Текст книги "Ландскнехт шагает к океану"

Автор книги: Сергей Удот

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

XXVIII

Они тронулись под вечер пятого дня. Причём полночи Макс, перебравший «подорожных» чарок, ехал поперёк седла и блевал на дорогу, так что Михель стал опасаться, что он вытошнит все внутренности, а также что издаваемые Максом звуки переполошат патрули на добрый десяток миль в округе. В отношении последнего он напрасно беспокоился. Ежели патрули и были, то все мертвецки пьяные.

И то ведь: каковы начальнички, таковы и подчинённые. Последний анекдот, мигом ставший достоянием всей армии, да и шведов, верно, в придачу. Бравые генералы, Галас и Пикколомини, отмечая победу, уединились в шатре, и трое суток единственным признаком их присутствия были попеременные возгласы[178]178
  Трое суток единственным признаком их присутствия были попеременные возгласы – исторический факт.


[Закрыть]:

– Пей, Галас!

– Пей, Пикколомини!

Неприятности начались на следующий день, когда, кое-как отдохнув, причём Макс непрерывно клянчил опохмелиться и в конце концов надрался вновь, они тронулись дальше на север. Еле ноги унесли от шведской погони.

Ну ты поглянь! Живы Густавовы последыши, не всех, знать, под Нёрдлингеном упокоили. Одно хорошо – на север гнали, куда они и без шведов стремились. Да Макс враз перестал требовать «промочить пересохшее нутро» – тож великое облегчение.

Дальше до голландских владений вообще пошла дикая чересполосица. Где шведы гарнизон держали, где их противники, где вообще власть сама по себе. Про уцелевшие сёла и говорить не приходится – мужицкий край, мародёрский рай. Ехали главным образом ночами, выбирали просёлки поглуше, за провиант и вино старались честно рассчитываться – благо пока было чем, чтобы зазря не задирать местных. Ушки держали на макушке, оружие – наготове. Ну и Бог миловал. До поры, до времени.

В густом лесу напоролись на засаду. Остроглазый Макс, хоть и подрёмывал, вовремя углядел огоньки фитилей и крикнул:

– Пригнись!

Добрый десяток пуль досталось бедным, как всегда, ни в чём не повинным животным. Добро хоть успели вовремя соскочить, чтобы не быть придавленными падающими конями.

Ловкий Макс успел и мушкет с пистолетами из седельных кобур выдернуть. Михель остался с пистолетом, который предусмотрительно сжимал в руке, и со шпагой на поясе. Сумки с провиантом, фляги с вином, свёрнутый Максов плащ – ночь показалась ему душной – пришлось оставлять в добычу неведомым разбойникам.

Михель и сам едва не лишился плаща – тот оказался придавлен насмерть поражённым конём, пришлось срочно рвать завязку. Однако когда, уже потеряв всякую надежду, потянул, плащ неожиданно свободно оказался в руках.

Жалеть о потерях некогда, выручать глупо. Спастись бы самим. Макс и Михель пальнули по разу, заставив неведомых лесовичков задуматься, и, пользуясь паузой, – в лес. Долго ломили по несусветному бурелому, постоянно падая и ушибаясь. Каким чудом глаза на сучках не оставили, неведомо. Умудрились растерять друг дружку да едва доаукались, отбросив всяческую осторожность.

Следующую остановку сделали в чудом уцелевшей хижине среди развалин безвестной лесной деревушки. Чем-то она Максу сразу не глянулась. Естественно, они прямиком туда и не сунулись. Аккуратненько обошли: свежих следов не наблюдается. Вообще никаких не было, в смысле – человечьих. Затем залегли неподалёку: высматривая, выслушивая, вынюхивая. Ни огонька, ни звука, ни запаха жилья. И ведь большую же часть жизни Макс и Михель провели под открытым небом, однако тянуло их под крышу.

Дождь опять же собирался, и немалый, судя по величине и плотности застлавших небесную епархию туч.

