355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Сергей Удот » Ландскнехт шагает к океану » Текст книги (страница 3)
Ландскнехт шагает к океану
  • Текст добавлен: 7 декабря 2019, 21:00

Текст книги "Ландскнехт шагает к океану"


Автор книги: Сергей Удот



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

IX

Солдатчина быстренько вышибает сантименты насчёт родных, семьи и прочего. Царствует голый расчёт – убивай, чтобы жить. Первая и главная жертва – твоя умерщвляемая всем этим бытием бессмертная душа.

Тем не менее стряхнуть прошлое оказалось несколько сложнее, чем скинуть ветхий изношенный плащ или вымыть башмаки, заляпанные домашней грязью.

Где-то под Бредой[32]32
  Бреда – сильнейшая голландская крепость, осаждённая и взятая испанской армией Амброзио Спинолы в 1625 г.


[Закрыть]
ушедшее Михеля и достало: в лабиринте редутов, апрошей[33]33
  Апроши – особые траншеи, закладываемые для постепенного безопасного сближения при атаке крепости или укреплённой позиции.


[Закрыть]
, осадных батарей, палаток, повозок, туров[34]34
  Туры – плетёные корзины с землёй для устройства укрытий.


[Закрыть]
, бочек, ядер, костров, конских трупов, кухонных отбросов. И над всем этим хаосом, символом миропорядка, – пятнадцать бастионов, пятнадцать гравелинов, пять горнверков[35]35
  Пятнадцать бастионов, пятнадцать гравелинов, пять горнверков – типы укреплений так называемой «голландской системы фортификации», составляющие крепость Бреда.


[Закрыть]
.

Вот уже который день по лагерю бродили упорные слухи, что где-то там, северней, у моря, голландцы собираются открыть шлюзы и отправить к Нептуну испанскую армию вместе с изрядным куском собственной земли.

Поэтому солдаты, наряду с массой обычных осадных работ, денно и нощно наращивали и укрепляли дамбу вокруг лагеря.

А погодка! Невод ветра упорно тащит богатый улов сизо-чёрных туч к морю – верно, топить. Мелкий нудный дождь который уж день щедро засевает обезлюженную равнину. Воздух стыл и мокр на ощупь: сожми в кулаке – и потечёт.

Вымазался, как свинья, голоден, как собака, устал дьявольски. В пояснице ломота великая от сырости, руки-ноги опухли так, что не ворохнуться. Проклятый фельдшер[36]36
  Фельдшер – буквально «полевой цирюльник»; попутно занимался и врачебной деятельностью.


[Закрыть]
! Этот костоправ лишь на кошелёк и смотрит. Нет денег – и помощи не дождёшься. Да и что он может, недоучка: руку, ногу оттяпать, пулю выворотить. И подлекаря у него такие же невежды. Вот побрить, бороду, усы, бакенбарды подровнять офицеру побогаче – тут они из кожи вывернутся. И вода горячая найдётся, и пену до небес взобьют, и бритву мигом выправят. Пудра, духи, благовония – только держись. Хорошо быть офицером. А нам грешным...

Михель уже и не вспоминал боле, как разнятся посулы вербовщиков и солдатские будни, чего душу зазря бередить. Каждый в этой жизни обычно получает то, к чему очень стремится, и никак иначе. С другой стороны, за инженерные работы ещё что-то и приплачивали. Хотя вполне могли гонять лопатить и за здорово живёшь. Пяток-другой лиаров[37]37
  Лиар – мелкая французская монета, имевшая хождение и в других странах.


[Закрыть]
никогда не повредят.

А раз есть денежки, то пора и кабачок какой-никакой подыскать. Можно, конечно, и к маркитантской[38]38
  Маркитанты – мелкие торговцы, следующие за армией, непременная принадлежность военного быта того времени.


[Закрыть]
повозке завернуть. Но холодно там, сыро, продувает, водка опять же разбавлена. Михель усмехнулся – а где сейчас не разбавляют.

– Михель! Ведь ты же Михель? – услышал он за спиной.

Окликала его разбитная девица неопределённого возраста.

