Текст книги "Параллельные прямые"

Автор книги: Сергей Шкенёв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

– Изя, забудь. Никаких солитёров.

– Ты про что?

– Нет, это ты про что? – Переспросил Гиви. – Как называют тех, кто внутри человека живёт?

– Попаданцы? – Предположил я с робкой надеждой.

– Гельминты! – Гаврила грубо наступил на горло моей песне, чуть было не ставшей лебединой.

Зачем так переживать? Нет, так нет. Есть немало других способов развлечься.

– Включать, Изяслав Родионович? – Вопросительно посмотрел на меня Кренкель.

– С Богом, Эрнст Теодорович. – Я отступил от заработавшего агрегата и, на всякий случай, перекрестился. Знаете, как оно бывает с опытными образцами?

Аппарат выглядел…мощно. Точное его название наукой было не установлено, но впечатление он производил соответствующее, скажу я вам. Кое-где таинственно гудел, в нужным местах искрился или шипел. Изредка доносились мерные постукивания. Всё, как и положено для гениального озарения мысли, было собрано на скорую руку. Поясню. Это значит, что везде свисали пучки проводов, железные штыри непонятного назначения, верёвочки, которыми были привязаны некоторые детали. Лепота! Творчество – оно же не ремесло, и внешними формами не заморачивается.

Вот, сравните скифскую бабу, которая памятник, с любой скульптурой античного мастера. Подойдёт неграмотный кочевник, посмотрит на первую, скажет: – «Вах! Какой жэншина! Красыва!» И ускачет себе дальше, Древний Рим разрушать и грабить. А там попадётся под его боевой топор Венера Милосская или Дездемона Шекспирийская, и не ворохнётся ничего в мохнатой душе, не дрогнет рука в молодецком размахе. Потому, как натура истинного творца и ценителя прекрасного не терпит холодного совершенства линий.

Ах, волшебные линии…. Бывало, положишь так руку нежно, проведёшь…. Помнится, в четырнадцатом году, в Париже…. Нет, в прошлом четырнадцатом. И вот, значит, мы с генералом Милорадовичем откушали шампанского изрядно в ресторации, и занесла нас судьба к графине…. К чему фамилии? В них ли дело? Не будем компрометировать практически порядочную женщину. Вот там были линии, я вам скажу! Берёт она меня за руку, улыбается, и нежно так говорит:

– Товарищ генерал-майор, мощность на второй уровень выводить? Или ещё подождём?

– Что? А где графиня? – Спрашиваю у Кренкеля.

– На столе, – не моргнув глазом отвечает старший радист.

– Зачем?

– Не зачем, а с чем, – поправляет меня Эрнст Теодорович. – С ним. Что, пора?

– Можно, а то уже мерещится всякое.

– Это от усталости. Не бережёте Вы себя, Изяслав Родионович.

– Отдыхать после войны будем, товарищ Кренкель.

– Разве сейчас война?

– Настоящий коммунист всегда найдёт себе битву.

– Я же не коммунист.

– Ну и что? Работать всё равно надо. Наливайте.

Мы выпили, и я прислушался к внутренним ощущениям. Нет, кажется сейчас отпустило. А то совсем, было, собрался лететь в ближайший населённый пункт, воспользовавшись покровом долгой полярной ночи. А что? Часа за три до Аляски долечу, нам для полёта крыльями махать не нужно. У нас даже мышц махательных нет. Врождённая антигравитация, помноженная на силу мысли. А так как я очень умный, скажу без ложной скромности, то и скорость держу приличную. Не ракета, конечно, но реактивному истребителю не догнать. Испытано на личном опыте.

Или не рисковать? Зачем Гавриила Родионовича расстраивать? Ему же завидно будет. К тому же и холодно очень. Так во время полёта согреюсь. Тогда какой смысл лететь, если и так тепло будет?

Это Гитлер во всём виноват. Он, собака! Больше некому. Сейчас я ему устрою.

– Эрнст Теодорович, время. Даём сразу полную мощность.

– А не взорвётся? – Кренкель с сомнением оглядел агрегат.

– Не должен…, кажется….

