Текст книги "Морской наёмник"

Автор книги: Сергей Удот

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

Михель тогда на секунду даже пожалел, что связался с таким одержимым. Поддержал Макс, заоравший в другое ухо:

– Михель, наши-то подтягиваются! Клянут нас почём зря, однако ж топают, не бросают. И дуэлянтов своих за собой волокут, так что десятка полтора набирается. А Ганс, судя по хитрой роже, своего уже тиснул втихомолку, пользуясь суматохой-то. – И без перехода, жалобно: – Может, подождём ребятишек? С ними оно верней как-то...

– А на черта они сдались? На черта, я вас спрашиваю?! Вслед за этими охломонами, глядишь, и шведы сюда ж набегут – истребляй их потом, пока руки не отвалятся! Вон, вон, видишь, один чешет, только пыль клубится?! Держи, родимый!..

– Эй, олух итальянский, он же не упал! Чешет себе как чесал, даже не запнулся!

– Правильно, – захохотал Джорджо, даже заряжать бросил. – Я ж за эти ещё не расплатился. В долг старая ведьма наговор творила и упредила строго-настрого, что пока до последнего крейцера не отдам – цены им никакой.

– И ты с такими пулями попёр на рожон? И нас поволок?! Зелье у тебя, случаем, не подмочено? Святой водой там, али ещё чем?

– А ты-то, Михель, ты-то на что? Вот и будешь меня оберегать. Мушкетом, шпагой, да и грудью, коли понадобится.

– На черта ты мне сдался! За каким дьяволом я вообще с тобой связался!

– Знай же, о великий Михель, что Дьявол – дух могущественный и удивительный, – ляпнул Джорджо невпопад что-то книжно-заумное. – Не кипятись мелким ключиком, но знай, что шведа, который тебя прикончит ненароком, я хоть из-под земли вырою, но отомщу за твою смерть.

– Утешил, называется, душу. Я-то подумал – бутылку ему на радостях выставишь.

– Поставлю, поставлю. Дерьма бутылочку, пополам с крысиным ядом.

– Хорош препираться, петушки! Вон там пяток шведов что-то нам явно пытаются сказать.

– Поболтаем и мы с ними, – проворный Джорджо уже перезарядил, приложился и на этот раз не подкачал. – Хороши пули заговорённые! Вот уже и четверо только хотят с нами побеседовать... Присоединяйся, Михель, к общему говорку, не тушуйся!

– Пусть ближе подойдут, тогда и жигнем. А вы с Максом прямо близняшки-братья: и брешете много да пусто, и стреляете скоро да мимо, – поморщился Михель, потому как Макс саданул над самым ухом. – Ты куда палишь-то?!

– Поверните свою башку налево, сударь, и вы сразу поймёте.

– За сударя, конечно, спасибо. Но влипли мы с вами – и врагу не пожелаю. Мы ж, считай, уже по пояс в могиле...

– И могила та не сыта, ой не сытёхонька! – Бесшабашному итальянцу всё нипочём, только шомпол мелькает. – У тебя, Михель-сударь, порох, случаем, не из золота сработан? Что-то трясёшься над ним сверх меры.

– Так ведь жадность – второе счастье, Джорджо. Вот, пожалуй, того хлыща срежу – больно уж резв на ногу...

Да уж, очутились как в утлой лодчонке посреди грозного океана: или спастись всем вместе, или также вместе сгинуть в пучине. И волок их за собой в ад Джорджо одержимый.

Одержимость та сослужила им добрую службу, ибо порыв был слишком мощным и неожиданным для опешивших, явно не ожидавших подобной прыти от своей законной добычи шведов. Резво помирать, пылко сдаваться, лихо задавать стрекача – это они бы ещё поняли и приняли, но броситься как головой в омут в безумную атаку?! Не смогли вот, несмотря на всю свою хвалёную хитрость, предусмотреть, что Джорджо рассорится с Михелем и решит идти до конца. Не могли предвидеть, что бравада эта безумная Джорджова – она не для них – только для Михеля. И наоборот. Потому и подались почти без сопротивления, фактически расступились, как покорно расходятся хляби морские перед корабельным килем или китовым чревом.