«Голландка[39]39
  Голландка – одно из прозвищ проституток.


[Закрыть]
. Из солдатских будет», – намётанным глазом враз определил Михель.

– Ну я, – угрюмо буркнул он. Стаканчик гретого вина с пряностями явно откладывается, и это скверно.

– Похож, похож.

Михель промолчал, чувствуя, как волна чёрной разрушающей ненависти начинает подтапливать его, словно прилив накатывает на берег. В отличие от подавляющего большинства солдат Михель не обзавёлся женой или постоянной подругой. Наверное, из-за крайне неуживчивого характера. Когда случались деньги и желание, находил шлюху, коими кишмя кишит любой военный лагерь, не упускал своего в завоёванных городах и деревнях, при нужде нанимал прачку или штопку, и этого ему пока хватало.

– Я походная жена твоего отца, – поспешно разъяснила она, видя, что Михель никак не реагирует и, более того, явно тяготится разговором. – Ты знаешь, он же здесь, в лагере, вторая немецкая терция[40]40
  Терция (немецкое произношение слова «терсио») – название полка в испанской армии. Могла целиком состоять из иностранцев-наёмников.


[Закрыть]
.

Неизвестно на какой эффект рассчитывала отцова шлюха, сообщая эту новость, но была явно разочарована. Поэтому зачастила:

– Он сам только недавно прознал о тебе. Хотел встретиться, поговорить. Ты знаешь, он очень болен. Он умирает... Так ты идёшь к нему? Я укажу дорогу.

Михель отрицательно покачал головой:

– Если у тебя все, то я пошёл... Устал, понимаешь ли, – неожиданно для самого себя добавил он.

– Погоди. Возможно, ты не желаешь его видеть, – Бог тебе судья. Но дай хотя бы денег. На лечение, на погребение, в конце концов. Ведь ты же не желаешь, чтобы твоего родного отца бросили в общую яму. Без гроба, без отпевания. Засыпали известью – и всё.

– С этого и надо было начинать. Дать тебе денег, чтобы тут же снесла их в таверну.

– Ты не понимаешь. Я действительно привязалась к нему и хочу ему помочь, облегчить страдания... В отличие от некоторых. Ты не представляешь, как он будет рад тебя увидеть.

– Зато мне это не доставит никакого удовольствия, – круто развернулся на каблуках Михель.

– Ну дай хоть денег. Немного. Ведь отец же твой умирает.

Михель, не оборачиваясь, отрицательно замотал головой.

– Ты не сын... не сын ты! Чудовище! – в слепом ожесточении закричала она.

«Поколотить, что ли, чтобы не верещала... Время терять. Ни рукой ни ногой двинуть не могу».

– Но ведь и ты не мать, – пожал плечами Михель, сам поражаясь своей терпимости. Злость схлынула так же внезапно, как и накатила, начался отлив.

– Послушай, красавчик, – заскочила она вперёд. – В матери я тебе не гожусь, это ты верно заметил. Но может быть, в другом естестве. Папаша твой всё равно на ладан дышит. Одной ногой уже там, и дьявол крепко держит эту ногу, не собираясь выпускать. Принадлежать отцу и сыну – в этом есть нечто пикантное. Если ты отличаешься таким же темпераментом и удачливостью в делах – это меня вполне бы устроило. Ну так что – столкуемся? Может, желаешь глянуть товар лицом?

Торопливо расстегнув верхние пуговки, она бесстыдно вывалила на свет Божий довольно аппетитные груди.

– Ну, подойди, Михель, тронь, ощути, как они упруги, словно у девчонки, но и совсем не малы. Чего стесняешься, дурачок? Явно не видел ничего подобного. Где твоя палатка, пойдём, сразу оценишь качество товара. Не желаешь раскошелиться на помощь родному отцу, так заплатишь за продажные услуги.

Заинтересованные зрелищем, возле них стали притормаживать солдаты, как и Михель, еле волочащие ноги с земляных работ.

– Ну чего зенки повыкатывали?! – окрысилась шлюха, тем не менее и не думая прикрыться. – Топайте, служивые, вон прямиком в обоз, там такого насмотритесь. Конечно, поплоше и посуше, – тут же торопливо исправилась она.

