новобранца таковым, верно, и записал, двойное жалованье положено. А то, что мушкет такой ему сейчас только как дубину использовать сподручно, так то дело поправимое. Если авансом с капральством поделится, а куда ж он денется, да новообретённым сотоварищам понравится – те его враз всему научат. Вот они уже разом повеселели, берут в кольцо, подтягиваются. Усы хоть смочить в пиве – а на более серьёзный напиток там и не хватит, – на дармовщинку кто ж откажется? Сначала командирам денежки какие-никакие заработай, потом товарищество уважь, а уж затем и о себе думай. Порядок сей от Сотворения мира тянется. Ведь waffenbruder[81]81
  Waffenbruder (нем.) – брат по оружию.


[Закрыть] – это тебе не какая-нибудь кровная случайность и прочая слёзная слякоть: с дележом наследства, будь покоен, он тебя никогда не облапошит. Хотя может надуть со всем остальным.

Так вот товарищество-то и объяснит тебе, что после первой же заварушки, если ты, конечно, не полный ротозей и уцелеешь, нужно бежать к тому же ротному, и он за талер-другой, а может и в долг, выправит тебе мушкет получше. А то и на поле брани бесплатно можно разжиться – так сказать, «по праву мёртвой руки». Только торопиться надобно, ибо таких правопреемников, заработать желающих, – на Войне что вшей на солдате. Оружие в армии, после хлеба и выпивки, – самый ходовой товарец. В целом же здесь восемь из десятка жмуриков успевают протянуть ноги, так ни разу курок и не спустивши.

Да мало ли чего могут присоветовать полезного, чтобы вёл себя достойным образом и высокого солдатского имени не трепал понапрасну! Беда ведь ландскнехту, коли старики солдаты своим приговором осудят за нетоварищеский поступок. Убирайся тогда лучше подобру-поздорову, иначе сживут со свету белого. Недаром говорят: «битый солдат лишён чести».

Хотя шибко раскрывать уши новичку тоже не след: тако-о-ого порой понавешают с самым серьёзным видом! Например, насчёт «особого шика солдатского» посоветуют не спеша, не кланяясь пулям да ядрам, в атаку ходить. А перед боем – для храбрости в водку порох подмешивать. И всё такое прочее.

Солдаты, в отличие от умников разных, в тонкостях юдициарной астрологии[82]82
  Юдициарная астрология – раздел астрологии, посвящённый гаданию но звёздам. В XVII в. практически каждый образованный человек занимался астрологией как наукой о звёздах.


[Закрыть] не сильны, но в приметах разных, земных и небесных, знаках явных и тайных, явлениях, благоприятных и вредоносных, разбираются не хуже Валленштейновых прихлебателей[83]83
  «Не хуже Валленштейновых прихлебателей» – Валленштейн очень увлекался астрологией и, по легенде, заранее вычислил день и час своей смерти.


[Закрыть] высокооплачиваемых.

К новому человеку все липнут: не нальёт, так хоть новость, может, какую расскажет. И тут им всем крупно повезло: последующие дни только новенького, рты раззявив, и слушали. Говоруном он оказался занятным и человеком бывалым, что сразу и продемонстрировал. Так, на прямое предложение обменять его аванс на несколько кружек пития хмельного, а их уже непосредственно употребить, громогласно презрительно заявил:

– Аванс! Да я за день на паперти больше огребал! – И пока все глазами хлопали – смеяться над шуткой или начинать вправлять мозги за жадность-наглость? – он, не оставив на физии и следа былого пренебрежения (а мим из него был ещё тот!), широчайше улыбнулся во все свои изрядно подгнившие зубы и выдал: – Тем более такую малость прогулять треба, раз ни толку с неё, ни проку!

А ещё через мгновение из серёдки радостно взревевшей и быстро двинувшейся по направлению к маркитантским балаганам толпы доносился его кипевший ровно искренним негодованием голос:

– Если будут столько платить, я уйду. Ей-бо, дезертирую, не удержите!

Но пути встретился им немного пьяный и явно чем-то раздосадованный Гюнтер.

«Ах ты, жук! На шармачка, что ль, сподобился вмазать?! – изумился тогда Михель. – У наших-то уж какой день ни полушечки! Или добыл где втихомолку да так же тайком и пропил?!»