За ними, в узкую щель прорыва, буквально протиснулись Михелевы друзья и враги его друзей. Тоже без потерь, разве что Маркус дохромал вприпрыжку в хлюпающем башмаке: шальной пулей разнесло палец на ноге. Его же соперник, первым не выдержав, бросился на помощь. Отогнал выстрелом шведа, вознамерившегося подколоть раненого сзади, подхватил уже падающего Маркуса с его снаряжением. В иной ситуации это было бы, наверное, смешно – глядеть, как один ландскнехт пытается одновременно уволочь своего явно пьяного в стельку дружка да два мушкета с фуркетами в придачу, причём обе их шпаги играли роль палок в колесе. Мешали поржать всласть два обстоятельства: белый как молоко Маркус был трезв, а вокруг парочки густо зудели свинцовые оводы, норовя куснуть побольнее. Дотащил-таки, не бросил. А там и тряпка нашлась на перевязку, и бодрящий глоток из фляжки. Присели они в холодке под кусточком, да так там и остались, изредка постреливая-помогая. Бог с ними – обойдёмся.

– Так ты продолжаешь держать меня за труса, немчик-перчик? – обернул разгорячённое, изрядно уже чумазое лицо Джорджо.

Михель ни секунды не сомневался, что пороховая копоть оставила на нём самом столь же веселящие разводы.

– Джорджо, оставил бы ты эти глупости. – Момент для демонстрации миролюбия был явно неподходящим, зато для примирения в самый раз.

– Нет, ты ответь! Или лучше скажи: обратно потопаешь со мной – займём первоначальные позиции?

– Джорджо, ты не трус, ты самый безумный храбрец из всех, кого я видел, и я не трус, но посмотри, что там творится. На нашей исходной позиции обосновался добрый десяток шведов, и отдавать её они никому не собираются.

Действительно: шведы опомнились и, переменив фронт и использовав свои параллельные шеренги ровно две гигантские челюсти, намертво вцепились в хвост роты и мотали-трепали его теперь без всякой жалости. Михель с ужасом подумал, что было бы, если б он и его друзья замешкались и не поспешили за Джорджо.

Быстренько прикончив всех не успевших убежать или сдаться в плен, шведы обратили самое пристальное внимание и на их группу. Главное, у самих офицеры наличествовали, а среди нас только один капралишко затесался; да и то больше визжал, чем давал дельные советы. Решили кучно отходить к лесу, а там уж кому как повезёт. Организованная часть явно в чащобу не сунется. Джорджо и здесь свою итальянскую браваду демонстрировал – отступал последним, почти под носом у шведов. Михелю поневоле, чертыхаясь, приходилось его поддерживать. Пару раз Джорджо – так, мимоходом, как и случается в подобных переделках сплошь и рядом, – спас Михелеву шкуру от лишних дырок. И Михель постарался не остаться в долгу.

Фокусируя урывками взгляд на гибкой ладной фигуре красиво, а главное, расчётливо целенаправленно передвигавшегося – то появляющегося, то исчезающего в новых клубах дыма – Джорджо, Михель тоскливо вздыхал:

– На кой дьявол нам эта дурацкая дуэль? Жалко ведь будет срубить такого вояку.

Вот и загляделся однажды, вернее, зазевался. Произошло же что-то, привлёкшее всеобщее внимание: сзади зашумели тревожно-радостно. И Джорджо заорал вдруг с непередаваемым итальянским акцентом:

– Кавалери! Кавалери!

И сразу толчок, жёсткость сухой земли, ничуть не смягчённой жидкими, перепутанно-вытоптанными колосьями, ужасное жжение в плече и стремительная атака холода на все другие члены.