Южная Бавария. Городок Кёнигфрицдумпкопф.

Городок будто вымер. Городок выжидал, насторожённо выглядывая из-за оконных занавесок.

Сверкающие чёрным лаком лимузины стремительной хищной стаей пролетели Кирхенштрассе, вырвались на простор Кирхенплатц, и, окружив древнюю местную церквушку, застыли, похожие на банду волков, поджидающих вкусного барашка.

Из нескольких автомобилей выбрались солдаты в чёрной форме, и редкой цепочкой опоясали кирху ещё одним кольцом, отгоняя редких в утренние часы зевак. Последним на площадь вступил мелкий человек с прилизанной чёлкой, дрожащей челюстью и трясущимися руками. Прячась за спинами охраны, он почти бегом проследовал внутрь и остановился перед исповедальными кабинами.

– Герман, мне что, нужно будет туда залезать? – Спросил он у отставшего, было, толстяка в лётной форме. – Я туда не помещусь, там очень мало места.

– Не знаю, – пожал плечами лётчик, – Я никогда раньше не был на исповеди.

– Может я смогу чем-то помочь, дети мои? – Раздался сзади профессионально вкрадчивый голос.

Посетители обернулись. Военному, лицо священника напомнило кайзеровский шлем, положенный на бок. Такое же вытянутое вперёд и острое. Его спутнику оно ничего не напомнило, так как на фронте он ходил без шлема, отобранного и пропитого фельдфебелем Ватманом.

– Шланг, пастор Шланг. Чем могу служить, дети мои?

– Прекратите называть нас детьми! – Возмутился человек с чёлкой. – Я фюрер великого германского народа немецкой нации Адольф Гитлер. А это мой соратник по борьбе генерал Герман Геринг. Или наоборот?

– Что наоборот, мой фюрер?

– Может я фюрер великого немецкого народа германской нации? Ты не помнишь моё точное звание, Герман?

– Никак нет, мой фюрер, – вытянулся Геринг, – я простой солдат, исполняю приказы, а терминологию у нас Иохим разрабатывал.

– Жалко, – огорчился Гитлер, – нужно было записать. Тогда, пастор, называйте меня просто фюрером. И, кстати, Вы что-то спрашивали про службу? Да, Вы обязательно должны взять в руки оружие, и умереть, защищая тысячелетний Рейх от жадных варваров, угрожающих ему с юга, севера, востока и запада.

– Простите, – пастор Шланг испуганно скрестил руки на груди, – но на севере у нас море.

– Вздор! Для сумрачного германского гения море не является преградой. Герман, я не забыл никого из врагов?

– Не знаю, мой фюрер, – опять вытянулся Геринг, – но кажется есть ещё кто-то на северо-востоке.

– Да, как я мог забыть про большевиков? Немедленно отдайте пастору свой пистолет, мы идём защищать Рейх от Сталина.

– Простите, мой фюрер, но Вы приехали сюда на исповедь.

Загоревшиеся, было, глаза Гитлера опять потухли и руки затряслись. Он затравленно посмотрел на кабинки.

– Я туда не полезу.

– Оставьте нас вдвоём, генерал, – пастор настойчиво подталкивал толстяка к выходу.

В дверях тот остановился.

– Надеюсь Вам не нужно объяснять, святой отец, что разглашение тайны именно этой исповеди приведёт по крайней мере в Моабит?

– Не нужно напоминать мне о долге перед Господом, – ответил пастор Шланг, захлопывая створки перед носом у Геринга.

Подойдя к Гитлеру, священник взял его за запястье, достал часы и посчитал пульс.

– Давайте поговори без всяких кабинок, мой фюрер. Высуньте язык. Так, замечательно. На что жалуетесь?

– Я вижу сны, доктор. Простите, пастор.

– Все видят сны, – святой отец покрутил в руках блестящий молоточек. – И я вижу сны. Говорят, даже самого Папу Римского они иногда посещают. Не вижу в этом ничего плохого.

– Только мне снятся святые!

– Это же замечательно, мой фюрер. Как я Вам завидую. А мне вот последнее время только непотребные дев…. Я хотел сказать – проблемы прихода снятся.

