Текст книги "Ландскнехт шагает к океану"

Автор книги: Сергей Удот

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

III

«Испанец» горел, выбрасывая клубы смолистого дыма в безмятежную голубизну небес. Огонь с ленцой облизывал крепкие двери крюйт-камеры, как бы размышляя: идти на свидание со своим любимым лакомством – порохом – либо растянуть удовольствие.

В трюме Михель наконец-то совладал с последним хитроумным запором и, отшвырнув крышку, замер в восхищении. Золото! Погрузив руки почти по локоть, Михель лихорадочно соображал – что же делать? Звать товарищей, бесплодно обшаривающих каюты и кубрики, – значит делиться, с другой стороны – ему столько не унести и не спрятать. А тут ещё чёртов корабль: вот-вот расколется, отправив меньшую свою часть к небесам, большую – на дно. Михель знал, что решение есть и оно близко, как вдруг... истошный крик вырвал его, словно воздушный пузырь, из обволакивающей пучины сна и вынес на поверхность убогой реальности.

IV

Вопил как резаный тот юнец, сосед, Ян, чёрт его забери!

– Не надо крови, не надо крови! – сейчас он уже хрипел, переходя на шёпот.

– Не надо крови?! Будет тебе сейчас кровь. Умоешься! Люди добрые, это ж надо – оборвать на таком месте!

Уже приведя в роковое движение занесённый кулак, Михель заглянул в побелевшее от напряжения, покрытое обильным потом – это на таком-то холоде, – в сущности, ещё мальчишеское лицо, и что-то внезапно перевернулось в нём. В лицо Яна не врезался кулак – на него осторожно легла раскрытая ладонь.

– Ну что ты, что ты, успокойся, – Михель поразился своему голосу, определённо переставая узнавать его.

Бредивший Ян, словно и кричал-то для того, чтобы кто-нибудь положил прохладную, да что там прохладную – ледяную – ладонь на его горящий лоб.

Михель оглянулся. Только громила-гарпунёр поднял кудлатую голову, в неверном свете жировика разглядел своего недруга, пробурчал какое-то проклятие, погрозил огромным кулачищем и рухнул обратно, тут же захрапев.

Остальные, вымотанные до предела на диком холодном ветру, под непрерывным градом летящих с океана солёных брызг и сыпавшегося с небесных хлябей мокрого снега, люди застыли в глубоком, почти мертвецком сне, пытаясь набраться сил для завтрашнего, такого же серого, холодного, безрадостного дня. Спят без снов, лишь там, в глубине каждого, неслышно извивается гложущий червяк страха – перед штормом, ледяными горами, бродящими в тумане, обезумевшими ранеными китами, морскими разбойниками, подстерегающими по пути на Север и с Севера. Но прежде всего – страх перед тем моментом, когда сильная рука бесцеремонно начнёт тормошить за плечо и грубый, просоленный и прокуренный, как у всех здесь, голос позовёт наверх. Поэтому старые моряки так дорожат сном и могут выспаться в ревущий ураган. Михель усмехнулся – а ведь ему приходилось частенько отдыхать в траншее, под непрерывным градом вражеских бомб, когда близкие разрывы подбрасывают чуть ли не на полфута вверх. А вот в море и он, и так же непривычный к морю и чем-то страшно напуганный Ян спят плохо.

Всё ещё удивляющийся самому себе Михель почему-то задержался у койки Яна, хотя неудержимо хотелось нырнуть в свою разворошённую, но всё ещё, наверное, не совсем остывшую постель – ведь в кубрике ненамного теплей, чем на палубе. Михель поискал что-нибудь – обтереть нездоровый пот с лица Яна, и в это время тот открыл глаза и снова умоляюще произнёс:

– Не надо крови.

– Ну-ну, разумеется, не надо, зачем палубу-то пачкать. Лучше уж на нок-рею или по доске за борт, – всё ещё одной ногой находясь в своём сне, добродушно пробасил Михель.

Ян не расслышал или не понял вторую часть ответа Михеля, он жадно ухватил лишь то, что с ним кто-то согласен в отношении отсутствия крови. Судорожно схватив руку Михеля, он почему-то начал покрывать её поцелуями.