– Проваливайте, – мрачно бросил Михель солдатам. И тут же, остужая не в меру пылкую и чересчур уж практичную подружку отца: – И ты тоже проваливай.

– Ты не сын, – только и смогла повторить шлюха и добавила, немного подумав или выждав, чтобы Михель отошёл: – Да и не мужчина тоже. От такого кусочка нос воротишь.

«Если не выпью, то, верно, сдохну, прямо здесь, посреди дороги», – ещё раз обречённо подвёл итог Михель. Залп тяжёлых орудий заставил его вздрогнуть и поморщиться. В последнее время он сильно маялся зубами, особенно ломило от близких выстрелов.

Но новости и неожиданности сегодня на этом не завершились, словно само провидение задалось целью не дать ему осушить стаканчик.

Не прошлёпал Михель по грязи и полсотни шагов, как его снова окликнули и схватили за рукав. Традиционное:

– Ты ли это, Михель? – с одновременным узнаванием.

Деррик, односельчанин Михеля. Перепуганный и изрядно битый. Его не только ограбили до нитки, но ещё и заставили сопровождать армию на реквизированных у него же быках и повозке. Деррик пытался было улизнуть, но, как истый хозяин, вместе с быками. Разве ж от кавалерии убежишь?

Всё это выложил он Михелю с подробностями, всхлипами, беспрерывно хватаясь за руки, по-собачьи преданно заглядывая в глаза. Проклиная всех и вся, Михель выжидал только удобного случая, чтобы, развернувшись, нырнуть бесследно в омут лагерного чрева. Чего ради он будет вмешиваться в жизнь чужой роты? Пусть этот мужлан будет доволен, что его не прирезали, когда опустошали его, уже именно его, не Михеля, деревушку. Пусть тысячу раз перекрестится, что только отлупили, а не вздёрнули, когда изловили на покраже армейского обозного имущества.

Теряя последнюю надежду на помощь Михеля, видя тщету тронуть его своими бедами, Деррик и сообщил ему, что мать Михеля схоронили уже год как. Он, Деррик, конечно бы известил бывшего соседа, только не ведал, да и никто не знал, куда слать весточку.

В один день получить два таких известия – любого другого доконало б на месте. Только не Михеля.

– Прощай, Деррик, – бесцветным голосом произнёс Михель. – Единственное, что могу тебе посоветовать: плюнь на свою крестьянскую долю и поступай в ландскнехты.

«И тогда я пристрелю тебя в первом же бою, чтобы разжиться твоей одежонкой, если до этого не выиграю её, да и твою никчёмную жизнь в картишки, или ещё как», – этого он, конечно,вслух не добавил.

Деррик хотел ещё что-то сказать, но, заглянув в глаза Михеля, вдруг осёкся и мелкими шажками поспешно затрусил прочь. До самой смерти, а прожить ему осталось совсем немного, Деррик был уверен и всем говорил, что встретился с «вервольфом»[41]41
  Вервольф – «человек-волк» – оборотень в германской мифологии.


[Закрыть]
.

А Михель, у которого не было радости и не осталось больше злости, добрался-таки до кабака, тупо упился до безобразного состояния и вроде кого-то зарезал – не помнит.

Но вино и смерть только ещё раз доказали простенькую истину: прошлое неистребимо. И Михелю, несмотря на все его старания и браваду, пришлось-таки воззвать к прошлому. Теперь уже на небеса.

X

Первый раз – на той, чертовски грязной, раскисшей от дождей и потому скользкой, как мыло, альтдорфской горке.

Горушку ту у них лихим наскоком захватили шведские еретики, и не было бы в ней ни толку, ни проку, кабы шишка та ещё да не нависала, господствуя, над имперским лагерем. Ну и чтобы светлейший герцог Фридландский[42]42
  Герцог Фридландский – имперский полководец Альбрехт Валленштейн, фельдмаршал, герцог.


