Текст книги "Ландскнехт шагает к океану"

Автор книги: Сергей Удот

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

Впрочем, атакующая сторона – мужики, значит, следующий ход за ними, а нам-то чего голову ломать.

– Хвала Всевышнему, что эти бродяги не разжились пушкой, – с облегчением вздохнул кто-то, кажется Гийом, – а то полетели бы сейчас клочья и от дома, и от нас.

– Вломиться в дом они могут только через дверь, – уверенно сказал Макс.

– Пусть штурмуют. Абы что – наложим кучкой у дверей, чтоб неповадно было, – беззаботно откликнулся Ганс, с усердием раздувая фитиль.

Настроение у него после перевязки и пинка Михеля резко повысилось. Вообще Ганс отличался тем, что быстро впадал в панику, но так же скоро приходил в себя.

– Они могут попытаться поджечь дверь.

– Влепим в поджигателя полдюжины пуль, пусть побегает, – оптимизм Ганса не знал предела.

– У тебя-то лично хоть одна пуля про запас найдётся или нет? – снова не сдержался Михель.

Ганс смущённо улыбнулся и на всякий случай отошёл подальше от грозного Михеля.

– Не надоело языки-то чесать, – встрял угрюмый молчун Гюнтер. – Что делать будем – то мужикам решать, а нам лишь огрызаться, ибо судьба наша даже не в руцех Божьих, но в грязных лапах вчерашних землеробов.

Михель поразился совпадению своих мыслей и слов Гюнтера.

И мужички придумали. За забором произошло какое-то движение, так что солдаты схватились за мушкеты, и во двор швырнули грузно шмякнувшееся о брусчатку тело. Это был Георг.

– О Боже, – тихо охнул Гийом.

– Вот собаки, что удумали, – восхищённо пробасил Ганс.

Неестественно скрюченный Георг, на первый взгляд, не подавал признаков жизни. Лишь присмотревшись, можно было увидеть, что тело Георга сотрясает мелкая дрожь невыносимой боли, одной рукой он слабо царапал булыжник двора, другую пытался завести за спину, словно пытался убрать что-то сильно мешающее. Постепенно до всех доходило, что мужицкая смекалка сотворила с Георгом. Его посадили на кол. Вернее, воткнули кое-как стёсанное поленце, ставшее вместо топлива для костра инструментом казни.

Понятно, чего добивались мужики этой акцией устрашения, но эффект получился прямо противоположным. Солдаты вообще-то не сомневались, что их ожидает нечто подобное, но сейчас даже колеблющиеся укрепились духом – надо стоять до конца.

Дав вдоволь налюбоваться занятным зрелищем, мужички подали голос:

– Ландскнехты, слышите, нет! Сдавайтесь лучше по-доброму, а то со всеми так будет.

Взрыв бессильных проклятий был тому ответом.

– Только заряды зря не тратьте! – пытался перекричать общий гул Михель, перемежая свои призывы яростными богохульствами в адрес вонючего мужичья.

– Михель, его ж добить надо, чтобы не мучился зазря, – обернулся к нему Маркус.

Михелю прежде всего польстило, что к нему обращаются за советом. И он разрешающе и несколько вальяжно махнул рукой.

– Вы живодёру нашему доверьте, – ткнул в раз присмиревшего Ганса Макс.

Ганс долго что-то выцеливал, затем резко повернулся: глаза в слезах, руки трясутся:

– Я не могу. Не могу я... К тому же заряду меня предпоследний.

– Вот те раз, – едва не сел Гийом. Остальные были поражены не меньше.

– Наш мясник-то слабак. Вот кабы ему кожу содрать доверили либо разрезать на мелкие кусочки – тут бы он не подкачал, – смешливо подытожил Макс.

– Ну ты! – с поднятыми кулаками Ганс бросился на говорящего, ещё не дослушав, и через мгновение они уже катались по полу, поднимая тучи пыли. И опять Михель, взяв власть в свои руки, решительно растащил драчунов.

– Кому будет лучше, если мы тут друг дружку перережем, – еле переводя дух, выговаривал он, – только мужикам. Лучше я вас вон в окошко выброшу – к Георгу... Кстати, о нём.