Макс явно расхворался: сначала взмок от ночной гонки, затем застыл в сыром и холодном августовском лесу. Михель, видя это, упорно тащил его под крышу, чтобы хоть от неизбежного ливня укрыться. Макс же, не чуя своей выгоды, все канючил жалобно:

– Михель, нечисто что-то здесь, ой нечисто. Вон, смотри, костяк в траве, а вот и другой.

– Да как и везде. Жили же здесь когда-то люди, а потом померли.

– А могил, могил-то сколько!

– Так никто ж не вечен. Жили, болели, умирали, хоронили. Во всяком случае, повезло им чуть больше, чем незарытым, чем тому, о кости которого ты только что запнулся и нос расквасил.

– У меня такое чувство, что Костлявая нас из-за угла разглядывает да ухмыляется.

В конце концов Михель прислушался бы к предостережениям Макса, самого что-то тяготило, но случайно дотронувшись до Максовой руки, тут же отдёрнул свою, ровно от печки.

– Э, дружище, да ты горишь весь, бредишь, вот опасности везде и мерещатся. Винца б тебе горяченького, но его, судя по всему, те обормоты из леса высосали, да холодным.

Налетевший пронзительный порыв резкого ледяного ветра окончательно подмёл Михелевы сомнения.

– Вот она, смерть моя, – заявил Макс, едва они переступили порог.

– Да брось ты – обычный мертвяк.

– А чё он за столом сидит – ровно давненько нас в гости ожидает?

– Привет, хозяин, – Михель бесцеремонно сгрёб высохшую мумию. – По-моему, твоё место за порогом.

За хозяином последовали его пожитки – гнилое тряпьё с лежанки, причём там Михель обнаружил ещё один труп и также с ним не миндальничал.

– Ложись, Макс! – хлопнул он по чистым доскам. – Счас я тебя кипяточком напою. Потерпи немного.

Однако выскочив за водой и глядя на суматошно толкущиеся по небу тучи, Михель призадумался: «Не Чума ли похозяйничала, прибрав всех этих несчастных. Но даже если и так, куда на ночь, в дождь, с больным Максом. Была – не была!»

В окрестных развалинах нашлось довольно много кусков дерева, что позволило развести добрый огонь, согреться, обсушиться, выпить горячего. Макс, правда, раскапризничился по поводу какой-то непонятной вони. Михель в душе согласен был, что воздух в хижине неидеален, но его больше беспокоили сквозняки, жадно растаскивающие драгоценное тепло. Макс к тому же вскоре затих, угревшись и закутавшись с головой. Михель и сам начал клевать носом. Сунулся было на крыльцо – глянуть напоследок, что и как, однако за мерным шумом частого крупного дождя ничего ни услышать, ни разглядеть. В такую непогодь все сидят по норам – рукотворным и естественным. Михель пошёл спать, предварительно щедро начинив очаг дровами. Необходимо хорошенько отдохнуть – ведь топать отныне на своих двоих. Хорошо хоть немного совсем осталось. Наказал себе обязательно подняться и закрыть заслонку, когда останутся одни угли. Осмотрел Макса, который широко разметался во сне.

– А ведь выздоравливает же, чертяка. Ей-бо, выздоравливает! Мы с тобой, Макс, ещё ухватим Фортуну за хвост.

Михель решил не трогать и не утеснять Макса. Поспать можно и на столе, предварительно сдвинув его от окна. Ну и само собой: дверь подпереть, окно завесить, оружие проверить и под руку.

Михель проснулся от ощущения чьего-то внимательного взгляда. Рука метнулась к оружию. Да это же Макс разглядывает его со своей лежанки.

– Чего не спим, служивый? – зябко повёл плечами Михель, откладывая пистолет.

– Да сам только что глаза продрал. Соображал, подымать тебя или ещё поваляться.

– Как ты? – с тревогой поинтересовался Михель.

– Нормально, жрать только хочу как волк.

– Это ж верный признак выздоровления. У самого, брат, кишки друг дружке кукиш кажут, – понимающе вздохнул Михель. – Ничего, сейчас должны пойти места неразорённые. Не всё же мы тогда со Спинолой прибрали. К тому же море совсем рядом, хоть рыбкой у здешних разживёмся.