Гитлер в ответ горько заплакал и пожаловался, давясь рыданиями:

– Но я уже месяц не могу нормально спать. Сначала появился ангел с огненным мечом, сияющих латах, и просто ругал меня последними словами. А две недели назад он начал меня бить.

Пастор почесал тонзуру и уточнил:

– Рогов у него не было?

– О чём Вы говорите? Я же художник, и такую деталь бы заметил. А на моих боках по утрам появлялись следы от сапог, а не копыт. Не забивайте мне голову религиозными предрассудками, святой отец.

– А потом? – Пастор Шланг делал быстрые карандашные пометки в блокноте.

– Потом стало хуже. Неделю назад появилась женщина.

– С плёткой? И тоже била?

– Нет, она превратила меня в женщину. И тут вошли несколько здоровенных…. Нет, я этого не перенесу. Дайте мне пистолет. А лучше пристрелите меня сами. И вот так каждую ночь. И по много раз. Только этих, здоровенных, становится всё больше…. Дайте мне пистолет.

Через полчаса, когда эсесовцы утащили бьющегося в истерике фюрера, Геринг подошёл к пастору Шлангу.

– Что Вы мне можете сказать, святой отец?

– Я помню о Вашем предостережении, господин генерал.

Толстяк недовольно поморщился.

– А как гражданин Рейха, что?

Священник задумался на несколько секунд, наконец, решился и наклонился к уху Геринга:

– Я даже могу сказать как психиатр, имевший когда-то степень. Этого человека необходимо срочно поместить в клинику. Шизофрения, паранойя, склонность к суициду и…. Ладно, об этом не стоит. И не поворачивайтесь к нему спиной. Нет, что Вы…. Просто он сейчас способен в любой момент выстрелить Вам в затылок. Мой совет – срочно в клинику.

Земля Иосифа Виссарионовича. Борт «Челюскина»

Старший радист, устало протирая глаза после очередной бессонной вахты, спросил у генерал-майора Раевского:

– Извините, Изяслав Родионович, а что это за коробочка? Вроде в моих деталях такой не было?

– Эта? – Улыбнулся Изя, убирая в карман бериевскую флэшку. – Лёгкая немецкая порнушка. Надеюсь, что нашему общему другу очень понравилось.

Глава 19

 
Запылился на полке парадный мундир.
Точит моль золотые погоны.
Нам досталось с тобой защищать этот мир
Вне закона… Вне закона…
 

Сергей Трофимов

«Правда. 14 февраля 1934 г.

Вчера состоялся митинг комсомольцев у здания посольства Франции. Митингующие гневно осудили политику французского правительства в отношении независимого Корсиканского королевства и потребовали освобождения из плена выдающегося борца с иностранной интервенцией Антона Ивановича Деникина, содержащегося в Париже.»

Горьковский край. Колхоз им. товарища Столыпина, погибшего от рук врагов трудового крестьянства

– Саня, может, всё же не поедешь? А может без тебя обойдутся?

Александр Фёдорович строго посмотрел на отображение жены в зеркале, перед которым подравнивал чеховскую бородку.

– Еленка, не говори глупостей, партия просит.

– Ну, так и что? – Всхлипнула в передник Елена Михайловна Белякова. – Ты же не партейный. Ну и что, что на съезд приглашали. Ты же только смотрел.

– Есть такое слово – надо! – Скрип ножниц по жёсткой бороде служил аккомпанементом негромкому спору.

– Да ты и дома-то, почитай, не бываешь, Саня. То на германскую, то в тюрьму, то, как сейчас вот. Может, передумаешь? Староват ты уже, Фёдорыч.

Председатель колхоза самодовольно оглядел себя в зеркале, покосился на округлившийся живот супруги и возразил:

– Некогда нам стареть, Еленка. Родина зовёт.

Старший сын Николай поднял голову от учебников и поддержал отца.

– А кому ещё ехать, мам? Я бы сам поехал, но не берут. Правда, Василий Петрович обещал посодействовать. Мы всей группой рванём.

– Я тебе рвану. Малы ещё. – Александр Фёдорович погрозил пальцем. – Узнаю, уши оборву. И Василию Петровичу оборву. Это кто такой?

