Текст книги "Параллельные прямые"

Автор книги: Сергей Шкенёв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

– Рожу бы разбить твоему Илье, – я даже мечтательно зажмурился, представляя процесс.

Но помечтать долго не пришлось. Откуда-то из глубины корабля раздался пронзительный, доходящий до ультразвука, визг, а потом глухо стукнуло несколько выстрелов. Двое моряков, до этого копошившиеся на палубе, что-то засунули в мешок и бегом исчезли из поля зрения.

– Маузер стрелял, – профессионально определил Лаврентий. – Посмотрим, что там случилось?

– Придётся пойти. Всё равно нам разбираться придётся.

В узком коридорчике плотная толпа окружила коротышку, одетого в военную форму со знаками различия старшего майора на гимнастерке. Да, Лаврентий был прав, в дрожащих руках коротышки был маузер, которым он пытался перекреститься, постоянно попадая себе по лбу. Лоб сопротивлялся вторжению постороннего предмета и в знак протеста увеличился на одну, но громадную, шишку.

Кандыба, а это был именно он, при виде высокого начальства попытался что-то объяснить заикающимся голосом и не оставляя крестообразных движений маузером. Но не смог произнести ни одного внятного слова. Ближайший ко мне штатский, видимо знавший корабельного чекиста поболее моего, вызвался побыть переводчиком.

– Он это…, товарищ командир, говорит что чёрта видел.

– Какого? Где?

– В радиорубке.

Расталкивая народ, к нам пробрался старший радист, излучавший явное ехидство.

– Товарищ Решетников, – обратился он к «переводчику», – как художник, тем более советский художник, ты должен знать, что чертей не существует. Их выдумали попы для одурманивания рабочего класса. И решительно заявляю о невозможности появления чертей в моей радиорубке.

– Я то при чём? – пожал плечами художник. – Это вот он видел.

Кандыба потихоньку приходил в себя. Во всяком случае, креститься перестал. Но начал оправдываться тонким голосом.

– Я на самом деле его видел. В иллюминатор лез. Нос пятачком, морда толстая и язык показывает. А в ушах серьги в виде больших рыболовных крючков. Это, наверное, морской чёрт. Я в него три раза попал, а он всё ухмыляется и язык показывает.

Берия придвинулся к Кренкелю и негромко спросил:

– Пил?

– Кто, я? – уточнил старший радист, стараясь дышать в сторону.

– Причём здесь Вы? – Рассердился Лаврентий. – Кандыба много пил?

– Да совсем не пил. Это же Кандыба. Кто ему нальёт?

– А за свой счёт?

Такая постановка вопроса явно поставила Кренкеля в тупик.

– Как за свой счёт? Это же Кандыба!

– Всё ясно, – выдал заключение товарищ Берия, – помешательство ума на почве хронической трезвости. А ты что по этому поводу думаешь, товарищ Раевский?

С ответом я не торопился, так как в мою светлую голову пришла мысль. Я развернулся к корабельному особисту и на мгновение, только для него одного, предстал без маскировки. Как был, с крыльями за спиной и нимбом над головой. Бедняга упал на колени, и пополз в мою сторону, возобновив перекрещивание маузером.

– Ваше Сиятельство, я знал что Вы есть! И черти есть. А они в них не верят. Скажите им, Ваше Сиятельство.

Я обернулся к Кренкелю.

– Эрнст Теодорович, срочно в рубку. Радируйте в порт, пусть срочно присылают санитаров. У товарища Кандыбы помешательство. Видите, он принимает меня за генерала Раевского, героя войны 1812 года. Да, товарищи, отберите, наконец, у него оружие. – И уже чуть слышно Лаврентию. – А ты говорил валить, валить…

Глава 4

 
Я весь мир исколесила, только ночью синей
Мне нигде так не скучалось, как в России.
 

Владимир Асмолов

Житие от Гавриила.

Что сказать? Плавание наше всё-таки началось. Капитан занял своё законное место у штурвала, или как там оно называется, и приказал отдать швартовы. Интересно, кстати, какая сволочь взяла у Воронина швартовы? А потом началась скука. Хоть вой, на пару с таксом, что он с удовольствием проделывал, дождавшись, пока побольше народу ляжет спать.

