Текст книги "Параллельные прямые"

Автор книги: Сергей Шкенёв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

– Что, Владимир Иванович, моя судьба решилась? – Поинтересовался мрачно.

– Устал сидеть? – Посочувствовал капитан. – Не торопись. Пошли, сейчас тебя судить будут.

– А кто?

– Советский суд. Вот товарищ Раевский, – Воронин показал на меня, – согласился быть твоим адвокатом. Товарищ Берия – государственный обвинитель. А комбриг Архангельский представляет интересы Белецкого.

– Постой, Иваныч, – боцман остановился посреди коридора, – зачем Белецкому представитель? Он же…, того?

– Неважно, – сурово отрезал капитан, – это его проблемы. И что значит того? Такого приказа никто не отдавал. Ладно, иди, разберёмся.

Заморский только тяжко вздохнул в ответ. Потом заложил руки за спину, и молчал до самой кают-компании.

– Встать, суд идёт! – Торжественно провозгласил исполняющий обязанности секретаря Отто Юльевич Шмидт и важно погладил бороду.

Вообще-то он претендовал на председательское место в суде, но отменное владение стенографией не оставило шансов начальнику экспедиции. Приходилось компенсировать недостаточную важность роли строгим соблюдением предписанного протокола. Жалко, что заседание закрытое, и, кроме самого Шмидта и боцмана на табуретке подсудимых, вставать было некому.

Мы вошли в строгой тишине, нарушаемой только недовольным сопением Лаврентия Павловича, который косился на мои награды. Завидует, наверное. У самого только скромные "Красные Знамёна", боевое и трудовое. Всё правильно, остальное в будущем. А недоразумения Грузии, Армении и Азербайджана носить стыдится.

Или что-то не так? Я опустил взгляд. Нет, всё нормально, ордена в соответствующем порядке. Не нравится, что "Красного Знамени нет"? Где бы его взять? Четвёртую степень Георгия я ещё за турецкую войну получил – для советских наград рановато ещё. Третью – за Крым. И ордена Красной Звезды тогда не было. Вместо него дали вторую степень с шейным крестом и звездой на грудь? Может ему крест не нравится? То-то мне показалось, что товарищ Берия – тайный еврей. Настолько тайный, что и сам не знает об этом. Но на подсознательном уровне….

И такой же хитрый. Мной недоволен, а Гавриилу слова не скажет поперёк. Даже когда он хотел надеть орденскую ленту через плечо. Я отговорил. Всех кавалеров первой степени наперечёт знают, а он же в то время под другой фамилией был известен. Чуть было конфуз не вышел. Так и пошёл только с Андреем Первозванным, сияя парадной цепью, как новогодняя ёлка. Отто Юльевич, как человек понимающий толк в наградах, удивлённо вскинул брови. А чего? Товарищ Сталин дал молчаливое согласие на ношение отцом Алексием боевых орденов. Значит, и нам можно.

Боцман Заморский на своей табуретке окончательно сник. Вот они, сатрапы, явили миру свой истинный облик. Попьют сейчас пролетарской кровушки. Сейчас Сан Саныч ощутил себя истинным, природным пролетарием, хотя ещё несколько дней назад за такое предположение мог и в ухо дать.

«Стенограмма судебного заседания. Баренцево море «Челюскин» 3 октября 1933 г.

Председатель суда – тов. Воронин В.И.

Государственный обвинитель – комбриг тов. Берия Л.П.

Адвокаты – комбриг тов. Архангельский Г.Р. и комбриг тов. Раевский И.Р.

Секретарь суда – академик тов. Шмидт О.Ю.

…Воронин: – Так когда это произошло, Александр Александрович?

Заморский: – Да сразу после проводов товарища Сталина. Мы с Эрнстом Теодоровичем немного….

Раевский: – Протестую.

В: – Против чего?

Р: – Некорректный вопрос. Скажите, Заморский, вы с товарищем Кренкелем слегка откушали?