Ты, кстати, в те времена, где обретался, когда мы с испанцами здесь шуровали, пытаясь «копьём достать Фландрию»[179]179
  «Копьём достать Фландрию» – испанская пословица того времени, синоним безнадёжного предприятия из-за трудностей испано-голландской войны.


[Закрыть]?

– В Италию дьявол занёс.

– И как?

– Паршиво. Жара, кормёжка непривычна, пива не допросишься, только что вина вдоволь. Жрут одну траву: салат там, апельсины, оливки. Ни ветчины тебе, ни пива, ни хлеба даже ржаного.

– Макс, кончай про еду. – Михель вскочил со своего ложа и с хрустом размялся. – Давай не колготься. До полудня надо выйти к какой-никакой ферме либо деревне. Пара монет ещё завалялась.

Михель сгрёб оружие, решив сполоснуться в первой попавшей луже и осмотреться – насчёт стихии и вообще...

Макс никогда ещё так не кричал. Больше всего Михеля в его крике потряс даже не чудовищный ужас, а полная безысходность.

«Ну что могло бы так перепугать Макса в пустой сторожке?!»

В избушке облако густой пыли – а Макса нигде нет! Михель никогда не был суеверным, но сейчас его охватил прямо-таки мистический ужас.

– Макс! – заорал Михель что было сил. – Где ты?

– Конец мне, Михель, – усиливая панику Михеля, голос Макса донёсся из-под земли. – Доска гнилая оказалась, в погреб я рухнул, а здесь трупов под завязку. Сюда их складировали. Это ЧУМА, Михель. Понимаешь ты – ЧУМА! Беги подальше, спасайся.

Михель и не заметил, как оказался за дверью. Всё-таки Чума! Её не уговоришь, ей не сдашься в плен, от неё не дезертируешь. Однако вместо того, чтобы бежать куда глаза глядят, Михель присел на крылечке и закрыл лицо руками. Что ж не повезло-то им так?

Михель решительно поднялся, завязал рот и нос и, вдохнув побольше сырого уличного воздуха, решительно толкнул дверь.

– Макс, руку! Быстрей! – Михель старался не смотреть вниз, почему-то боялся, что не выдержит и убежит, на этот раз окончательно.

– Михель, ты что, уже заболел или головой ударился? – Макс немного успокоился или утратил всякую надежду. – Я думал, ты уже мили за две от этого весёлого домишки. Ты понял, что я кричал?

– Макс, сволочь, ты хоть что-нибудь можешь сделать молча. – Михель уже тысячу раз успел пожалеть, что вернулся.

XXIX

Порядочному ландскнехту часто приходится убегать что есть сил, но в этот раз Макс и Михель превзошли сами себя. Любая смерть – Божье воздаяние, однако «чёрная смерть»[180]180
  «Чёрная смерть» – эпидемия чумы.


[Закрыть], не отделяющая плевел от злаков, косящая людей направо и налево – и смелых, и трусов, и богатых, и бедных, – пользовалась за свою подлую неразборчивость особой нелюбовью.

– Макс, кажется, выбрались, пронесло! – время от времени повторял Михель, не то ободряя друга, не то уверяя себя.

Как хотелось бы в это верить.

Остановились они только на опушке, завидев совсем неподалёку ферму. Жилую!

– Вот и поедим, – кое-как отдышавшись, выдохнул Михель.

На ферме их встретили неприветливо, хотя Михель сразу недвусмысленно забренчал монетами. Дело оказалось не только в неприязни к двум голодным, бродячим, усталым ландскнехтам, столько в том, что ландскнехты эти вышли из Зачумлённого леса. Так, значит, называлось это проклятое урочище. Причём обитатели фермы выказывали смешанное чувство к тому, что под боком у них вечно дремлет вполглаза страшная угроза. Ведь Зачумлённый лес кроме опасности был в этих условиях и спасением, являясь надёжным заградительным кордоном против охочих до чужого банд отставных ландскнехтов, мародёров и разбойников всех мастей.