Михель ненадолго вернулся к своей койке накинуть что потеплее, и они проговорили всю ночь. Вернее, говорил Ян, а Михель слушал. Разошлись они под утро, твёрдо уверенные: Ян – что обрёл друга на всю жизнь, Михель – что нашёл компаньона для помощи в одном очень важном дельце.

V

Как Томас не лишился навек голоса, навсегда останется загадкой, но его истошный вопль с «вороньего гнезда» был подобен влетевшей в кубрик пушечной гранате. Крепыш Якоб, сам недавно спустившийся с «вороньего гнезда» и тщетно пытающийся согреть иззябшие руки о кружку с горячим питьём, с перепугу пролил изрядное количество на себя и закричал, обожжённый. Угревшийся в углу задремавший Йост чуть не прошиб головой палубный настил и, схватившись руками за голову, принялся горячо посылать Томаса туда, откуда, как правило, не возвращаются. Ян и Михель, шептавшиеся в углу – последние дни они проводили вместе почти все свободное время, так что кое-кто из китобоев начал уже посмеиваться за спиной – испуганно вскочили, ничего не понимая. У Михеля на мгновение мелькнула надежда на пиратов, но, взглянув на сияющего гарпунёра, он понял, что это не так. В люк свесились сначала борода, а затем и улыбающееся лицо шкипера Адриана:

– Фонтаны ребята! Киты объявились!

– Да извещены уже, – заверил Йост, потирая голову, прежде чем нахлобучить зюйдвестку, – чёртов Томас глухого поднимет и мёртвого разбудит.

– Ну так пошевеливайтесь, давай все наверх!

VI

Ян с тоской глядел вслед шлюпке, увозящей Михеля. Шкипер Адриан, оглядев его жидковатую стать, оставил Яна для палубных работ, зато Михель занял законное место на банке для гребцов.

Кто-то хлопнул Яна по плечу. Это был Томас, также оставшийся на борту и весьма тем недовольный. Годами он был не старше Яна, но уже неоднократно ходил в студёные моря за китами, и потому держал себя по отношению к Яну покровительственно:

– Что, загляделся на своего красавчика.

Ян молча стряхнул его руку с плеча.

– Ну, ладно тебе, я ж не поп, в душу лезть не буду. Только помяни моё слово – дурной он человек. Тёмный, себе на уме. Чего ради ты к нему прилепился?

– Он не приемлет крови.

– Он-то?! Да он океан её прольёт ради выгоды своей.

– Он не приемлет крови, – тускло-заведённо повторил Ян.

– Кто ж её любит, кровь-то. Кого не спроси – все против. Однако ж война вот уже сколь годков пылает, и конца и края ей, треклятой, не видать, и кровь всё льётся и льётся. Ты сам-то от войны, что ль, в море убёг?

– От крови, – согласно кивнул головой Ян.

– Так тогда послушай моего совета. Хочешь заделаться заправским китобоем... Как я, – едва не сорвалось с языка Томаса, – держись Адриана, Йоста, Виллема. Я-то тож не сразу втянулся, по-первому всё в диковину было, хоть и вырос у моря.

– Эй, болтуны! Быстренько в трюм, готовь бочки под ворвань. Чую, не останемся без добычи. Йост зол, он чёрта морского со дна добудет, не то, что кашалота, – подал голос Адриан, держа курс на ушедший вельбот, однако ж не очень приближаясь, чтобы не спугнуть китовое стадо.

– Да в трюме не рассусоливать, а скоренько, и сразу ко мне – флешнера[16]16
  Флешнер – специальный инструмент для разделки китовой туши.


[Закрыть] точить, чтобы бриться ими можно было, не то, что жир соскребать, – вмешался в разговор другой Томас – спексиндер.

VII

– Табань, ребята! Сейчас ОН вынырнет. Вот туточки и всплывёт, – Йост ничем не выдавал своих чувств, лишь слово ОН произнёс как-то по-особому. Гарпунёр словно вселял уверенность во всех, показывая, что, мол, ничего особенного не происходит – обычная работёнка, порыбачить вышли.

