355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Сергей Удот » Ландскнехт шагает к океану » Текст книги (страница 10)
Ландскнехт шагает к океану
  • Текст добавлен: 7 декабря 2019, 21:00

Текст книги "Ландскнехт шагает к океану"


Автор книги: Сергей Удот



сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

Уже на импровизированном эшафоте, Мадонна, разведя руками петлю, обвившую шею, закричала, как бы всем, но только ему одному:

– Передайте этому дурню, которого здесь нет, – даже на пороге могилы она оберегала его, – я любила лишь его одного и никого больше. С остальными просто спала.

Взбешённый профос с такой силой вышиб чурбак из-под Мадонны, что тот отлетел футов на двадцать и долго крутился волчком. А может, и не от злости, а оказывая последнюю любезность своей несбывшейся мечте – у Мадонны сломались шейные позвонки и смерть наступила мгновенно. «Любезность» обошлась профосу в сломанный большой палец правой ноги.

Половина солдат полка пожелала в данный момент, чтобы профос расшиб не ногу, а голову, а другая половина, чтобы перед ними Божьим промыслом оказался вдруг истинный виновник гибели всеобщей любимицы, а в руки им дал бы острую пику или добрый мушкет.

И пришёл вечер тихой светлой скорби. Гюнтер, а по его примеру и Мельхиор, уже снова припрятавший драгоценную обувку, истово молились, Ганс исчез, осознав, что каждое неосторожное слово может иметь для него самые плачевные последствия. Остальные потерянно молчали, что-то мучительно осознавая и переосмысливая.

Макс, время от времени изумлённо повторял:

– Братцы, да она же святая. Святая! Ей-бо, больше ни одной девки не обижу.

Ни до, ни после, никто и никогда не видел серьёзного, неулыбчивого Макса, который никуда не спешил.

Макс вдруг скинул камзол и принялся методично его ощупывать с изнаночной стороны. Нащупал, осторожно подпорол ножом и извлёк на свет Божий пару звеньев довольно массивной золотой цепи.

– Вот, – торжественно вытянул ладонь. – На самый-самый чёрный день берег. Сотню раз уж мог и хотел достать, ан что-то удерживало. Настал сей день – чернее не бывает. Возьми, Гюнтер, тебе верю, возьми и закажи панихиду, гроб организуй там. В общем, всё, что надобно. Если мало будет, проси в долг. Я отдам.

Гюнтер согласно кивнул, молча подбросил золото на ладони, оценивая вес и стоимость, бросил Мельхиору:

– Пойдёшь со мной, там и помолимся.

Никто ни словом, ни жестом не намекнул, что было бы неплохо звёнышко в трактир снести, ибо, если о еде и не думалось, то выпить, смыть пережитой ужас, затолкать его поглубже в нутро хотелось неимоверно.

– Она святая. Вот вам крест, в её светлую память ни к одной девке больше не прикоснусь, – повторил, в который уж раз Макс, ровно они глухие или совсем непонятливые.

Макс сдержал своё слово. До первой захваченной деревни...

Война всех их заставила забрать свои клятвы обратно.

XVII

Через пару дней капрала зарезали ночью – прямо в палатке. Как обычно, никто ничего не видел и не слышал. Потому как от одежды и амуниции убиенного клочка цельного не осталось, ясно было – что-то упорно искали. А ещё через пару дней, когда хозяин одного грязного временного кабачка для солдат, собрался уже послать за стражей, дабы приструнить разбуянившуюся восьмёрку своих завсегдатаев, который уж раз пьющих в долг и не находящих времени расплатиться, один из компании, читая хозяйские мысли, ровно открытую книгу, вдруг осклабился:

– Что, жирная морда, хочешь сказать, что мелу для нас не припас боле[111]111
  Мелу для нас не припас боле – в трактирах того времени существовала особая система записи отпущенного в долг мелом. Выражения «мела нет», «мел кончился» означали исчерпание кредита.


[Закрыть]
?

И, не давая опомниться, швырнул на скользкую от жира столешницу новенький дублон, странно смотревшийся в убогом заведении, где и серебро-то в этот период поголовного безденежья и оскудения проскальзывало нечасто, и словно магический кристалл, притянувший к себе свет двух жалких сальных огарков, освещавших трапезу лихой восьмёрки.

Кабатчик, резонно опасаясь какой-либо каверзы, не торопился, дав возможность 4М и 4Г вдоволь насладиться произведённым впечатлением. Михель, а именно он уговорил остальных, ещё до конца не поверивших в счастливое избавление, «прощупать» капрала, именно он завладел дублоном и швырнул его сейчас чуть не в рожу разъевшейся кабацкой крысе – был наверху блаженства.