– Ты чего, пап? Я же говорил. Это Сыромятников, директор нашего техникума.

– Сегодня же поговорю со Ждановым. Куда это годится – молодёжь неизвестно на что подбивать?

– Да мы что…. Мы не очень-то и собирались, – оправдывался сын, – так, поговорили только. А давай я помогу тебе галстук завязать?

Беляков улыбнулся, понимая желание Николая увести разговор подальше от скользкой темы.

– Еленка, ты костюм мой погладила? Тот, что я со съезда привёз?

– Хосподи! – Всплеснула руками жена. – И ты в этом поедешь? Срамота! Людей хоть не диви, Саня.

– Ты про фрак? Ну, насмешила. Чай его только на приёмы надевают. Мне его сам товарищ Каменев подарил, когда в американское посольство ходили.

– Ой, а ты не рассказывал. – Сын отложил учебник в сторону. – И какие они, настоящие буржуи? Небось толстые и с сигарами в зубах? А Чемберлена видел?

– Откуда он в американском посольстве возьмётся? Не английское же. А насчёт сигар, – Александр Фёдорович оглянулся на лежащую на подоконнике коробочку, – так их, кроме нас, и не курил никто. Денег они на сигары жалеют. Жадные очень – эти буржую. Представляешь, угощали самогонкой неочищенной, а на закуску маленькие такие бутербродики. И ещё кактели были. Вино слабенькое, кислятина, хуже нашего из сельпо, а в нём слива неспелая плавает. Отощали они на своих-то харчах.

– Страсти какие рассказываешь, Саня. – Елена Михайловна включила утюг в розетку, от которой по бревенчатой стене вились новенькие провода, и распахнула шкаф. – Так который тебе погладить?

Беляков подошёл, и, щурясь от непривычно яркого электричества, ткнул пальцем.

– Вот, его. Какой же я буду образцово-показательный председатель, если не в смокинге?

Жена только вздохнула. Эх, не доведут Саню до добра его причуды. А ведь только жить по-человечески начали. Зимой свет провели. Патефон купили и гитару. Старшего сына в техникум определили на радиста учиться. Младшие опять в школу стали ходить. А что сейчас?

Самый младший, Фёдор Лександрыч, целыми днями у телефона сидит, ждёт, когда из Москвы позвонит дядя Серёжа с большими усами и пригласит на всамделишном танке кататься. А дядя Ваня, тот, что с голой головой, на Рождество приезжал к папке водку пить. И пистолет свой в кобуре привозил. Вон они, дырки в потолке и стенах. И до сиз пор мамка вздрагивает от громких звуков.

Федя высунулся с печки:

– Папа, а правда, что там все с саблями ходят? Мне Мишка говорил. А ему учительница в школе рассказывала. А тебе саблю дадут?

– Зачем мне она, сынок?

– Как зачем? Всем дают, значит и у тебя должна быть.

– Сам бы вернулся, – Елена Михайловна тайком перекрестила мужа, натягивающего штаны, – какие тут уж сабли.

– Еленка, ты прекрати причитать, – Беляков справился с тугими пуговицами, – накаркаешь ещё.

На улице, прервав пререкания, брякнул колокольчик, и послышалось конское ржание. Федька прилип к окошку, пытаясь хоть что-то разглядеть в вечерних сумерках.

– Папка, за тобой такса приехала!

– Молодец. Беги, скажи, что сейчас выйду. Да прекрати ты слёзы лить, Еленка. Чай вернусь ещё. Лучше детям ужин разогрей, сейчас ещё двое из школы вернутся.

Маленькая женщина ещё долго стояла на крылечке, сначала вглядываясь в тающий силуэт, а потом вслушиваясь в мерное звяканье. Но скоро затихло и оно. Сыновья молча стояли рядом.

– Мам, ты не переживай, – Николай обнял мать за плечи, помогая подняться на ступеньки, – вернётся же.

– В прошлый раз чуть живого привезли, – вздохнула мать, – и дался ему этот белогвардеец.