– Явно издалече топаете, да спешите. Наши бы ни за какие коврижки не полезли в это гиблое место, – угрюмо бросил хозяин фермы, мрачный верзила, не снимающий мозолистых ладоней с неумело заткнутых за пояс пистолетов. Михелю изрядно досаждала его воинственность. Может, моргнуть Максу да взять причитающееся силой. Напомнить лишний раз мужланам, что единственное, для чего они слеплены Творцом, – не дать ландскнехту помереть с голоду. За хозяином маячил, правда, пяток наспех вооружённых работников, и с полей то и дело подходили новые, но сами они явно атаковать незваных гостей не собирались.

После того как Макс и Михель согласились разместиться в дальнем углу двора, на голой земле, умыться уксусом[181]181
  Умыться уксусом – как обеззараживающее средство при инфекционных болезнях.


[Закрыть], ничего не трогать, обойтись без столовых приборов и сразу же после трапезы уйти, им вынесли, наконец-то, поесть. Причём хозяин наотрез отказался от предложенной платы.

– Видишь, видишь, вот они Нидерланды. Смотри, какую прорву съестного тащат. И окорок, и яйца.

– А, – безразлично махнул рукой Макс, – мне что-то есть совсем расхотелось.

Михель внимательно на него посмотрел, однако промолчал.

Молоко и пиво подали в таких кувшинах, что чудом в руках не рассыпались. Макс, который сразу налёг на питьё, попробовал было возмутиться, однако Михель его удержал.

– Судя по всему, – жестикулировал он с набитым ртом, – эти крынки подцепят вилами, в ближайший овраг, да закопают поглубже. Ежели до этого ещё и в костре хорошенько не прокалят.

Торопливо перемалывая жирную обильную пищу, Михель не переставал в упор и грозно рассматривать крестьян, толпящихся в почтительном отдалении.

– Хм, ты поглянь-ка, Зачумлённое урочище и нас бережёт. Судя по рожам, давно бы попытались проломить нам башку, если бы не опасались, что заразны мы.

Обычно словоохотливый по любому поводу и без повода Макс сидел непривычно задумчивый, словно вслушиваясь в себя.

Кусок застрял в глотке Михеля – ни туда ни сюда. И тут Михель с ужасом осознал, что не помнит, из какого кувшина пил Макс, что он скорее так и умрёт, поперхнувшись, но не тронет Максова питья.

Макс поднял на Михеля грустный, все понимающий взгляд и носком сапога осторожно ткнул к нему один из сосудов:

– Вот из этого я не пил. И вообще жри скорее и потопали отсюда. Говорил ведь – давай не будем там ночевать.

Напившись, Михель принялся торопливо собирать остатки провианта.

Уже за воротами Михель ещё раз обернулся поблагодарить хозяев, но ответом ему был торопливый лязг засовов. Затем из-за стены донеслось:

– Чтобы мы вас здесь больше не видели. Пристрелим как собак.

– Главное, сейчас в спину не пальните, – собрал последнюю волю Макс.

– Вот ещё, добро переводить, – фыркнул расхрабрившийся невидимка.

Когда ферма скрылась за поворотом дороги, Макс обернулся к Михелю, просто сказав, как о чём-то само собой разумеющемся:

– Конец мне, Михель. Дотянулась всё ж таки до меня длань Чумы.

И упал прямо на дорогу.

Почему Михель его не бросил, почему, стиснув зубы, плача и выбиваясь из последних сил, тащил уже не друга – Макс-то обречён, – а страшный источник смертельной заразы за собой?

Макс упорно не желал обращаться в хладный труп, изо всех сил сопротивлялся смертельному недугу. В минуты бредового забытья костерил Михеля последними словами, требовал бросить и добить, один раз даже плюнул в Михеля, чтобы заразить повернее, в отместку. В минуты просветления рассудка, стоя у врат Вечности, всегда смешливо-несерьёзный Макс преображался, поднимаясь над рутиной отлетающего Бытия:

– Михель, запомни, самый худший порок для ландскнехта – жадность. Я считал, что в нашей компании кроме себя, разумеется, каждый является олицетворением какого-нибудь из семи смертных грехов. Гюнтер – гордыни, Мельхиор – чревоугодия, ну и все прочие. Ты тож, согласись, не безгрешен. И лишь когда по моей вине погибла чистая душа – Мадонна, тут я вдруг осознал и обнаружил, что сам я вместилище и хранилище всех грехов адовых. И чем дольше жил, тем всё новые и новые легионы бесов в себе находил...

– Сколько там, Гюнтер говорил, чертей по свету бродит и во тьме сидит? Десять миллионов четыреста пятьдесят семь тысяч... дальше запамятовал[182]182
  Десять миллионов четыреста пятьдесят семь тысяч, дальше запамятовал – в Позднее Средневековье появлялись теологические трактаты, в которых вёлся скрупулёзный подсчёт всех «видов и типов» нечистой силы.


[Закрыть]. Болезнь с дьявольской быстротой пожирает мой мозг... О чём это я? Так вот, главный грех – жадность. Запомни, Михель! Я ведь, дурак эдакий, перстенёк там поднял. Эта банда, что в лесу передохла, они под пол не только своих мёртвых пихали, они там и награбленное хранили. Этот сундук как-то сам собой открылся, когда я рухнул сверху. Словно кто невидимый крышку потянул. И вот камень этот. Дай, покажу, только не подходи близко.

На ладони Макса возник большой перстень с огромным рубином. Искусно обработанный камень фокусировал, преломляя редкие лучи неяркого солнца, и казалось, камень сочится кровавыми слезами. Глаз не отвести.

– Хорош, да?

Михель только шумно вздохнул, когда Макс несколько торопливо убрал перстень.

– Он и там меня сразу притянул, ровно уголёк во тьме кромешной. Там-то, в сундуке у них, всё боле хламье, а этот на самом верху, так и манит. Ровно кричит немо: возьми меня, возьми. А ведь он добрые три сотни пистолей стоит, ежели не все пять. О тебе опять же ни слуху ни духу. Я ведь и помыслить не мог, что ты рискнёшь возвернуться. От ужаса, отчаяния и безысходности я его и сцапал – терять-то нечего. А ты, Михель, ровно решил не таить заразу, не схоронить её вместе со мной, грешным, а по миру распространить. Дай воды испить...

– Попутал меня бес. Знаешь же наш принцип – хапай, что плохо лежит. Это-то меня и сгубило. Да не одного меня, судя по окрестностям и начинке той сторожки.

– Макс, – Михель пытался говорить громче, но голос, не подчиняясь, то и дело срывался на хриплый шёпот, – а ты не подумал, кто его туда мог положить? С чьей он руки? Для кого и чего изготовлен?

Макс, устало прикрыв глаза, только кивнул – продолжай, мол, я внемлю.

– Ведь он же гораздо больше, чем обычный размер. Покажи-ка ещё раз.

Макс, не открывая глаз, отрицательно замотал головой, и Михелю пришлось продолжать.

– Ведь его же спокойно можно на два пальца нацепить, а то и на три.

Макс внезапно настежь распахнул глаза – болезнетворная хмарь рассеялась, взгляд был зорок и пытлив.

– Я думаю, – Михель с превеликим трудом сглотнул внезапно подступивший к горлу ком...

– Я думаю, нет, я уверен – это с Её пальца. – Михель перекрестился испуганно. – С перста Царицы Чёрной смерти. Это её западня.

– Правильно, Михель. Я тоже до этого додумался. Не забывай вот только, что заночевали мы там по твоей воле.

– Этого я никогда не забуду.

– Прежде чем помереть мне, да и тебе тож, надо разрешить один вопросик: что с этим наследством делать? Я хочу остановить Её поступь... Хотя лично мне это уже не поможет. Но как?

Макс замолк, собираясь с силами. Михель терпеливо ждал.