«Интересно, чья она, кавалерия? Ежели шведская – всем конец...»

II

Джорджово лицо, приближаясь, почему-то расплывается всё больше и больше, вопреки здравому смыслу.

«Добьёт или бросит? Вот подфартило-то гаду, а мне нет. И наши не увидят за дымом, что и как, и не отомстят. Дай им Бог со своими бы успешно совладать...»

Из адовых хлябей, немыслимых толщей меж гладью жизни и дном окончательного выбытия, сознание кашалотом рванулось вверх. Словно сбросили с китобоя некую приманку, аппетитно-пахучую, и она своим видом, цветом, запахом придала серьёзной рыбине безрассудство оголодавшего малька. А ведь подвсплывёшь, высунешь нос из укрывища – тут-то тебя за жабры да на солнышко...

– Водил жареной курицей под носом – без толку, а как только поднёс стаканчик – сразу и ожил.

– А я, понимаешь ли, подумал, что это меня уже в преисподнюю сволокли и на сковородку швырнули. А как хлебной пахнуло, тут уж точно понял: на земле покудова. На земле! Ведь на небе, как и в преисподней, подобного продукта отродясь не гнали. И взалкал, разумеется.

– Сам ты дурик, Джон Ячменное Зерно, – скривился Джорджо, ровно зубы заломило. – Это ж настоящая граппа[53]53
  Граппа – итальянская виноградная водка.


[Закрыть], и один лишь Всевышний ведает, скольких трудов мне стоило её заполучить. Ведал бы о столь вопиющем твоём невежестве по части спиртного – сам бы вылакал. А тебе, милый, водицы из гнилого бочага зачерпнул бы.

– Ну уж нет, хлебай сам из болота. А мне давай скорее свою граппу-мраппу.

Из пелены, рядом с гримасничающей итальянской рожей, возникло несколько озабоченное лицо Гюнтера, и Михель подмигнул ему: мол, всё в порядке.

– Лакай скорей божественную субстанцию, а то вон дружки твои уже косятся насчёт самим выхлебать. А потом и меня на закуску построгать, – заявил Джорджо как можно громче. Явно не для Михеля. Паршивый итальяшка снова пёр на рожон, алкая неприятностей и приключений.

Гюнтер, не зная как обращаться теперь с Джорджо – всё ж таки спаситель, – посоветовал ему только ferociam exuere[54]54
  Ferociam exuere (лат.) – «умерить ярость».


[Закрыть], справедливо полагая, что латынь и ломбардский – из одной купели. Джорджо и правда, наморщив лоб, протянул, что вроде знакомое что-то, однако в таком итальянском нашёл tocco di tedesco[55]55
  Tocco di tedesco (итал.) – «что-то немецкое».


[Закрыть] и зацикливаться на этом не стал. Гюнтер сплюнул втихомолку, на том и угомонился.

– Только попробуй, схлестнись с кем-нибудь, я ведь когда-нибудь встану, – прошипел Михель.

– Ты вот сначала встань... Ну так ты пьёшь? Или мне стакан плеснуть вверх и пусть ртами ловят? – Джорджо уже и свободную руку под шею подложил, приподнимая Михеля для удобства употребления.

– Я, конечно, вмажу, – облизнул враз пересохшие губы Михель. – Только ты сначала досчитай до семи: все ли здесь?

– Да что с ними сделается, с железными дружками твоими? Хотя лучше бы они были из золота, ну или из серебра на худой конец. Вон даже Хрым-нога, – Михель не смог сдержать улыбки при такой грубоватой характеристике несчастного Маркуса, – поодаль переминается и думает, как бы хорошо водочкой – да на его покалеченный пальчик. Чтоб и снаружи, и внутри обмыть.

Михель отпил ровно половину из поднесённого, затем отрицательно мотнул головой: убери.

– Что, уже с плевой порцией совладать не можешь? – притворно удивился Джорджо. – Али не в то горло забрело?