– Ты что, мам? Нельзя было не поехать. Не каждый же день на премьеру в театр приглашают. А тут сам товарищ Жданов позвонил. А как же им там не выпить? Работа такая. И потом, опера-то не про белогвардейцев.

– Сам же говорил – «Князь Игорь» называется. Про кого же ещё?

– Это историческая. Хочешь, из учебника истории тебе прочитаю? Новый, только вчера получил.

– А я знаю, – радостно встрял Фёдор, – а я смотрел. Там ещё настоящий генерал на обложке. И с крестами. А знамён, как у дяди Вани Конева, нет.

Николай дотянулся и отвесил братишке подзатыльник.

– Кто просил мои книжки трогать?

– Это не я, это Серёга, – заверещал младший брат, прячась от справедливого возмездия на печке. – А ещё он твоему генералу усы подрисовал.

– Что вы наделали, придурки, – старший схватился за голову. – Это же Колчак!

– Перестаньте страмиться, – утихомиривала их мать. – Коля, а это который Колчак, тот, что адмиралом был?

– Конечно, тот самый. Ты разве не читала речь товарища Сталина на семнадцатом съезде? Товарища адмирала сам Владимир Ильич Ленин послал тайно в Сибирь, для защиты молодой Советской республики от белочехов, японцев, французов и англичан.

– Коленька, а зачем же он тогда чуть ли не до Нижнего дошёл?

– За подкреплением, – уверенно ответил сын, заглядывая в учебник. – На соединение с Красной Армией прорывался. Но не успел. Японские интервенты высадились во Владивостоке, захватили Приморье, и ему пришлось срочно поворачивать назад. Вот только коварные чехи подло ударили в спину, заманили адмирала в ловушку, схватили, и расстреляли в Иркутске с помощью троцкистов-предателей.

– Страсти-то, какие рассказываешь, – перекрестилась мать. – А с кем же тогда Красная Армия воевала?

На печке завозился и подал голос Беляков-младший:

– Ну, чего ты как маленькая? Говорят же тебе – со странными стервентами воевали. Так дяденька Сталин говорит.

– А белые были? С кем же Будённый дрался?

– Да сама посмотри. Вот, на двадцатой странице написано, что Первая Конная армия принимала участие в боях против махновцев, троцкистов и польских авантюристов-наёмников, захвативших Крым по прямому приказу мирового капитала. Ты читай, читай. В советских книгах врать не будут. Это нас много лет обманывали затаившиеся ягодовцы, исказившие героическую борьбу нашего народа против интервенции четырнадцати держав.

– А как же гражданская война? – Засомневалась Елена Михайловна. – Нешто и её не было?

Николай аккуратно закрыл учебник, грустно поглядел на усатого адмирала на обложке, и положил книгу на полку.

– Мы до этого места ещё не дошли. Про гражданскую войну во второй части, а нам её только после каникул выдать обещали. Но я тебе обязательно расскажу, как оно на самом деле было.

 
Париж. Набережная Сан-Круассан.
В доме звучала музыка. Негромко и красиво.
…На Ривали в бутиках мода на льняное.
И в Опера Стравинского дают.
А ветерок в изгибах улиц узких,
Как первый вздох проснувшейся любви,
Летит к садам, где так совсем по-русски
Всю ночь поют шальные соловьи…
 

Песня закончилась, но исполнитель ещё долго перебирал струны, задумчиво глядя в бьющийся в тесноте камина огонь. Который ответно рассматривал человека, отражаясь в стёклах старомодного пенсне. Но вот всё стихло, остался только треск смолистых поленьев и стук дождя по оконному стеклу.

– У Вас талант, господин полковник.

– Ну что Вы, господин генерал. Ничего, что без высокопревосходительства? Отвык, знаете ли.

Сабля, висевшая на ковре, сердито шевельнула георгиевскими ленточками, жалуясь своей соседке на беспардонность и амикошонство нынешнего поколения. Та сверкнула наградными бриллиантами и высокомерно изволила согласиться.

Но, кажется, хозяин дома придерживался другого мнения.

– Да полно Вам, господин полковник, какие мелочи. Или предпочтёте именоваться «товарищ»?

– Злой Вы, Антон Иванович, тонко улыбнулся гость. – Что термины? Пыль. В них ли дело?

Деникин не ответил. Он откинулся в кресле, краем глаза наблюдая за собеседником, так и не выпустившим из рук гитару. Спереть хочет? Вздор. А гость странный. И, вроде бы, чёрный пудель за ним не бегает. Ходит уже неделю, песни поёт. Зачем? Хорошие песни, честно признаться. Вчера книгу подарил. Господи, забыл имя …. Великий крестьянский поэт, по утверждению автора предисловия убитый троцкистами в одной из петроградских гостиниц. Нет, не вспомнить. Возраст, господа. Но стихи неплохие. Одно, про чёрного человека, чертовски напоминает сегодняшнюю ситуацию с большевистским полковником. Похож. Есть что-то в нём коварно-демоническое, и, в то же время, притягательное. Загадка природы человеческой?

– А что, Лаврентий Павлович, неужели в России сейчас можно такие песни петь?

– Помилуйте, Антон Иванович, совсем уж нас за зверей считаете? Искусство – это святое. Как и литература. Не верите? Зря. Конечно, в чём-то Вы и правы. Может быть, даже, очень правы. Вот, представьте себе такую картину – колхозник, читающий стихи Велимира Хлебникова. Улыбаетесь? А мне горько и обидно за крестьянина, потратившего свой трудовой рубль на редкостный бред спятившего в своих красивостях поэта. Якобы поэта. Бог с ним, на Соловках разберутся. А что же наш пейзанин? А он в культурном шоке. Народ привык, знаете ли, верить печатному слову. И вот этот труженик села, назовём его для простоты Иваном Васькиным, начнёт искать тайный смысл в прочитанном. И не найдёт. Но ведь он должен быть, по его представлениям. И что имеем результатом? Спивающийся от осознания своей умственной ущербности и невозможности приобщиться к блестящей городской культуре русский мужик. Зарастающие бурьяном поля…. Заброшенные деревни со скелетами коров в развалившихся хлевах….

– Вы преувеличиваете, Лаврентий Павлович.

– Напротив, господин генерал, это Вы преуменьшаете разрушительную силу искусства. Я привёл один пример, честно говоря, первый попавшийся. А если этих, извините, литераторов будет много? Сотни…. Тысячи…. И все будут твердить: – «Ты, Ваня, дурак. Ты, Васькин, жить не умеешь. Тебя всю жизнь обманывали. Ты по гроб жизни должен нам, совести нации, задницу целовать. И помрёшь ты, Ваня, дураком.» Вот Вы про песню спросили. А что в ней не так? Почему Советская власть должна её запретить? По мне, так наоборот, всячески одобрять и поддерживать.

– Даже такую, с позволения сказать, белогвардейскую?

– Разве? – Удивился Лаврентий Павлович. – Что же в ней такого крамольного? По моему скромному мнению, там весьма патриотическая грусть о мужественных людях, любивших Россию. Печаль об их судьбе, не позволившей даже быть похороненными на Родине.

Антон Иванович опять не торопился с ответом, разглядывая каминный огонь сквозь хрусталь полупустого бокала. Его собеседник взял свой, стоявший нетронутым почти с начала беседы, и сделал маленький глоток.

– Неплохое вино, господин генерал. Но Вы не замечаете горьковатый привкус французских вин?

– Может дело в пробке? – Предположил Деникин, про себя выругавшись с витиеватостью старослужащего фельдфебеля.

А что ещё оставалось? С появлением этого господина, в безупречном костюме и лаковых штиблетах, горечь ощущалась буквально повсюду. Нет, не в еде или питье. Она просто пропитывала воздух, отравляя его. За последние две недели из Парижа исчезли более пятисот офицеров, включая почти всё руководство Российского Общевоинского Союза. И если пропажу генерала Миллера можно было понять и объяснить, то чем могли заинтересовать всесильное и ужасное ОГПУ простые поручики и капитаны?