Помнится в бытность мою декабристом, а послан я был в Северное общество для недопущения участия Пушкина в сём сомнительном предприятии, написал я как-то рассказ об удовольствиях на море. Но, то скорее было писано для произведения впечатления на дам, вздыхающих до обморока и роняющих слёзы на ландыши. М-да…. Пришлось потом на селенгинскую каторгу соглашаться, избегая настойчивых домогательств особо впечатлённых барышень. Правда и выбора у меня тогда не было. Закатали меня по второму разряду на пожизненное. А за особую умственность, когда по случаю собственной коронации Коля номер первый всем сроки до пятнашки скостил, меня из списков на амнистию собственноручно вычеркнул.

Да, но в те патриархальные времена и корабли были совсем другие. Сейчас что? Накушалась калоша угля, и прёт себе по мелкой волне, спокойно, важно и чинно. Как траурный лафет на генеральских похоронах. А где же, спрашиваю, романтика? Где мачты, которые превосходят высочайшие деревья? Где паруса, невидимые, будучи подобранными, и ужасные величиною, когда корабль взмахнёт ими невиданной птицей? И где, я вас спрашиваю, пушки в каждой каюте, в которые так удобно прячется дюжина цимлянского?

А люди какие были? Нынче разве что Воронин близко с ними стоит. С десяти лет определяли судьбу свою, с младых ногтей проводя навигации на качающейся под ногами палубе. Попались бы те люди Маяковскому, вот бы гвоздей наделал. Или из него бы сделали, что, скорее всего. Кто говорит, что это из Тихонова цитата? Это, который, Штирлица играл? Тоже на скобяные изделия пойдёт. Ибо суровые будни морские закаляют тело и душу, но не ожесточают их только супротив товарищей своих. Так и делят время в плавании между службой и дружбой. У нас тогда, со времени основания флота, дуэлей между флотскими не было ни одной. Сухопутных же, особенно штабных и лейб-гвардиозусов, дырявили с превеликим удовольствием. Пистолетом или шпагою, но изрядно проредили мы гарнизоны городов приморских.

Будучи в те поры офицером флота, побороздил я моря наши и чуждые достаточно. Гаага, Нант, Брест. А пребывая в пределах туманного Альбиона, стал невольно причиной расцвета поэтического таланта Байрона, ставившего Океан превыше человека. Результатом дуэли нашей стал мой неловкий выстрел, после которого лорд совершенно перестал интересоваться женщинами, и посвятил всё время своё творчеству.

Да…было время счастливое. А что сейчас мне остаётся? Смотреть на такса, облаивающего с высокого борта качающихся на волне тюленей, и, иногда, оборачивающегося на меня с укоризною, безмолвно обвиняя в отсутствии обещанных белых медведей. Вот гадство, опять я высоким штилем изъясняться изволил. Тьфу!

Я сидел и предавался скуке, изредка постреливая в чаек из презентованной боцманом ТОЗовской мелкашки. Слабое утешение для такса, уже настроившегося на медвежью охоту. А что ещё делать? И я стрелял. Достойное занятие для архангела, разработавшего метод ковровых бомбардировок, и успешно применившего его ещё в библейские времена. Вот тоже времена были нескучные. Но об этом лучше с Изей поговорить.

Мягкие шаги за спиной я услышал издалека, и, узнав походку Берии, повернулся к нему.

– Что ты подкрадываешься, Лаврентий Павлович? Как злой чечен на берег Терека. Тоже зарезать хочешь?

– Зачем? – невозмутимо ответил Лаврентий.

– Ну, не знаю. Может, должность мою занять захотел.

– Угу, – кивнул Берия, – синекуру нашёл. Мне и на своём месте хорошо. Опять же – диссертация у меня. А ты развлекаешься, Гавриил Родионович?

– Да какие тут развлечения. Видишь, со скуки чаек стреляю.

– Помнится, кое-кто любил ворон в парке стрелять.