[Закрыть]
не заполучил на гарнировку к жаркому ядро, бомбу или добрую порцию картечи – на выбор, холмик тот приказано было незамедлительно возвернуть. Чтобы его светлости лучше жралось до отрыжки и пилось до блевотины, голодающие которую уж неделю солдаты, враз перемазавшиеся с ног до головы и промокшие до костей под непрерывным дождём, упорно карабкались вверх.

Давно смолкли призывные вопли командиров. Должно быть, повыбиты. А и не здорово поразеваешь рот при таком дожде и потоках грязи, хлещущих сверху. Тут надо, стиснув зубы, беречь дыханье. Не покомандуешь здесь, не покрасуешься: где первая линия, где вторая, где резерв – все перемешалось. Только трусам и на руку. Зарылся в грязь под кустом либо притворился мёртвым, да поджидай спокойно, пока пушки отгрохочут.

Михель никогда не горел желанием сложить голову за кого бы там ни было, даже за обожаемого до слёз фельдмаршала. Но и трусом он никогда не был. Он был солдат. Как и всякого солдата, больше всего угнетала его нерегулярность происходящего. Отсутствие локтя справа и слева просто-таки ужасало. Ему, если уж на то пошло, недоставало даже мощного перегара в затылок – вопрос, на какие шиши Клаус умудрялся надираться перед каждой заварушкой, волновал всю роту. И всё же Михель добросовестно штурмовал небо. И как это бродяжки Густава-Адольфа[43]43
  Густав II-Адольф – шведский король (1611 – 1632) активный участник Тридцатилетней войны.


[Закрыть]
смогли вскарабкаться по эскарпированному переднему фасу. Если Бог, как неустанно напоминали капелланы, с нами, значит, нечистый несомненно держит их руку.

Противника надо уважать, им надо восхищаться, если он того заслуживает. Михель не видел в этом ничего зазорного. Солдат лишь инструмент в руцех Божьих и монарших. Разнося друг дружку в клочки во время битвы, солдаты не должны забывать, что бой – лишь краткий миг жизни, хотя для некоторых из них и последний.

Противником надо восхищаться, его надо бояться, чтобы действовать быстрее, сноровистее, чем он.

Михель представил, как суетятся сейчас на вершине шведы, пытаясь развернуть против них захваченные орудия. Чтой-то у этих парней не заладилось. Верно, дождь замочил порох, затушил фитили. А нам-то и на руку – в «мёртвую зону» пробираться не подогнём, а всего лишь под дождём.

Как позднее выяснилось, и не шведы там были вовсе, а солдаты финской бригады. А не стреляли они потому, что имперские артиллеристы, как ни быстро удирали, однако ж успели заклепать бросаемые орудия. И за то им от пехоты поклон низкий. Финны вынуждены рвать жилы, пытаясь затащить наверх свои пушки.

Главным общим недругом тех и других стала непролазная грязь, без остатка вбирающая в себя любую брошенную вещь: падающие тела, пушечные и тележные колёса, лошадиные ноги, безжалостно сдирающая у служивых последнюю немудрёную обувку с усталых ног.

Редкая растительность на склонах высоты истреблена огнём, сведена на топливо, вытоптана и вырвана. В очередной раз съезжая на локтях и носках башмаков по грязи, как по льду, вниз, Михель молил Бога, чтобы дурень какой под ним не выставил пики, шпаги либо кинжала. Редкие пучки травы выдирались из размокшей почвы без всякого сопротивления. Носками башмаков он пропахивал в податливой земле глубокие борозды, в которые тут же устремлялись ручьи воды.

Остановиться в этом медленном безостановочном движении можно было, лишь наткнувшись на преграду. Ежели то, по чему Михель елозил ногами, начинало бурно выражать негодование, поминая всяческого рода связи хозяина ног с дьяволом, чёртом, ведьмами и прочей нечистью, Михель только извиняюще беззлобно отбрёхивался – слава Богу, не он один здесь на склоне.

Однако всё больше ноги Михеля с размаху втыкались в мягкое, ещё тёплое, но уже неживое, навеки бросившее ругаться. И тогда Михель отчётливо осознавал себя соринкой на реснице горы – сейчас сморгнёт и... И он с силой отталкивался, одновременно подтягиваясь на руках.