– Да это для меня... – Михель почувствовал, что ураганно пьянеет, и действительно поперхнулся, отрыгнув мощно рванувшийся из желудка спиртной дух, – ...капля в море. Просто я хочу, чтобы ты допил... чтобы ты выпил со мной из одной посуды.

– Я ж, по твоим словам, флорентиец[56]56
  Флорентиец – одно из прозвищ гомосексуалистов.


[Закрыть], и пить со мной зазорно.

– Брось ты это. – Михель так и не понял, что же подвигло его на следующие слова, и винил во всём свою слабость после раны да чересчур крепкую, прямо-таки огненную граппу. Иначе бы фигу Джорджо... – Ты прости меня, парень. Поцапался я с тобой по глупости, а сейчас нет никакого желания тебя убивать. Вернее, – тут же неловко поправился Михель, – скрещивать с тобой оружие.

– Ну ты поглянь-ка! Он меня прощает!

– Не прощает, Джорджо, не прощает. Просит прощения. – Михель едва удержался, чтобы не ляпнуть вдогон: «Бери, пока дают, и не испытывай моего терпения».

– Замётано. – Джорджо забросил в рот остатки своей хвалёной виноградной так смачно, что рядом кто-то, невидимый Михелю, но явно Ганс, шумно сглотнул слюну. – Нам ведь всё едино – что дружить, что резаться.

Потом Джорджо долго ещё пригоршнями сыпал шуточки и колкости, так что даже Макс, ему позавидовав, отложил в памяти, что первоочередную монетку надобно будет пропить вместе с Джорджо, чтобы, выставив ему кварту-другую[57]57
  Кварта – мера жидкости.


[Закрыть], попытаться выудить, разжиться, запомнить побольше новенького. Михель же, прежде чем рухнуть в теперь уже спасительно-пьяное, выздоравливающее забытье, успел выслушать Гюнтера относительно своего «тёмного» периода жизни.

– Итальяшка-то проклятый счастливым для тебя оказался. Думали, сгинули вы оба от гордыни его несусветной – не видать же ни зги в дыму. Нет, глядим, тащится твой макаронник и тебя, что самое важное, волокёт. Оружие и снаряжение скинул, а тебя взвалил на плечи. Мушкет-то мы его так потом в поле и не нашли. Твой отыскали: и фуркет при нём, и сумка, распоротая правда, и перевязь со шпагой. А евонное – как в преисполню провалилось. Ох, и ругался охальник. Ну да он никогда не отличался belle parlare[58]58
  Belle parlare (итал.) – искусство изящного разговора.


[Закрыть].

– Надо будет ему свой мушкет презентовать.

– Тю, хватился! Продан давно. Половину костоправу за услуги, половину за твоё здоровье – в кабак. Очень уж лекарь сомневался, что ты выдюжишь. Я чаю, нарочно страху нагонял: чтобы платили щедрее. Ну, мы и рассудили здраво... – Тем не менее в этом месте рассказа Гюнтер кашлянул виновато и замялся неловко.

И Михель вдруг понял, что бедняга Гюнтер – единственный в ораве, кто настаивал на сохранении мушкета, но переубедить прочих не смог. Точно так же Гюнтер явно убеждал всех денежки, от фельдшера сэкономленные, отдать капеллану, чтобы попросил тот у Господа скорейшего выздоровления для раба Божьего Михеля. Но опять люди с вечно сухой глоткой, типа Макса, Ганса, да и всех прочих, уволокли его в кабак – может, даже и за руки за ноги. Это-то и виноватит Гюнтера. Потому и представляет себя как всех прочих: не выделяя, не предавая.

Михель мягко, понимающе сжал руку Гюнтера, обнаружив, что ладонь того не пуста.