Первым опомнился Ганс. В то время как Макс всё ещё клял и винил себя в смерти Мадонны, Ганс занял его место, став главным весельчаком компании. Он нырнул под стол и, появившись, поставил перед кабатчиком, уже решившим каким путём ему сподручней протиснуться к столу и завладеть золотым, башмак. Богатый, женский, хотя уже и весьма поношенный.

– А может, натурой возьмёшь, в залог? Хозяин башмака за него и десяти дукатов не пожалеет[112]112
  Десяти дукатов не пожалеет – то есть пяти дублонов. Дублон – двойной дукат.


[Закрыть]
.

Мельхиор, захохотавший было вместе со всеми, внезапно осёкся, топнул босой ногой о пол и схватился за голову:

– Боже правый! Да ведь это же моё. С ноги упёр, я и не заметил.

Ганс потряс добычей перед носом растяпы и вновь обратился к хозяину заведения:

– Налетай, грабь задарма, пока я не передумал.

Подобного Мельхиор никак не мог оставить безнаказанным. Двумя руками схватил Ганса за грудки и потащил к себе, прямо по столу, по кружкам, блюдам, коркам и костям, чтобы без помех внушить, что брать у своих не спросясь – нехорошо. Но Ганс отнюдь не горел желанием выслушивать подобную чушь, потому, недолго думая, перебросил Мельхиоров талисман Маркусу, ничего не имевшему против подобного развлечения.

– Караул, грабят! – отпуская ненужного уж теперь Ганса, взревел Мельхиор.

И вопль его не остался гласом вопиющего в пустыне. Ловя башмак, Маркус ненароком толкнул какого-то плюгавого драгуна, бережно нёсшего кувшин вина. Немного подумав, драгун решил, что такой кислятине, которую он только что прижимал к груди бережней, чем мать родную кровинку, самое место на голове Маркуса, но никак не в своём желудке, что и осуществил. Голова оказалась прочнее посудины, и Маркус, так и не поняв, что к чему, с блаженно-глупой улыбкой, весь облитый вином, тюкнулся носом в стол. Плюгавый недолго наслаждался своим триумфом. Не испрашивая согласия друзей, Гюнтер выдрал из под них лавку, вернее, доску, положенную на два пустых бочонка и служившую сиденьем. Посчитав себя достаточно вооружённым, Гюнтер наградил драгуна столь добрым ударом, что тот, сметая все на своём пути, отлетел в угол, где надолго и упокоился на одном из столов. Компания, тихо-мирно закусывающая-выпивающая за этим столом, рассудила, что новый собутыльник им не требуется, новая закуска, если принять драгуна за мясо, – тоже. А так как драгун, несмотря на пару тычков, ничего членораздельного сообщить им уже не мог, то за ответом они отправились к 4М и 4Г.

Михель мощным выдохом задул свечи. И вовремя. Когда на то место на столе, где должен был лежать дублон, упала рука кабатчика, там сплелись в торопливом поиске ещё, как минимум, четыре пятерни. Так никто и не сообразил, куда задевался золотой, а вскоре стало не до того.

Их трижды, с треском вышибали из кабачка, и три раза 4М и 4Г, а также те, кто по тем или иным причинам, либо безо всяких причин, взял их сторону, потирая шишки и ссадины, вламывались обратно.

Увлекательную игру «туда-сюда» прервал явившийся-таки на шум патруль. И опять 4М и 4Г подфартило – они как раз снаружи зализывали раны перед очередным штурмом и потому разбежались без помех, а вот противную сторону, тех, кто внутри, накрыли, как птенцов на гнезде.

А ещё через пару деньков, отлежавшаяся компания горланила уже в другом кабаке, и Михель вновь швырял на столешницу дублон. Возможно, тот самый, возможно, другой. Мельхиор поминутно заглядывал под стол, проверяя, на месте ли его башмаки, чудом сохранённые в предыдущей заварушке. Наклонившись в очередной раз, вылезти наверх уже не смог.

ПРЕДЫСТОРИЯ МИХЕЛЯ
(продолжение)

XVIII

Вот эти знаменитые башмаки, с коими столько связано, им с Максом и предстояло дырявить. Жаль, конечно, но Мельхиору они вряд ли когда ещё понадобятся. Слов нет – цель мала, но ведь и стрелки они далеко не последние.