– Точно не я это был. Или ты на что-то намекаешь, товарищ сталинский опричник?

Против ожидания, Лаврентий за опричника не обиделся. Наоборот, мне даже почудились за стёклами пенсне, пробежавшие быстро смешинки.

– Какие намёки, товарищ архангел? Я в курсе, что тебя там не было. – Лаврентий мечтательно закатил глаза к небу. – А зря.

Я не стал поддерживать запоздалые сожаления Берии. Не успели, так не успели. И кто же знал, что оно так повернётся? Вместо ответа я вскинул винтовку и выстрелил в ближайшую чайку. Но, к сожалению, промахнулся. Неправы те, кто считает чаек неприкаянными реинкарнациями утонувших моряков. Это, скорее, души утонувших засранцев, которые ни нам не нужны, ни, даже, вероятному противнику. Жирная, наглая птица прошлась над палубой на бреющем полёте, и лишь своевременный порыв ветра спас мою фуражку от гнусного поругания. А чайка, сделала вид, что она тут совершенно не причём, лениво взмахнула крыльями, и закружилась за кормой с стае таких же прожорливых гадин.

Берия проследил за чайкой взглядом и поморщился.

– Вот и тот любитель стрельбы по воронам, нагадил в стране и хотел смыться по-тихому. А вот почему, Гавриил Родионович, его церковь признала святым мучеником, а при моём имени попы даже в церкви матом ругаются? Ведь на самом деле всё наоборот получилось?

– Лаврентий Павлович, ты у нас уже пятьдесят с лишним лет? Должен уже привыкнуть, что наша организация не страдает конъюктурщиной и не гонится за количеством душ. Качество – вот наш критерий.

– О моём качестве, пожалуй, я и сам могу поспорить.

– Да не стоит прибедняться, не сирота казанская. Пользу своему народу принёс? Принёс. Пожалте к нам.

– Именно своему народу? – Уточнил Лаврентий.

– Народу, а не народности. Или ты не русский? Оборону страны ты крепил? Крепил. Экономику поднимал? Поднимал. Ядрён батон вот с Курчатовым сделали. А так, хоть будь ты сто раз пацифистом и вегетарианцем, но если живёшь тлёй кукурузной…. Хрен тебе, а не райские кущи!

Берия помолчал, усваивая информацию.

– Чего же я тогда у нас Иосифа Виссарионовича не наблюдал? Вроде бы всем параметрам соответствует. И даже более того…

– Ей богу, Палыч, вроде умный ты мужик, научные труды пишешь, на интригах не одну собаку съел, а порой дитё дитём. Ну как можно Сталина к нам пускать? Вот, то-то и оно. Противник тоже от него отказался, опасаясь…. Сам знаешь, чего опасаются. Так и ходит теперь – вечный грузин.

Такс, терзающий добычу, недовольно зарычал, предупреждая нас о появлении на палубе матроса со шваброй. Он, проходя мимо, поздоровался и начал сметать в кучу перья, разбросанные таксом. Да, намусорил наш охотник изрядно. И, наверное, стыдно стало, потому что он бросил очередную чайку к ногам матроса и потрусил прочь.

– Пойдём чайку попьём, – предложил я Лаврентию, – с ромом. Или Изю найдём.

– Чего его искать, у Кренкеля сидит. Что-то изобретает.

Изю найти мы не успели. Навстречу нам шёл Воронин с весьма кислым выражением лица. То есть не то чтобы шёл, сначала на трапе показались капитанские ботинки, потом форменные брюки, и уже вслед за кителем, стал виден весь капитан целиком.

– К Матусевичу хочу сходить. Что там у него с машинами? Не бывали ещё в машинном отделении? – Потом спохватился. – Здравствуйте товарищи, не виделись сегодня. Отсыпался после ночной вахты.

– Здравствуйте, Владимир Иванович. – Я повернулся к Берии. – Что, Лаврентий Павлович, посмотрим на сердце корабля? А может и вредительство, какое обнаружим или предотвратим.

Воронин с пониманием момента улыбнулся.