Потеряв надежду организовать артканонаду, шведо-финны, в общем, враги, стали швырять с кручи камни, а затем и скатывать на головы наступающих ненужные теперь ядра и пушечные стволы.

И опять примерного солдата Михеля ужаснула прежде всего нелепость происходящего. Ведь пушки – они же для стрельбы, их же нельзя, просто-таки невозможно использовать, как простые брёвна. Только еретики могли додуматься до подобного насилия над правилами и обычаями войны.

Прямо перед Михелем орудийным стволом, предварительно снятым с лафета, придавило какого-то вояку. Отчётливый хруст костей сменился жалкими пронзительными стонами. Михель, стараясь не глядеть, невольно заложил кривую, дабы как можно далее обогнуть это место, но при том не подставить бок неприятелю, и вдруг услышал своё имя.

У придавленного солдатика суетился вставший во весь рост, как всегда, пьяненький Клаус:

– Михель! Давай! Помогай! Вытащим.

Клаус согнулся, примериваясь поудобней ухватиться за цапфы.

– Ложись, дурья голова, пропадёшь же ни за грош, – словно подтверждая слова Михеля, пуля звонко чвокнула по орудийной бронзе.

Шведские мушкетёры славились своей меткостью и уже, конечно, обратили внимание на одинокую, соляным столпом застывшую фигуру. Ответом всем был целый град солёных ругательств, которые Клаус обрушил на головы шведов, не забывая, впрочем, и Михеля.

Разумеется, отнюдь не эти проклятья заставили Михеля повернуть в сторону притягивающего неприятельский огонь Клауса. В бою частенько совершают поступки необъяснимые ни сразу, ни потом.

– Родненькие, не выдайте, вытащите... или добейте. У меня вот тут и талер в камзоле – ваш будет, без обману, – собрал последние силы умирающий.

– Быстрее, так твою! – рявкнул Клаус, – Слыхал, нам уже и талер обещают, а ты всё возишься, как пьяный под столом.

Сравнение Клауса, который еле стоял на ногах, и на любой стоянке сам не вылезал из-под стола, рассмешило Михеля, заставив забыть об опасности, и он рискнул на перебежку.

Михель был уже буквально в двух шагах, когда в Клауса попала пушечная граната, но не выпущенная из орудия, а подожжённая и брошенная рукой. Камнем врезавшись в голову, она опрокинула Клауса вниз, а сама отлетела в сторону Михеля. Михеля в этот момент угораздило поскользнуться, и, падая, он накрыл гранату собой. На мгновение через одежду почувствовал тепло сгорающего фитиля и тут же откатился в сторону, закрыв голову руками и пытаясь поглубже вжаться в раскисшую землю. И ноздри, и рот оказались забиты вязкой жижей, но Михелю было не до этого – он ждал взрыва...

«Господи, как быстро и как нелепо. Даже помолиться не успею. А всё-то пьянчужка Клаус. Сам-то, поди, отделался шишкой на затылке, а от меня и похоронить-то нечего будет».

Михель довольно насмотрелся на людей, оказавшихся вблизи разрыва гранаты или бомбы.

Однако ж фитиль что-то довольно долгонько доносит испепеляющую искру до сжатой в томительном ожидании пороховой зерни.

Жизнь пороха предопределена: мощный взрыв, разваливающий пространство либо выталкивающий в него новую погибель, стоит в конце каждой щепоти пороха.

Для чего живёт Михель? Энергично разрушает пространство, известное как Священная Римская империя германского народа[44]44
  Священная Римская империя германского народа (германской нации) – государственное образование, основной театр военных действий Тридцатилетней войны.


[Закрыть]
, привносит в мир погибель от себя. Сейчас обращение в дым четырёх фунтов пороха оборвёт и жизнь Михеля.

Вскоре, однако, Михеля стало одолевать иное напастье – удушье: столь плотно он впечатался в грязь. Когда дышать стало совершенно невозможно, Михель рискнул оторвать голову от земли. Вместе с ругательствами изо рта его вырвался целый фонтан грязи.