Макс и здесь оказался проворней. Его мушкет сипло рявкнул уже тогда, когда по мнению Михеля и прицелиться-то толком нельзя было. «Поспешишь – людей насмешишь». Пуля Макса чиркнула по брусчатке двора в полудюйме от носка левого башмака.

Время, прошитое пулей Макса, судорожно рванулось.

– Чёрт, чёрт, чёрт! – взревел Макс, и одновременно Михель спустил курок, и одновременно человек за щитом, почувствовав опасность, отдёрнул правую ногу, и одновременно пуля Михеля высекла сноп искр ещё дальше от цели, чем пуля торопыги-Макса, и одновременно неведомый враг, оступившись, не удержал тяжёлого щита, и одновременно эти ворота с грохотом рухнули, подняв тучи пыли и мелкого сора.

И изумлённое Время обмерло, резко оборвав бег.

Перед ними во всей своей красе, в своих знаменитых башмаках предстал... Мельхиор. Да не простой, а с «гостинцами»: трубка с дымящимся фитилём, две увесистые сумки с порохом. Мельхиор, виновато моргая чаще обычного, разглядывал их. Михель, Макс, Ганс из окна глазели на него.

– Батюшки, да это же Мельхиор, – непонятно было, чему так рад Ганс. Может, тому, что Мельхиор, считавшийся мёртвым, на деле жив-здоров.

– Сволочь, к мужикам переметнулся, – Макс от изумления даже припозднился и высказался позже Ганса, чего раньше за ним не замечалось.

– Господи, мушкеты-то у нас как на грех разряжены. – Несмотря на изрядное потрясение от предательства Мельхиора, Михель не потерял способности рассуждать здраво. – А Гансов? Ганс же тоже перезарядил. Кажется, свой последний патрон забил.

– Каков, сволочь! – накачивал себя злобой Макс. – Я ж лично сколь раз последний кусок с этим змеем подколодным преломлял.

– Отвлекай его разговором, отвлекай, – склонился Михель к уху Макса.

Макс повернул разгорячённое лицо и недоумённо уставился на Михеля. Наморщенный лоб выдавал усиленную работу мысли.

– Соображай же скорей, – едва не заорал Михель.

Наконец Макс согласно кивнул головой, повернулся к окну, но явно затруднялся, с чего начать разговор.

– Что, Мельхиор, сын Иуды, справно ли платят на новой службе? – наконец раздался его язвительный голос, как показалось Михелю, через года.

– Ребята, они хорошие. Они вот мне и ножку гусиную дали, – несколько смущённо, но довольно бодро ответствовал Мельхиор. – И башмаки мои милые опять же при мне оставили.

– Ножку! – Макс от возмущения едва не вывалился из окна. – Нашу святую многолетнюю солдатскую дружбу ты, обжора чёртов, сменял на тухлую гусиную лапку.

– Не зли его понапрасну, – зашипел Михель. И к Гансу: – Осторожненько передай мне свой заряженный мушкет.

Михель не глядя протянул руку назад, и даже от нетерпения принялся сжимать и разжимать кулак, ожидая, когда пальцы сомкнуться на цевье.

– А что мне было делать? – раздался со двора рассудительный, отнюдь не рассерженный голос Мельхиора. – Ты-то, Макс, как бы поступил на моём месте?

Побуревший Макс буквально задохнулся от гнева, постепенно, однако, сознавая, что ответа-то у него нет.

– То-то, молчишь, – безжалостно добил его Мельхиор, сам не сознавая того.

Не дождавшись мушкета, Михель обернулся. Ганс влип в стену, судорожно прижав мушкет к груди.

«Боже, как я устал от этого придурка», – но вслух Михель произнёс как можно ласковей:

– Ну же, Гансик, мушкет, пожалуйста.

Ганс столь энергично замотал головой, что Михель на миг усомнился в крепости его шеи.

– Постой, Мельхиор, – Макс, кажется, наконец-то подобрал нужные слова. – Речь ведь совсем не обо мне. Как ты оправдаешься перед людьми и Господом?

Михель перекатился по полу под окном и, оказавшись вне видимости Мельхиора, пружинисто вскочил на ноги. Зорко сторожа каждое движение непредсказуемого Ганса, Михель, слабо надеясь, попробовал всё же договориться.

– Ганс, Мельхиор взбесился, его надо срочно остановить, пока он не разнёс всех в клочки. Отдай мне свой мушкет. Я сумею навести порядок.