– Для предотвращения диверсии, надо было все датские верфи на Соловки отправить. А короля…. А короля на Мудьюг закатать.

– Вы надеетесь на мировую революцию, товарищ Воронин? – Как бы невзначай поинтересовался Берия. – Господин Лев Давидович, в бытность свою товарищем Троцким, немалые народные деньги потратил на эту бредовую идею. Не смотрите на меня так удивлённо, Владимир Иванович. Или вы троцкист? И тайком, по ночам, Патрацкую читаете?

Я оттащил Берию от капитана и зашипел ему в ухо:

– Не наезжай на человека, Лаврентий.

– Так я же пошутил.

– В следующий раз, за такие шутки, в пенсне получишь. Понял? И извинись перед капитаном.

Берия подошёл к Воронину и фамильярно взял того под руку. Ещё не оправившийся от тяжких обвинений капитан этому не препятствовал.

– Кавказский шютка билль. Не принимайте всерьёз, Владимир Иванович. Более того, в Москве есть мнение, в случае удачного исхода нашей экспедиции, назначить Вас начальником военно-морской базы в Североморске.

– Североморске? Это где он? – Не понял капитан.

– Секретная информация. Но Вам, как будущему начальнику, расскажу. Начато строительство новой базы на месте нынешней Ваенги, да мы её вчера проходили. Но пока молчок! Никому не слова! Враг не дремлет!

Окрылённый предсказанным повышением Воронин заверил нас в строжайшем соблюдении военной тайны и повёл с экскурсией в машинное отделение. Надо сказать, что там мне очень не понравилось. Шум, грохот, жара, подозрительное шипение. Единственный более-менее тихий закуток был занят. В нём старший механик Матусевич собрал свободную от вахты трюмную команду для проведения занятий по самообразованию.

При нашем появлении ученики, половина из которых уже с седыми усами, благовоспитанно встали.

– Сидите-сидите, товарищи. – Махнул им рукой капитан. – Что там у нас с машинами, старшой?

– Да в штатном режиме, Владимир Иванович, – пожал плечами старший механик. – Узлов пятнадцать дадут. А так – как обычно. Скрипят, скрежещут, дребезжит что-то. Вторые сутки не могу найти где. Масло протекает везде, где только возможно. Но мы его регулярно протираем. А сейчас вот самообразованием занимаемся.

– И насколько успешно? – Берия с сомнением поглядел на одного из обучаемых, выделявшегося на фоне остальных узким разрезом глаз и плоским, как сковородка, лицом. – Вот скажите мне, товарищ…. Э-э-э….

– Моториста Иванов! – отрапортовал подскочивший с места матросик.

– Вот скажите мне, моторист Иванов, а почему электродвигатель крутится?

Коренной житель трюма тяжело и надолго задумался, потом его нахмуренное чело озарилось.

– Так он же в розетку включен! – И победно посмотрел на товарищей.

– Как Вас зовут? – Уже всерьёз заинтересовался Берия.

– Амангельды Мужикетович, товарища военный!

– М-да…. А почему же тогда электроутюг не крутится?

– Так у него ося нету! Не на чем крутиться-то.

Стармех схватился за голову и рявкнул на своего подчинённого:

– Иванов, иди с глаз моих долой! Возьми ветошь и машины от масла протирай, академик. И не забудь фланцы на паропроводах протянуть.

Моторист убежал, испуганно втянув голову в плечи, а Матусевич отпустил всех с занятий. Лаврентий что-то черкал в своём блокноте, а капитан с механиком завели разговор, пересыпанный таким количеством технических терминов, что я опять заскучал. Но моё внимание привлёк всё тот же Амангельды Мужикетович, уже не в первый раз пробегающий мимо открытой двери. Через некоторое время он робко постучался, и смущённо произнёс:

– Товарища старший механик, ключи кончились.

– Что? Какие ключи? – Не понял механик.

– Для болтов и гаек ключи.

– А куда они делись?

– Я их уронил.

– Куда?

– Туда. – Моторист показал пальцем на решетчатый настил, под которым плескалась вода пополам с маслом.

