Текст книги "Ландскнехт шагает к океану"

Автор книги: Сергей Удот

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

XXIV

Неожиданно они оказались на батарейных позициях. Тоже не мёд: понарыто, понатаскано, понавезено всего. Трупы опять же. Одно хорошо – и преследователей то задержит. Всё с ног на голову с этими новомодными шведскими порядками. Ежели ране, порядочный ландскнехт с закрытыми глазами мог обрисовать любой боевой порядок: пехота в центре, кавалерия на крыльях, артиллерия сзади, то с этими северными бродяжками пушки могут оказаться везде, где угодно, – от авангарда до обоза. Ещё и бедную пехоту могут припрячь цугом – таскай по полю.

Миновав фальконет[154]154
  Фальконет – вид артиллерийского орудия.


[Закрыть] среднего калибра, Михель вдруг с ужасом ощутил, что земля под ногами проваливается вниз, и они неожиданно очутились в каком-то подземелье. При их нежданно-негаданном появлении в угол испуганно шарахнулся некто с факелом в руке. Факел, а также свет из дыры, что они проделали своими телами, позволили Михелю разглядеть бочонки и бочки по углам, аккуратную пирамиду стальных шаров-бомб в центре, о которые они чудом при падении не переломали ноги.

– Пороховой погреб! И здесь кто-то с открытым огнём! – Михель так и обмер сердцем, протестующе замахал руками.

– Э, дядя не дури! Постой! Свои мы! – закричали разом. И все, верно, молили Бога, чтобы это не оказался швед, прорвавшийся и уцелевший после одной из предыдущих атак, или хотя бы чтобы случайная искра с мерно потрескивающего факела не упала в открытый бочонок.

– Врёте, проклятые христопродавцы, – неизвестный тем не менее поднял факел подальше от пороха, а также чтобы их осветить. – Молитесь, своему дьяволу, чтобы получше встретил в аду.

– Мы такие же католики, как и вы. Верно служим церкви и императору. Посему погасите или уберите немедленно огонь! Иначе произойдёт непоправимая ошибка, и вы долго будете о том сожалеть.

Последние слова Гюнтера, несмотря на весь трагизм ситуации, невольно вызвали улыбку Михеля и Маркуса. Но именно это ощеривание грязных, в копоти и крови физиономий послужило лучшим доказательством их правоты. Может, хитрец Гюнтер на то и рассчитывал.

– Побожитесь! – потребовал неизвестный, судя по всему имперский артиллерист, скорее уже по инерции недоверия, чем действительно продолжая сомневаться. Кажется, он обрадовался не меньше их.

К тому времени Михель достаточно его разглядел и мог делать определённые выводы. Конечно, из наших. Одежда богатая, верно, не простой канонир. К тому ж стар больно, чтобы самому под ядрами корячиться. Волосы слиплись от крови, но вроде рана неглубока – жить будет.

Они послушно выполнили его требование, после чего неизвестный ловко вышвырнул факел в дыру – света и так доставало, к тому же вскоре он вытащил откуда-то из-за вороха гранат надёжный, безопасный зажжённый фонарь.

– А шведы где?

Гюнтер приложил руку к земляной стене:

– Да уж близёхонько.

Впрочем, приближение больших конных масс можно было определить не только по дрожанию стен.

– Так, может, я зря с факелом поторопился? – спохватился старик.

– Ты это, дядя, брось, – Маркус отчаянно пытался придать своему тону суровость и вескость. Он присел на первый попавшийся бочонок и, морщась, яростно растирал ушибленное копытом колено. – Мы ещё пожить хотим.

– Они, гады, сына у меня, – старик закрыл лицо ладонями и затрясся в рыданиях, – к лошадям привязали и разметали по полю. Думали, деньги он где схоронил. Я их зубами готов грызть.

Похоже, неожиданное избавление от смерти, на которую он сам же себя обрекал, потрясло старого артиллериста.

– Зачем же зубами? У тебя вон пушка есть, да не одна, – попытался отвлечь его от невесёлых мыслей Михель.

Однако на слова его почему-то живо отреагировал Гюнтер, даже палец назидательно поднял, ловя ускользающую мысль.

– Что ж у тебя, хозяин, погребок-то столь хилый? – Маркус осторожно разгибал и сгибал ногу в колене, и это не доставляло ему особого удовольствия. – Если уж мы сумели вломиться, то любая случайная бомба насквозь прошьёт.