– Тогда ты прикончил нашего Георга, сейчас ты мечтаешь застрелить нашего Мельхиора, потом ты задумаешь убить Гюнтера, Макса или даже меня. Что же тогда от нас останется, Михель? Мы не враги тебе.

– Дай ружьё! – завизжал Михель, разбрызгивая со слюной остатки терпения и благоразумия.

Совершенно не думая, что в гневе дьявол наделяет Ганса прямо-таки нечеловеческой мощью и свирепостью, Михель бросился отнимать злополучный мушкет. И действительно, Ганс, ровно гигантский клещ, вцепился в оружие, и Михель понял, что проще лбом прошибить каменную стену крепостного бастиона, чем завладеть оружием. На его счастье, Ганс лишь пассивно держал мушкет, обороняясь и не делая никаких попыток перейти в наступление.

Пришедшее на ум сравнение со лбом и стеной навело Михеля на мысль о старом, порядком позабытом приёме, и он что было силы ударил Ганса головой в нос. Обмякнув, тот стал медленно сползать по стене, не выпуская оружия. Рывок, другой – и вдруг внезапно в руках отчаявшегося уже было Михеля очутилось оружие, а Ганс, лишившись опоры, кулём рухнул на пол. Совершенно забыв, что его силуэт чётко выделяется на фоне оконного проёма для возможных стрелков, Михель торопливо приложился.

Пока Михель не на жизнь боролся с упрямцем Гансом, задушевная беседа Макса и Мельхиора плавно завершалась. Оправившемуся Максу удалось доказать бывшему соратнику, что порядочному ландскнехту содействовать мужичью – самое распоследнее свинство.

Пристыженный Мельхиор внезапно рухнул на колени, когда у Михеля всё было готово к выстрелу.

– Братцы, простите вы меня, глупого дурака, ради Христа! Что ж мне делать-то оставалось? Вы только посмотрите, что они с Георгом сотворили! И вас всех истребят, коли ружья не положите. А я, может, и выживу.

Разглагольствования Мельхиора были прерваны выстрелом и свистом пули. Это Михель спустил курок, но так как целил в ростовую, а не в коленопреклонённую фигуру, то и пуля его прошла выше.

Взвыв от бессильной ярости, Михель стоял, потрясая оружием, и опомнившиеся мужики, прикрывающие Мельхиора, торопливо опустошали по нему свои мушкеты. Если бы Макс, сам поражённый промахом не меньше Михеля, не двинул его прикладом под колени, возможно, мужичья пуля оборвала бы его проклятья на полуслове. Рухнувший на пол, придавленный Максом, который опасался, что незадачливый стрелок вскочит и опять бросится под пули, Михель орал в потолок:

– Мельхиор! Слышишь! Ты покойник! Покойник! Мы ведь тебя, мужицкого прихвостня, из-под земли добудем.

Опешивший Мельхиор, отчего-то не ожидавший, что в него будут стрелять, ведь он же покаялся, торопливо ухватил своё упавшее прикрытие и стал, натужась, приподнимать.

Загрохотали башмаки на лестнице. Это остальные, заслышав стрельбу и крики и видя затишье на своих участках обороны, без приказа, по собственной инициативе и разумению, бросили свои посты и поспешили к месту нанесения главного удара.

– Стреляйте! Стреляйте в эту сволочь! – заорали практически одновременно Макс и Михель. Судьба в этот день, очевидно, серьёзно благоволила к изгоям. Мельхиор успел поднять свои неуязвимые ворота.

Только Маркус своим мушкетом проверил крепость щита. Более хладнокровные Гийом и Гюнтер решили поберечь патроны. Вообще, конечно, картина, открывшаяся глазам вбежавших, мало располагала к здравому размышлению. Тело окровавленного, недвижимого Ганса, через ноги коего им пришлось перепрыгивать, вбегая в комнату. Под окном сплелись в одно Макс и Михель – явно не на шутку взялись выяснять отношения. Орут: «Стреляй!», ровно помешанные – но куда? Во дворе только труп Георга да что-то непонятное.

– Ну, ты успокоился?! – гаркнул Макс прямо в лицо Михеля. Михель согласно потёрся затылком о пол. Макс, отпустив его, перекатился в угол, сел и тут же подтянул мушкет, выдрал шомпол, принялся охлопывать патронташ. Вояка, ничего не скажешь – оружие прежде всего. Хотя за каким рожном им сейчас эти бесполезные железяки, если не в их силах достать предателя. Однако Михель сделал то же самое. Солдатская натура: мушкет всегда лучше иметь заряженным. Перезарядил и Маркус, а Гийом и Гюнтер встали по углам проёма, держа оружие наготове. И Михель внезапно успокоился: помирать таким молодцам явно рановато.