– Так достань. – Посоветовал Матусевич.

– Не могу, товарища начальник, мы это место уже проплыли.

Житие от Израила

Как тяжело объяснить человеку, что нужно сделать, одновременно не поясняя, для чего это вообще требуется. Угу, попробую только сказать Кренкелю, что мне нужно установить связь с райскими кущами…. Что будет? Правильно угадали, отправят прямо вслед за Кандыбой. Вот и приходилось мне ставить задачу туманными фразами, ссылаясь на строгую секретность. Интересно, а в каком году Толстой свою «Аэлиту» опубликовал? Не помню. Но старший радист уже посматривает на меня с нездоровым любопытством. Нашёл марсианина. И каналы там не я выкопал. Ой, только не надо тыкать пальцем в ошибки наших агрономов. С кем не бывает?

Мы с Кренкелем битый час терзали его передатчики, пробуя на всех волнах передать несколько строчек зашифрованного мной текста. Тишина. Ну не совсем тишина. В ответ доносились возмущённые вопли, забиваемых чудовищной мощностью сигнала, иностранных радистов. А всего-то придвинулся ближе к усилителю, что бы тот попал под действие моего нимба. Полезная, оказывается, штука, этот нимб. А я им раньше только как фонариком пользовался, когда ночью в сортир ходил. И радисты пусть в сортир идут. Тут им не Лига наций.

Теодорыч стянул с головы наушники, и устало откинулся на стуле.

– Нас, кажется, уже и на Луне слышно, Изяслав Родионович.

Сказать ему? Нет, всё равно не поверит. А мне потом, за разглашение секретной информации, Гиви рога поотщибает. Я сказал рога? Вам послышалось. Конечно же, крылья повыщипает. Только и остаётся надеяться на мастерство и опыт радиста. Умнейший человек, и не скажешь, что в Польше родился. И к своим тридцати годам, успел все севера обойти с экспедициями и зимовками. На «Цеппелине» летал, и, говорят, споил самого Шнобеля. Но не того, что с динамитом и премией, а который с дирижаблями падает. Или не Шнобеля? Не помню, хотя перед командировкой у Доконта консультировался. Ладно, потом уточню.

– Теодорыч, а может антенна плохая?

– Я её сам делал. – Кренкель посмотрел на меня как на врага народа.

– Тогда ладно, – поспешил я исправить ситуацию, – я то думал она ещё с Копенгагена.

Радист промолчал, закуривая папиросу от зипповской зажигалки, купленной, видимо в Дании. А пепел стряхивал в оригинальную пепельницу, представлявшую из себя перевёрнутую рынду на подставке, и с надписью славянской вязью по ободку «Сибиряков». Проследил за моим взглядом и кивнул.

– Оттуда. У капитана на память выпросил. Если тогда винты потеряли, кто рынды хватится?

Да, действительно, кто будет искать небольшой колокол, не самую необходимую вещь на корабле. Так и мы втроём, пропали, и хрен бы с нами. Кто вспомнит, среди прочих, двух обычных архангелов и одного простого полусвятого опричника? Разве что Перун, да и то под сомнением. Отплытие наше в аккурат на Ильин день пришлось, а ему потом по всей стране грозы организовывать. Заметили, что после 2 августа редко, когда громыхнёт? Отдыхает Илюша. Только если сапогом в помешавшего херувима бросит.

Ох, сироты, мы сироты. Связи с базой нет. Да что с базой, с Гиви не могу мысленно связаться. Вот попадалово…. Давеча брился с утра, так порезался в трёх местах. Это при том, что шкуру мою даже турецкие ятаганы не брали. Потому и первым на стену Измаила поднялся. Обижался потом родственник, что город его имени на шпагу взял. Да, а сегодня, вдруг, порезался. Проводим инвентаризацию дальше. Меч, положенный по должности, остался. Толку только с него. От чаек буду отбиваться, от тех, что Гиви не дострелил. А что, летать пока могу. Лёгкую иллюзию – тоже могу. Пожалуй, и всё. Способности к трансмутации нас давно лишили, с тех пор, как Гиви воду в вино научился превращать. А пошло оно всё…

– Эрнст Теодорович, а ты в Бога веришь?