– Строили-то ночью, пред самым побоищем, наспех. – Старик ещё глотал последние слёзы, однако рассказывал охотно. – Пришлось пехотных в работы взять. И не досмотрел, везде ведь надо было поспеть, как они доски и брёвна успели пропить. Что там доски, пары бочонков зелья[155]155
  Зелье – порох.


[Закрыть] не хватает, а ведь четыре же раза пересчитывал.

– Эт мы могём, – осклабился Маркус. – Мы, мушкетёры, бедовый народ, и палец нам в рот не клади.

– Дак это вы, что ль, были, – вгляделся старик. – Что-то рож не припоминаю.

– Не мы, не мы, – махнул рукой окончательно развеселившийся Маркус. – Я к тому речь веду, что любой из нас такую штуку смог бы провернуть да кого угодно одурачить.

– Слупили по четыре су за срочность, да ещё и ничего толком не сделали – это вы считаете правильным делом!

Речи были заглушены нарастающими раскатами. С потолка тонкими струйками посыпалась земля. Все инстинктивно сжались, втянув головы в плечи.

– А он у тебя, того, не обвалится напрочь, став нам всем шикарной могилой? – забеспокоился Маркус.

– С восхода, почитай, конные носятся туда-сюда – и ничего, стоит, как видишь.

– Ага, конного нам здесь только не доставало сверху, да ещё и с лошадью. Полный набор будет – пехота, конница, артиллерия. Хоть армию собственную погребную создавай.

Михелю нестерпимо захотелось наверх, хотя и понимал, что это гибельно.

– А ведь это ж наши атакуют, наши! Слышите, с какой стороны, – опять назидательно поднял палец Гюнтер.

– Помогай им Бог. Может, сломят наконец супостата, – закрестился артиллерист.

– Может, мы потихоньку в тыл? – робко предложил Маркус, переводя вопрошающий взгляд с Гюнтера на Михеля и обратно.

Но Гюнтер, словно и не слышал его, будучи целиком погружен в свои мысли.

– Сломят! Конечно, сломят, если мы им пособим. Ты, старик, знаешь, как с пушкой управляться, заряжать там, наводить?

– Да я вообще-то мастер-литейщик.

– Я не про то спрашиваю.

– Ну как же. Хотя и давненько этим делом напрямки не занимался.

– Пошли. Заодно и сына твоего им припомним.

– Гюнтер, ты куда? – враз всполошились Михель и Маркус.

– Туда же, куда и вы – к пушке!

– Но у меня же нога, – заканючил Маркус.

– Главное, голова цела. Не бойся, в атаку хромать не придётся. Здесь все недалече.

И уже в дверном проёме, назидательно подняв палец:

– Запоминайте, потому как умными людьми сказано: «Прекраснейшее, что нам принадлежит, – честь!»

– Всё так, но я бы со своим «Absolve Dominet»[156]156
  «Absolve Dominet» (лат.) – католическая молитва над павшими в бою.


[Закрыть] предпочёл погодить.

– Нет, сегодня Глас Божий возвестит наихристианнейшему воинству «Те Deum laudamus»[157]157
  «Те Deum laudamus» (лат.) – торжественная месса по случаю избавления от врагов.


[Закрыть]. A «Dies irae»[158]158
  «Dies irae» (лат.) – заупокойная, реквием.


[Закрыть] – по врагам нашим!

Точку в содержательной беседе подвёл со стоном поднявшийся Маркус:

– Ты, у нас, Гюнтер, в конце концов дьявола уболтаешь сигануть в его же собственный котёл со смолой кипящей.

Перед ними расстилалось поле, на котором кипела отчаянная рубка. Даже плотный доселе пороховой дым заметно поредел – в ход шло исключительно белое оружие.

– Еретики сильны как никогда. Посему не медля приступай к науке, – раскомандовался Гюнтер.

– Прежде всего пушку надо после предыдущего выстрела пробанить. То есть прочистить, – торопливо поправился артиллерист, встретив недоумённый взгляды всей троицы.

– Вот эту штуку, она называется банник, засовываете в дуло и равномерно туда-сюда, туда-сюда, как... Ну, вы сами знаете где, – лукаво улыбнулся он в усы.

– Продолжайте, молодой человек, – передал он своё нехитрое орудие Гюнтеру, – вы более других стремились овладеть нашим ремеслом. Да не ленитесь, а то мне, старику, сие уже не по силам.

– Вы, – ткнул он пухлым перстом в Маркуса, – пойдёте сейчас вон туда. Видите ноги. Да, да, в красных чулках. Это не испанский лейб-гвардеец[159]159
  Это не испанский лейб-гвареец – отличительным знаком испанской гвардии были красные чулки.