– Что это за явление? – Гюнтер ни кивком, ни намёком не показал, что имеет в виду, но все поняли, о чём речь.

– Мельхиор, подлюга, – зачастил, как всегда, Макс. – Нацепил башмаки, запасся порохом и огнём, залез за окованные железом ворота, плюёт на нас, а лижет теперь мужичьи задницы.

– То есть взорвать нас хочет, – перевёл на нормальный язык Гюнтер. – И много у него пороху?

– Нам за глаза хватит, – махнул рукой Макс. – Разнесёт нам двери как миленький.

– Две сумки. – Михель ещё не понял, чего добивается Гюнтер, но за его вопросами почувствовал отчаянную работу мозга, поиск выхода и поспешил уточнить: – Фунтов на двадцать каждая потянет, а то и поболе.

– Ганс готов? – влез в разговор Маркус, находившийся к Гансу ближе всех.

Макс выразительно глянул на Михеля, но тот нашёл время, неподходящим для рассказов.

– Очухается вскоре, – подытожил Макс. Мушкет его был заряжен, и Макс жаждал действий. – Так что делать-то будем, господа честные ландскнехты?

У Михеля, которому, в общем-то, и надо было отвечать на этот вопрос, не нашлось, что сказать.

Гюнтер вдруг отделился от стены и встал на фоне проёма. Михель выбросил было руку, чтобы отдёрнуть его обратно, но одумался – не из тех Гюнтер, чтобы вот так, бесславно, оплатить разом по всем счетам. Быстрой смерти не ищет, до конца будет цепляться за жизнь руками и зубами.

Ударил одиночный выстрел. Гюнтер едва уловимо подался влево, приседая, затем принял прежнее положение – чёткая мишень на фоне окна. Взгляды всех сверлили его спину, но Гюнтер молчал, чего-то выжидая. Слабое сожаление Михеля о том, что власть над поредевшей группой опять уплывает, исчезло бесследно. Пусть только Гюнтер выволочет их из этой ловушки, разломает капкан безысходности, а потом может командовать хоть всю жизнь.

А может, и не Гюнтер здесь вовсе нужен, но вмешательство иных, вышних сил-покровителей, если, конечно, на небе ещё хоть кто-то не отвернулся от Михеля и его команды. Ведь Гюнтер всего лишь смертный, такой же, как они, разве почестнее.

И здесь Михель ВТОРОЙ РАЗ воззвал к брошенной когда-то им и умершей без сыновьей ласки и догляда матери: помоги.

– Так и знал, – негромко сказал Гюнтер, то ли самому себе, то ли всем, ведь знал же, чувствовал, что слушают одного его. – Порох они весь Мельхиору ссыпали, а сами сидят без заряда, – добавил он погромче, но всё так же не оборачиваясь. – Думают взорвать дверь и толпой добыть нас «белым оружием»[113]113
  «Белым оружием» – то есть холодным оружием.


[Закрыть]
.

Словно подслушав, что речь идёт о нём, подал из-за своего укрытия голос Мельхиор:

– Вот, значится, как, Макс и Михель. Вот вы что – убить меня задумали. Башмаками моими завладеть да попользоваться. Ну так и я вас с превеликим удовольствием в гроб вгоню. Не помилую. Я душу перед ними, понимаешь, нараспашку, а они в меня из мушкетов. Да я...

– Мельхиор, – негромкий голос Гюнтера, ровно ливень дорожную пыль, прибил визгливые причитания Мельхиора.

Все словно воочию увидели, как сжался за своим щитом подлый предатель, как страстно захотелось ему быть за тысячу немецких миль отсюда, зарыться в землю, испариться. Ибо чуть поменьше жизни ценил он и любил, почти как свои башмаки, Гюнтера, своего наставника и духовного пастыря. Соглашаясь на предательство, никак не подумал, не посмел подумать, что кроме готовых день и ночь потешаться над ним и его башмаками Ганса и Макса, кроме Михеля и Гийома, могущих без запинки перечислить цену его башмаков, деньгами либо натурой, у всех кабатчиков, маркитантов, перекупщиков и держателей закладов, ему ведь, крути не крути, придётся общаться с Гюнтером.