Зловещий дымок из запального отверстия гранаты давно истаял в воздухе, устремился ввысь, словно спеша навстречу плотным клубам сырой пороховой гари, нависшей над горой. То ли капли дождя попали на тлеющий фитиль, то ли его затушило мокрым сукном плаща Михеля, то ли порох в гранате изначально оказался подпорченным.

Жадно дыша, Михель стоял на локтях и коленях, отплёвывался, глотал и не мог насытиться сырым, волглым воздухом пополам с дождём и пороховым туманом, и грязь ручьями стекала с него. Забыв про оружие, свистящие пули противника и солдатский долг. Он человек, и он жив.

Очищая ноздри, рот, глаза и уши, Михель не очищался сам, ибо Война, властно вытесняя все, входила в него своими звуками, запахами, вкусом и цветом. Война бросает лишь мёртвых, вдоволь натешившись, высосав кровь и выпив душу. На возвращающегося из ниоткуда, рано похоронившего себя Михеля она вновь властно заявила свои неоспоримые права. Умри – и будешь свободен, коли жив – вперёд и вверх.

Ещё не полностью очухавшись, Михель оглянулся. Солдат под пушкой уже не стонал. Дождь весело колотил каплями в вывороченные недавней мукой белки глаз, стекая по усам и зубам в отворенный последним воплем рот, торопясь скорее заполнить так кстати предоставившийся новый сосуд.

Немного подале торчали над бугорком ноги Клауса. Удар неразорвавшейся гранатой был, конечно, не смертельным, но, не удержавшись на ногах, Клаус скатился в небольшую лощинку и захлебнулся, пьяный, в заполнившей её луже.

Михель смог бы даже разглядеть последние пузырьки воздуха над тем местом, где была голова наполовину погруженного в лужу Клауса, но ни сил, ни желания что-то предпринимать уже не осталось.

Уйти бы прочь, как можно дальше от этого проклятого места, где все наоборот, где пушки ломают кости и убивают неразорвавшиеся гранаты.

Уже мало что соображающий Михель, только что заглянувший за грань небытия и снова блуждающий в пограничье, на этот раз между рассудком и сумасшествием, почему-то опять двинулся вверх, раздвигая пласты грязи, словно корабль волны.

Впереди, сзади, справа и слева так же упорно пытались одолеть крутизну горы большие комки грязи с живой начинкой, где-то там, внутри, непрерывно посылавшей импульс:

– Вперёд и вверх, вперёд и вверх!

Уже не шведы и финны, но сама липкая скользкая гора выступала личным врагом каждого. А шведы – те были просто злобными горными троллями, исторгнутыми подземными недрами для обороны своих мифических сокровищ.

И эти злобные великаны вновь швырнули вниз бездействующую пушку – огромного осадного монстра, непонятно как и кем поднятого вверх. Гигантский ствол её, крутясь и все убыстряя вращение, пачкая любовно начищенную бронзу, безжалостно царапая металл о камни, низвергался вниз, прямо на Михеля. Михель не раз замечал, что канониры обращаются со своими орудиями лучше, чем с законными жёнами. Артиллерия уже осознала свою элитность, свою незаменимость в поле и под крепостными стенами. В то же время артиллерия являлась во многих армиях кроме шведской делом полугражданским и выгодным. Мастер, отлив орудие, нередко шёл со своим произведением на войну, нанимал обслугу, а государство выступало лишь в роли временного, щедрого или скуповатого, арендатора. И вот коллективное детище бежавшего либо перебитого расчёта столь безжалостно вышвырнули из колыбели.

Михель настолько изнемог в борьбе с горой, что даже не имел сил просто откатиться в сторону. Как же ему все за этот пасмурный день надоело. Михель сейчас бы лёг на пики, подставил грудь под ядра и картечь, взлетел вверх вместе с изрядным куском обороняемого бастиона, подорванного пороховым горном[45]45
  Пороховой горн – старинное название подземной мины, обычно закладываемой для разрушения крепостных укреплений.