– А-а, твоё же вот это. Забери на память, хотя можешь вполне и зашвырнуть подальше. – И Гюнтер передал ему сейчас бесформенно расплывшийся, а когда-то, без сомнения, круглый кусочек металла. Из тех, что каждый ландскнехт отливает в соответствии с точным размером дула своего ружья. – Вот я и говорю, что мы рассудили так: ежели сгинешь, то ружьё там тебе ни к чему. От чертей не оборонишься, – позволил себе улыбнуться Гюнтер. – А ежели выживешь – спроворим новое, лучше прежнего. Джорджо-то, кстати, давно уже при ружье разгуливает. Погоди-ка, ещё и счёт тебе предъявит.

– Не предъявит, – расплылся Михель, чувствуя, как разгулявшаяся внутри приятность толчками вышибает прочь из тела боль и мрачные мысли, а во рту устойчиво держится привкус былого винограда. Хорошая всё-таки штука – граппа. – Если что, я ему и так по гроб жизни должен. – Приятность, как неумелая кошка, выпустила из лап одну мышку-мысль, и Михель хоть и не без труда, но выволок-таки её на свет божий: – Да, там вроде какая-то кавалерия нарисовалась? Как раз когда меня зацепило...

– Здесь тоже смех да грех. Мы-то поначалу подумали, что заплутал корнет[59]59
  Корнет – в данном случае мелкое кавалерийское подразделение.


[Закрыть]. Ибо ты знаешь, когда кавалерия нас, грешных, выручает, – только когда с великого похмелья приказ перепутает. Вмиг растоптали шведов, которые и правда изрядно растянулись: нас догоняли и не успели перестроиться. Кого не успели прибрать, те так сквозь нас в лес и умчались – в тот самый, куда и мы поначалу так спешили. Резвые ребята – никак не удержать было. Что атаковать, что удирать здоровы. Ганс-живодёр только одного лихо подрезал. Сгоряча хотели мы ту рощицу окружить, да и, дождавшись подкреплений, истребить синих[60]60
  «Истребить синих» – Густав-Адольф первым попытался ввести армейскую униформу синего цвета.


[Закрыть] без пощады, но потом остыли. Очень надо! К тому же коннички те отнюдь не заплутали. Их наш жила-ротный приволок, чтобы, значит, учинить суд правый да расправу скорую. Выстроили нас и по конвойному на каждого отрядили. А этот носится вдоль строя да хлыстиком по мордасам перекрещивает. Понёс, как поп учёный, что-то о грехах вопиющих... Чья бы корова мычала! Думали, конец уж пришёл всем. Осталось-то нас всего ничего, поэтому он кого ни спросит – всяк вину на мёртвого спихнуть рад. Сам-то он, если помнишь, свалил в самом начале заварухи и потому указать зачинщиков в лицо не мог. Профоса, опять же, умудрился в запарке забыть. А лейтенант драгунский ему и втолковал разницу между штабной палаткой и полем боя: не палачи, мол, его люди, а солдаты, и к делу палаческому не приставлены и не обучены. Кроме того, их звали бунт усмирять, трусов карать, а тут оказалась горстка героев израненных, нас то есть, – пояснил Гюнтер со смешком, – которые кучу шведов доблестно сдерживали...

Михель к тому времени давно уже бродил в грапповых сумерках, отрезанный от всего былого, но Гюнтер, увлечённый собственным повествованием, заново переживал волнующий момент близости своей шеи к чужой верёвке, ничуть не замечая потери благодарного слушателя. Да и го сказать: что за ландскнехт, которого не собирались вздёрнуть хотя бы десяток раз?! Ведь вместо «Здравствуй» и «До встречи!» здесь приветствуют и прощаются иначе: «Здорово висеть, приятель!»