[Закрыть], а, к сожалению, мой лучший наводчик. Сожалею не потому, что это именно его ноги, а потому, что ему никогда ими не пользоваться. Короче, – оборвал он сам себя. – Видите, рядом дымок вьётся. Это тлеет без пользы артиллерийский фитиль, он намотан на специальный жезл. Там ещё изрядный запас должен остаться. Тащите – нам без него как без рук. Не спешите. На груди наводчика на цепочке должен висеть пробойник – шило такое. Его также – сюда.

– Цепочка, надеюсь, хоть золотая? – Маркус всеми силами пытался заменить исчезнувшего Макса.

Но старик уже про него забыл, обернувшись к Михелю:

– А с вами, молодой человек, мы, ежели не возражаете, отправимся за начинкой к пирогу, то есть за зарядом. Нам, следовательно, обратно в погреб.

– Момент, – обернулся он к Гюнтеру. – Я думаю, достаточно. Вы столь яростно баните, что, опасаюсь, увеличите калибровку, и ядра будут попросту сами выкатываться из дула.

Смущённый и задетый за живое, Гюнтер даже чертыхнулся, что водилось за ним крайне редко.

– Пойдёте с нами. Принесём сразу бочонок пороха, чтобы каждый раз в погребок не спускаться.

Так же неторопливо и обстоятельно, чтобы запомнилось раз и навсегда, старый артиллерист показал им процесс заряжания. За исключением мелких хитростей, все до боли знакомо. Тот же мушкет, только без замка и калибром заметно поболе.

– Теперь что? – смиренно обратился артиллерист к Гюнтеру, прерывая процесс. – Куда наводить прикажете. У нас ведь бомба, а с ней особая опаска нужна. Надо навести, поджечь фитиль, быстренько закатить бомбу, прибить пыжом и отпаливать, чтобы бомбу не разнесло в стволе, вместе со всеми нами.

– Куда стрелять? А вон куда!

– Боже ты мой! – ужаснулся Михель, проследив направление указующего перста Гюнтера. – Наших-то опять лупят.

Очередной имперский вал, судя по всему, расшибся о шведскую скалу. Малодушные осаживали, разворачивая лошадей, храбрые пытались подороже продать свои жизни.

– Где же дьявол закружил Паппенгейма[160]160
  Паппенгейм – командующий имперской кавалерией, отсутствовал на начальном этапе Люценской битвы.


[Закрыть]?! – Маркус почему-то требовал ответа у них. – Без него наши коннички, что мокрые курицы.

– Да мы-то откуда ведаем! – резонно заорал на него Гюнтер. – Ты не о нём беспокойся, а вот об этой кормилице, – звонко шлёпнул он по пушечной бронзе.

– У кого глаз острый? – спохватился артиллерист. – А то мои слезятся.

– У Макса, – машинально пожал плечами Михель. – У кого ж ещё.

– И кто у нас Макс? – старик поочерёдно оглядел всю троицу.

– Судя по всему, он в окрестностях ада, – вздохнул Гюнтер перекрестившись. – Кстати, до сих пор не познакомились. Я Гюнтер, а эти два достойных отпрыска рода людского и мушкетёрского – Михель и Маркус.

– Весьма рад. Фердинанд Фрунсберг, мастер пушечных и литейных дел, к вашим услугам. – Старик потянул было руку, чтобы приподнять несуществующую шляпу.

– Не из рода ли тех достойных Фрунсбергов[161]161
  Не из рода ли тех достойных Фрунсбергов – речь идёт о легендарном вожде немецких ландскнехтов XVI в. Георге фон Фрунсберге.


[Закрыть], столько сделавших для империи?

– Где уж нам, – смущённо-польщённо заулыбался старик. – Они-то из благородных будут, фон-бароны, а мы бюргеры, мастера. Пушки, колокола. В последние годы, правда, только пушки. Колокола никому не потребны, словно люди напрочь забыли Бога.

– Люди, с помощью пушек защищают своего Бога, – сурово перебил его Гюнтер. – Покончим с проклятыми еретиками – дойдут руки и до колоколов. Чтобы приблизить час сей благостный – наводи по злодеям!

– Дай, я испытаю, – неожиданно вырвалось у Михеля.

– Извольте, извольте, – старик ровно наследника своему пушечному делу сыскал.

– Гюнтер, командуй! – Михель сотни раз видел всю процедуру, посему нуждался только в достойном целеуказателе.

– А вон того субчика мне сделай. – Гюнтер также склонился к орудию, указывая направление.