Михель решительно подошёл к окну и метким выстрелом разнёс Георгу голову.

Мужики ответили градом пуль, не причинившим защитникам какого-либо вреда.

– Вот и конец пришёл четырём Г, – попытался пошутить кто-то.

– Если так пойдёт и дальше, то четырём М также несдобровать.

Постреляв, за забором затихли.

– Явно новую каверзу измышляют, – вопросительно-утвердительно заключил Михель, в очередной раз с удовольствием отметив на себе пять пар молчаливо-почтительно вопрошающих глаз.

Да у тебя явные командирские замашки, дружище. Не заделаться ли тебе бравым капралом, а там, глядишь, и до ротного недалеко. Жалование не в пример солдатскому. А впрочем, нет. Капральство тебе никто и не предложит в силу твоего буйства и недисциплинированности, да и собачья это должность – свои же прирежут или выстрелят в спину в бою, что случилось не с одним уже капралом. Но сейчас-то ты командир – значит, командуй!

– Что это вы сгуртовались все в одной комнате? А ну как мужики зайдут с флангов или, того хуже, с тыла? Гийом – налево, в угловую комнату, ты, Гюнтер, – направо, Маркус – наблюдай за тылом. Ты, Ганс, остаёшься здесь, надёжа на тебя слабая, буду за тобой приглядывать. Макс, ты лёгок на ногу, к тому же глазаст, – Михель едва не добавил: хотя и глуп, как осёл. – Ещё раз обойди дом понизу, нет ли где незамеченного ранее пролома, ещё одной двери, какого-либо хода или другой подобной неприятности. Я здесь, в резерве – готов поддержать любого из вас. Кричите, стреляйте, если что. Не зевать, не дремать – шкуру спущу.

В томительном ожидании прошло до получаса.

Хуже нет – ждать да догонять. Вот славно в бою: машинально-заученно бегаешь, падаешь, стреляешь, колешь – и никаких сомнений.

А здесь что? Нервы у всех на пределе, того и гляди, кто-нибудь сорвётся, потребует действий, выйдет из повиновения, а то и своих крушить начнёт, увлечёт за собой остальных. Конец тогда Михелеву руководству. И мужики примолкли – на рожон кому ж переть охота.

Михель, томясь от безделья и неопределённости, собрался уж было устроить осмотр позиций, однако Ганс, изрядно ослабевший от потери крови был ненадёжен, постоянно клевал носом, явно намереваясь вздремнуть. Чёртов Макс где-то запропал.

Грохнул выстрел! Из задней комнаты – тут же определил Михель, споро подхватывая мушкет.

– Не смей спать, собака! – рявкнул для верности на Ганса, прежде чем выбежать.

В комнате он увидел виртуозно орудующего шомполом Маркуса и пропавшего Макса, на коленях стоящего у окна и приложившегося к пристроенному на подоконнике мушкету.

– Мужички – ушлые ребята пытались лестницу подтащить, – на мгновение отрываясь от своего занятия, пояснил Маркус.

– Убил?

– Пугнул, – скорчил недовольную гримасу Маркус, – соринка, понимаешь, в глаз попала в самый момент. Думаю, и этого достаточно, чтобы отвадить их от подобных штучек. Видел бы, как улепётывали, – чуть забор не снесли.

– Каждый убитый мужик тебя больше не зарежет. Всякий убежавший мужик может набежать вновь, – подытожил Макс, поднимаясь и старательно отряхивая колени.

«Чистюля, – фыркнул про себя Михель, – скоро кровью умываться будем, а он все прихорашивается».

А вслух строго добавил:

– А ты чего здесь околачиваешься?

– Так стреляли ж! Я и прибег на подмогу.

– Прибег... Судя по пыли на заднице, ты здесь давненько просиживаешь.

Сконфуженный Макс принялся отряхиваться и сзади.

Михель осторожно выглянул из окна, чтобы самолично обозреть диспозицию.

– Тихо все, – неслышно подошёл сзади Макс, – теперь не полезут.

Словно опровергая его, ударил выстрел, но пуля споткнулась о дом далеко в стороне от окна.

– А раз тихо, так и пошли отсюда. Чем лясы точить, лучше вон шпагу наточи.

– Уж не твою ли, – язвительно-задиристо протянул Макс.

– Может, и мою, – как можно спокойней и уверенней ответил Михель, хотя внутри всё так и вспыхнуло. Не хватало им вдобавок опять передраться. Глаза их встретились, и, очевидно, Макс прочёл что-то важное для себя, потому как сразу сник.

– Пошли уж, коли надо, – уныло-согласительно проворчал он.

– Вот именно надо! – закрепил победу Михель. – А раз тебе ноги покою не дают, промысли каку-никаку посудину да разгонись за водой. От этой пыли в горле першит – мочи нет.

– Кажись, в погребе была лужа, – обрадованно вспомнил Макс.

– Да не задерживай, – вновь напустил на себя начальственную стать Михель.

При его появлении Ганс, усиленно трущий грязными кулачищами глаза, испуганно вскочил, чем опять же порадовал сердце Михеля – не спит, боится.

Вода, принесённая Максом в полуразбитом кувшине, оказалась мутной, изрядно затхлой, ну да не привыкать. И Михель, и Ганс, да и сам Макс, судя по мокрому пятну на груди, воздали ей должное.

– Обнеси и остальных, тоже, поди, сомлели. Заодно и проверишь, как и что, – обрадовал Михель давно уже переминавшегося с ноги на ногу Макса. – Да возвращайся скорее.

Макс умчался чуть ли не в припрыжку. И запропал. Вот тебе и подтянул дисциплинку.

– Михель, поглянь скорее, чего-то опять удумали изверги, – придушенно прошипел Ганс.

Михель рванулся к окну. По двору, прямо на них медленно двигалась половинка каких-то ворот... Спокойней, Михель, не сама же она в гости жалует. Явно за ней спрятался кто-то. И дымок курится. Значит, с факелом, огнём, а то и с миной пороховой. Так они же дверь нам собираются поджечь! Или взорвать!

– Ганс! Цель в серёдку – там он таится, вражина, – скомандовал Михель, прикладываясь к мушкету.

Усердно сопя, Ганс плюхнулся рядом, толкнув Михеля и сбив тому прицел. Михель сквозь зубы пробормотал ругательство, но момент для устройства серьёзной выволочки был явно неподходящим. Появление двух мушкетных стволов в окне не осталось незамеченным. Засверкали вспышки выстрелов. Часть пуль испещрила стены многострадального дома, часть, свистя, влетела в окно, расплющиваясь о заднюю стену комнаты.

Не выдержав этого града, Ганс испуганно шарахнулся от окна.

– Куда, сволочь! Назад! К оружию! – не отрываясь от мушкета, зарычал Михель.

Совершенно потерявший голову Ганс заметался по комнате под пулями и проклятиями Михеля. Решившись наконец, бросился к оставленному на подоконнике мушкету и при этом опять толкнул Михеля уже нажавшего на курок.

– Проклятье, я же так промажу!

Толчок в плечо, клуб дыма, моментально застлавший оконный проём. Куда же пошла пуля, ведь я же явно промахнулся из-за этого олуха. В ярости Михель схватил мушкет за ещё горячее дуло, с явным намерением, прикладом размозжить башку проклятому олуху Гансу, дьявол его забери, но, увидев, как тот старательно выцеливает, внезапно успокоился.

Красная от напряжения рожа Ганса выражала свирепую решимость хоть самому вылететь вместо пули и пронзить проклятый щит вместе с тем, кто за ним скрывается. Михель только и смог прошептать:

– Не подведи, малыш, только не подведи. Вмажь им в серёдку.

Волнение Ганса настолько передалось Михелю, что он совсем забыл про воздетый мушкет, так и стоял, нависая над Гансом.

– Проклятый дым! – в один голос возопили Ганс и Михель после выстрела.

Словно сжалившись над ними, налетевший порыв ветра отнёс пороховой клуб вглубь дома.

Михелева отметина в правом верхнем углу – смотри-ка, умудрился в щит попасть. Ганс на этот раз не подкачал: его пуля точно посерёдке, на уровне груди.

– Но щит-то стоит! Движется! И дырки-то не сквозные – пули не смогли прошить ворота.

– Ты, сволочь! Признавайся – ссыпал порох из патрона[60]60
  Ссыпал порох из патрона – большой калибр тогдашних ружей и значительный заряд вызывали довольно болезненную отдачу при выстреле, поэтому повсеместным явлением было умышленное просыпание пороха из патронов солдатами на землю для уменьшения отдачи.


[Закрыть].

Михель вновь взялся за мушкет, загнал Ганса в угол, где тот испуганно съёжился, закрыв голову руками:

– Нет, Михель, клянусь тебе нет! Заряд был полным!

– Да ведь у тебя же левое плечо ранено и болит?

– Ужасно болит, но заряд я всё же полный забил! Посмотри, Михель, ведь и твоя пуля не пробила ворота.

– А ведь верно, – задумчиво и даже немного растерянно пробормотал Михель, а про себя добавил: «Смотри, дурак дураком, а как шкура начинает трещать – мигом сообразил, что к чему».

– Знаешь, они, наверное, окованы железом, – всё ещё отчаянно труся и не веря в своё спасение тараторил Ганс. – Сейчас многие хозяева так делают, мы же сами видели. Помнишь ту дверь, в деревушке, как её там... забыл, чёрт... на дрова всё не могли разделать.

– Что же нам делать? – совсем уже убито закончил Михель, забыв и про командование, и про авторитет.

– Может, тройной заряд пороха рискнуть?

– Чтобы пороховые газы через запальное отверстие выдавили тебе напрочь глаза или, того хлеще, мушкет разнесло во все стороны?

– Может, два раза попасть в одно и то же место? Вторая пуля обязательно пробьёт дыру.

– Ну ты совсем сдурел. У тебя хоть раз подобное получалось? То-то. В нашей бригаде только Кунц-Отшельник так может, и то через раз. Где ж мы тебе его достанем?

– Кто стрелял, куда, зачем? – вбежавший Макс, как обычно, не мог удержаться от обычного шутовства.

– Сидим, понимаешь, а тут ворота, понимаешь, мы стреляем, понимаешь, – кроме «понимаешь» речь Ганса обильно приправлялась ругательствами и всхлипами.

– Э, да он опять близок к истерике, – Михель, отойдя в сторону и не забыв бросить Максу: – Башку-то береги, зазря не высовывайся, – принялся заряжать мушкет.

Речь Ганса всё более теряла членораздельность.

– Пора его отвлечь хоть чем-нибудь, – Михель устремив выразительный взгляд на Ганса и, не переставая прибивать заряд, кивнул на его мушкет.

Ганс понял этот немой приказ и, оборвав свою речь на полуслове, рванул свой шомпол, едва не сломав. Пока они перезаряжали, Макс ещё раз подошёл к окну.

– Ноги, – неожиданно не к месту произнёс он.

– Что ноги? – недовольно проворчал Михель.

– Ноги у него чуть-чуть торчат из-под щита. Башмаки. По ним и бить надобно.

– Ай да молодец, – Михель готов был расцеловать товарища. Ведь Макс, сам того не сознавая, вернул Михелю уверенность, вернул командирство. Макс даже не сообразил, что сейчас наиболее удачный случай вырвать командование у Михеля, самому стать лидером. Впрочем, Макс всегда довольствовался и был доволен вторыми ролями. Армия, как, впрочем, и всё остальное, на этом и держится – кто-то отдаёт приказы, кто-то слепо их исполняет.

– Макс, к окну! – в голосе Михеля явно было поболе металла, чем свинца в его мушкете. – Ты в левый башмак, я в правый. Сейчас мы его стреножим.

– Ребята, а башмаки-то Мельхиоровы, – Макс и здесь оказался зорче всех.

– Да ну, – удивился Ганс. – Содрали верно, да вместе с кожей и ногами.

«Как они могут в такой момент отвлекаться на всякие глупости. Цель-то у нас ну совсем крохотная и постоянно исчезает под нижним краем шита. Представляю, как ему трудно, движется еле-еле, постоянно останавливаясь и переводя дух».

А история-то была занятная. Таких башмаков не было точно ни у кого в армии. И башмаки эти едва не поставили крест на судьбе 4М и 4Г.

МЕЛЬХИОРОВЫ БАШМАКИ

XIII

Использовав временное затишье, 4М и 4Г отправились на вольный промысел. На казённых харчах недолго и ноги протянуть, посему приработок необходим как воздух. Официально всё было в порядке – вышли на фуражировку. Ох уж эти фуражировки – людей в них полегло да пропало бесследно гораздо больше, чем в крупных битвах.

В расставленную ими западню въехала роскошная, как им на первый взгляд показалось, карета. Сундуки, понимаешь, на крыше и запятках. Разгоревшиеся в ожидании поживы глаза не хотели замечать, что и карета давно просит ремонта, и ливреи кучера и лакеев – дрянь, и лошади, еле тащившие колымагу, – всего-навсего клячи, хоть и с расчёсанными хвостами и лентами в гривах. Наконец, в конвое всего 3 кирасира[61]61
  Кирасиры – вид тяжёлой кавалерии.


[Закрыть], даже без офицера – это в прифронтовой-то полосе.

Хотя дьявол сейчас разберёт, где более опасно, вся империя – один сплошной театр военных действий, безо всяких кулис.

Кирасиров как главную угрозу смели одним залпом. Кучер так носом и тюкнулся с передка, и лошади, подбодрённые его последним в жизни ударом, протащили по нему тяжёлую колымагу. Один из лакеев навзничь полетел с запяток, долго потом скулил в колее, зажимая вырванный пулей бок, верно, молил о пощаде... Пожалели пару раз прикладом по голове. Оставлять свидетелей подобных «фуражировок» – себе дороже.

Зато второй гайдучок, прикрытый телом товарища, не медля – в кусты. Пошёл топтать растительность, не выбирая дороги. Это очень скверно. Хотя ему, конечно, не до того было, чтобы нас запоминать и разглядывать.

Дверь рыдвана с треском распахнулась, повиснув на одной петле, и оттуда кузнечиком выскочил весьма воинственно настроенный юнец – шпага в правой, пистолет в левой. Ну, куда с добром. Причём он не только свирепо вращал без толку оружием и глазами, но ещё и орал всякую чушь:

– Тётушка, не бойтесь, мы вас обороним! Солдаты, слуги – к оружию!

Ну, насмешил молокосос! Там, куда мы отправили и твоих солдат, и твоих слуг в придачу, им явно будет не до оружия. Там главное, чтобы ворох грехов был поменее. Вот ещё один, правда, ломанул в кусты – явно за пушкой побег. Сейчас возвернётся и задаст нам перцу.

Хотя как знать, как знать. Чем чёрт не шутит: наткнётся на пикет или отряд проходящий. Надо поспешать. Ещё бы знать точнёхонько, что из кареты не из пистолета, ни тем паче из мушкета по нам не саданут.

Наш выход! Впереди, широко отмахивая шпагой, что косой, шагал Макс. Лесная поросль, лопухи и прочая мурава валились под его ударами, что враги под мечом Зигфрида[62]62
  Зигфрид – легендарный герой немецкого средневекового эпоса, рыцарь без страха и упрёка.


[Закрыть]. Чистюля не желал замочить ног обильно выпавшей росой. Оценив его услугу, а также держа его в качестве живого прикрытия, в затылок ему топали Гийом и Маркус.

Жадюга Ганс пёр целиной, всё норовя вырваться вперёд. Неожиданно он задрал голову к небу и завыл по-волчьи – дурашливо и в то же время свирепо-угрожающе. Когда, отвывшись, он возобновил путь, это был уже не человек – существо, движимое одним всепожирающим желанием убийства и крови. С лязгом вылетели из ножен его шпага и даго[63]63
  Даго – вид кинжала, обычно употреблялся в паре со шпагой.


[Закрыть]. Взбрыкнув, ровно стоялый жеребец, Ганс побежал, но тут же ухнул в незамеченную заросшую травой яму. Какое-то время лишь колыхание и треск кустарника да бессвязные ругательства выдавали его присутствие. В конце концов перемазанному Гансу удалось-таки выкарабкаться. При этом исхитрился не потерять оружия. Бросив тревожно-ненавистный взгляд на товарищей, которые в отличие от него спешили не в схватку, а за добычей, Ганс припустил вприпрыжку, правда, уже не столь опрометчиво, глядя под ноги, огибая ямы, перепрыгивая через полуистлевшие коряги и упавшие стволы.

«Вот он и словит первую пулю, если что», – подумали, верно, разом все семеро.

Михель решил, что не будет зла, если он, пока не торопясь, перезарядит оружие.

Юнец из кареты по мере подъёма и выхода доблестной восьмёрки из-под крон деревьев, всё более терял запал и уверенность. Слуги и солдаты что-то не выручали, да и противников оказалось не один и не два. Замешательство его, отчётливо видное всем, только усилило радость компании и желание его не упустить.

– Пугнул, живчик, так, что сам в штаны наложил, – злорадно протянул Маркус, оглядываясь, то ли проверяя действенность шутки, то ли удостоверяясь, а идут ли за ним, не бросили ли.

Ганс самому себе казался, верно, древним берсерком[64]64
  Берсерки – древнегерманские воины-викинги, отличавшиеся особой неудержимостью и жестокостью.


[Закрыть], если он, конечно, когда-нибудь слышал о таких. Только вот неувязочка: берсерк – тот, как правило, один бросался на восьмерых. У Ганса всё наоборот. Легко быть смелым в стае, зная, что тебя всегда поддержат.

По расслабленным уже было в предвкушении добычи и потехи нервам стилетом полоснул выстрел. Все почему-то решили, что это из кареты, тёмная, непросматриваемая глубина которой могла таить любые неожиданности. Макс даже присел на одно колено, теперь уже абсолютно не заботясь о возможности обзеленить штанину. Ганс, сделав два гигантских прыжка назад, опять же угодил в яму – непонятно, случайно или спасаясь.

Михель сразу сообразил, что стреляли-то сзади. А сзади у них Гюнтер.

– Эй, трусы! И где ж это, скажите на милость, вы увидели дым? – донёсся издевательский голос Маркуса, также быстро разобравшегося в ситуации.

Пуля, выпущенная Гюнтером, перебила молодчику из кареты руку, в которой он сжимал пистолет. Взвыв побитой собачонкой, тот враз забыл и про дражайшую тётушку, и про долг, и про дворянскую честь, выронил не только пистолет, но и шпагу и, зажимая раненую руку, побежал. Почему-то не вглубь леса, а прямо по дороге. Только пыль поднялась.

– Ганс, Ганс! Не упусти его! Давай бегом! Ишь порскнул, ровно заяц! И куды ж ты намылился, глупенький зайчонок[65]65
  Глупенький зайчонок – заяц в Средние века являлся символом глупости.


[Закрыть], – возбуждённо загалдели ландскнехты.

Ганса дважды понукать не надо. Окрылённый доверием товарищей, а более запахом близкой крови, уже не обращая внимания ни на какие преграды, Ганс рванул, ровно борзая за дичью. По пути отбросил шпагу, отстегнул ремень с ножнами, скинул на обочину стеснявший движения камзол. Нагнал! Ганс не был бы Гансом, если бы вот так вот, запросто, отправил дворянчика на тот свет. Рванул к себе, схватил мертво за горло и, когда обречённый сначала одной, а затем, превозмогая боль, и второй, раненой, рукой попытался отодрать цепкие пальцы Ганса и тем открылся снизу, Ганс, медленно, смакуя, распорол его снизу доверху. Присев рядом, с каким-то неподдельным детским изумлением смотрел на агонию, словно удивляясь: и кто ж такое мог сотворить. Простого созерцания ему вскоре показалось мало...

Товарищи давно уже перестали обращать внимание на подобные художества. Лишь Гийом, поморщившись при очередном диком вопле с дороги, бросил:

– Лучше б ускользнувшего гайдука с запяток попытался достать. Явно тот где-то поблизости блукает.

Ландскнехты с опаской окружили карету. Михель, перезарядивший к тому времени мушкет, торопливо присоединился к остальным.

– Баба, а боле никого, – как обычно, зрение не подвело Макса в полумраке кареты, – старая к тому ж. Может, Ганса кликнем?

– Хватит ему на сегодня развлечений, – угрюмо, как обычно, процедил Гюнтер, – разведёт тут сейчас, понимаешь, волынку, за уши не оторвёшь, а нам поспешать надо.

– Старуха! – обратился он к отчаянно визжащей женщине, которую, к тому времени, сильные руки Макса и Маркуса выволокли из кареты на свет Божий. Сказал так, что она тут же замолчала и почти не всхлипывала:

– Деньги, драгоценности! Потом молись. Денег – побольше, молитву – побыстрей.

С грохотом полетели на дорогу сундуки, закреплённые на крыше кареты. Кто-то то ли в шутку, то ли всерьёз – мало ли где по нынешнему неспокойному времечку хранят деньги – полоснул по подушкам. Пух и перо взвились весёлым облачком и истаяли, лениво разносимые слабым ветерком. В общем, пошла потеха. Вскоре выяснилось, что веселиться-то нечему.

Сундуки пусты, взяты лишь для блезира, или, говоря по-простому, пыль честным людям в глаза пускать. На старухе навешано, правда, густо, но дока в подобных цацках Гийом – сколько церковных окладов и аналоев разорил у папистов – намётанным взором определил, что всё это никчёмные стекляшки и цена им в базарный день – пяток гульденов. Ни кошелька тебе, ни шкатулки. Нет, кошельки, конечно, были и у старухи, и у юнца – Гансу крикнули, чтоб обыскал получше, но не те тугие мешочки, радующие глаз, из которых того и гляди начнёт сочиться золото, ровно масло из треснувших мехов, а сморщенные, сухие, словно стручки гороха, пролежавшие под снегом. И как эти стручки, пустые – ну, ни единой же полушечки. С горя бросились обшаривать тела кучера, лакея, солдат. Опять же Гийом не сплоховал: вырезал изо рта одного из кирасиров упрятанный туда талер. Рот – самое надёжное место для монеты: не срежут, как кошелёк, не вытащат как из кармана. Главное, зря не разевай его где попало. Все шумно одобрили удачу Гийома – но ведь это только один талер. Проворно резали обивку кареты, вспарывали кавалерийские сёдла – ничегошеньки. Подступали к старухе, но та от страха ровно язык проглотила. Пытать? Бесполезная затея. По всему видать не из той знати, которую война озолотила. Скорее наоборот.

И одрами, запряжёнными в карету, побрезгует не то что кавалерия и обоз, даже маркитант не польстится волочить свою тележку с нехитрым товаром. Разве что на колбасу сдать, опять же, самим потом зубы ломать. Да и опасно это: сбёгший лакей признает хозяйских рысачков даже по шкуре. Кирасирские лошадки, само собой, клеймены, значит, тоже сразу спросят, где промыслили.

Восемь здоровых лбов рисковали своими шкурами ради пары монет, пары стекляшек, одного более-менее хорошего платья – лучшее, конечно, оказалось на самой старушенции, но пока суд да дело – оно оказалось безнадёжно испорченным. Решились всё же рискнуть с конями. Макс вроде прикинул, куда их можно толкнуть. Но отдавать придётся хорошо, если за четверть цены, если вообще что за них выручишь, а самое главное, выжига Макс бессомненно слупит щедрые комиссионные. Недаром он сразу предупредил, что пойдёт торговаться один. Поди потом проверь.

Главная ценность, пожалуй, оружие. Семь пистолетов – в карете нашёлся ещё один, зато раззява кирасир имел вместо положенной пары всего один. Два мушкетона[66]66
  Мушкетон – короткое кавалерийское ружьё, как правило, для стрельбы дробью.


[Закрыть] – опять же у этого убогого с одним пистолетом ружьё тоже отсутствовало. И как он воевать-то собирался? Впрочем, его лучше экипированным соратникам это не помогло: мушкетоны остались в бушматах, пистолеты в ольстрах[67]67
  Бушматы, ольстры – соответственно ружейные и пистолетные кавалерийские кобуры.


[Закрыть]. Ни выстрела не успели сделать. Три палаша, шпага приконченного Гансом юнца. Ни у кучера, ни у гайдука с запяток оружия, всем на удивление, не оказалось, что опять же подтверждало удручающую нищету владельцев кареты. Ведь все кто ни попадя разгуливают сейчас вооружённые до зубов, и у последнего мужика под застрехой вполне можно обнаружить мушкет, а то и пару пистолетов в придачу.

Ремни, пороховые натруски, патронные сумки – само собой, до кучи. С кирасами и шишаками решили не связываться. Тяжело и малоприбыльно. Доспехи рядовые, ни тебе, понимаешь, золотой чеканки, ни чернения по серебру. Куски железа, к тому же изрядно поржавевшие.

Вот тут Мельхиор и узрел башмаки. Кучер и лакей были босы, у юнца обутка так себе, да нога уж больно мала. Кирасирские ботфорты держатся на честном слове – развалятся ни сегодня-завтра, больше грошей на починку изведёшь, а самое главное – интересоваться начнут, откуда у тебя, мушкетёра, после ночной отлучки да кавалерийские сапоги. Беды не оберёшься. Командование в последнее время принялось рьяно подтягивать дисциплину. Очередная маршальская блажь – чтобы солдат да не грабил, расскажи кому – засмеют. Но тебе-то, служивому, угодить по нынешним временам в петлю за деяние, за которое ещё вчера награждали и, возможно, завтра будут снова награждать, – плёвое дело.

Не пил бы капрал столь безбожно, не играл бы ротный столь неудачно в зернь[68]68
  Зернь – вид азартной игры, кости.


[Закрыть], и на эту охоту не выбрались бы.

Босой Мельхиор с утра был не в себе. В лесу чудом не наступил на гадюку и был в полном ошеломлении от этого. Только и бубнил в засаде про змей, шарахался от каждой подозрительной ветки. Под конец начал заговариваться: поинтересовался у Михеля, наваристы ли змеи и если десяток гадов спустить в котёл и, основательно проварив, скажем, как кожу варят, когда больше в рот нечего сунуть, слить воду, можно ли наесться и не отравиться. Пришлось дать по рёбрам, чтобы немного очухался и не демаскировал засаду.

Так вот, проходя от тела к телу, вернее, от ног к ногам, Мельхиор всё более мрачнел:

– В лес не пойду на верную погибель, знаете, сколько там змеюк под каждым кустом клубится. Останусь здесь. Или несите на руках.

Вдруг Мельхиору на глаза попались ноги старухи, торчащие из-под разорванного окровавленного платья.

– Нашёл! – издал ликующий вопль враз приободрившийся Мельхиор. – Парни, вы только гляньте, какая у ей лапища!

– Так они ж бабские, – наморщил нос Макс.

Но счастливчик, уже никого не видя и не слыша, плюхнулся задом в колею, и вот уже, сопя, тянул на наспех вытертую о траву, но всё же ужасно грязную ногу расшитый серебром башмак тонкой жёлтой кожи.

– Впору, ей-бо, впору, – обрадованный Мельхиор даже пустился в безудержный пляс, исполняя что-то дико-зажигательное. У бедного сына ландскнехта никогда ещё не было столь дорогой и изящной вещицы.

Глядя на плещущую через край неподдельную радость, один за другим 4Г и ЗМ, забыв про жалкую добычу, пустые желудки, драную одежду и обувь, также развеселились, ровно дети. Лёгкий на ногу Макс тут же составил пару Мельхиору, забавно изображая даму. Прибежал даже Ганс, сообразив своим умишком, что здесь вовсю веселье, явно кого-то пытают люто, либо бьют смертным боем, и так и стоял, разинув рот, соображая. Вид его был настолько глуп и растерян, что Михель, взглянув на него и ткнув пальцем, повалился ничком в траву.

Рядом лежал, держась за живот, Маркус и уже не смеялся, а хрюкал:

– Ой, уберите подальше этих придурков. Ой, ведь не могу больше, счас брюхо лопнет.