И ведь нельзя взять этого гостя за крахмальный воротничок, довести до лестницы, и показать обратную дорогу мощным пинком. Французский генерал из министерства, как его там…? Ну, эта гнида в красных панталонах и носом, напоминающим холерный вибрион, недвусмысленно дал понять, что вопрос о выдаче самого Антона Ивановича по требованию советских властей уже практически решён, и не произошёл лишь по причине странного и улыбчивого молчания полковника Берия. А может, стоит попытаться треснуть большевика табуретом по голове и срочно выехать в Корсиканское королевство? Говорят, что при дворе новоиспечённого монарха изъясняются исключительно на русском языке. Только ведь наверняка дом под наблюдением. И на своих уже надежды нет. Даже адъютант, уж на что проверенный человек, и то был замечен в отдании чести «товарищу».

Лаврентий Павлович поставил недопитый бокал обратно на столик.

– Пробка? – С сомнением в голосе переспросил он. – Вряд ли. А вот привкус ностальгии чувствуется. Представляете, как только уеду из России хотя бы на один день, так обязательно смертельно скучаю. И что это такое со мной происходит, не подскажете? И тонкие вина не в радость. Привык, знаете ли, к грузинскому. Но, что интересно, в Москве могу месяцами без него обходиться, водкой да коньками перебиваясь. Или это воздух там такой, что пьянит не хуже? Не замечали, господин генерал?

Чуть слышно скрипнули зубы генерал-лейтенанта Генерального штаба.

– Вы мне будете говорить про Россию, господин полковник? После того, как её у нас отобрали?

– Мы? Помилуй Боже, Антон Иванович, что такое говорите? Мы отобрали…. Обидно даже, право слово. Уж простите за грубость, не вы ли сами её просрали? Я не имею ввиду Вас лично, а всё Белое движение вообще.

– Извольте объясниться! – Деникин побагровел от гнева на откровенное хамство гостя, хоть и прозвучавшее с оговоркою.

– Извините, если моя правда Вас обидела, – Лаврентий Павлович склонил голову в вежливом поклоне. – Только позвольте уточнить, кто именно из нынешнего руководства Советского Союза отбирал страну? Ворошилов? Каменев? Будённый? Или сам Иосиф Виссарионович? Заметьте, никто из них не приходил лично к Вам и не говорил: – «Отдавай нам, Антон Иванович, Россию, теперь мы её рулить будем»

Берия-младший замолчал на минутку, отпил вина, того самого, с ностальгией, и продолжил:

– Наоборот, они честно с Вами воевали. Или я не прав?

– Прав, – нехотя согласился Деникин.

– О чём и говорю. Они победили. А теперь строят новую стану. Разве Вы бы не строили?

– Но не большевистскую же?

– Это опять термины, господин генерал.

– Уж не хотите ли Вы сказать, Лаврентий Павлович…?

– Уж не хотите ли Вы догадаться, Антон Иванович…?

Сабли на ковре насторожённо молчали, пытаясь понять смысл разговора. Да что они поймут? Железяки. Путь и остро заточенные, а всё равно тупые. Пусть слушают, лишь бы не нарушали повисшую в кабинете тишину.

– И почему тогда Сталин добился моей высылки в Совдепию? Расстрелять? Зачем? По Вашему утверждению мы были честными врагами.

– В Россию, – поправил Берия. – Именно в Россию. Но у Вас создалось превратное мнение. Какие враги? Противники, да и то под сомнением. А если принимать во внимание официальную версию…. Кому же придёт в голову расстреливать национального героя?

– Как-как?

– Вы, Антон Иванович, что, советских газет не читаете?

– Представьте себе – нет. Следую рекомендациям господина Булгакова.

– Товарища….

– Что, простите?

– Товарища Булгакова. Народного комиссара по делам культуры и печати. Напрасно удивляетесь. Культура в России есть, так почему не должно быть соответствующего наркомата?

– Однако…. А что там в газетах?

– Разное. Новости пятилетки не интересуют? Жаль.

– Хотите похвастаться новыми рекордами?

Лаврентий Павлович рассмеялся:

– Рекорды запрещены распоряжением Совнаркома, как преднамеренное вредительство, ведущее к преждевременному износу оборудования. Но мы отвлеклись, Антон Иванович.

– Я весь внимание.