– ...В общем, попрыгал наш капитанишко, подрыгался, да и успокоился. Впервые я, пожалуй, конничков зауважал, потому как все попытки нашего капитана покомандовать чужой частью пресекались на корню. Лейтенант и ротмистр прямо заявили, что они дворяне и что если из вонючего жерла Капитановой пасти долетит до них хоть одно словечко насчёт трусости и неисполнения долга, – призовут нашего храбреца, лихого на расправу с безоружными, к немедленной сатисфакции. На это он смог только пробормотать, что пожалуется командующему. На что ему резонно ответили, что единственное, что маршал ненавидит больше скисшего вина, – так это командиров, бросающих своих людей на поле боя. И что два их доноса с полным описанием произошедшего и с кучей свидетелей как-нибудь да перетянут Капитанову кляузу. Наш готов был локти грызть от досады: либо вешать нас самому, либо оставить нас в покое, чего бы ему хотелось ещё меньше. Да, а тут ведь неугомонные шведы начали как раз из леска постреливать. Правда, без особого вреда, но кто их знает, чего они там ещё могли измыслить, воспользовавшись нашей заминкой? Может, и контратаковать даже, поднакопив силёнок. Тут каждый ствол на счету и время занимать позицию, а не торчать мишенями посреди поля! Наконец он выдернул из строя троих молодцов, в том числе и нашего Ганса – верно, за зверскую рожу и плохо замытые пятна старой крови на платье, – да начал соблазнять рядовых драгун хорошей платой. Желающие вроде и нашлись – кому ж денежки помешают? Ганс, бродяга, даже заявил, что за такую плату готов самоповеситься, а кто его знал получше, тот понимал, что ещё немного – и Ганс попытается прыгнуть в ад вместе с господином капитаном. Опять же вмешался лейтенант – хороший парень оказался, даром что и дворянин, и кавалерист. Громко так заявил, что, мол, когда этим палачам их товарищи будут делать «тёмную» – он отвернётся. Видел бы ты рожу нашего капитана! – Гюнтер перевёл-таки взгляд на умиротворённое лицо давно почивающего Михеля: – Мда... ты сейчас видишь явно уже что-то другое... Джорджо вскоре ушёл в формируемый итальянский регимент. Расстались, как и положено закадычным друзьям, упав под стол. А когда Михель продрал глаза – Джорджо уже отбыл. Зато в памяти остался последний рассказанный им анекдот:

– Врывается рейтар к мужику, а мужик чтой-то заартачился. Тогда рейтар и говорит ему: хорошо, мол, защищай своё имущество. Давай биться на равных, но чести, один на один. Я своей саблей – ты своей палкой; я на своём коне – ты на своих двоих; я в своей кирасе – ты в своей рубахе; я со своим шишаком – ты со своим черепком. Умора, не правда ли?..

III

А под головой Михель обнаружил любовно подложенный мешочек с «верными» пулями. Михель даже не пытался тут же обменять их на стаканчик-другой, хотя башка разваливалась. Так и таскал до первого боя, хоть прослышавший про то Гюнтер и брюзжал не переставая, что вот, мол, Михель тешит дьявола, а с ним и все они угодят прямо в дьявольские тенёта. Михель в ответ только посмеивался да отбрёхивался, напоминая, что милосердие Божие, как всем известно, безгранично. Потом Гюнтер, гад, умудрился-таки их стянуть, но сничтожить поопасался.

Ибо произошла у них совсем недавно большая свалка с Максом. Тот вернулся с игровой площадки[61]61
  Игровая площадка – отведённое для азартных игр место в лагере, расположенное так, чтобы игроки всегда были под присмотром.


[Закрыть], проигравшись вдрызг, и Гюнтер устроил ему хорошую словесную выволочку, объяснив, что чёрт всегда стоит за плечами игрока, подталкивает под локоть и не угомонится, бесово отродье, пока не разденет догола. Макс, рисковый парниша, решил прогуляться по лезвию, заложив на следующий день оружие, но, как выяснилось, не зря. К вечеру заявился довольный-предовольный, пьяный-распьяный, с карманами, полными серебра. За ним топал трактирный служка, навьюченный выпивкой и закуской. И что же в итоге?! Встречен везунчик был не менее свирепой бранью. Ведь премудрый Гюнтер сразу определил, что чёртушко, как премудрый стратег, полностью сменил тактику и теперь решил наслать на Макса беспрестанную удачу – дабы не так, так этак уловить глупца и мота в свои тенёта. Макс сначала даже опешил от подобной нежданной-негаданной встречи, но недолго хлопал глазами. Пока опомнились все да растащили их, Макс, воспользовавшись неожиданностью, зуб выхлестал и сопатку расквасил своему критикану. Вот Гюнтер и поутих, ненадолго, разумеется.

Так что пули Михелевы он только к попу снёс, а тот уже щедро сбрызнул «нечисть» святой водицей. Испохабил, короче. Так и не удалось Михелю спытать в деле, что за штучкой такой одарил его пылкий в ненависти и любви итальяшка. Михель про себя всё время обзывал так Джорджо, не особо опасаясь и проговориться. И с Гюнтером умудрился как-то без скандала, тем паче без мордобоя обойтись. Может, он и к лучшему, Гюнтеров-то поступок. Не верил особо Михель во все эти заговоры, так что и не пришлось разочаровываться. Ведь как оно вдруг: понадеешься сверх меры на что-нибудь этакое, с выкрутасами, разворотишь без страху былого само гнездо змеиное, а оно в самый жизненный момент – бац, да осечку. А там, куда никто не торопится, встретят ой как неласково: пошто, мол, на бесовы шутки клюнул? Да вниз тебя, вниз, в самое пекло. Там можешь вдоволь костерить соседа но котлу Джорджо, да только прохладней ужо не станет.

С другой стороны, Макс как-то, любопытства для, выпросил у Михеля Джорджову пульку – «на самый крайний». И было это ещё до Гюнтерова «очищения». Так не ею, разве, он ухлопал позднее «снежного короля»?! Неисповедимы пути Твои, Господи.

Михель никогда больше не видел своего итальянского друга. Зима того года выдалась изумительно суровой. Полк южан по какой-то стратегической целесообразности, то есть глупости и нерасторопности, не был отведён, как намечалось, в Мантую[62]62
  Мантуя – герцогство в Италии, союзник императора.


[Закрыть] и вымерз на 4/5. Михель ни минуты не сомневался в участи Джорджо, и летом-то, в жару, умудрявшегося распускать сопли до колен.

Подпортил память о Джорджо только один случай. Когда однажды в грязном походном кабаке Михель, приканчивая по обыкновению бутылочку-другую со своими, невольно услышал, как в соседней компании какой-то хлыщ красочно живописал, что в одной деревушке Джорджо-итальяшка запёрся сразу с тремя крестьянскими мальчуганами в сарае и тешился, как только мог придумать, а полроты, прильнув к щелям в стенах, старались не пропустить ни одного момента да советы подавали. Михель от столь гнусного навета сначала опешил и уж совсем было собрался очередную опустошённую посудину запулить не в окно, на удачу, – авось кого да приласкает гостинчик! – а смазать ею по черепу рассказчика. Гюнтер удержал:

– Я не против драки. Просто все его слова – правда. Я давно всё это знал, да и прочие, верно, тоже.

Сидевший ближе всех к ним Гийом важно кивнул:

– Не хотели тебе говорить, дабы не обидеть ненароком. Всё ж таки он тебя спас. Пусть, думаем, лучше из третьих рук дойдёт.

– Но почему ж он мне тогда, в тот раз, ни одним словом, ни одним жестом не намекнул, не выдал себя? Ведь так не бывает!

– А ты внимательно слушал ли всю эту мерзость? Джорджо похоть свою утолял с мальчиками, а не со зрелыми мужчинами. Вот тебе и весь ответ.

Бутылку всё-таки Михель метнул – в бессильной ярости. Не нашёл худшего момента, потому как сей же час в трактир вломилась дюжая толпа во главе с потирающим макушку солдатом – именно его нашёл «подарок» Михеля. Ох, и всыпали им тогда по первое число! У Михеля даже рана, помнится, вновь открылась...