– Ага, вижу. Ишь молодчик – палаш весь в крови. Гюнтер, клинышек подбей совсем легонько[162]162
  Клинышек подбей совсем легонько – орудия наводились на цель подбиванием или ослаблением системы клиньев.


[Закрыть]. Маркус, где тебя черти носят, хватай за цапфы[163]163
  Цапфы – специальные приливы на орудийном стволе для крепления и заряжания.


[Закрыть], по горизонтали подвернуть бы надобно. Носится, как очумелый, по полю, и не выцелишь. Гюнтер, у тебя в запасе поспокойней не найдётся?

– Заряжай, не болтай! Наши вроде его придержали.

Старого артиллериста словно подменили. В то время как Гюнтер и Маркус больше суетились, он действовал быстро, чётко, ловко. Мастер словно стряхнул обузу времени – спроворил, подобно юному подмастерью, единственная награда которого – брань да оплеухи.

– Поберегись! – молодцевато гаркнул он, прикладывая фитиль к запальному отверстию.

Гюнтер едва успел сгрести в сторону полоротого Маркуса, расположившегося поглазеть непосредственно за пушкой и, несомненно пострадавшего бы от отката при выстреле.

Михель, наоборот, выбежав вперёд, попытался вскочить на тур, но поскользнулся, да так и уселся в корзину с землёй, где к тому же валялась чья-то оторванная или отрубленная голова. Пробормотав что-то вроде:

– Смотри, не отгрызи там у меня кой-чего, – Михель так и остался сидеть, наблюдая за делом рук своих.

Весь квартет артиллеристов разразился бурей восторга. Михель не мог и мечтать о подобной удаче: бомба угодила прямо в шведа и разорвалась буквально у него в руках.

Михель, конечно, не мог услышать, как храбрый вояка успел пробормотать, прежде чем исчезнуть в пламени и дыме:

– Славный выстрел, чёрт возьми.

Ни Михель, ни прочие не обратили внимания и на то, что пороховым духом и осколками было сброшено с лошадей и искалечено шесть имперских кроатов, полуокруживших на момент выстрела шведа с целью задать ему добрую трёпку.

– Если бы ты, парень, мог видеть, как мы его! – восторженно обратился Михель к голове, на которой сидел. Больше-то не к кому. – Однако ж и жестковата у тебя черепушка. Прям ядро чугунное. Верно, упрямец был, когда был живым. А может, ты из шведов и нарочно решил наставить мне синяков на задницу?

Однако ни побеседовать вволю с невозражающим собеседником, ни порадоваться как следует Михелю не дали. Подняли ор от пушки.

– Михель, Михель! – Гюнтер опять вооружился банником, и тот в его руках буквально трещал и гнулся. – Это не последний, и даже не предпоследний швед на этом поле.

Кончай глумиться над павшим и сюда! Глаза твои для нас сейчас по сотне дукатов за каждый зрак.

Так, значит, Гюнтер и голову разглядел. Когда успевает: и работать, и подсматривать.

– Где она, твоя сотня, – вздохнул Михель, тем не менее покорно оставляя новую игрушку и слезая с тура. Бросив последний взгляд на своё сидение, Михель с изумлением и радостью обнаружил зажатый между зубами мёртвой головы дукат.

– Вот так находка! Да ты, парень, – Михель упорно продолжал обращаться к голове как к живому, – чаю, из благородных будешь. Вернее, был. Извини тут, что я тебе наговорил. Разве ж какой шведский прихвостень смог бы устроить для меня такую королевскую награду? Покойся с миром. Дай я тебя землёй присыплю, что ли.

– Михель, ну где ты там запропал?

Михель оглянулся: Гюнтер, прочистив орудие, взялся уже за шуфлу. Фердинанд и Маркус волокли снаряд и пыжи, причём явно ссорились, попеременно обращаясь друг к дружке с короткими пылкими репликами. Михель, занятый головой, не видел, как Фердинанд, не дождавшись, пока Маркус устанет, подбрасывая шляпу вверх, ловить её, вопя что-то труднопереводимое, попросту прожёг ему тлеющим фитилём штаны, приводя в чувство. Обычная шуточка мушкетёров и артиллеристов. Не осади их свирепо Гюнтер, быть бы старику нещадно битому.

– Заряжайте давайте, я сейчас.

«У меня тут дукат», – Михель, конечно, не добавил.

Его благодушие, правда, очень скоро испарилось, ибо мёртвая голова упорно не желала расстаться со своей собственностью, как Михель её ни тряс и ни пытался пальцами выдрать монету. Пришлось гардой кинжала пересчитать упрямцу зубы. Наскоро сдув землю и крошево зубов, Михель, чертыхаясь, торопливо сунул монету в карман – настырный Гюнтер опять подал голос от пушки.

– Чего ты там копаешься? – накинулся на него Гюнтер, в то время как Маркус и Фрунсберг продолжали яростно перепираться между собой. – Панихиду, что ль, устроил? Вон кого надобно отпевать. Причём срочно.

И Гюнтер ткнул чёрным от пороховой гари перстом в поле.

– Да дукат тут подвернулся. – Михель готов был язык себе откусить, однако ж и рукой уже подтверждающе хлопнул по карману. – Не бросать же. Вы тоже заберите, если что, не забудьте.

– Хорошо. – Гюнтера не обрадовала даже весть о деньгах, на что втайне надеялся Михель. – К орудию, к орудию. Наводи, давай!

И он наводил, и они стреляли, благо, снарядов – в избытке. Не всегда, разумеется, так же успешно, как первый раз, но в целом неплохо. Когда же орудие опасно раскалилось от выстрелов, а уксуса под рукой не оказалось[164]164
  Уксуса под рукой не оказалось – уксус использовали для охлаждения ствола орудия после ветрела.


[Закрыть], перешли к другой пушке примерно такого же калибра.

Как прихожане на колокольный звон, на выстрелы потянулись люди: пехотинцы рассеянных рот, потерявшие коней кавалеристы. Гюнтер каждому находил дело, ободрял павших духом, придерживал тех, кто собирался бежать дальше. Постепенно у них образовался узел обороны. К рявканью пушчонки присоседился треск доброго десятка мушкетов, а там и вторая пушка подала голос.

Гюнтер и Фердинанд уже сами не заряжали – только командовали. С приказами и дело приобрело осмысленность, пошло веселей. Всё-таки как здорово, когда за тебя кто-то думает.

Появилась даже возможность перевязать Фердинандову голову, заодно расспросив о ране. Точнее, словоохотливый старикан сам им поведал о том во время перевязки.

– Как сердце чуяло. Обычно-то я шляпой покрываюсь, что на походе, что в бою. Потому как от ядра или, положим, картечины шлем поможет, ровно мёртвому припарка. А тут нахлобучил – батарейные мои так и полегли от смеха – старик в железо рядится. Я ещё в сердцах плюнул – чтоб вас всех побило. А оно вон как обернулось. Ровно я накаркал-напророчил. В общем, когда хлынула эта саранча на батарею, приметил меня один швед – не видел я здоровей мужика, сколь живу.

– Давно замечено – у страха глаза велики. – Гюнтер никогда не любил, чтобы при нём как-то выделяли в лучшую сторону противника.

– Да говорю ж вам – великан из великанов. Горяч не в меру – саданул меня палашом прямо по штурмовой каске. А что было б, кабы в шляпу я нарядился, как обычно? Развалил бы до самого копчика. А сила какова: шлем пополам, палаш в куски, я в обморок, шведа и след простыл. Как очухался немного, то и решил в погребе схорониться, где вы на меня и свалились.

– И сдаётся мне, – добавил Фердинанд, подумав, – что первым выстрелом Михель, дружок, ссадил именно этого громилу.

– У тебя ж вроде глаза слезятся, как же ты его в поле-то разглядел? – Гюнтер ехидненько так и вроде шуточками уже начал вгрызаться в авторитет Фердинанда, откусывая кусочек за кусочком.

– Точно он! – бесхитростному Фердинанду и дела нет до тайного смысла Гюнтеровых речей. – Руку даю на отсечение. Да сдаётся мне, что и сына моего именно он расказнил.

Гюнтер только плечами пожал. После того как Фердинанд признался ему, что по молодости грешил анабаптизмом[165]165
  Анабаптизм – одно из радикальных протестантских течений эпохи Реформации.


[Закрыть] и вообще продавал свои пушки направо и налево, лишь бы платили, Гюнтер решил держать ухо востро. Но пока идёт бой – каждая пара рук, каждая голова на счету, и Гюнтер лебезил и заискивал ради грядущей победы перед Фердинандом.

Затесался к ним даже один мародёр из тыловых с огромным и уже доверху набитым мешком. Он явно рано поверил в имперскую победу или решил рискнуть и собрать сливки, пока другие ещё опасаются. С милю резво драпал от шведской кавалерии, однако добычу не бросил. Долго сидел на своём мешке, все не мог отдышаться. Думали, уж помрёт. Гюнтер бросил на бездельника пару свирепых взглядов и, не выдержав, решительно сам к нему направился.