– А знаете, что бы не быть голословным, я совершенно случайно захватил из посольства один из свежих номеров «Правды». Не желаете взглянуть? – Полковник Берия достал её из кармана.

Деникин изволил. Но газету развернул на столе осторожно, кончиками пальцев. Будто опасаясь, что из листов выскочит ядовитая змея или выкатится бомба с догорающим фитилём. Всё также неторопливо достал очки и вгляделся в передовицу, где на фотографии Сталин со свечой в руке слушал Рождественское богослужение в Донском монастыре.

Потом глаза перескочили на другую статью, третью, и Антон Иванович взял газету в руки. Лаврентий Павлович спокойно сидел, закинув ногу на ногу, и внимательно слушал удивлённые, а иногда и возмущённые замечания хозяина кабинета.

– Бред сивой кобылы! – После этого категоричного заявления скомканные страницы полетели в камин. – И эта газета до сих пор называется «Правдой»?

– А что такого? Не нравится эта правда, возьмите другую. Их у нас несколько. Есть ещё «Комсомольская», «Пионерская». Да что говорить, в каждом городе собственная правда имеется. Будем выбирать?

– И в них то же самое?

– Как же иначе, товарищ…, простите, господин генерал.

– Вам никто не поверит.

– Сейчас? Может быть. Но мы же не последний день живём?

– Чья это идея вообще? Сталина?

– Это мой старший брат разрабатывал, – с гордостью за родственника признался Берия-младший. – Он сейчас на «Челюскине» зимует. А Иосиф Виссарионович одобрил и поддержал. Это Вы, Антон Иванович, в политику играете и старые обиды лелеете, а мы просто для страны работаем.

– И потому решено объявить, что гражданской войны не было? Совершенно и категорически?

Лаврентий Павлович в задумчивости почесал переносицу, видимо подбирая в уме нужные слова.

– Извините, но я сам не вполне понимаю, для чего это нужно. – Кристально честные глаза полковника просто убеждали поверить ему. – Думаю, что в Москве Вы получите исчерпывающие объяснения. Хотя, в моём представлении, всё выглядит достаточно логично и просто. Но могу и ошибаться.

– Поделитесь мыслями? – Заинтересовался Деникин.

– Скорее всего, России сейчас просто необходимо создать образ врага. Сильного, коварного. Знаете, Антон Иванович, таковы уж традиции нашего народа. Без врага – никуда, хоть караул кричи. А при существовании внешней угрозы, наш любимый народ готов потерпеть некоторые лишения и трудности, не жаловаться на суровость законов, и прочий, заметьте, исключительно временный произвол со стороны верховной власти. А Белое движение, тем более в его нынешнем виде, уж извините, на титул реального врага претендовать не может.

– Будто не понимаю, – сердито буркнул Деникин. – А какая роль отводится мне в этом спектакле?

– Замечательная роль, лучшая. Хотите стать новым Моисеем? Да лет через пятьдесят-семьдесят художники в масле увековечат этот Исход. Выведете людей из иноземного плена! Они рыдают, стенают, и взывают!

– Будет Вам говорить лозунгами, господин полковник. Тем более роль мою можно рассматривать и под другим углом. Слышали про козлов-провокаторов на бойне?

– Побойтесь Бога, господин генерал. Или слово Патриарха уже ничего не стоит?

Антон Иванович вспомнил фотографию в газете, внушительную фигуру с панагией поверх боевых орденов, и перекрестился.

– Быть по сему. Только учтите, выступать на митингах и клеймить проклятый царизм я не намерен.

– И не нужно, поверьте. Тем более так-то вот. Другое дело – осудить кровавую клику Николая Романова, опорочившую светлый и благой образ императорской власти.

– Даже так?:

– А что, можно иначе?

Вечер того же дня. Посольство СССР во Франции.

Берия заперся в одном из кабинетов, тщательно задёрнул шторы, и достал из сейфа портативную радиостанцию. Чудо сие свободно поднималось одной рукой, не слишкой её утруждая восьмикилограммовым весом.

Дождавшись нужного времени, он коротко бросил в микрофон:

– Операция «Фридлинг» началась.