– Он что сквозь воду видит? – прохрипел Михель, ловя языком падающие из-под зюйдвестки капли пота – хоть какая-то влага.

– Бери выше, – не скрывая восхищения, отозвался его сосед по банке Питер, – он их, зверюг, нутром чует.

Михель с каким-то даже облегчением отметил, что Питер также со свистом заглатывает воздух, и бока его ходят, как у загнанной лошади.

– Да уж, – словно прочитав его мысли, отозвался Питер, – нарастил жирку, ошиваясь на бережку. Хоть самого гарпунь да разделывай. Пивко, ветчина, гулянки до утра... Ничо, опосля первого кита такую лёгкость вдруг почуешь, до Америки догрести – раз плюнуть. А потом опять на твердь земную – прогуливать вытопленные из китов звонкие талеры. И всё по-новому. Моряк – скотина земноводная. На бережку он с тоской глядит вдаль морскую, особливо ежели переберёт хмельного, на палубе его со страшной силой тянет в родной порт. Пока очередной китяра не окажется злее и хитрее остальных.

– И что тогда? – Михель со страхом ждал ответа.

– Об этом лучше не думать. Моли святого Николая[17]17
  Святой Николай – покровитель моряков и торговцев.


[Закрыть], чтобы не выдал в трудный час. Хорошо также, чтобы, если что, это произошло как можно быстрее, чтобы не успеть ни испугаться, ни осознать.

– Буквально прирастаешь к морю, – стараясь сменить тягостную тему, со смехом начал новую историю Питер. – Был тут у нас китобой, задолго до тебя – Боб его все прозывали, потому как бобы с салом для него первейшая закуска. Где увидит бобы с салом на столе – сразу шляпу бросает: всё, что накрыл, – его. Отца с матерью готов за блюдо бобов заложить. Уж и поколачивали его не раз – всё едино. Как увидит бобы – хоть на цепь его сажай.

– Я больше бобы уважаю с кровяной колбасой, хотя с салом оно тоже вкуснятина, – причмокнул Михель.

– Так вот что Боб как-то на берегу учудил. Загрузил он чрез меры трюмы и вином, и пивом, и все кричал, что без моря жить не может, хотели уж его раскачать да швырнуть с причала. В конце концов нанял он двух нищих, чтобы те всю ночь раскачивали его гамак, изображая качку. Бедняки с радостью согласились, надеясь на лёгкий заработок, но жестоко просчитались, прокляв все и вся. Едва они останавливались, Боб тут же продирал глаза и, чертыхаясь, требовал «крупной зыби» либо «настоящего шторма». Как они его не зарезали и не ограбили – остаётся только гадать. Наверное, побоялись, что житья им не будет и китобои всего побережья не успокоятся, пока не насыпят над ними могильный холмик. Несмотря на чудачества, Боба любили. А может, именно за подобные фокусы и любили.

– Да уж, не повезло беднягам.

– В подобных развлечениях Боб довольно скоренько спустил свою долю, посему по-быстрому подрядился на первый подвернувшийся буйс. С моря они не вернулись. Один Всевышний знает, что произошло. Так-то вот.

– Не дрейфь, парень, – это тебе не кубрик гонять, тут кулаки не помогут. Здесь всем заправляет его величество Океаническое море[18]18
  Океаническое море – так в XVII в. называли Атлантический океан.


[Закрыть]. Именно оно может разрешить или не разрешить киту нас обидеть, точно так же, как и нам добыть кита, – Виллем тоже оказался не против разрядить обстановку разговором. – Мы смертны, и киты смертны, а океан – вечен. Он побеждает реки и перемалывает скалы. А ещё дышит.

– Да ты прям язычник какой-то, – только и смог выдохнуть Михель, не забывший гневного выпада Виллема в кубрике.

– Походи с наше в море, тогда и суди.

– Ты Священное писание хорошо знаешь? – Питер тут же сам себе и ответил. – Явно давненько в него не заглядывал. Так вот, про Америку, Индию, Китай и прочие земли неведомые там ни полсловечечка. Однако и не мираж же они. Значит, дьяволова-то землица. И богатства её несметные от нечистого, во искушение христианского мира. Возьмём ради примера тех же монархов испанских. Покуда не добыли мечом земель тех, трижды заклятых, ведь оплотом, красой и гордостью крещёного мира являлись. Веру Христову обороняли, с сарацинами да басурманами доблестно бились. И хляби эти бездонные долгонько люди иначе как Испанским морем[19]19
  Испанское море – название Атлантики в Средние века.


[Закрыть] не звали. А из Америки, с Филиппин, вместе с золотом, самоцветами, шёлком и прочими чудесами заморскими начали таскать из-за моря ненависть, злость, жадность, гордыню. Истинную веру исказили. И стал народ сей из судьбоносного – гореносным. И море перестало быть Испанским – не за что, стало быть.

– Он у нас известный богоискатель, пока до китов добрался, сколь монастырей сменил, – наконец-то отдышавшийся Гильом хитро подмигнул то ли Михелю, то ли Питеру, – и ты с ним на эти вопросы лучше не спорь. Он у нас здесь и Лютер, и папа римский в лице едином.

Виллем опять же не упустил возможности вставить пару-другую слов:

– А Гренландию, Гренландию-то не забудь. Как сходим на берег, так прямо дрожь берёт какая-то – сколько по берегам селений позаброшенных и храмов Христовых в запустении стоят. Дома пустые и кладбища[20]20
  Дома пустые и кладбища – на момент открытия европейскими мореплавателями (викингами), климат острова был значительно мягче, что отразилось и в его названии (Green land – Зелёная земля) Однако ухудшение природных условий привело к запустению и исчезновению поселений европейских колонистов.


[Закрыть] – и никого. Поверишь тут в кого угодно.

– Тень Антихриста пала и на нашу землю. Если так будет продолжаться и дальше, лет через десяток какие-нибудь московиты сойдут на наш берег и также будут чесать затылки, соображая, что же за страна здесь была и куда все поисчезали, – пророчествовал Питер так, что Михель на время даже невольно зауважал этого обычно немногословно-сосредоточенного парня.

– Ну нам больше грозит другая беда – что все разбегутся по Вест– и Ост-Индиям, Батавиям, Гвианам, да Цейлонам[21]21
  Вест– и Ост-Индиям, Батавиям, Гвианам да Цейлонам – годы Тридцатилетней войны – период активного строительства Голландской колониальной империи, раскинувшей свои форпосты в Азии, Африке, Северной и Южной Америке.


[Закрыть], – хохотнул Гильом. – А войну-то мы эту переломим, по всему видать, хотя только Всевышний ведает, когда ж она, проклятая, закончится. Ведь все жилы повытягивала. Сколь себя помню – все мы с испанцами воюем[22]22
  Сколь себя помню – все мы с испанцами воюем – освободительная борьба голландского народа против испанского владычества в целом продолжалась более 80 лет (1566—1648).


[Закрыть].

Михель попытался вставить словечко, о том, что и на войне иной раз так прижмёт, что и чёрта, и дьявола на подмогу звать готов.

– Суши вёсла, да и языки тоже, – Йост не спеша проверил соединение гарпуна с линём, бухта которого лежала в носу вельбота, – слушай меня. Ты – мажешь линь жиром, ты – готовишь вторую бухту – одной, чую, не обойдёмся. Ты сразу после броска подашь запасной гарпун. И не зевать, ребятки.

С хрустом размяв затёкшие члены, Йост выпрямился. Швырнул кому-то на колени снятую робу, чтобы не сковывала движений. Поглаживая древко тяжёлого гарпуна, Йост как бы заговаривал-разговаривал с оружием, прося не подвести...

Все в шлюпке напряжённо всматривались в то довольно неопределённо указанное перстом Йоста место, словно пытаясь осознать непостижимость замыслов Творца. Где-то, прямо под ними, в тёмной холодной жути, огромный Левиафан[23]23
  Левиафан – библейское морское чудовище в виде огромного змея.


[Закрыть], утомившись созерцанием мрачной скучной бездны, начал стремительный прорыв к солнцу, ветру, воздуху. И возможной гибели. Туда, где семь жалких кандидатов в Ионы[24]24
  Семь жалких кандидатов в Ионы – по легенде, Иона был проглочен китом.


[Закрыть] могли противопоставить чудищу морскому лишь крепость остро отточенной стали, опыт и глазомер трудяги-гарпунёра, слаженность мускулов при работе на вёслах, да жалкую скорлупу сшитых дубовых досок. Если бы не неумолчная игра ветра и волн, можно было бы отчётливо расслышать бешеную работу семи сердец.

Брызги времени, залетая в вельбот, высыхали на закаменевших лицах почти бесследно.

– Люблю всех, кто выныривает, – непонятно было, шутит Йост или говорит серьёзно. Момент явно не располагал к шуткам.

Буравя взглядами солёные зелёные глыбы, пляшущие за бортом, китобои словно пытались установить некую коллективную эзотерическую связь между собой и ИМ, связать с собой воедино невидимым линём, и тогда ОН уже никуда не денется.

И Михель неожиданно ЕГО почувствовал. Из бездны шла тугая волна уверенной в себе силы – не злой, не враждебной пока ещё, а равнодушной ко всему, что меньше. Михель осознавал, что не может ещё ничего разглядеть, и всё же он отчётливо видел. Видел гибкое веретенообразное тело, ввинчивающееся в пространство, в то же время неподвижно зависшее в нём, баламутящие сонные хляби лопасти плавников и хвоста, облитые мраком бессолнечных глубин глаза, ненасытную воронку-жерло-пасть.

Кит смотрел на него, думал о нём, плыл только к нему...

– Маменька родная, если видишь ты с небес своего блудного сына Михеля, то помоги ему хоть чем...

Михель вспоминал о том, что у него когда-то была мать, считанное количество раз. Вернее, с тех самых пор, как с тощим узелком, куда впопыхах вперемешку побросав свою немудрёную одёжку да кой-чего из съестного на первое время, покинул родительский дом через окно, он вспоминал о ней третий раз... Когда уж становилось совсем невмоготу.

ПРЕДЫСТОРИЯ МИХЕЛЯ

VIII

Мать и сын давно перестали понимать друг друга. С того момента, как отец Михеля поддался на уговоры армейского вербовщика. Да и как было не соблазниться, когда практически каждый военный зазывала таскал с собой чуть ли не полевой бордель: пяток-десяток смазливых девиц, забота которых – вести вербовку тет-а-тет. Когда вино льётся рекой, в одно ухо настойчиво-обволакивающе бубнит настырный вербовщик, позвякивая монетой, в другое ухо шепчет удобно примостившаяся на твоих коленях красотка, обещая неземные наслаждения и вдесятеро большие утехи после того, как подпишешь контракт и целый мир распахнёт тебе свои объятья. Чаша весов, на которой опостылевшие поле, хлев, свинарник, рано постаревшая и погрузневшая женщина – и как ты мог её когда-то любить, убогий сельский трактир, обрыдшие, до невозможности рожи соседей, всё более вздымается вверх. А другая чаша, куда вербовщик, как из рога изобилия, высыпает всё новые и новые посулы, – вниз, перевешивая. И вся твоя деревушка – затерянный, зажатый между двумя каналами клочок земли – есть только сон, ненастоящая жизнь, ступень, которую можно и нужно легко перешагнуть. И ещё вина, и тебя уже тащат на ближайший сеновал, где награждают изощрёнными ласками, а вербовщик уже коптит над свечой дно кружки, куда ты должен ткнуть большим пальцем, а потом приложить этот палец в конце стандартного текста. Пьяного, обмякшего, опустошённого, алчущего и раздобревшего, тебя волокут обратно к столу, где вербовщик безошибочно определяет – плеснуть тебе простого или «особого», с дурманом. И вот он, пропуск в рай.

Костлявая лапа Войны, небрежно сметя со стола твои прежние радость и боль, сгребает тебя. Пока мягко – куда ей спешить, ещё похрустит всласть твоими косточками.

После того как отец, прихватив домашние сбережения, подался в края неведомые, где, скорее всего, и сложил буйно-непутёвую голову, жизнь семьи заметно изменилась.

Не потому, что без главы иссяк достаток. Стабильный спрос города, армии, флота на провиант и фураж позволял особенно не задумываться о будущности, ну а насчёт поесть-попить – как в любой нормальной крестьянской семье – от пуза. Вот только тогда совсем ещё зелёный Михель стал с тоской поглядывать за околицу да вздыхать тяжко чаще обычного. И приглядевшись внимательней, мать с тревогой убедилась, что отнюдь не о возвращении новозавербованного ландскнехта он мечтает, не о нём тоскует, но лишь о доле его.

В отличие от матери Михель довольно скоро смирился со своим неожиданным, как с неба свалившимся полусиротством, не очень горевал и о потере многолетних сбережений. Всю его тоску и злость можно было выразить:

– Какого чёрта не взял меня с собой? Отец называется!

Отец был безжалостно выброшен из жизни Михеля, как скомканная, использованная бумажка. Попадись в бою – не пожалею!

И мать вдруг с опустошающей ясностью поняла, что её ожидает одинокая старость.

Нельзя сказать, чтобы она смирилась с подобной перспективой. Вовсе нет!

Для начала попыталась откровенно поговорить с сыном. Однако прорваться сквозь его односложные «да» и «нет», а то и просто упорное отмалчивание оказалось невозможным. К борьбе был подключён приходской священник. И ему не удалось подобрать ключик к душе вставшего на скользкий путь прихожанина – уже и забыли, когда Михель последний раз переступал порог храма. Полковой капеллан – единственный из поповского племени, кого бы Михель послушал. В соответствующей обстановке, разумеется. Попытка просватать ему местную порядочную работящую девку также ни к чему не привела. Михель проявил к этому вопросу абсолютное равнодушие, как и ко всему остальному. Но и в пристрастии к срамным девкам из ближайшего городка его также нельзя было упрекнуть. Так что в головы некоторых закралась мысль о его возможной тайной предрасположенности к содомскому греху.

По ходу дела мать сама обзавелась любовником. Мужские руки всяко в хозяйстве нужны, раз сынок спит на ходу, постоянно витая где-то в облаках. Проклятый муженёк даже здесь напакостил. Ведь перед Богом они по-прежнему муж и жена, потому и не может она обвенчаться с тем работником, по которому сохла, ещё когда свой шалопай и не думал подаваться в бега. Работник-то, само собой, вздыхал исключительно о хозяйстве, а не о её порядком увядших прелестях. Ну да, стерпится-слюбится.

Посему и расспрашивала всех встречных и поперечных: не принесут ли благую да точную весточку, что дражайшая половина всё ж таки оставила эту грешную землю, освободив заодно и её. Хоть на подлог иди, подкупив пару странников-свидетелей. Не боялась бы так Ока Всевидящего.

И опять же, не о себе заботится, о кровинке родной думает – Михеле. Чтобы было ему несмышлёнышу, отцову выкормышу, с кого пример брать в работе и вообще. Михель, однако, нового хозяина невзлюбил – домой, почитай, только на ночёвку и являлся. А так все в трактире просиживал и слушал, и слушал. Отставному бродяге-то чё – готов весь день лясы точить – в тепле, да ежели ещё какой дуралей кружечку выставит за его байки. Одна польза, может, и проговорится кто о судьбе мужниной. Однако Михель про отца не выспрашивал, интересовали его совсем другие вещи.

Солдат в те поры развелось видимо-невидимо. Как раз с испанцами замирение вышло, вот вояк и распустили. Хоть и доходили слухи, что в южных пределах империи протестанты опять устроили резню с католиками, в их краях время жадно выбирало последние месяцы-крохи законной передышки. Безработных, а следовательно, голодных, вороватых ландскнехтов расплодилось такое множество, что, скрепя сердце, пришлось потратиться на пару злющих псов-волкорезов. Хотя в их безлесных освоенных краях волки давным-давно повывелись.

Не уследишь ведь за ушлыми отставниками, всех подаянием не наделишь. Михель, кстати, не испытывал к отставникам никакой жалости, не раз, вооружившись, с бранью гнал со двора. Мать однажды, не выдержав, всхлипнула:

– Ведь и нашего отца, поди, так же никто не жалеет.

– И правильно! – резко обернулся сын. – Не может добыть пропитание, как честный солдат, – вон где ему место!

И широко махнул рукой в сторону холма, белевшего каменными надгробиями.

Мать впервые осознала то, что едва не слетело с уст:

– Скорей бы ушёл, что ли. Всем будет легче.

Солдаты, из-за которых сыр-бор вышел, – пройды ещё те, особливо насчёт бесплатно пожрать и выпить. Даже ротвельш[25]25
  Ротвельш (Rot – бродяга, Welsch – чужестранец) – одно из немецких названий воровского языка.


[Закрыть] шифрованный удумали для обмана простодушных селян. Пока один треплется, зубы заговаривает, да знаки тайные подаёт, дружки его с тыла чехвостят кладовые да хлева. Свинью уведут со двора так, что никто и не ворохнётся. Кинут ей, понимаешь, верёвку с крючком, на котором хлеба кусок или репка. И как только заглотит она наживку, что твой карп, – веди куда хочешь, – от боли ни сопротивляться, ни визжать бедная животинка уже не может.

И вдруг отставные, как по команде, исчезли, ровно мор их поголовно прибрал. Думаете, кто обрадовался – как бы не так. Раз не нищенствуют, значит, обрели работу, значит, вскорости могут появиться уже не как просители и воришки, но как властители и полновластные хозяева жизни и смерти. И откуда ж они только прознали? Всё ещё чесали затылки, недоумевая перед феноменом массового выхода солдат в тёплые земли, а они уж доподлинно знали, что пражане вышибли из ратуши двух советников прямо на кучу навоза под окном[26]26
  На кучу навоза под окном – речь идёт о событиях 23 мая 1618 г. в Праге, так называемой «дефенестрации», положившей начало Тридцатилетней войне (1618—1648).


[Закрыть], тем самым смертельно оскорбив императора Матвея[27]27
  Матвей – император Священной Римской империи (1612—1619).


[Закрыть]. И вот уже имперцы и баварцы. Директория[28]28
  Пражская Директория – правительство, избранное восставшими чехами после низложения императора.


[Закрыть] и Мансфельд[29]29
  Граф Мансфельд – авантюрист, руководитель наёмных отрядов на службе Директории.


[Закрыть], Лига[30]30
  Католическая лига – создана в имперских землях в 1609 г. для противодействия Протестантской унии.


[Закрыть] и Брауншвейга[31]31
  Брауншвейгские князья – одни из руководителей протестантов на начальном периоде Тридацтилетней войны.


[Закрыть] стали враз нуждаться в парнях, способных за пару гульденов выпустить кишки любому и умеющих это сделать в любое время дня и ночи.

А как только об этом узнали все, тут и Михель подгадал удобный момент.

Он забыл о доме ещё до того, как, выпрыгнув, по щиколотку увяз в мягкой садовой земле под окнами своей комнаты. Поднялся, вытер ладони, нашарил в темноте узелок с пожитками и пошёл. Ровно, сильно, не оглядываясь и не думая. Глаза у него не на затылке – смотрит только вперёд, туда же несут и ноги. Прошлое отрезанной горбушкой осталось в чужих руках, и Бог с ним, не жалко, ведь в узелке Михеля – целый каравай будущности. В темноте он неоднократно попадал в дорожные лужи, и влага смывала с башмаков последние следы прошлого в виде налипшей садовой грязи. Свежий ветер с моря словно втискивал в лёгкие Михеля всю красоту и тайную сущность нездешнего мира. А ведь я буду там, я обязательно дойду, и тогда мы ещё посмотрим! Только раз Михеля вдруг кольнуло в сердце. Показалось, что матушка стоит со свечой у окна, крестит его удаляющуюся спину и что-то беззвучно шепчет, может быть, в последний раз просит одуматься. Но Михель, разумеется, не обернулся.