– Вот отныне твой мушкет, твои заряды. – Гюнтер буквально насильно вручил всё это опешившему мародёру. – Вон твоя банкетка[166]166
  Банкетка – забрустверный земляной выступ – скамья для стрелков.


[Закрыть], вон твоя бойница, и ещё за той присмотри. Бегом – марш!

– Мешок можешь взять с собой, – добавил Гюнтер, усмехнувшись в усы. – И не дай бог, надумаешь под шумок улизнуть в тыл. Из могилы достану.

Развёрнутая под руководством Гюнтера бурная деятельность стала маяком не только для осколков разбитой имперской армии. Их батарея оказалась как бы на «ничейной» земле.

На счастье, шведы в очередной раз перенесли направление удара. Жаркое дело кипело левее. Через батарею изредка перелетали ядра как с той, так и с другой стороны. Шведских одиночек – таких же заплутавших кавалеристов – неизменно встречали огнём, рассеивая по полю и не давая сбиться в крупные опасные группы. Кое-кого удачным выстрелом ссаживали с коней, что неизменно встречалось бурей восторга, причём больше радовались почему-то, когда враг оставался в живых и спасался, расшвыривая доспехи и снаряжение, подбадриваемый в хвост солёными шуточками и выстрелами. Даже мародёр-тыловик вспомнил, что ведь когда-то был справным солдатом и всё меньше косился на тыл да и на невольных соратников – не бегут ли, не бросили ли.

Однако имперцы не выиграли ещё ни Войну, ни даже битву. Явно пьяный сбившийся с дороги шведский расчёт со своей передвижной четырёхфунтовкой, умело используя складки местности и горы трупов, прокрался незамеченным и первым удачным выстрелом картечью положил на месте едва не половину отряда. Оставшиеся в панике бросились наутёк, и только Гюнтер, а за ним Маркус – к пушке, где за лафет испуганно присел ошарашенный Михель. Только старый Фердинанд сохранил невозмутимость, что-то громко подсчитывая.

– Дуэль так дуэль! – заявил он. – Если хотите уцелеть и победить, то что бы ни делали – по моей команде «ложись» – падайте ниц, иначе всем конец. А теперь заряжай!

Их орудие на пригорке – шведское в низине. Михель, чертыхаясь, ослаблял клинья, Маркус как раз прибивал пыж, когда раздалось громовое:

– Ложись!

И кто бы мог подумать, что старый пердун Фердинанд может ещё так молодцевато гаркнуть. Они послушно попадали, и тут же выше с визгом пролетела картечь, донёсся звук пушечного выстрела.

– Как ты догадался? – приподнявшись на локте, Гюнтер счищал с лица налипшую кашу из крови и грязи. – Колдовство какое-то.

– К орудию, – махнул рукой Фердинанд. – Потом объясню.

Однако словоохотливость взяла верх и, ворочая наравне со всеми враз потяжелевшую пушку, но не сбиваясь со счёта, Фердинанд охотно дал пояснения.

– Это же не люди, пятнадцать, шестнадцать, – кивок в сторону шведов, – это куклы механические. У них же все размерено, рассчитано и вбито в башку, двадцать восемь, двадцать девять. Наши заряжают медленней и палят абы как, сорок, сорок один. А эти все всегда в одно и то же время. Кстати, вот оно – ложись!

И вновь визг картечи над головой. Сливаясь с пушечным, совсем рядом ударил вдруг мушкетный выстрел.

Михель поднял голову, и с удивлением увидел незамеченного никем мародёра-мешочника, победно потрясающего дымящимся мушкетом, кстати, Михелевым.

– Вы только посмотрите, каков молодец?! – Гюнтер уже на ногах и не скрывает восхищения.

– Так ты попал, девять, десять? – в голосе Фердинанда было нечто, заставившее их обернуться.

– А то! Наповал! И ножкой дрыгнуть не успел! – послышался горделивый ответ.

– Идиот, восемнадцать, девятнадцать! – схватился руками за окровавленную голову старик. – Ты же выбил их расчёт с ритма, а меня со счёта. Как я теперь определю время заряжания, тридцать один, тридцать два.

– На вас не угодишь, – пожал плечами мародёр. – Пойду я, пожалуй. К тому же заряды полностью иссякли.

– Нет уж, держите его! Сорок три, сорок четыре. Подыхать вместе будем, по твоей вине. Ложись, что ли! – по привычке скомандовал Фердинанд.

Выстрел!

– Ах вы, мои куколки заводные. Пять, шесть. Ах вы, мои милые. Вы только гляньте на этих героев – уложились ведь вовремя. Прямо как при полном расчёте. Двадцать, двадцать один. Теперь они нам не страшны.

– Вот ещё одному уже ничего не страшно, – сдержанно кивнул Гюнтер. Шведы не преминули ответить за гибель товарища, влепив весь заряд в бойницу, откуда был произведён ружейный выстрел. Нечто, оставшееся от мародёра, решившего вернуться к мушкетёрскому ремеслу, сползало вниз по брустверу рядом с заботливо прислонённым к банкетке мешком.

– Осиротел мешочек-то, – брякнул Маркус, на время забыв обо всём.

– Заряжай! – ткнул его Гюнтер. – А то раззявил губу, трофейщик хренов.

Им ещё два раза пришлось целоваться с землёй, прежде чем они зарядили сами.

– У шведов-то проклятых отчего заряды не иссякли до сих пор?

– Унитары! Всё в одной холстинке зашито – и порох, и пыж, и ядро – забивай сразу – и готово. Каждый солдат на себе добрый десяток может утащить.

Наконец-то сподобились и они.

– Так, как только шведы стреляют, десять, одиннадцать, Михель, сразу к прицелу, и постарайся, чтобы этим выстрелом всё и ограничилось, семнадцать, восемнадцать. Я зарядил бомбой, потому что от картечи они также попадают, как то сделали мы. Надо развалить им пушку. Швед пошёл, конечно, не тот. Их там с десяток голов, давно бы со шпагами рванули в атаку, врассыпную да перекололи нас в мгновение ока. Тем паче ни я, ни тот мешочник на шпагах уже не сильны.

– Так они ж не ведают, что нас здесь четверо.

– Ведают, не ведают. Тридцать, тридцать один. Чего тут ведать? Раз ни из пушки, ни из ружей не отвечают – значит, нет никого. Бери голыми руками. Нет, не тот швед стал. Ложись!

И всё-таки Михель поторопился! Выпущенная бомба впритирку прошла над шведской пушчонкой, зарылась в землю, где и разорвалась, не причинив никому вреда.

Шведы ответили ещё двумя картечными зарядами, но к этому они уже привыкли, посему зарядили гораздо быстрее.

– Михель, умоляю, не промахнись! Ведь не дурни же они, в конце концов. Догадаются сменить частоту выстрелов и сметут всех разом. Или поймут, какие из нас вояки, и возьмут штурмом.

– Мне нужно время для прицела. А с бомбой этого не сделаешь – надо торопиться.

– Так что ж ты молчал? Давай ядро закатим!

Михель ощутил незнакомое чувство величия себя, наводящего пушку. От его меткости зависела вся их четвёрка, а также свалившиеся, как снег на голову, шведы. «Одним ударом семерых» – в этом что-то есть. Михель не раз и не два видел, как ядро врезается в плотный строй атакующих, как заряд картечи наповал укладывает все капральство. Но в худшем случае из орудия палили в него, в лучшем – свои имперские артиллеристы поддерживали огнём. Навалился страх – опять промажет! Зря он самонадеянно встал к пушке.

«Если суждено уцелеть в этой заварушке – ухожу в артиллерию. Вон и старик ко мне благосклонен – шпыняет гораздо меньше увальня Маркуса или гордеца Гюнтера. Должен взять, ведь расчёт его весь приказал долго жить. Тогда уж Гюнтер, сволочь, мной не покомандует – куда идти, что подать. Когда пожелаю, тогда и к морю уйду... Шведы-то как медленно работают. Чуют еретики, что на прицеле. Запросто любому башку снесу. Вон один даже обернулся – а порох-то у него так и сыпется – нет, не будет у них доброго выстрела».

– Ну, запаливай, – негромко и даже устало скомандовал Михель, словно занимался этим годы и годы, и выстрел этот для него – один из тысячи.

– Voila, – восхищённо прищёлкнул языком Фердинанд, почему-то решивший перейти на французский. – Михель, каналья, да ты же прирождённый артиллерист!

– Выпивка с меня! – выразил своё отношение к выстрелу Маркус.

– Заряжай давай! Картечью! Уходят же! – Гюнтеру все мало. – Ну ты и глаз, Михель!

А вопили они все потому, что Михель попал! Ядро угодило в лафет или колесо – только щепки полетели. Выбитый силой удара из люльки ствол отлетел далеко в сторону, к огромному сожалению Михеля, не зацепив никого из шведов.

– Подумаешь, в пушку попасть, – пожал плечами Михель, хотя его так и распирало заорать что-нибудь оглушительно-звонкое. – Любой сможет.

– А вот и не любой, не любой, – горячо подхватил Фердинанд. – Тут глаз нужен. И чутьё. Они или есть, или нет.