З: – Так я про это и говорю.

Р: – Требую внести в протокол – происшествие случилось сразу после обеда.

Архангельский: – Не возражаю.

В: – Принято. А что в это время делал Белецкий?

А: – Эта свинья….

Берия: – протестую. Товарищ Архангельский не может давать отрицательные характеристики своему подзащитному.

В: – Протест отклонён. Подзащитный писал доносы на товарища Архангельского.

Р: – Не возражаю.

Б: – Вопрос подсудимому.

Р: – Протестую. Все вопросы обвинения только через адвоката.

В: – Принято. Вопрос к защите. Почему Вы утверждаете, что Александр Александрович Заморский невиновен?

Раевский: – Я это знаю.

Берия: – Протестую. Мы все это знаем.

Воронин: – Что знаем?

Берия: – Всё знаем. Но это к делу не относится.

Архангельский: – Протестую, ещё как относится. Белецкий нанёс удар моей собаке своей нижней конечностью, предположительно ногой.

Воронин: – А причём тут наше судебное разбирательство?

Архангельский, Раевский, Берия: (одновременно) – Да за нашего Такса…. (Далее следует переводимая, но не печатная игра слов)

Заморский: (покраснев) – Нет, я так не могу.

Воронин: – Подсудимый, Вам слово не давали.

Заморский: – А ещё Белецкий собаку назвал фашистским прихвостнем.

Архангельский: – Протестую.

Воронин: – Против чего?

Архангельский: – Против выражений, оскорбляющих Иосифа Виссарионовича Сталина.

Берия: – Не возражаю.

Воронин: – Протест принят. Только поясните, причём тут товарищ Сталин?

Раевский: – Протестую, товарищ Сталин всегда причём.

Воронин: – Протест принят. Но всё же?

Архангельский: – Мы все помним, как хорошо относился Иосиф Виссарионович к Таксу. И если собака – прихвостень, то кого Белецкий назвал фашистом?

Заморский: – Я это сразу понял. И в ухо.

Воронин: – Вопрос к защите – почему подсудимый, защищая честь и достоинство Генерального секретаря, сразу не заявил об этом?

Раевский: – Протестую. Скромность – отличительная черта советского человека.

Воронин: – Протест принят.

Берия: – Вопрос к защите. Кто первый предложил дуэль?

Раевский: – Протестую. Мы разбираем дело о антисоветских высказываниях бывшего парторга Белецкого.

Берия: – Разве?

Воронин: – Лаврентий Павлович, Вы сомневаетесь в справедливости советского суда?

Заморский: – Так я свободен?

Воронин: – Свидетель, Вам слово не давали.

Раевский: – Свидетель?

Заморский: – Прошу занести слова председателя суда в протокол.

Архангельский: – Не возражаю.

Заморский: – Мне можно пересесть?

Воронин: – Да сиди где хочешь. Суд удаляется на совещание.

Архангельский: – Протестую.

Раевский: – Не возражаю.

Берия: – Против чего?

Архангельский: – Пусть свидетель выйдет. Мне и тут хорошо.

Воронин: – Протест принят. Свидетель, покиньте зал заседаний.

Заморский: – Совсем?

Воронин: – Вас вызовут.

Шмидт: – Протестую.

Воронин: – Против чего?

Шмидт: – Я за ним бегать не буду.

Воронин: – Протест принят. Суд не удаляется на совещание. Прошу государственного обвинителя зачитать приговор.

Берия: – Ещё совсем недавно во главе партийной организации «Челюскина» стоял, ныне разоблачённый враг народа, троцкист Белецкий. Тонко маскируясь и двурушничая, он творил свои гнусные преступные дела и всевозможными мероприятиями срывал научную работу экспедиции. Партия и правительство опускают миллионы советских денег на содействие расцвету науки в стране, а пробравшийся на этот участок работы классовый враг, клевеща на преданных делу социализма товарищей, систематически вредил научному строительству.

Внимательно рассмотрев дело, суд постановил – признать Белецкого, Михаила Израилевича, виновным по статье 58, часть 9 и часть 10. В силу открывшихся обстоятельств, признать правомерным досудебный поединок, предусмотренный "Дополнением к Уставу РККА и РККФ от 2 октября 1933 г". Дело в отношении Заморского, Александра Александровича, закрыть, за отсутствием в его действиях состава преступления. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит»

Глава 16

 
А бабка всё плачет,
Что плохо живёт.
Какой неудачный
Попался народ.
Отсталая бабка привыкла к узде.
Ты ей о свободе – она о еде.
 

Тимур Шаов

Горький. Ромодановский вокзал

Влажный ветер, набирая разгон над Окой, захватывал клочки низких туч и бросал их мелкими брызгами на суетящуюся вокзальную кутерьму. Пассажиры подошедшего поезда нехотя покидали тёплые вагоны и ныряли в непогоду. Начальник патруля, охраняющего выход с перрона, зябко поёжился и прикурил чуть отсыревшую папиросу. Едкий дым дешёвого табака выбил слезу, но опытный взгляд сразу вычислил в толпе подозрительную личность. В ватнике, без шапки, с ёжиком коротко стриженых волос.

– Стоять, гражданин. Документики попрошу.

Седой человек, лет сорока на вид, в затёртой телогрейке с заметными прямоугольниками от споротых нашивок, привычно вздрогнул и оглянулся, потирая давно не бритую щёку тыльной стороной ладони. Устало вздохнул и бросил негромко:

– И тут гражданин. Мать….

– Пошевеливайся, – нетерпеливо поторопил патрульный.

Человек в телогрейке сбросил с плеча, прямо на грязный мокрый асфальт, мешавший тощий сидор и потянулся в грудной карман. ВОХРовец внимательно наблюдал, предусмотрительно задержав руку у кобуры. Кто знает, что на уме у бывшего зека? А может и не бывший? Вдруг это сбежавший из лагеря троцкист? Вот вытащит сейчас из-за пазухи маузер, и устроит теракт на вверенном под охрану объекте. Хотя нет, троцкисты предпочитают парабеллум. А этот – типичный кулак. От него можно ожидать чего угодно. Обрез, или ржавые вилы в брюхо. От дурного предчувствия нестерпимо зачесался бок в районе печени.

Тревога оказалась напрасной. Городу и миру явился конверт, толщина которого не подразумевала заложенной бомбы. Командир выхватил его из рук седого, и, прищуривая глаз из-за папиросного дыма, достал документы.

– Так, что у нас тут? Ага, справка об освобождении. Беляков Александр Фёдорович, девяностого года рождения. Что, на свободу с чистой совестью? Из социально близких?

– Нет, раскулаченный.

– Вот как? – Оживился патрульный. – И что тогда тебя сюда занесло?

– Сам смотри, там написано.

– Ты как с командиром ОГПУ разговариваешь? Обратно на нары захотел? Я могу устроить.

– Сам не сядь, – посоветовал Беляков, – командир нашёлся. На место товарища Блюхера метишь?

– Как это? – Опешил начальник патруля.

– Войсками ОГПУ сейчас кто командует?

– Ты меня не понял. – И уже гораздо миролюбивее. – А это что? Ну, так другое дело! Что же раньше не сказал, что освобождён в связи отсутствием состава преступления? Куда сейчас?

Беляков хмыкнул, забирая конверт с документами, и вскинул на плечо многострадальный сидор.

– Домой, куда же ещё. Да мне тут рядом, до Подновья.

– Так что же ты стоишь, с нами лясы точишь? Сейчас до Парижа (затон им. Парижской коммуны) фильянчик отходит.

– Нет уж, спасибо. Я пешком.

– Как знаешь, – патрульные козырнули, и потеряли интерес к проверенному гражданину.

А он вышел за ограду и с удовольствием вдохнул сырой воздух. Воняло мазутом и копотью от оставшегося за спиной вокзала. А встречный ветер наносил едва уловимый запах зерна с Башкировских мельниц. Александр Фёдорович поправил мешок за плечами и неторопливо пошёл, оглядываясь по сторонам. А Предтеченская слобода за три года и не изменилась совсем. Хотя, что ей будет. И через сто лет, среди гладких булыжников мостовой, так же будут плескаться под ногами лужи, в которых отражаются облупленные фасады когда-то богатых купеческих домов. О, вот и перемены. Оказывается, успели построить через реку новый каменный мост. Беляков прошёл под ним, оценивая прочность кладки. Хорошо! А за Окой…, мать, за Окой исчезли золочёные стрелы собора Александра Невского. Рука, поднятая было перекреститься, упала вниз. И когда успели, сволочи?

Окская набережная сразу за мостом стала волжской. И здесь мало что изменилось. Только знакомый силуэт нагорной части города, сливающийся с низким небом, напоминал улыбку деревенского батюшки после престольного праздника. То тут, то там в рядах домов светились прорехи, из которых торчали фундаменты не до конца взорванных церквей. Не слишком верующий, так, иногда зайти к службе по привычке, Александр Фёдорович сокрушённо покачал головой. Жалко, красиво же было.

А пивнушку, что сразу за зданием биржи, не тронули. Да, сейчас бы кружечку холодненького…. И чтобы пена через край. Дунуть на неё, отгоняя белую шапку, и сделать первый, самый вкусный глоток. Причмокнуть губами, оценивая лёгкие оттенки горечи, и потом залпом, не отрываясь и не переводя дыхание. Вот тогда уже можно вздохнуть, вытереть усы, прислушиваясь к ощущению тепла в желудке, и закурить. Мир сразу станет тёплым и добрым, выглянет солнце, сам собой пройдёт хронический рудничный кашель. Даже перестанет беспокоить пуля у сердца, которую получил зимой восемнадцатого года от литовских дезертиров.

Бывший зек мысленно пересчитал деньги, надёжно зашитые за подкладку ватника. Триста рублей, их них две с половиной сотни были выручены за уворованный у лагерного кума костюм. Оно, конечно, стыдно на пятом десятке, но дома пятеро сыновей. Когда забирали, младшему только год исполнился. Так что, пиво подождёт лучших времён.

Но жалко-то как! Помнится, когда на войну забирали, пристань речного трамвайчика была как раз напротив "Северной Баварии". Ух, и гульнули напоследок! Проснулся только в Гороховецких лагерях, остриженный, помытый в бане и обмундированный. А вы говорите, путешествий в будущее не бывает. А как через двое суток перескочил?

Улыбнувшись воспоминаниям, Беляков ускорил шаг. "Красные казармы", когда-то дававшие приют нижегородской жандармерии. Тут и в мирное довоенное время старались проходить быстрее, старательно не замечая часовых у входа и редкие экипажи с зашторенными окошками, иногда выезжающие из массивных ворот.

Разбитая дорога вела дальше, мимо Кремля, почти спустившегося к воде с высокой кручи, по берегу Волги, в сторону Печёрского монастыря. Фигу им, а не крестное знамение. Было дело, и с монахами по молодости на гулянках схватываться приходилось. Ох, и здоровы лоси. И не пробьёшь зараз. Упитанный живот, свисая, самое болючее место надёжно закрывает. Но мы, чай волгари, против весла поперёк брюха редкий из братии устоять мог.

Скоро показались знакомые с детства кресты Николы. Уцелела. Тут уж сам Бог велел перекреститься и поклониться. В этой церкви многие поколения Беляковых крестились, венчались, причащались по великим праздникам и, по окончании срока земного, тут же и отпевались. Может и внуки в ней же венчаться будут? Хотелось бы надеяться.

Ну, вот и почти пришёл. Скоро покажутся громадные вётлы на берегу заливчика, а сразу вправо от них и начинается улица.

– Санька, ты? – Окликнул прохожего дед, привязывающий на берегу длинную лодку. – Отпустили?

– Здорово, – поприветствовал Беляков соседа. – Оправдали вчистую. А ты чего, Мефодий Асафыч, в такую погоду на Волге делаешь?

– Огурцы семенные перевёз. С огородов, что на острову. – Старик откинул брезент. – Да пару дынек. Хочешь попробовать?

– Колхозный урожай?

– Сдурел? Стану я на таком верну, да под дождём, чужое добро тягать. Свои, единоличные. Так будешь дыню, или нет?

– Они то откуда? Нешто сам вырастил?

– Не…, давеча баржа на мель села. Помогал разгружать, вот и заработал маненько. Чай не обеднеют.

За разговорами Мефодий Асафыч ловко нарезал крупные ломти, закапав подстеленную газету, и вытащил из рукава необъятного дождевика заткнутую морковиной бутылку. Её мутное содержимое наводило на мысль о том, что не так уж плохо с продуктами в родной слободе. И о попустительстве местного участкового. Сосед пошарил рукой в носовом ящике, и не найдя стакана, развёл руками.

– Ты, Санька, извини, придётся из горлышка.

– Погоди, будет тебе стакан и закуска одновременно. – Александр Фёдорович выбрал из кучи огурец помельче и позеленее, разрезал пополам и, вырезав сердцевину, протянул стаканчик соседу.

– Разливай.

Первая прошла хорошо. Не помешали даже мерзкий вкус и сивушный запах картофельной самогонки, быстро сбитые ароматом сочной дыни.

– Как оно там, Фёдорыч? – Поинтересовался дед? – Туго пришлось?

Ответить не получилось. За спиной послышалось чавканье лошадиных копыт по грязи, скрип колёс и голоса. Беляков оглянулся и торопливо встал, прикрыв бутылку краешком мокрой газеты. Потом удивлённо закрутил головой, переводя взгляд с портрета на бумаге на подъезжающего военного с громадными усами. Каменев? Он здесь откуда? Вообще-то таким чинам положено на автомобиле передвигаться. Разве что засели где-то в канаве. Недаром шинель чуть не по колено заляпана.

– Здравствуйте, товарищи, – Сергей Сергеевич соскочил с телеги и направился к пирующим. Сопровождающие начальники из вежливости или стыдливости остались на месте.

Надо же, товарищем назвал. Гражданин – оно последние годы как-то привычнее. Впрочем, ватник – обычная одежда советского крестьянина, и тут не определить кто есть кто.

– Доброго дня, товарищ нарком.

– Какой уж тут добрый, – проворчал Каменев. – Промок как собака. У вас всегда так сыро?

– Осень же.

– А, ну да…. Дороги кончаются вместе с летом. Ну, ничего, скоро и к вам доберётся цивилизация. Мост тут будем строить. Место уж больно удобное, как раз на два острова опоры встанут.

– Там же у нас огороды, – испугался Мефодий Асафович.

– И что там сеете, хлеб?

– Нет, товарищ Каменев, мы всё больше овощами промышляем. Про огурцы наши знаменитые слышали? – Ответил Александр Фёдорович. – А сейчас и не только их. Вот, попробовать не хотите?

Газета с портретом предательски открыла початую бутылку.

– А может, погреетесь, в такую-то погоду?

– Почему бы и нет? – Сергей Сергеевич оглянулся на свиту. – Товарищи, поезжайте в местный сельсовет, подождёте там. А мне потом дорогу покажут. Тут недалеко?

– Рядом, – ответил дед Асафыч и странно покосился на Белякова. – Метров двести будет.

Наркому вырезали персональный стаканчик и выжидающе посмотрели.

– Наливайте, выпьем за Родину, за Сталина.

Под такой тост пошло хорошо. Каменев закусил, и удивлённо спросил:

– Так у вас и дыни успевают поспеть?

– У нас всё успевает, – Беляков тайком пихнул соседа локтем, не давая ответить. – Только это сорт огурцов такой особый. Видите, полная лодка?

– Надо же, – покачал головой нарком, – а по вкусу и не скажешь. И много у вас таких?

– Да Вы что, овощ редкий, особого ухода требует. На колхозных огородах расти не хочет. Только вот мы двое и владеем секретом.

– Продайте.

– Чего, секрет?

– Огурцы дынные продайте. Они до Москвы сохранятся?

Александр Фёдорович в задумчивости поскрёб щетину на подбородке.

– Если только все вместе везти. Поодиночке сразу вкус теряют и портятся.

– Куда мне столько?

– Разве много? Двадцати пудов не будет. Так что, по рукам?

– Ладно, – махнул рукой Каменев. – Угощу потом Ворошилова с Будённым. Вот удивятся.

– Это точно, удивятся, – согласился Беляков. – За тыщу рублей всё отдам.

– Сколько? Дорого.

– Так и продукт редкий. В Москве такого не найдёте. Только у нас и только сегодня.

Нарком больше не стал спорить и достал из кармана толстый бумажник. Александр Фёдорович взял деньги, отделил две сотенных бумажки и протянул соседу.

– Твоя доля, Асафыч. Всё честно?

Сосед, получив за несколько минут полугодовую прибыль, довольно заулыбался.

– Обмыть бы покупочку полагается.

– Обойдёшься, – окоротил деда Беляков, – тебе ещё груз караулить, пока телега не подойдёт. А я пока товарища наркома провожу до сельсовета.

– Иди-иди, – напутствовал в спину Мефодий Асафович, пряча бутылку с остатками самогонки. – Мимо нипочём не промахнёшься.

Нижегородский край. Колхоз «Красный огородник»

День у председателя сельсовета не задался с утра. Что день? Можно сказать – вся жизнь не задалась. И дёрнул чёрт согласиться променять привычную должность главного комбедовца на сомнительный почёт и ежедневные хлопоты. Вернуть бы назад те весёлые времена. Работы почти нет, за отсутствием бедноты в зажиточной слободе. А всё же власть! Хорошо-то было как, хосподи. Развернёшь, бывало, кумачовый транспарант с лозунгом, растянешь потехинскую гармошку, сколько рук хватит, и айда мироедов раскулачивать. Которого на бутылку, а кого и на четверть.

Правда, самый зловредный кулак, Беляков, долго не раскулачивался. Два раза председателя комбеда с крыльца спускал, и один раз в пруд к лягушкам забросил. А сам как есть классовый враг, видит Бог, которого по приказу партии нет. Две коровы, десяток овец, лошадь с жеребёнком. В колхоз не пошёл, а на все уговоры отвечал коротко, но матерно. Но, нашлась и на него управа, когда новый дом построил. Где это видано, чтобы единоличник лучше колхозника жил?

А теперь в половине дома сельсовет. Надо бы, по уму, и вторую половину забрать, но участковый воспротивился. Пожалел, видишь ли, пятерых сынков кулацких. Ему что? Сидит себе в отделении, и горя не знает. А ему, потомственному сельскому пролетарию Петру Волкову, днями напролёт выслушивать из-за тонкой перегородки голос самого младшего Белякова, четырёхлетнего Федьки: – "Дядя Петя, отдай папу! Дядяпетяотдайпапу! Дядяпетяотдайпапу!" А голосище – хоть сейчас в церковь дьяконом отправляй, невзирая на возраст. Одно только спасение – на обеденный перерыв на часок пораньше убежать. Да с обеда вернуться на полтора попозже.

– Петька! – Окликнул председателя сосед, дымящий на своём крылечке трофейной трубкой, которую принёс с турецкого фронта вместе с деревянной ногой. Всякое уважение к чинам бывший фельдфебель утратил при штурме Эрзерума, вместе с ногой.

– Выспался, срань господня? У меня аж стёкла дрожали от твоего храпа. Ты эта…, Петюнчик, поторапливайся. Там в сельсовете сюприс большой дожидается.

– Чего дожидается, Натолий Палыч? – Волков поправил начальственный картуз.

Зловредный инвалид заржал совсем как лошадь, и махнул рукой небрежно. Проваливай, мол, задница комбедовская.

– Ничо, ужо и на тебя управа найдётся. – Бормотал Волков, подходя к большому деревянному дому, на крыше которого развевался красный флаг.

Но попасть внутрь, привычно пихнув грязным сапогом тесовую дверь, не получилось. На перильцах сидел военный в шинели с опасными петлицами, который и загородил дорогу, ткнув в живот неизвестно откуда появившимся пистолетом. Представитель местной власти от неожиданности икнул и поднял руки вверх.

– Сдаёшься? Это хорошо, – одобрил ОГПУшник, сноровисто ощупывая председателя. – Ну и кто ты таков будешь, мил человек? Куда прешь? Тебе назначено?

– Так я…, это…, работаю тут.

– Да? – Охранник с сомнением оглядел посетителя с головы до ног. – Ну, проходи, работничек.

Волков шагнул из сеней в тесную прихожую, где нос к носу столкнулся с малолетним террористом Федькой, который высунулся с печки. Из большой комнаты доносились громкие голоса.

– Дядя Петя, – гаркнул над ухом Беляков-младший, – а папа сказал, что надерёт тебе задницу крапивой. А дядя Серёжа обещал мне большой пряник, а тебя урыть. Это очень больно будет? А дядя Андрей говорит, что тебя сгноит. Ты, правда, теперь тухлый будешь? К нам теперь не приходи такой вонючий.

Чтобы избавиться от дальнейших вопросов, председатель открыл дверь и вошёл в переднюю половину. Сразу за порогом ноги приросли к полу, никак не желая двигаться дальше. За столом, заставленным тарелками и многочисленными бутылками, изъятыми из вскрытого сейфа, сидел сам Беляков со стаканом в руке, и трое неизвестных начальственного вида. На скрип двери один из них, с бритой налысо головой, обернулся.

– О, Александр Фёдорович, к тебе уже гости.

– Это не гость, товарищ Конев. Это Советская власть пришла.

– Не понял, – командир Нижегородской дивизии задумчиво почесал гладкий затылок, – а товарищ Жданов тогда у нас кто?

– А я, Иван Степанович, не власть. Я – партийное руководство. – Ответил секретарь крайкома. – Может Сергей Сергеевич Советской властью будет?

– Да я как-то больше по военной линии, – наконец обернулся и последний из сидящих за столом начальников.

Боже ты мой, которого нет по приказу партии, да это же Каменев. Волкову где-то внутри стало очень неуютно и нехорошо.

– Так вот ты какой, северный олень, – нарком прищурил глаз и выставил указательный палец на манер пистолетика. – Тебя сразу к стенке поставить, или предоставить последнее слово?

– Виноват….

– Знаю. Давай, рассказывай, ты из старых троцкистов будешь, или из новых ягодиц?

– Да я вообще…

– И это знаю, – кивнул Сергей Сергеевич. – Слушай приказ – через три часа явиться к оперуполномоченному, с вещами, и самоарестоваться до утра. Выполнять.

Едва за бывшим председателем сельсовета захлопнулась дверь, как Конев проворчал:

– А я бы шлёпнул.

– Если каждого дурака расстреливать, Иван Степанович, то наше население больше чем втрое уменьшится, – пояснил Каменев. – Нельзя быть таким кровожадным.

– Разве кто говорил про расстрел? – Комдив постучал вилкой по краю стакана. – Я хотел выпить за нового председателя сельсовета.

– И председателя колхоза по совместительству, – уточнил Жданов. – Не спорь, Александр Фёдорыч, разве у тебя есть возможность отказаться?

Беляков пожал плечами и выпил. Потом оглядел стол в поисках подходящей закуски.

– Еленка! – Позвал он жену.

С кухни донёсся звон упавшей тарелки и недовольный женский голос:

– Опять, Саня, под руку говоришь.

– А ты опять спорить начинаешь? У нас огурцы солёные остались?

– Как же не остаться? Вот они, на полу лежат. Вам собрать, или так съедите?

– Суровая у тебя супруга, Фёдорыч, – посочувствовал Конев.

– Не-е-е, – усмехнулся Беляков. – Это она беспокоится, чтобы никто из вас ночевать не остался. Поймите правильно – три года мужа не видела.

– Да с чего ночевать-то? Выпили чуток всего.

– Так это пока. В гостях, да по служебной надобности, да трезвым остаться? Обижаете, начальники. Может, покурите пока, а я в погреб сбегаю? Тут рядом.

Хлебосольный хозяин убежал, взяв с вешалки первую попавшуюся шинель с ромбами на петлицах, а гости задымили наркомовскими сигарами.

– Ты извини, Сергей Сергеевич, – произнёс Жданов после некоторого раздумья, – я, конечно, поддержал твою идею с председательством, но всё равно не понимаю, для чего это нужно. Типичный же кулак. Ну, пусть не мироед, но психология землевладельца осталась. Есть в нём что-то буржуйское.

– В корень зришь, Андрей Александрович, – согласился Каменев. – Вот и будет крупным землевладельцем. Или ты думаешь, что город будет питаться рекордами орденоносца Григория Тризалупова, который к 17 съезду партии взял обязательство проводить вспашку на глубину не менее 80 сантиметров? Кстати, не забудьте посадить придурка за вредительство, за лето восемь тракторов загубил.

– Так, значит, политика партии в отношении колхозов меняется? – Уточнил секретарь крайкома.

– Опять? – Удивился Конев. Но быстро опомнился и сделал каменное лицо.

– Да, меняется, – подтвердил нарком, – но не сразу. Сначала проведём эксперимент здесь. Предполагается отменить план сдачи продукции государству, с заменой его арендной платой за землю и подоходным налогом. Посмотрим, посчитаем, прикинем. Вдруг и правда выгодно?

– Как, отходим от планового хозяйства?

– Я же сказал – эксперимент. Если будет приносить хорошую прибыль, то постепенно и планово будем внедрять новые методы коммунистического хозяйствования и в других колхозах.

– Воровать же будут.

– Ну, не без этого. На Руси всегда воровали. Причём, зачастую заработать проще было. Так мы не немцы, чтобы во всём корысть искать. Должна же и маленькая отдушина быть. У меня вон Клим постоянно карандаши со стола таскает. И что теперь?

– Так почему именно здесь? В этом колхозе?

– А тут проще всего. Это же не зерновое или животноводческое производство. Огороды сложной техники не требуют. И громадный город под боком. Опять же, мост начнём строить. Рабочих будешь снабжать. Да ты не переживай, я ему всё сам объясню. И политику партии в том числе. Только проследи – чтоб никакая сволочь с указаниями не совалась, понял?

– А справится?

– Фёдорыч? Обижаешь. Потомственный огуречник в двенадцатом поколении. Его предки капусту стали выращивать раньше императора Диоклетиана.

– Так он что, монархист? – Удивился Жданов.

– Нет, сталинист. Ты бы видел, как он мне целую лодку семенных огурцов продал. Честное слово, даже денег не жалко было.

– А что хоть за огурцы? – Поинтересовался Конев.

– Обычные. Завтра пришлёшь кого-нибудь, пусть на дивизионную конюшню заберут. Только мне пару штук оставьте. Ворошилову с Будённым подарю.