Гюнтер, верно, уже прослышал, кто и откуда объявился: Михель всегда поражался его способности одним из первых выведывать новости. Словно сотня лазутчиков-слухачей из Гюнтеровых рук кормилась, бесперебойно за то и в поте лица выведывая для него и разнюхивая. Посему, видно, отнюдь не случайно они с ним столкнулись. Гюнтер сразу определил, что в роте объявился новый любимчик, может быть даже лидер, и немедленно решил вмешаться. Поскольку вновь примкнувшие пропустили представление новичка, кто-то довольно громко поинтересовался именем весельчака, и тот так же громогласно им ответствовал.

Гюнтер фыркнул, ровно стреноженная лошадь, только что не заржал, сразу замкнув внимание на себе:

– Пролем, мне показалось, тебя кличут? – И, останавливая протестующий жест, напористо продолжил: – Нет, ты не Поль, или как там ещё. Ты именно Проль, голь перекатная![84]84
  Проль, голь перекатная – то есть пролетарий; от латинского proles – неимущий, деклассированный элемент, нищий.


[Закрыть] Ведь ещё древние заметили, что от нищих государству пользы никакой.

– Местный Иоанн Златоуст[85]85
  Иоанн Златоуст – знаменитый богослов и проповедник, один из Отцов Церкви.


[Закрыть], полагаю? Или, может быть, Молот Еретиков? Чешет, ровно протестантский пастор перед подвыпившими бюргерами...

Михель вдруг обнаружил, что хохочет над Гюнтером во всё горло и ничего не может с собой поделать. Что творилось с остальными – и передать трудно: всем Гюнтер со своими нравоучениями да ханжеством изрядно надоел, вот солдаты и выражали крайнюю степень довольства, видя этого гордеца и умника поверженным. Хотя бы и в словесной дуэли. Дополнительную пикантность ситуации придало то, что и остальные М и Г не поддержали своего духовного вождя, как обычно бывало. Напротив, по примеру Михеля надрывали животики. Наблюдать редкое зрелище – покрасневшего как рак в кипятке Гюнтера – было для многих верхом блаженства.

Новобранец же первым примиряюще поднял руки:

– Хорошо, пусть я буду зваться по-твоему – Проль. Я ведаю, многих ландскнехтов только по кличкам и знают. Но тогда и мне позволь обращаться к тебе подобным образом. Чтобы по справедливости! Так что будешь ты отныне не Зепп...

– Я и так не Зепп! – заревел Гюнтер, но новичок пропустил его возглас мимо ушей.

– ...а ЗП.

– А что такое – ЗП? – громко поинтересовался кто-то в толпе.

– До меня, кажись, допёрло! – заорал другой весёлый голос. – Это ж Задница в Перьях!

Бедный Гюнтер то краснел, то бледнел, то прямо-таки бурел на глазах, нервно тиская оружие. Броситься ему сейчас на обидчика – верная погибель: проткнут десятком шпаг, и пикнуть не успеешь. Даже если случится чудо и одолеешь всех пересмешников, профос выскочит как чёртик из декоративной табакерки. От него уж точно ноги не унесёшь: спровоцировать кровавую драку посреди лагеря?! – да за такое расправа беспощадная, безотлагательная!

– Поупражняемся в остроумии в корчме, господа храбрые ландскнехты. Если ЗП возражать не будет.

Нет, новичок явно не трусил и примирения не искал. Он, наоборот, прямо-таки напрашивался на стычку, чувствуя за собой силу.

«А вот это ты, милок, зазря, – Михель машинально подвёл подсчёт сил. На случай неприятностей. – Вон, Ганс-то возле тебя так и вьётся. Не знаю, что там успеет Гюнтер, но этот-то малый, случись что, точно тебе горло перехватит. Или кишки из темницы брюха прямо под ноги, на травку погулять выпустит. И Гийомово петушиное перо на шляпе прям у тебя над затылком нависло. Да ведь и я: хоть смеюсь над Гюнтером, но не против Гюнтера. Так что остри, остри, да шпагу не перегибай – не то либо она переломится, либо ты без пальцев останешься».

– Я предлагаю, добрейший ЗП, скинуться на кружку тому удальцу, кто ближе всех подкрадётся к разгадке. Ты-то уж, верно, давно догадался, что я имел в виду. Пойдём с нами, прочих послухаем – судьёй будешь.

Тут явно опомнившиеся, отсмеявшиеся товарищи энергично зашептали ему в оба уха сразу. И то: нацелишься кружечку-другую в себя влить, а вместо этого изволь шпаги глотать. Хотя Михель был уверен, что большинство советовали не связываться с Гюнтером именно как с «лишним ртом». Вдруг да согласится? Гюнтер как раз в таком состоянии, когда душу за добавку можно заложить. Слова ведь не вино – стекут без следа. Многие каждый день готовы выслушивать подобные «перлы» на свой счёт – лишь бы подливали не скупясь.

– Потопали, ребята, – решительно махнул рукой заводила. – Ты, милый, впредь ярлыками-то не расплёвывайся. А то ведь вернутся – не отлепишь...

– Он и драк-то настоящих не видел, а туда же – шпагу лапает, – горячо продолжал бывший нищий, немного отойдя. И в ответ на возражение, что, мол, лишнего на ландскнехта наговаривает – разве ж можно в жизни солдатской, лагерной да без драк и поединков? – ответствовал: – Вот у нашей нищей братии каждый божий день такие потасовки, что вам и не снились! Думаете, за что неимущие могут друг дружку в грязь втоптать? Да за то же самое, что и у вас, бродяги! Только у нас жесточе, крупнее насыпано, потому как и благ насорено гораздо скупее. Ты вот в праздничный денёк выйди на паперть да швырни грошик – ни кому-то особо, а просто в толпу, наудачу. О, такого увидишь и услышишь! Причём денежка твоя в конечном счёте очутится за щекой самой древней старушенции, самого дряхлого божьего одуванчика, пока остальные будут волтузить друг дружку почём зря. Почему расклад такой? Да потому что она самая умная, раз в такой кутерьме сумела дожить до годков почтенных, в то время как молодые, здоровые, красивые гуртом на кладбище прут. Она ж сердцем чует, кто из проходящих олухов на монетку разжалобится и куда эта монетка из его рук порхнёт. И она уже там... Да шибко-то перед этой братией грошами не тряси, не сори. Не то оглянуться не успеешь, как пара крепких нищих, либо пяток послабее, незаметно от прочих отделившись, устроят тебе «тёмную», а твоим денежкам «отходную» в каком-нибудь малопроходном тупичке. Благодари своего святого, если после такого отъёма не отправишься «нюхать цветочки с другой стороны»[86]86
  «Нюхать цветочки с другой стороны» – то есть с корней; здесь; лёжа в могиле.


[Закрыть].

Оставшись в одиночестве, Гюнтер потерянно сел там же, где стоял, и закрыл лицо руками. Пропустить такой удар, да к тому же от первого встречного, вчерашнего попрошайки?!

Подзадержавшийся ради интереса Михель понял, что в таком состоянии Гюнтера лучше не трогать: вмиг наживёшь врага смертельного, опаснейшего. Да и не особо тянуло его утешать. Поделом тебе, ой поделом. Кой чёрт попёр напролом? Рекогносцировочку надо было сначала хитроумную провести. Артподготовочку затем. В самое яблочко ведь Проль проклятый запулил: выживают сейчас не столько даже сильные, сколько умные.

Свержение великого Гюнтера, книгочея-острослова, коего подспудно ожидали, должно было свершиться рано или поздно, но произошло просто, обыденно, неожиданно. А посему вперёд, Михель, вдогон за остальными. Может, и тебе улыбнётся через головы и руки урвать кружечку.

Когда Михель, уже взявшись за полог палатки, которую прямо-таки распирало от гомона, оглянулся, то увидел Гюнтера целеустремлённо шагающим в «цветной» угол огромного армейского стойбища. Туда, где в период запретов начальственных тайно, а по большей части открыто, можно было сторговать девку для разных нужд, да и мальчонку тож. И походка, и сама фигура Гюнтера Михелю шибко не понравились. Ровно зверь хищный на охотничью тропу вышел.

Болтали – негромко, правда, – что Гюнтер шлюх тайком приканчивает. Причём не так, как некоторые пройдохи – чтобы не платить за оказанные «услуги», а ещё до совокупления. Чтобы, значит, не грешили более. Так, может, ЗП – это Загнать Проститутке? Только что? Кинжал, верно. Чем же ещё удобнее работать там, во вместилище порока? А может, он их давит, ровно собака крыс? Чтобы без крови, значит; как его любимчики – инквизиторы[87]87
  «Чтобы без крови, значит; как его любимчики – инквизиторы» – инквизиция часто требовала казнить еретиков «без пролития крови», что, как правило, означало сожжение на костре.


[Закрыть]. Ежели так дело пойдёт, скоро их можно будет рядышком ставить – Гюнтера и Ганса. Как пару башмаков солдатских – не различишь[88]88
  «Пару башмаков солдатских – не различишь» – обувь того времени шилась одинаковой, без различия на правую и левую, поэтому даже в солдатском уставе рекомендовалось через день менять башмаки с ноги на ногу.


[Закрыть].

«А мне-то какое до всего этого дело?» – пожал плечами Михель уже внутри маркитантской палатки.

Решение своё подставить грудь под солдатскую лямку, или, по мнению многих, просто сунуть голову в петлю, Поль-Проль объявил кратко:

– Нищих многовато развелось. Нонеча богоугодным делом никак не прокормиться стало.

ЗП, как и предполагал Михель, оказался Занудливым Попом. Меткий глаз Проля сразу выделил основу Гюнтеровой натуры.

Самое же смешное: ЗП к Гюнтеру так и не прилипло. Отвалилось как замерзшая коровья лепёшка от стены хлева, шлепнутая нерадивой рукой. А вот шустрого новобранца через день-другой только Пролем и окликали. Сначала невнятно, вроде как буквы спутали, затем всё громче и чётче. Главное ведь, что сам хозяин на кличку не обижался. Причём никто ведь и объяснить толком не мог, что именно подразумевал Гюнтер.

Поспел Михель как раз вовремя: и выпивкой разжился, и Проля послушал.

– Вы ещё не видели, как слепые со зрячими лихо расправляются! Они ведь, как правило, командами держатся. Особенно бывшие головорезы, разного рода «братишки лесные». Привыкли уже шайками промышлять.

– Ну, этому народцу прямая дорога на дерево висельников, – ввернул кто-то.

– Не всегда, далеко не всегда. Уж больно скользки, увёртливы. Вроде и виноваты, а до смерти проступок не дотягивает. Знаете ведь, есть некоторые шутники профосова племени – ни за что просто так не отпустит, коли в лапы ему угодил.

Больная тема вызвала оживлённый обмен репликами.

– Знавал одного упыря. Он пока пару людишек с утреца не вздёрнёт поближе к солнышку, для аппетита, – за стол не садится.

– Он, сволочь, мне пальцы в тиски сует, а сам в ухо шепчет: признайся, мол, по-хорошему. Всё равно будем мучить, пока язык не развяжется. Лучше сам себя оговори. И такой у него, прости господи, смрад из пасти пышет, что я действительно едва не сознался в грехах настоящих и мнимых!

– Что попусту языки трепать: каждому подобные изверги ведомы. Им бы только солдатской кровушки досыта похлебать.

– Не столь солдатской, сколь мужицкой...

– Что ещё за защитник мужланов такой завёлся в честной компании?!

– Заткнитесь оба, ради Христа! Ваши речи нам давно ведомы-переведомы. Хотца вот новенького человечка послухать.

– Так вот, – степенно продолжил Проль, выждав, пока все глаза вновь обратились к нему, – когда вроде и виноваты и до смерти повинность не дотягивает... Ослепляют тогда всех, кроме одного, а тому единственному «счастливчику» только руки да ноги отсекают. Причём выбирают самого крупнотелого, костистого. Он теперь как бы глазами общими становится на всю шайку-лейку, а остальные – его ногами. Таскают, в общем, своего поводыря, кормят, ну и так далее. Так вот, перво-наперво, через день-другой они обрубка своего бросают. Где-нибудь на дороге, подальше от селения, чтобы не заставили подобрать. И топают уже самостоятельно, руководствуясь слухом да на ощупь. И ещё, конечно, по запаху. Города, селения, лагеря воинские легко можно обнаружить хоть во тьме кромешной – по запаху особому несусветному. Слыхивал я, недавно Лейпцигский высокий магистрат указ чудной издал: разломать, к чертям, без остатка все свинарники и хлева в центре города и вынести их хотя бы на окраины. Не знаю, что у них там выйдет, ну так ведь это ж только один город.

– Им, сволочам, лишь бы народ всячески ущемить, – угрюмо пробурчал какой-то недавний землероб, истолковав весть по-своему. – Как оно, зиму-то перемочь без сальца да без зажарки?

– В вашем богопротивном Лейпциге и не такое случается. Зря, что ли, там недавно самого Агасфера[89]89
  Агасфер (Вечный жид) – еврей, осуждённый Богом на вечную жизнь и беспрерывные скитания за оскорбление Христа. По преданию, в период 30-летней войны был замечен в Лейпциге.


[Закрыть] видели!