– Нет, Изяслав Родионович, я материалист.

– Ну, тогда скажи мне, как материалист – материалисту…. Представь себе гипотетическую возможность существования Его, – я посмотрел в потолок. – И надо установить с Ним связь.

Кренкель радостно заржал и переспросил:

– С самим Господом?

– Не обязательно, – я улыбкой поддержал шутку, – достаточно просто связаться с кем-то из святых.

Радист принял задумчивый вид, удивительно сочетая его с не прекращающимся смехом. Почесал нос, видимо ухватывая ускользающую мысль, и изрёк:

– Икону надо на антенну вешать. Во всяком случае, именно так я бы и сделал.

– Серьёзно?

– Ответ соответствует вопросу, – усмехнулся Кренкель. – Вот если бы с Кощеем нужно было связаться, я бы у биолога скелет выпросил.

– Кощеев не существует, – заверил я радиста.

– А Бог?

– Эрнст Теодорович, давай не будем устраивать теологические диспуты. Скажи лучше, у тебя иконы есть?

– Откуда, Изяслав Родионович? Я в детстве в лютеранстве воспитывался.

– Да, – покачал я головой, – с точки зрения ОГПУ – это большой грех. Но где же нам взять икону?

– У боцмана есть. Только ни за что не признается.

– Так пойдём? У меня и не такие признавались.

Заморского мы нашли довольно быстро. Первый же палубный матрос махнул рукой в сторону нагромождения ящиков, за которыми и обнаружился боцман, устанавливающий капканы. Нимало не смутясь, он пояснил:

– На собак охочусь. Замучили, гадины.

– Смотри, Сан Саныч, – предупредил я Заморского, – если такс в капкан попадётся, товарищ Архангельский будет очень недоволен.

– Не попадётся, товарищ Раевский. Он сырое мясо не ест, кок отбивными набаловал. Так что не беспокойтесь, ничего с таксом не случится, ей Богу.

– Кстати, о Боге, Сан Саныч. Нам тут с товарищем Кренкелем, для научного эксперимента, срочно икона понадобилась. Не подскажете, случайно, где бы нам её найти? Понимаете, задание партии… и всё такое.

Боцман, думая, что я не замечаю, погрозил Кренкелю кулаком.

– Да что вы, товарищ Раевский, откуда на «Челюскине» икона? Ведь Владимир Ильич Ленин сказал, что Бога нет.

– Точно, товарищ Заморский. А чёрта с крючками в ушах, которого Кандыба видел, его тоже нет?

– И чёрта нет, Изяслав Родионович, – с готовностью подтвердил Заморский. – Но вот совершенно случайно вспомнил, что давно вожу с собой одну картину, но исключительно в качестве образца древнерусской живописи. И если пообещаете вернуть в целости и сохранности, то могу одолжить. А чертей, особенно морских, не бывает. Правда, товарищ Кренкель?

В радиорубке я осторожно развязал тесёмки на войлочном чехле, предохраняющем икону от сырости, и взял грех на душу – вполголоса матюгнулся. Этого счастья мне только и не хватало.

– Что-то не так, Изяслав Родионович? – озабоченно спросил Кренкель. – Не та икона?

– Конечно не та. Видишь? Это Тихвинская Богоматерь.

– Не подойдёт?

– А то. С бабой связываться… – Нашёл я отговорку.

А сам тем временем почесал макушку, порой ноющую к непогоде. Именно по башке мужниным рашпилем меня отблагодарили за принесённую благую весть. А я то, дурак, тогда распинался, описывая радужные перспективы дальнейшего бытия, и в первый раз в жизни пропустил удар.

– Слушайте, товарищ Раевский, у нас же на пароходе свой художник есть, Решетников. Пусть он нарисует. А Вы подскажете. Только он спирт не пьёт.

– Он что, не настоящий художник? А впрочем, у товарища Архангельского под койкой полная сумка коньяку.