– Закинуть подальше? У меня и сил не осталось. Да и найдут, рано или поздно. Бросить в речку? Вода навсегда станет источником заразы. Утопить в болоте? Болото высохнет. Либо осушат – ты же знаешь, сколь лихо голландцы это делают. Зарыть в чистом поле? Опять же опаска, что либо лемех пахаря, либо заступ землекопа его выворотит...

– Я вот что придумал. Чёрную смерть в состоянии одолеть только великая сила моря. Большого и вечного, чистого и могучего... Ты должен довести меня до моря. Туда зашвырну. Кроме того, пока живу – надеюсь. Я почему-то уверен, что если ты и меня искупаешь в море, я ещё выкарабкаюсь. Заблуждаюсь, верно. Но всё равно, исполни мою последнюю волю. Дотащи. Я ведь и моря-то никогда ещё не видел. Гляну – и умирать можно. Хотя в глубине души ещё теплится надежда.

Молва намного опережала еле бредущих Михеля и Макса. Их встречали задолго за воротами, на границе своих владений, угрозами и выстрелами в воздух заставляли побыстрее убираться прочь.

Всё-таки жадность, кою столь проклинал Макс, была посильней его проклятий. Некий паренёк, на пару мгновений выпущенный из поля зрения взрослых, продал Михелю за последний гульден старую ручную тележку. Крикнул издали, чтобы бросили деньги на дорогу, а сам, оставив товар, опрометью бросился наутёк.

Когда Михель, кое-как взгромоздив Макса, обернулся, парень обильно поливал деньги из большого кувшина – верно, уксусной кислотой.

– Смотри, чтоб не растворились денежки-то, – задорно крикнул ему Михель, хотя чему вроде бы веселиться... – Море далеко?

– Да пару часов хода. Не слышишь прибой, что ли? Вон за той сосновой рощей... Скажи лучше: война-то ваша скоро кончится?

– А бес её знает!

Макс угасал на глазах. Но на губах Михеля отчётливо уже чувствовалась морская соль, поэтому он пёр, не разбирая дороги, ежеминутно грозя развалить ветхую тачку и вывалить Макса на очередном ухабе.

В прибрежных дюнах Михеля грудью встретили ещё два врага: песок, в котором вязли как ноги, так и колёса утлой колымажки, и корневища вековых сосен, густо змеящихся, и даже, как на миг померещилось разгорячённому Михелю, сползающихся, чтобы заступить ему дорогу. Да что там песок и корни: сосновые шишки, подобно маленьким ежам, героически лезли под колёса, а толстый слой рыжей опавшей хвои обрёл свойства зыбучих песков. На очередном корне колесо допотопной тележки с треском и отломилось.

Макс, даже не пришедший в себя от толчка, тихо сполз из накренившейся тележки на сырой песок, куда вскоре опустился и Михель, сжимая обеими руками грудь с готовым удрать на свежий воздух сердцем, с ужасом думая о перспективе остаться здесь, под кронами, вместе с Максом. Для починки требуется только пара крепких ударов – но чем? В этих песках не то что молотков не накидано – камня подходящего днём с огнём не найдёшь. Михель совсем уж было взвыл от досады, когда додумался приспособить пистолет. Уже замахиваясь, осознал, что оружие-то, конечно, заряжено.

– Так, тихо, успокойся и подумай. И верно, чёртов перстень приносит сплошные беды. Едва не застрелился. Довезу ли Макса живым, поможет ли ему холодная морская ванна? А вот об этом сейчас лучше не думать.

Когда, аккуратно разрядив оружие на подстеленную сумку, – нужно, чтобы ни один заряд не пропал, – он опустил первый раз пистолетную рукоять на сломанное колесо, курок, оставшийся взведённым, звонко щёлкнув, исправно выдал сноп искр. Михель проследил взглядом направление пистолетного дула, зажатого в руке, – аккурат в живот.

– Ой, не выйти нам с Максом из этих дюн. Ведь проще ж было вывернуть кремень из курка, а не возиться с полной разрядкой.

Ожесточясь, Михель бил и бил по непослушному колесу. Дубовая, затянутая железными кольцами для прочности пистолетная рукоять, треснув, раскололась. Михель, проклиная всех святых, забросил остатки пистолета подальше, совершенно не думая о возможности починки. Но колесо – встало на место! Сгребя всё так же бесчувственного, но вроде пока живого Макса, Михель буквально швырнул его в тележку.

Когда сосны, и корни, и шишки бросились врассыпную, открыв огромную серо-свинцовую пасть, где нижней челюстью, усеянной там и тут белоснежными клыками мелких волн, служила бездонность солёной воды, а верхняя бугрилась сырыми тучами, Михель только разочарованно ахнул. Стоило убивать столько времени на починку, когда до цели оставалось две сотни шагов.

– Макс, Макс, вот оно, твоё море! Очнись! – Михель хотел ещё что-то добавить, но осёкся на полуслове. – Что ж ты так-то, Макс, ведь чуть-чуть оставалось, – обречённо махнул рукой и побрёл к воде.

Впервые представилась возможность переговорить словоохотливого друга, и впервые этого не хотелось.

Михель долго бродил по кромке прибоя, пока совершенно не промок и иззяб. Более того, находясь довольно долго вдали, он как-то забыл о приливах-отливах, так что вообще едва не утоп, неосторожно углубившись в чужие владения. Холодное купание, освежив тело, унесло с собой страхи и сомнения.

– Вот ты и дошёл, куда хотел. Действуй дальше и с умом. Ты теперь наследник не только грехов, но и славы 4М и 4Г.

– Макса в море, в море. Нечего заразу распространять. Не совсем по-христиански, нуда сам ведь хотел. Друг нужен, пока он жив, когда мёртв – это обычный кусок падали, не лучше и не хуже сотен тысяч подобных.

Михель поискал подходящую палку – прикасаться к трупу не было никакого желания. А вообще чего мудрить – скатить вместе с ненужной уже тележкой.

Кольцо! Взглянуть, что ли, напоследок? Михель сам себе боялся признаться, что оттопыренный карман Максова камзола притягивает его мысли и взоры. Что же с ним делать?

Разве ж мало ты, Михель, испытывал судьбу зря и попусту?

Однажды смертельно усталый Михель во тьме кромешной долго искал пристанища, отстал, запоздал, потерял своих и не хотелось ночевать в грязи. Вымерший лагерь погружен был в мертвецки беспробудный сон – даже часовых не выставили после изнурительного перехода. Палатки, землянки, повозки – все битком. Наконец, плюнув на условности, ввалился в какой-то домишко, бесцеремонно распихал ноги-руки, даже не обратив внимания, что хозяев конечностей не пробудило столь грубое обращение, и уснул раньше, нежели донёс голову до кулака.

Пробуждение было не из приятных. В чумном бараке! Среди груды трупов! Единственным живым! Пока Михель спросонья разбирал, что да как, явившиеся два монаха-могильщика бесцеремонно сгребли его и поволокли к повозке-катафалку, чтобы спровадить в последний путь. По дороге они ещё и немилосердно ругались, как по справедливости разделить немудрёные Михелевы пожитки. Когда Михель, открыв глаза, разубедил их в бесхозности своего барахлишка, его попросту бросили на землю, и отправились за «настоящим» мертвецом. И ничего: никаких последствий данной памятной ночёвки. Да мало ли что было...

Потому, поразмыслив, Михель решительно полоснул кинжалом по Максову карману. Жить – значит, рисковать, жить красиво – рисковать втройне. С помощью подобранного прутика Михель осторожно поддел кольцо и устроил ему двойную купель: сначала призвав на помощь свои почки – кстати, прекрасное обеззараживающее, – затем непосредственно в море.

Большая вода решила поиграться, а может, просто подслушала, что он там наплёл в своё время Максу. Волна по-мародёрски сволокла перстенёк с пальца-прутика, намереваясь спровадить в свои бездонные кладовые, где и так уже добра – не перечесть. Но у Михеля-то колечко – единственная ценность после головы. Потому-то, только что мучительно размышлявший над тем, очистилось оно или нет, ландскнехт тут же сиганул в воду, возвращая своё.