Оставшиеся без пушки шведы рассыпались проклятьями, бессильно грозили кулаками, даже постреляли из мелкого оружия, а потом вдруг побежали, да так резво – только пятки засверкали. Потому-то Гюнтер и завопил как резаный, чтобы поторопились заряжать. Саданули картечью вослед – да куда там.

– Вот теперь можно и отпраздновать. – Гюнтер неуклюже, но крепко облапил Михеля. – Молодец! Ты даже не подозреваешь, Михель, какой ты славный малый!

– Может, в тыл? – робко предложил Маркус. – Сколь воевать-то можно? Пехтура от нас сбежала – прикрывать некому.

– Пехтура, – передразнил его Гюнтер. – А сам-то кто?

– Заряжай! – скомандовал уже Фердинанд. – Битва-то не кончилась.

– Заряжай да подавай, – скривил губы Маркус. – А отдыхать и наливать когда ж будем?..

– Паппенгейм! Смотрите, точно Паппенгейм!

– Ура, победа, насыпь им перца под хвост, ребята!

Огромная масса имперской кавалерии, подобно водяному потоку, грозно выкатывалась из-за ближайшего холма, сворачивая расстилающуюся перед ними шведскую армию, ровно штуку сукна.

– Боже ты мой, какая силища! Сколько ж у него кавалерии-то будет? – не скрывая радости, притворно ужаснулся Маркус, всплёскивая руками.

– Тысяч за семь простирается мощь его региментов[167]167
  Регимент – полк.


[Закрыть]. – Фердинанд не меньше других потрясён был величием разворачивающейся панорамы огромного противоборства.

– Фердинанд, как сделать, чтобы наша штучка плевалась как можно дальше? – Гюнтер не мог долго радоваться.

– Или хобот приподнять, или хвост опустить, и заряд, конечно, рисковый забить.

– Действуй: командуй, показывай. Надо пособить конничкам.

Михель тоже взялся было за инструмент, но Гюнтер мягко его отстранил:

– Отдыхай. Тебе нельзя утомляться. Руки будут дрожать и глаз слезиться. У нас вон там Маркус – новоиспечённый бомбардир – от безделья изнывает, да и Фердинанд – работник хоть куда. Полюбуйся пока, как наши еретиков кромсают. Что, разлюбезные, наскочили с ковшом на брагу! – погрозил он кулаком в сторону противника.

Однако ж и шведы тоже не с хвоста хомут надевают. Мягко спружинив, шведская армия погасила первый, самый бешеный натиск, не раскололась на тысячу небоеспособных осколков. Кавалерия, мушкетёры, орудия – всё это спешно меняло фронт, подтягивалось, охватывало, контратаковало. Поле беспощадной резни мигом затянулось плотными клубами порохового дыма, и уже не разобрать было – кто там кого и как.

У смертельно вымотанных артиллеристов работа тоже не заладилась и не спорилась. Непосредственная угроза миновала, предвкушение близкой победы расхолаживало и расслабляло. Удирающий от них шведский расчёт наткнулся на целёхонькую однотипную четырёхфунтовку, и после недолгих споров решили развернуть её и вторично испытать судьбу в артиллерийской дуэли. Тут-то и накрыл их вал атакующей имперской конницы. Храбрые шведы ещё успели всадить заряд картечи в упор. В горячке боя было не до возни с пленными.

Михель, с удовольствием расслабив напряжённые члены – возня с орудием утомляет не хуже рукопашной, – вёл ленивую борьбу между Совестью и Усталостью: помочь – не помочь, причём Усталость явно одерживала верх. Хотел уж было обернуться и крикнуть, чтобы не суетились понапрасну, всё равно ничегошеньки в дыму не разберёшь, так и по своим недолго угодить, как вдруг внимание его привлёк всадник, явно держащий путь по их душу.

Михель беспокойно заёрзал. Всадник выскочил из имперских рядов, но у них ведь там всё так перемешалось. С вознёй у пушки он совсем забыл про свой верный мушкет и то, что его всегда надо иметь под рукой, желательно заряженным. Ежели, конечно, думаешь протянуть хотя бы до следующего восхода солнца. Гюнтер, командирчик хренов, явно сунул его ружьишко в чьи-то грязные неумелые лапы, и хозяин лап, разумеется, удрал под поднятый шведами шумок, с испугу сгребя и Михелев мушкет. И валяется, поди, его неказистый, но убоистый мушкет сиротливо в какой-нибудь луже. Пойти посмотреть что-нибудь подходящее.