Гюнтер не спешил. Знал магию своих слов, втайне надеялся, что при звуках его голоса рухнут Мельхиоровы врата, как пали некогда неприступные стены Иерихонские[114]114
  Пали некогда неприступные стены Иерихонские – по библейской легенде, стены осаждённого Иерихона рухнули от звука труб войск Иисуса Навина.


[Закрыть]
. Раскаявшийся и все осознавший заблудший путаник вернётся в лоно 4Г и 4М. Когда этого не случилось, Гюнтер даже испытал лёгкую досаду.

– Слышишь меня. Это говорю я – Гюнтер. Ответь мне, брат.

Михель почувствовал, что при этом нежданном-негаданном, как снег в июле, «брат» лицо его свела судорога. И это после того, как мгновение назад Мельхиор прилюдно их поносил и собирался напрямки вознести на небеса. Осторожно разминая лицо рукой, Михель только и смог пробормотать про себя: «Гюнтер есть Гюнтер, и он неподражаем».

– Да, да, да! – если бы Мельхиор дотянул до Второго пришествия Христа, и тогда в его голосе вряд ли было бы больше экзальтированного восторга. – Я слышу, и я готов слушать тебя до бесконечности. Ибо только ты всегда меня понимал, поучал и направлял на путь истинный.

– Желаешь моей погибели, Мельхиор? – Вкрадчивый голос Гюнтера словно убаюкивал ярость по обе стороны окна. Впрочем, Михеля неприятно резануло «моей». Уж не собирается ли Гюнтер, отделив агнцев от козлищ, сепаратно поискать спасения. Тут надобно держать ухо востро!

– Гюнтер, я не... Нет вот у меня выхода, Гюнтер, пойми, – казалось, Мельхиор и Гюнтер соревновались, кто из них тише выразит свои чаяния. Может, и вообще не надо было им что-то говорить и доказывать. В этой паре Гюнтер – строгий пастырь, Мельхиор – прилежный адепт, они отлично понимали друг друга без слов.

– Я жить хочу, – чуть громче добавил Мельхиор.

– Понимаю, брат. – Гюнтер стоял у окна, словно на кафедре, в голосе его явно прорезались назидательно-нравоучительные нотки. – Каждый выбирает свою дорогу, и каждый по своему разумению шагает к своему вечному спасению, но на всё воля Христова. Господь наш незримо присутствует рядом, и в печали, и в радости.

– Такты понимаешь, ты оправдываешь меня? – недоверчивый восторг Мельхиора метнулся от пропасти к надежде.

– Не только понимаю, но и прощаю тебя. – Гюнтер умолк, как бы давая Мельхиору время для переваривания своих слов, а также чтобы Мельхиор получше приготовился к дальнейшему. – Покажись, Мельхиор. Хочу поглядеть на тебя напоследок. Благословлю тебя на будущую жизнь, в которой мне уже не быть с тобой рядом.

В голосе Гюнтера пробились искренние слёзы.

– Ну нас-то не проведёшь! Какой всё ж таки молодчина Гюнтер. Счас этот олух высунется из-за щита, и я, а то кто же ещё, с превеликим удовольствием прострелю его поганую башку. – Михель рванулся вперёд, но вдребезги расшиб свой порыв о недвусмысленно-запрещающий жест Гюнтера.

– А как же Михель, как же Макс? – сквозь счастливые рыдания произнёс Мельхиор. Оказывается, слёзы не растворили его недоверия, оно просто осело на дно.

– Я клянусь тебе, слышишь, клянусь, что ни Макс, ни Михель, ни Гийом, ни Ганс, – Гюнтер дважды повторил имена, чтобы Мельхиор лучше прочувствовал, – до тебя и пальцем не дотронутся. Веришь ли мне? – и обернувшись вглубь комнаты, Гюнтер громко, грозно, раздельно произнёс: – Ни с места, поняли! Кто сделает хоть шажок – уложу на месте!

И Михель, и все остальные поняли, что это отнюдь не пустая угроза.

– Как же так! – едва не заорал Михель, но прикусил губу. Возбуждённо зашушукались Гийом с Максом. Даже Ганс заворочался и застонал в своём углу, хотя вряд ли издаваемые им звуки относились к сложившейся ситуации. Только Маркус на отшибе ничем не выразил своих чувств.

– На пол! Все на пол! – последовала новая команда Гюнтера.

Ружьё Михеля в руках, а Гюнтерово лежит на подоконнике. Михель, если захочет, сможет сразить Гюнтера быстрее, чем тот Михеля. А далее? Это не выход. Где-то на самом донышке души Михеля сохранилась горстка доверия к Гюнтеру.

И ещё Михель осознал, что Гийом, и Макс, и Маркус, три здоровых мужика, ровно дети малые, обиженные странным дядькой Гюнтером, заглядывают в рот ему, Михелю, ждут его слов, распоряжений, действий. Если он сейчас выстрелит в Гюнтера – воспримут как должное.

Притворно покряхтывая, Михель опустился на пол. Мелькнула мысль перевернуться на спину, закрыть глаза, скрестив руки на груди, но странные речи Гюнтера, его непонятные приказы, возможно, потребуют противодействия, так что надо быть начеку. Михель устроился на животе, не выпуская мушкет из рук и исподлобья приглядывая за Гюнтером. Рядом торопливо устроились Макс и Гийом, Маркус сзади, причём Макс тут же, брызгая слюной, стал что-то горячо нашёптывать Михелю, явно интригуя против Гюнтера, но Михель махнул рукой – отвяжись. Гийом, как всегда, был спокоен и вроде полностью уверен в вожаках – не продадут, вызволят. Только внимательно присмотревшись, можно было разглядеть в глубине его зрачков застывшие льдинки страха. Да кому бы приспичило его разглядывать. Михель по крайней мере был уверен, что Гийом не позволит этой льдинке растаять и затопить сознание. Другое дело импульсивный, взрывной Макс.

Но их возможные действия в данный момент меньше всего интересовали Михеля. Горизонт наглухо заслонила гигантская фигура Гюнтера. Важно, что этот умник замыслил.

Михель ощутил накат волны чёрной ярости. Какого чёрта он, словно бычок на поводу у Гюнтера, покойно и покорно топает на бойню, а повод сей свит из хитроумных словес Гюнтера.

Держись, Михель! Не спеши впадать в безумие. Сегодня не их день. В этот препоганый день и хладнокровные прагматики едва уберегут свою шкуру от лишних дырок, а уж для невоздержанных, невоспитанных давно в божественной канцелярии отмерено, отвешено, подсчитано.

И тут вдруг Михель оцепенел. Ему показалось, почудилось, этого не могло быть. Это сбываются его грёзы, ведь он же подспудно ждал чего-то подобного: Гюнтер, как бы невзначай, не нарочно, случайно, непреднамеренно, бедром едва заметно подвинул свой мушкет.

Почудилось. Не может Гюнтер навредить своему ученику, он ведь Мельхиора постоянно подспудно готовил к пострижению, к совместному вероятному уходу от мира сего. Для подтверждения своих сомнений Михель повернулся сначала к Гийому, затем к Максу.

Гийом лежал, зажмурив глаза, понимал, что действия ещё впереди, не сдадутся они так просто, даже если все полягут в доме, и перед возможным вечным покоем использовал каждую минутку для передышки. Значит, ничего не видел. Но Макс-то, востроглазый Макс, не мог пропустить такой важности. Однако и Макс не узрел ничего особого – взгляд Михеля он расценил как попытку ещё раз обсудить обстановку и действия Гюнтера. Стратег хренов – чего языком молоть попусту, и Михель заткнул начинающееся словоизвержение запрещающим жестом. Макс обиженно пробубнил что-то под нос, но тут же умолк, поняв, что Михеля раздражать не стоит.

И всё же Михель остался в уверенности, что намеренно или случайно Гюнтер развернул свой мушкет в сторону Мельхиора.

А вот и он сам. Лёжа на полу, подокном, Михель представил воочию всю нескладную Мельхиорову фигуру с пунцовой от смущения и слёз рожей, слипшиеся от пота и грязи, серые от обильной седины космы – на его жалкую шляпу явно позарился какой-то мужичонка либо попросту утерял, раззява, увесистые даже на глаз сумки, оттягивающие плечи и, конечно, пыльные, два дня не чищеные и потому довольно жалкие Мельхиоровы башмаки. Одной рукой Мельхиор придерживал ворота, другой сжимал трубку с фитилём.

– Вот он я, Гюнтер, – попросту объявил Мельхиор, словно отлучался стаканчик пропустить.

Мужики встретили поведение Мельхиора возмущённым гулом, но на это вряд ли обратили внимание.

– Я всегда знал, Гюнтер, что ты лучше многих. Ты один на всём белом свете меня понимаешь и прощаешь. Поговори со мной, Гюнтер.

– Верой, данной мне Господом нашим, отпускаю тебе все грехи твои, в прошлом, настоящем и будущем. – Голос Гюнтера оборвался на высокой и торжественной ноте, ровно поперхнулся он куском слова либо сорвал голос, взяв слишком высоко.

Томительное мгновение, когда Гюнтер замирает с воздетой в воздух рукой, собираясь перекрестить Мельхиора, а сам Мельхиор, вконец пристыженный и раскаявшийся, решает, не изменить ли ему круто в который уж раз за день свою судьбу и направить носки своих башмаков в обратную сторону.

– Покойся с миром. – И когда Мельхиор, отпускает ворота, которые почему-то стоят и не падают, и делает неуверенно, робко шажок-другой к своим, Гюнтер истово и быстро перекрещивает его. Разум Мельхиора постепенно постигает смысл последних слов Гюнтера. Он останавливается в недоумении, вопрошающе разглядывая Гюнтера, а левая рука Гюнтера по бедру скользит вниз к замку мушкета, лицо Мельхиора перекашивает гримаса отвращения и ужаса, он оборачивается к своим воротам, которые начинают заваливаться на него, а палец Гюнтера уже на курке, и он не целясь – от бедра.

Выстрел заставил лежавших на полу торопливо вскочить, но голос мушкета сливается с мощным взрывом, от которого дом сотрясается, словно в лихорадке. От неожиданности Михель присел, а Макс рядом с ним даже опять расстелился на полу. И тут же на них «пороховым духом»[115]115
  «Пороховым духом» – взрывной волной.


[Закрыть]
отшвырнуло от окна Гюнтера.

Так Михель и не добился потом от Гюнтера ответа на вопрос – намеренно или чисто случайно угодил он пулей в пороховую сумку на боку Мельхиора.

Визжащий от страха Маркус, отчаянно богохульствующий Михель, плачущий Гюнтер отлетели в угол и рухнули на Ганса, устроив «кучу малу». Порядка не добавил очнувшийся от столь бурного натиска Ганс. Ещё не пришедший окончательно в себя, он принялся дико орать и яростно отбиваться, не соображая что к чему.

К тому же комнату моментально заволокло дымом и пылью, и вскоре всех одолел немилосердный чих.

Михелю наконец-то удалось взломать хитросплетение ног, рук, мушкетов, шпаг.

– Макс, Гийом, к окну, живее! – к Михелю моментально вернулся командирский тон. Неуязвимый Мельхиор, судя по всему, получил по заслугам, значит, можно снова побороться за власть.

– Ах мать честная! – Макс, как обычно, опередил прочих и, как обычно, не мог просто, без словесных выкрутасов, объяснить, в чём дело. – «Волки»[116]116
  «Волки» – обычно верхняя одежда крестьян того времени (кафтаны) была серого цвета, потому их частенько обзывали волками.


[Закрыть]
прут стадом!

– Кто, кто? – неподдельно изумился Гийом, однако тут же понятливо протянул: – А, ясно.

Остальные тоже без объяснений поняли, что к чему. Известие об опасности, словно пружина, подбросило всех в одночасье. Михель огромным прыжком одолел расстояние до окна. Беглый взгляд: ни Мельхиора, ни ворот. Как ураганом двор вымели.

А внизу-то полнёхонько мужиков. Крадутся по двору, осторожно косясь на окна. И всё новые и новые перемахивают через забор.

«Эге, да они порешили, что Мельхиору удалось задуманное и он подорвал нашу дверь. Ринулись на штурм, и не могут сообразить, что к чему, – сообразил Макс. – Дверь-то на запоре, и Мельхиор запропастился бесследно».

Один из мужиков, узрев Михеля, погрозил ему кулаком в бессильной ярости.

– Ну, счас я тебе устрою. Впрочем, почему только тебе.

– Караколе[117]117
  Караколе – буквально «улитка». Приём поочерёдной ружейной стрельбы, когда залп давала первая шеренга мушкетёров и тут же отбегала назад для перезарядки. Затем то же делала вторая шеренга и т. д.


[Закрыть]
, ребятки, караколе. Первая пара – я и Макс, затем – Гийом, Маркус, третьи – Гюнтер, Ганс.

– У гостим горяченьким! – не преминул вставить Макс.

Что хорошего в Максе: не успеешь произнести его имя – он тут как тут.

– Мой вон тот мешок жира с алебардой, – предупредил Михель, чтобы, не дай бог, не влепить две пули в одну цель.

– И как он, сердешный, ей собрался в доме размахивать, – словно у Макса только и голова болит, что о мужицких удобствах.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю