Текст книги "Ресурс Антихриста"

Автор книги: Сергей Белан

Соавторы: Николай Киселев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

– Мне к вашему предложению нечего добавить, – охотно согласилась Астахова, – только не задерживайтесь, бычки хороши прямо со сковородки, а я, если честно, проголодалась зверски.

Олег попросил у нее пакет для продуктов и отправился в универсам. Когда он вернулся, Астахова, облаченная в простенький, но элегантный халатик, уже хлопотала у плиты, где на огромной сковороде в шипящем масле румянились головастые морские бычки.

– Удачно сходили? – спросила она, перекладывая рыбу на другой бок.

– Все в порядке. – От его внимания не ускользнул тот легкий макияж, который она сделала на лице в его отсутствие. Вымытые волосы, еще не успев просохнуть, струились по ее загорелым плечам.

– Ну вы и набрали! – воскликнула она, видя, как Олег выкладывает из пакета вино, груши, виноград и коробку торта.

– Я так понимаю, гулять – так гулять. Вы, похоже, здесь в отпуске, ну а мой отпуск длится уже почти полгода и конца ему пока не предвидится.

– А разве то, чем вы занимаетесь, это не работа?

– Не знаю, – неуверенно ответил Верховцев, – мне трудно судить, результатов пока не видно. Когда они будут и будут иметь к тому же материальное выражение, вот тогда можно будет сказать, что это работа, а сейчас все, чем я занимаюсь, больше смахивает на художественную самодеятельность.

– Вы, по-моему, слишком самокритичны, – заметила Астахова. – Все хорошо в меру, в том числе самоедство. Сейчас я помою фрукты, и вы несите их на стол в комнату, будем ужинать там.

В комнате на столе, накрытом скатертью, уже лежали нарезанный хлеб, блюда с вареным картофелем, овощным салатом и баклажанной икрой. Он присовокупил к этому две бутылки вина – кроме «Муската» к рыбе было куплено белое сухое производства Испании.

– Олег, удовлетворите мое женское любопытство: как вы узнали этот адрес? – спросила Астахова, подавая ему на кухне вазу с дарами природы. – Насколько мне помнится, я вам его не давала.

– Не давали. Я здесь в горсправке узнал. Я, кстати, хотел его узнать именно у вас, звонил несколько раз перед отъездом, но неудачно.

– А я, наверно, уже тут была, – сказала Наташа. – Хорошо, тогда скажите: как вы узнали, что отец мой в Феодосии живет? Для меня это загадка.

– Тут ничего загадочного. После разговора с вами у меня была встреча с Юлием Викентьевичем Серебрянским…

– С Юлием Викентьевичем?! – вырвалось у нее с удивлением. – Вы и до него даже добрались? Ну, – я вам скажу, Олег, вы товарищ пробивной – к Юлию Викентьевичу так просто-запросто не каждый попасть сможет. Далеко не каждый! Ну, и что дальше?..

– Серебрянский ничего интересного по поводу вашего брата, увы, мне не сообщил. Может не знал, может не захотел – сказать затрудняюсь. Единственное, что он мне подсказал, что Валерий, якобы, говорил ему, что собирается навестить своего отца в Феодосии, а коль скоро обстоятельства дела все равно привели меня в Крым, я решил заодно и проверить эту версию.

– Странно… очень странно… – растягивая слова, задумчиво произнесла Наташа.

– Вы о чем? – насторожился Олег.

– Да о том, что Валеры здесь не было, да и быть не могло. Он сейчас в Голландии.

– Где?! В Голландии?! – переспросил он, плохо скрывая волнение.

– Ну да, в Голландии, в Роттердаме, – спокойно подтвердила она. – Я-то считала, что он в рейсе, да он и сам вроде так говорил, а у него, оказывается, работа на берегу. Хотя что я вам рассказываю, он папе весточку прислал, сами прочтете. Все, деликатес готов, можете мыть руки и за стол!

– Слушаюсь и повинуюсь.

Когда он, умывшись, вернулся, Наташа расставляла на столе фужеры.

– Письмо перед вами, – кивнула в сторону книжного шкафа Астахова. – Напрасны были хлопоты, пропавший объявился.

Олег взял с полки белый конверт, бегло взглянул на обратный адрес, посмотрел оба штемпеля и достал изнутри почтовую открытку с видом какого-то города.

Почерк вашего брата? – спросил он, вчитываясь в текст.

Какой вы дотошный, – кокетливо взмахнула ресницами Астахова. – Это почерк Валеры, удостоверяю и гарантирую.

Содержание написанного было кратким и лаконичным – поздравление с днем рождения с сыновьими пожеланиями отцу, и лишь одно место в тексте представляло для Олега особую ценность. «…Я временно сменил амплуа, в море не хожу, работаю в латвийско-голландском СП, занимающимся морскими перевозками леса и пиломатериалов. Срок контракта два года, заработок и условия очень приемлемые»…

– Наташа, я наберусь наглости и спрошу…

– Я думаю, можно, – не дав ему закончить, сказала Астахова. – Если для вас это так важно, а по вашему виду я предполагаю, что так оно и есть, то можете письмо взять с собой. Я думаю, папа в претензии не будет, я ему объясню. А теперь оставим серьезные разговоры и вернемся к нашим… да не обидятся на нас бараны, к бычкам. Прошу садиться.

Она положила на стол вилки и салфетки и села на тахту рядом с Олегом:

– Ну, о чем задумались? Наливайте и выпьем – за нашу странную встречу вдали от родины и за немедленный переход в общении на «ты».

– Солидарен. Подписываюсь под каждой буквой вашего пожелания хоть оно и в устной форме, – живо откликнулся Олег, наполняя фужеры. – Пожалуй, начнем с сухого, оно к этой фантастической рыбе подойдет больше, а мировой шедевр виноделия оставим на десерт.

– Да будет так! – провозгласила Наташа, поднимая фужер. – Вам, мужчинам, в таких случаях и карты в руки.

– Если пьем за переход на «ты», это значит, что пьем на брудершафт. Придется встать, мадам.

Она поднялась вслед за ним, внимательно глядя ему в глаза, словно пытаясь в них что-то прочесть. Они переплели руки, образовав два кольца, и поднесли фужеры к губам.

– За все… – чуть слышно прошептала Наташа и, закрыв глаза, стала пить вино, Верховцев последовал за ней.

Когда фужеры были поставлены на стол, она подставила ему чуть приоткрытые губы и снова опустила веки. В этот момент она казалась такой трогательно-нежной и привлекательной, что Олег невольно залюбовался.

– А после тоста на брудершафт положено что?.. – тихо спросила Наташа изменившимся дрогнувшим голосом, который взволновал его не меньше, чем прочитанное только что послание ее брата.

Олег слегка приобнял ее за талию и осторожно приблизил губы к ее губам. Им овладело странное ощущение, будто все звуки в мире вдруг исчезли, и вокруг воцарилась бесконечная абсолютная тишина, которую уже не в состоянии разрушить ничто на свете. Мир словно погрузился в немое безвременье. Но это продолжалось только короткий, неуловимый миг, потом он почувствовал, как ее тело пронизала судорога, она порывисто прижалась к нему, обвивая руками шею, и нежное, почти невинное прикосновение губ внезапно обратилось в отчаянный страстный поцелуй женщины, необузданное желание которой не могли уже сдержать никакие преграды. Олег даже не заметил, как она неуловимым движением плеч сбросила с себя халат и, прикипая к нему своим гибким, совершенно обнаженным и нестерпимо-обжигающим телом, потянула его за собой на тахту. Не успев ничего сообразить, он, не ожидавший столь стремительного порыва от этой хрупкой, изящной женщины, упал вместе с ней на тахту.

– А бычки?.. – невпопад брякнул он, когда она, на мгновение ослабив сплетение рук, позволила ему приподнять голову. – Наташенька, ведь они остынут и…

– Бычки?! Какие еще бычки?!.. Они… Они и холодные вкусные, а вот я, холодная, нет, не вкусная, несъедобная совсем, – горячо нашептывала она, с проворством расстегивая пуговицы его рубашки. – Ты, дорогой, хоть и детектив, но неисправимый тупица – соображаешь туго и неправильно. Хочешь остаться цел – бери меня в оборот и… и поскорей, пока не изодрала тебя в клочья…

И легкая, приятная музыка наполнявшая комнату, казалось, не могла заглушить гулкий перестук внезапно взбунтовавшихся сердец…

– Налей еще вина, – попросила Наташа, когда они наконец отдышались после неистовой близости. – Пожар потушен только на нижнем этаже, верхний продолжает гореть…

Олег подал ей наполненный фужер, налил себе и выпил вместе с ней.

– Только прошу, не спрашивай меня – что, зачем и почему вот так сразу, – сказала она, глядя в потолок немигающим взором. – Наверное, в жизни у каждого человека случаются редкие счастливые моменты, когда желание совпадает с возможностями. Не знаю как у мужчин, а у женщин, поверь, это бывает не часто. Глупо сомневаться и раздумывать, когда судьба вручает такой подарок. А то, что ты вдруг оказался здесь, я иначе, как веление судьбы расценить не могу. А теперь займемся поглощением незаслуженно забытых бычков, я ужасно хочу есть…

…– А «Мускат» просто обалденный, – проговорила Наташа, рассматривая вино на свет, когда поужинав, они снова прилегли на тахту. – Он как наслаждение, которое надо пить по капле.

– Не знаю, насколько это верно, – сказал Верховцев, – но один мой друг утверждал, что этому вину на международных конкурсах виноделов в Лондоне первое место всегда присуждается автоматически, без предварительной дегустации.

– Вполне вероятно. Я много о нем слышала раньше, но попробовала первый раз в жизни.

– А я всего лишь второй, – сообщил Олег. – Наташ, ну то, что я туповатый детектив мы выяснили, а кем работаешь ты?

– А я парикмахер. Работаю в частном салоне «Мистер Икс», на Гертрудес, понятно?

– Руки у тебя пластичные, нежные, выразительные… Умный детектив обязательно догадался бы о твоей профессии.

– Да ладно тебе… – Она продолжала любоваться золотым цветом напитка. – Лучше скажи мне, ты женат?

– Нет. Не пришлось как-то.

– Прости, а сколько тебе лет?

– Тридцать три ровно.

– Возраст Христа, – задумчиво произнесла Наташа, – это уже много. И все же, почему ты не женился? До сих пор не встретил свой идеал?

– Какой там идеал, – махнул рукой Верховцев. – Я знаю жен своих некоторых друзей-приятелей, и когда я думаю, вернее пытаюсь представить, любую из них в роли моей спутницы жизни, я, признаюсь честно, вздрагиваю как в страшном сне. А они живут с ними, и детей понарожали, и счастливы вполне, а там до идеала, поверь мне, как до Гималаев пешком. Про некоторых сказать мегера – не сказать ничего. А друзья мои утверждают, что жен своих любят. Вот так! Нет, Наташенька, дело тут не в идеале, его в природе попросту не существует. И вообще, как мне думается, любовь – это болезнь, инфекция, попал в тебя вирус – и ты заразился. А дальше у кого как: кто излечивается быстро, кто дольше, а у кого-то в скрытую, латентную форму переходит и уж до самой смерти. У меня одно из двух: либо вирус меня пока миновал, либо у меня к этому вирусу врожденный иммунитет. Любовь, какой я ее представляю, мне не встретилась, а жениться лишь бы отбыть номер в угоду матушке-природе, по-моему, несусветная глупость. А ты, – как я понял, с брачными узами знакома не понаслышке.

– По фамилии судишь? – вопросительно взглянула на него Астахова. – Да, была я замужем, но из этого ничего путного не получилось, разве что наука для меня – не стоит идти под венец только потому, что это сделали твои подруги или потому, что возраст для этого мероприятия приблизился к критическому. Короче, не повезло, первый блин вышел комом. Слава богу, угораздило детей не нарожать, хотя, не буду оригинальной, детей я обожаю. Ну, мне только двадцать семь, надеюсь еще не поздно.

– О чем ты говоришь, конечно не поздно, – целуя ее плечо, сказал Верховцев. – Ты красивая и дети у тебя тоже будут красивые. А для того, чтоб они были и счастливые, говорят, они должны быть от любимого человека.

– Спасибо, Олежек. Ты тоже очень симпатичный мужчина и, наверное, жуткий ловелас, а? У тебя ведь все для этого есть: внешность, ум, романтическая профессия. Ну, признайся, часто меняешь женщин?

– Верь – не верь, но должен тебя разочаровать, в этом плане у меня такой период наступил… одним словом, полный штиль.

– Отчего так? – с недоумением посмотрела на него Наташа, приподнявшись на локте.

– Да как тебе сказать… По жизни своего человечка встретить не удается, а может не заслужил, а пользоваться услугами интим-сервиса или снимать девочек в злачных местах, что, в общем-то, одно и то же, как-то не в моих принципах. Может, мои представления уже старомодны, но любовь как товар – это не для меня. И не потому, что гордый или праведный, нет. Видимо, в жизни любого человека наступает момент, когда ему надоедает размениваться по мелочам. Новое время и так выбросило на поверхность много халтуры и всякого, прости, дерьма, поэтому, если еще и в самом главном опускаться до эрзацев – это уж слишком.

– Знаешь, у меня тоже мужики, которые покупают тело напрокат, симпатий никогда не вызывали. В этом есть какая-то ущербность. Можешь смеяться, но трахать надувную бабу из резины и то, на мой взгляд, не так постыдно. По крайней мере, никакой фальши чувств, никакого притворства.

– Не знаю, не пробовал, – усмехнулся Верховцев, – но когда заходишь в секс-шоп и видишь на витрине забавный аппаратец с инструкцией типа: «эта проверенная боевая подружка, работающая в многоскоростном режиме, разовьет вашу потенцию до невиданного уровня и доставит массу невероятных удовольствий», поневоле задумаешься.

– Да, мало мы, женщины, вас, мужчин знаем, – водя ладонью по его груди, сказала Наташа. – Считается ведь как: женщина в интимном, эмоциональном плане более тонкий и сложный организм, а мужчина – это такой тип, которому от женщины только одно и надо, – жеребец, налетел, набросился, справил свое удовольствие, а там трава не расти… Если чужой – поскакал себе дальше, если свой – повернулся на боковую и тут же дрыхнуть.

– Ну, не знаю, – протянул Олег, – наверное, не все так просто. Вот послушай, к примеру. Есть у меня один хороший приятель, еще по службе в милиции. Он чуть постарше меня, женат, с женой живет лет пятнадцать, вроде все нормально. Детей у них двое, семьянин образцовый, но есть у него пунктик – ни одну юбку выше колен на улице не пропустит, хотя уточню, только взглядом. Это так для ясности, потому что, с его слов, жене своей он ни разу не изменял и впредь не собирается. И я этому верю, потому как знаю – он из тех людей, которые говорят только правду или не говорят ничего. Ну, поддали мы как-то с ним однажды и вдруг он разоткровенничался. И сказал он мне такую вещь, которая меня в какой-то мере даже поразила. Знаешь, Олег, говорит, я от жены не гуляю не оттого, что такой правильный, и не в жене тут дело. Гульнуть втихаря – ума много не надо, я детям своим, чувствую, после этого в глаза смотреть не смогу. А дальше он поразил меня еще больше, – говорит, ужасно мучаюсь оттого, что интимная жизнь с женой зашла в жуткий тупик. Представляешь, говорит, залажу в постели на свою родную жену и мне стыдно, готов от стыда провалиться.

– Почему? – у Наташи от удивления даже округлились глаза.

– Вот и я так же спросил, – продолжал Верховцев. – Отвечает, мол, ты ж знаешь, как мою Любаху расперло после вторых родов. Сам Вадим мужик спортивный, подтянутый, а жена его за центнер тянет, тут все вместе, наверное, и генетическая предрасположенность, да и покушать любит. Как взгляну, говорит, на ее телеса – холодец, так сексом не только заниматься, а и думать о нем неохота. Всем она меня устраивает, но в этом смысле приходится идти на гадкий компромисс с самим собой: притворяться, что имею ее в охотку, изображать удовольствие, когда тебе противно, и все только для того, чтоб не доводить до скандалов на этой почве. Представляешь, вот так вот постоянно притворяться и давиться через не могу нелюбимым блюдом, которое и в рот не лезет… А жить как-то надо, природа ведь своего требует.

– М-да, история… Твоему другу не позавидуешь, но если откровенно, чисто по-человечески, я его понимаю.

– Вот и подстраивается, бедняга, к ситуации как может. Рассказывает, что сначала он перестал ее иметь при свете, потом уже и это не помогало, теперь, говорит, дошло до того что, пока не представлю, что подо мной какая-то другая женщина, вымышленный образ, сколько не мучаюсь – кончить не могу. Что поделаешь – мужчина так устроен – любит глазами.

– Оставим грустные темы, пойдем лучше потанцуем, – неожиданно предложила она, беря его за руку. – Послушай, какая чудная музыка, она так и манит забыться в танце…

Мелодия танго была действительно прекрасной. Обнаженные, они танцевали посреди комнаты, и ноги их утопали в мягком ворсе ковра. За окном, окрасив небо прощальным розовым разливом, торжественно угасал день.

– А ведь через какую-то неделю опять Рига, опять дожди, – склонив голову ему на плечо, проговорила Наташа. – Как подумаю…

– А ты не думай, – сказал Верховцев, перебирая пальцами ее локоны. – Знаешь, твои волосы пахнут морем, от них веет морской свежестью, а вот тело буквально горит, обжигает, как перегретая галька.

– Да, я за эти дни кажется превратилась в солнечную батарею, – прошептала она, призывно глядя ему в глаза и увлекая в сторону тахты. – Я попрошу тебя на ночь намазать мне спину кремом. Хотя, что я говорю – ночи не будет, она отменяется! Говорят, чтобы ощущать полноту жизни, надо жить так, как будто каждый день в этой жизни – твой последний день. Видимо, то же самое можно отнести и к сексу – каждая близость должна быть как последняя. В коктейле наслаждений, который дает человеку отпуск на море, мне как раз недоставало одного компонента, но самого важного – изюминки женского счастья. Так что, Олежек, прими свой приговор смиренно – прости, но поспать тебе сегодня не придется. Эта ночь моя…

7

Верховцев вернулся в Ялту ближе к вечеру в приподнятом, можно сказать, лирическом настроении, а потому не обратил должного внимания на своих компаньонов Аркашу и Грифа, которые от безделья, а главное от безденежья, бесцельно слонялись по квартире с видом нашкодивших котов. Олег поставил на плиту чайник и, что-то напевая себе под нос, отправился принимать душ. После чаепития он объявил полчаса на сборы к вечернему выходу на «Бродвей».

Вскоре выйдя на набережную, тройка начала «траление» по привычному маршруту от каравеллы, стоящей на берегу, в которой располагалось питейное заведение, до гостиницы «Ялта», расположенной сразу же за мостом через замусоренную речку, больше напоминавшую сточную канаву и одетую в бетонные берега, явно навырост.

Набережная жила обычной повседневной жизнью: праздная публика фланировала туда-сюда, вдыхая целебный морской воздух, юные искательницы приключений, сидя на скамейках, томным взором выискивали в толпе «настоящих мужчин», готовых приобрести по сходному тарифу во временное пользование их душу и тело; возле многочисленных забегаловок, как обычно, суетился «измученный нарзаном» народец, для которого дни недели, равно как и времена года, потеряли всякое значение.

Почти в каждом из таких заведений в придачу к горячительному продавали бутерброды с сыром, изготовленным, по-видимому, еще в какую-то мезозойскую эру, бутерброды с ветчиной, больше смахивающей на растекшееся сало, и сдобные булки, размером с силикатный кирпич. Но больше всего Верховцева поражало, что великолепные Крымские вина Массандры, Коктебеля, Золотой Балки были по-прежнему во все тех же совдеповских бутылках по ноль-семь, закупоренных похабными крышками из фольги с козырьком и невнятной надписью – какой-то там «винпром». Кто не мог позволить себе бутылку целиком, брал вино «гранеными», и Верховцеву до этого никогда не приходилось видеть, чтобы достойные марочные вина разливались из трехлитровых банок, словно томатный сок. Но и стаканы доставались не всем, кому не везло, получали баночки из-под майонеза. Верховцеву такая ситуация казалась пределом абсурда.

Давным-давно ему приходилось слышать, что на самой престижной дегустации – конкурсе вин в Лондоне, где председателем жюри является какой-то знатный лорд, всем винам присваивали номера, и члены жюри, дегустируя вина, выставляли им оценки и соответственно места. Но когда в зал вносили «Мускат белый Красного Камня», председатель-лорд давал команду: «Всем встать!» и называл это вино. Его выпивали непременно стоя, и оно автоматически получало первое место. Миром признано, что лучше марочного вина, чем это, быть не может. Верховцева чуть ли не до слез рассмешила картина, возникшая в воображении, когда он представил строгого английского лорда, пьющего божественный мускат из банки из-под майонеза. «Они никогда не раскрутятся, – подумалось ему. – Страну наводнили забугорным говном в классных упаковках, а эти бизнесмены от виноделия сказочный продукт, как золушку, упаковали в лохмотья нищенки».

Проходя мимо одной из таких точек, где наливали из банок и бутылей в разнокалиберную посуду, спутники частного детектива поневоле замедлили шаг и так преданно посмотрели в его глаза, что тот, растрогавшись от такого внимания и любви к его персоне, не устоял и встал в очередь. Очередь не была большой, но парниша в белом халате, заправлявший у прилавка, по всей видимости, не мог терпеть вокруг себя пустоты и потому, с подчеркнутым чувством собственного достоинства, клиентов он обслуживал не торопясь и снисходительно, точно делал милость по принуждению. Верховцев уже отвык от стояния в очередях, а тут получил классическое напоминание о том, что и четыре человека впереди могут на поверку оказаться бесконечной очередью. Продавец, неповоротливый как мамонт, медленно наливал вино в стаканы и банки и, подчеркнуто брезгливо держа тряпку двумя пальцами, в таком же темпе вытирал с прилавка влагу, крошки и дохлых ос. Потом небрежно тыкал пальцем в калькулятор, сквозь зубы называл «приговор» и с пренебрежением кидал купоны в приоткрытый ящик.

Простояв с четверть часа, они не продвинулись ни на шаг и Верховцев, которому жуть как надоела вся эта тягомотина, уже собрался уходить, но тут к прилавку подошла горластая, вызывающе шумная компания, судя по развязному говору – москвичи. Подошедшие не стали особо церемониться и без очереди полезли к прилавку. Народ было возмутился, но наглецы их урезонили: «Алле! Мы платим не купонами, а стойким российским рублем!» Это было сказано таким тоном, как будто рассчитываться собирались золотыми слитками, но, к удивлению Верховцева, аргумент был признан весомым, и народ перестал роптать. Но этот инцидент дал возможность Верховцеву подойти следующим без очереди и вынуть из кармана доллар. И уже через две минуты он стал обладателем стакана «Черного доктора», а Аркаша с Грифом получили по майонезной банке «Кокура». Компания отошла в сторонку и примостилась на парапете.

– Хотите посмотреть на классического идиота? – неожиданно спросил Гриф, отхлебнув немного винца. – Так обозревайте, он находится среди вас.

– А что это мы стали такие самокритичные, прозрение свыше вдруг снизошло? – язвительно поинтересовался Аркаша, бросив многозначительный взгляд на Юрия Юрьевича.

– В неправильном контексте мыслите, молодой человек, – поспешил заверить Гриф, понимая, что тот намекает на неудавшееся по его вине похищение. – Я гутарю совсем о другом.

– Так о чем же запоздалое раскаяние? – вступил в разговор детектив.

– Да все о том. Черт дернул меня сунуться в свою квартиру! Авария, авария!.. Не полез бы, жил бы сейчас…

– Если бы, да кабы… История, к вашему сведению, сударь, не терпит сослагательного наклонения, – веско заметил Аркаша.

– Эх, вот куда надо было с теми бабками прямиком, а не торчать в Риге, пока на крюк за ляжку не подвесят, как тушу кабанчика на мясокомбинате, – продолжал сокрушаться Гриф. – Если бы молодость знала, если бы старость могла… Пил бы здесь каждый день вот такой натуральный винчик и не гробил бы остатки здоровья круткой с наклейкою «Латвияс балзамс», горя бы не знал…

– Это тебе только кажется, – перебил его Верховцев. – Ты думаешь, что должно быть по-другому, а случилось неизбежное. Случилось так – прими и не ропщи. У Джексона на этот счет хорошая теория выведена, на жизненном, так сказать, материале построена.

– Очередной философский перл? – съехидничал Аркаша. – В чем-чем, а в области научных обобщений наш Евгений Роальдович бо-ольшой спец. Ему б в Академии Наук заседать, а не в «Омуте» алкашикам премудрости исповедовать.

– И все-таки послушайте, – не обращая на него внимания, продолжал Верховцев. – Реальный факт. Как-то один мужичок в своем огороде нашел клад, банку с золотыми червонцами царской чеканки. Кажется, дело в Юрмале было. И как полагается честному человеку, он сдал золото государству и получил четвертую часть, в госрасценках, конечно. Как раз ровно восемь тысяч рублей вышло. И купил на них машину, «жигуленок», имел право. Машина ему была не нужна, не увлекался он этим. Тут же загнал ее за полторы цены, а деньги на книжку – и счастлив. И вдруг, как снежный ком на голову, свалилась перестройка, и в течение года его сбережения превратились всего-то в сотню долларов. А дальше что – жизнь пошла бедная. Жена точит, мол, если б наш папа не был дураком и золото не отнес, а припрятал до лучших времен, сейчас бы дачку имели. Сынок обижается, что по папиной тупости на мотоцикле с девчонками ему не кататься. Дочка со слезами свое тряпье ему под нос тычет – не на что модную обновку взять. И так каждый день, только, чем хуже жить становится, тем больше домашние распаляются. И дошло тогда до мужика, что ему был дан судьбой шанс. Один-единственный на всю жизнь и больше такого не будет. Червем жалким, презираемым близкими и чужими, до конца жизни и останется. Запил он от тоски жуткой и по пьяному делу наложил на себя руки, повесился.

– Ну, и что оригинального в этом сюжете? – пожал плечами Аркаша. – Заурядная история. Я таких придурков на своем веку как грибов по осени перевидал, но глобальных теорий из этого не строю.

Верховцев закурил:

– Кому что дано. Джексон, например, считает, что в этом случае клад бедняге подсунул сам сатана. Подразнил, помучил и в петлю залезть надоумил. Чтобы душу бессмертную погубить, навеки своим слугой сделать.

– Да ерунда все это, – отмахнулся Гриф. – Сатана… сатана… Какой сатана?! Спрятал бы золото да и продавал бы через некоторое время по монетке втихую.

– Я Джексону сказал то же самое, – усмехнулся Верховцев. – Он утверждает, что при таком варианте развития событий мужичка бы повязали при продаже. Дали бы годка три с конфискацией, а когда б отсидел, если б конечно в тюрьме до веревки не довели, вернулся бы в пустую квартиру, и жена с детьми ему те же песни пели бы. Как не крути, той же петлей все и закончилось.

Гриф нехорошо засмеялся. К нему вернулась его прежняя нагловатая самоуверенность:

– Ты что, полагаешь, те двадцать тысяч баксов мне черт подсунул, чтобы потом отнять? И чтобы душу мою забрать, до самоубийства довести? Ну, это уж хрен кто дождется! Меня в петлю всемером тащить надо!..

– О твоих баксах я речи не веду, хотя мне кажется, что нечистому ты и так давно служишь. Ну, а насчет петли… Не знаю, куда б ты полез, если бы те ребята тебя каждый день обрабатывать начали. И не просто банально бить по почкам, а, скажем, утюжком горячим по голому пузу. Или паяльничек в зад, а потом вилочку в розетку. Быстро же ты подзабыл, какой бледненький плакался Джексону в подсобке пивбара.

Гриф недовольно поморщился – он не любил, когда ему напоминали о его унижениях, да еще при посторонних, и он сразу же сменил тему разговора:

– Ответь мне лучше, начальник: как долго мы еще будем искать нашего неуловимого – день, два, неделю?..

– Что, уже умаялся идти по следу? – насмешливо спросил детектив. – А как я десять лет изо дня в день всякую погань выискивал да отлавливал? Удовольствие это небольшое, но когда гада удается вычислить, а потом загнать в угол и повязать, честное слово, на душе как-то светлей делается, легче дышится, словно в воздухе больше озона становится.

– Да я ничего против… мне здесь как раз наоборот очень нравится, – начал оправдываться Гриф, – просто ясности хотелось.

– Ну, для ясности скажу: денек, другой, мы еще тут побудем, а дольше я не вижу смысла.

– О! Опять они, поклонницы важнейшего из искусств… – воскликнул Аркаша, и остальные по направлению его взгляда увидели приближающихся к ним знакомых девчонок, правда, в уполовиненном составе. – Вы знаете, мужики, я прихожу к выводу – хоть Ялта и крупный муравейник, но если в ней есть хоть один твой знакомый, то здесь, на этой набережной, ты с ним все равно не разминешься. Вот вам яркий пример: лет пять назад я здесь оказался совершенно случайно, а Джексон был проездом, ехал на раскопки в Херсонес, и мы средь шумного бала лоб в лоб, ну буквально метров сто пятьдесят отсюда на лавочке… Да ты, Олег, эту историю знаешь.

– Вывод обоснованный, не могу не согласиться, – ответил Верховцев. – Но если от него отталкиваться, то увы, нам пора паковать чемоданы. Получается, что нашего клиента здесь нет, иначе бы мы давно уже с ним, как ты говоришь – «лоб в лоб»…

– Привет, рижане! – поздоровались девчонки, подойдя. – Ну что, к съемкам еще не приступили?

– Да какие к черту съемки! – не сдержался детектив, которого все эти глупые разговоры вокруг их надуманной миссии уже стали изрядно раздражать. – Наш главный герой скоропостижно скончался от несварения желудка, и фильм с производства снят. Все, сматываемся, отснимались!

– Умер?! Да что вы говорите, нехорошо обманывать маленьких! – сказала одна из подружек, игриво погрозив пальчиком. – Я понимаю, скромность мастеров экрана украшает, но надо и меру знать. Не хотите пригласить нас на съемки – навязываться не собираемся…

– Я сказал: умерла – так умерла! – крылатой фразой из анекдота подтвердил свое сообщение «продюсер».

– Значит, успел воскреснуть, – спокойно сказала девушка. – Мы его пять минут назад у гастронома встретили….

– Обознались! – беспечно отмахнулся Аркаша. – За всю историю земли на ней воскрес только один человек.

– Ну, допустим, не один, – поправил его Верховцев. – Но это дела меняет.

– А знаете, не узнать его было нельзя, – не слушая их, продолжала гнуть свое девица. – Он в жизни, ну копия, как на фотке, что вы показывали.

– Даже еще лучше, – добавила другая. – И при нем такая дама, вся из себя… Тоже из ваших?

– Дама?! – точно очнувшись от наркоза, вскричал Верховцев.

– Дама?! – в две глотки повторили за ним его компаньоны. – Где они, у какого гастронома?

– Да вон тот, угловой, в него входили, – показали те, недоумевая от странной реакции собеседников.

– Пардон, мадам, еще увидимся! – бросил Верховцев, срывая с места своих подручных. – Факт требует расследования по горячим следам.

И не медля больше ни секунды, они резво двинули в сторону указанного гастронома, с лихвой выполняя на коротком отрезке дистанции норматив мастера спорта по спортивной ходьбе. Но они не прошли и сотни метров, как Гриф вдруг остановился и стал производить движения, схожие с движениями мухи, внезапно столкнувшейся с оконным стеклом.