[Закрыть]
. Но намотаться на ствол старинного изделия немецких литейщиков! В этом было что-то каббалистическое, что-то позорное, словно быть прогнанному «сквозь пики», пострадать «на кобыле»[46]46
  Быть прогнанному «сквозь пики», пострадать «на кобыле» – виды солдатских наказаний.


[Закрыть]
либо быть в клочья размётанному озверелой толпой вонючего мужичья.

Наверное, ствол катился довольно быстро, подскакивая на бугорках, ныряя в лощины, перетирая в труху древесный мусор и камешки, высоко взметая фонтаны грязи, – Михель не помнил. По пути кусок металла начал собирать и тела. Больше мёртвых, хотя Михелю казалось, что каждый раз он слышал крики. И точно, один человек, по которому с грохотом прокатился бешено вращающийся тяжеленный цилиндр, отчаянно взмахнул руками, словно пытаясь оттолкнуть пушку обратно в гору. И ещё... Ещё Михелю показалось... да нет же, в самом деле! Каждое тело заметно тормозило разгон. И если людей будет больше – пушка просто остановится, не добравшись до Михеля.

За пару десятков метров до Михеля, один из солдат вскочил, застыл столбиком, соображая, заметался туда-сюда, наконец, более осмысленно стал выбираться с пути смертоносного снаряда.

– Стой подонок! Куда? Назад! – Михелю показалось, что он кричит, но вряд ли кто-нибудь что-нибудь расслышал, кроме него самого. Как же так? Ведь это же практически единственная его надежда, что летящая, грохочущая бронза потушит неуёмную ярость смертоубийства, завязнет в чужих костях и кишках, не дойдя до Михеля. Иначе тормозом послужат его внутренности. И мягкая жирная глина станет последним его пристанищем.

Михель схватился за пистолет – убить, уложить бегущего под колёса смерти, закрыться-откупиться от перемалывающей камни и черепа неизбежности.

Колесцовый механизм[47]47
  Колесцовый механизм – один из видов ружейного замка того времени, применялся, как правило, в пистолетах и охотничьих ружьях, отличался сложностью и ненадёжностью.


[Закрыть]
, проворачиваясь, вместо искр выдавал лишь брызги грязной воды.

Солдат давно уже выскочил из опасной зоны, но всё бежал и бежал куда-то влево, словно опасаясь, что взбесившаяся пушка сможет изменить траекторию и погнаться за ним. Избавление от опасности заставило его забыть обо всём. Вот только шведы о нём не забыли. Пробитый сразу двумя или тремя пулями, он кубарем покатился с горы, чтобы вскоре упокоиться в одной из промоин. Пушка его явно не доставала – она катилась прямо на Михеля. И не было боле между ними ни трупов, ни глубоких рытвин, ни толстых залежей грязи – ничего, что могло бы сберечь Михеля. Михель попытался встать – грязная намокшая тяжёлая одежда непреодолимо прибивала его к земле, не давая разогнуться. Он в полной западне, ему конец, если даже его оружие и одежда отказываются ему служить и защищать.

Вот тогда-то Михель в ПЕРВЫЙ РАЗ и вспомнил о покинутой матери. Пылающая молитва явного безбожника и богохульника понеслась к небесам, явно опережая другие подобные просьбы, коими избиваемый по всей Европе народ докучал Всевышнему.

Пушка подскочила на очередном, последнем перед Михелем бугорке, чтобы затем, с удесятерённой силой, ринуться вниз, – и вдруг лопнула, разнесённая на груды свистящих осколков. Зазубренные горячие обрывки металла просвистели высоко над Михелем, мощный пороховой дух оторвал его от земли и швырнул вниз. Приземлился бесчувственный Михель в той же луже, что и Клаус, но с одним существенным преимуществом – если у Клауса верхняя часть туловища и голова были в воде, а ноги на суше, то у Михеля – наоборот.

Бродяги шведы явно плотно начинили ствол порохом, да приладили добрый фитиль, чтобы пушку разорвало в самой гуще наступающих. Но Михель весь остаток жизни оставался в непреклонной уверенности, что именно матушкино заступничество спасло его на той высоте.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю