Текст книги "Ресурс Антихриста"

Автор книги: Сергей Белан

Соавторы: Николай Киселев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

Видавший виды Верховцев отчего-то поперхнулся пивом, а Джексон, отставил кружку и после затянувшейся паузы, произнес:

– Мадам, хоть вы и назвали нас своими, но, очевидно, обратились все же не по адресу – мы не из лиги сексуальных реформ, мы проходим по другому ведомству.

– А вы, простите, какую тусовку представляете? – ввернул вопросик Верховцев, стараясь сохранить непринужденную обстановку. – Не вижу, в чем могут пересекаться наши интересы.

– Я – репортер, – ответила Ляля, сверкнув белозубой улыбкой. – Газета «Тутти-фрутти» – всякая всячина, знаете такую?

– Приходилось видеть на лотках, – откликнулся Верховцев.

– Ну вот, – она засияла, словно удостоилась ошеломляющего комплимента. – Мы сегодня с коллегами выход сотого номера отмечаем. Они вон за тем столом. И она, повернувшись, показала взглядом туда, где в клубах табачного дыма за длинным столом, гремя кружками, звеня бокалами, то и дело перекрикивая друг друга, шумно кутила компания молодых людей.

– Мне сдается, место для такого юбилея ваш бравый коллектив выбрал не самое подходящее, – осторожно заметил Верховцев. – Публика здесь собирается специфическая, так что ваше торжество могут омрачить от нечего делать.

– Что вы, господа, – всплеснула она руками, – мы спецом погрузились в «Омут», здесь такой прикол! И публика здесь наша! Мы ведь не еженедельная приятная газета как «Суббота». Они пишут о бомонде и потому тусуются в приват-клубе «Лео», в «Парадизо», в казино разных. А мы газета для низов, наш объект исследования – простой обыватель, человек дна. Дно – это суть, точка отсчета любой общественной формации, дно вечно, а все, что вроде бы наверху, преходяще – пена тает, сливки снимают, дерьмо относит течением.

– А чем вас не устраивает своя компания? – спросил Джексон, с некоторым интересом слушавший рассуждения этой экзальтированной особы.

– Поднадоело. Все одно и то же: разговоры, сплетни, бородатые анекдоты… Все старо, пережевано, постно, а настоящего репортера всегда манит тэрра инкогнита, черные дыры бытия. Вот и я не могу жить без новых впечатлений, без полета свежей мысли, без того, наконец, что составляет сущность тайных вожделений любой женщины – неизведанных сексуальных откровений.

– Как я понял, в вашей газетенке вы ведете рубрику «Актуальный секс» или что-то наподобие? – в голосе Джексона слышалась открытая издевка.

– Не в газетенке, а в газете, – заносчиво парировала репортер и не без гордости добавила: – Да, я разрабатываю именно эту тему! Мои статьи выходят под псевдонимом Ляля Трепетная. А вы что-то имеете против секса? Вы ханжа?

Верховцеву было явно «не в кассу» завязывать сейчас выяснение отношений и он, улучшив момент, шепнул на ухо Джексону:

– Женя, ее надо спровадить. Она нас достанет, договорить не даст.

Тому не требовалось объяснять два раза, он повертел головой и вдруг заметил непонятно откуда появившегося Грифа. Тот, видимо, только что пришел и еще даже не успел осмотреться. Его глаза излучали неистребимый оптимизм и веселую дерзость, свойственные баловням судьбы и махровым прожигателям жизни.

– А вот на ловца и зверь, – чуть слышно пробормотал Джексон, сделав ногой под столом незаметный знак Олегу. Потом повернулся к репортеру. – Знаете, Ляля, мы в вашей специфике не сильны, зато можем представить вас известному авторитету в этой области. Там и полет свежей мысли будет и целый букет откровений по самые гланды. Впечатлений не только на статью, на целый цикл хватит…

У Ляли загорелись глаза.

– Где?! – чувственно выдохнула она. – Познакомьте, если можно.

– Можно, еще и как можно, – Джексон из последних сил старался казаться серьезным. – Юра!.. Юрий Юрьевич!..

Гриф услышал оклик и важный, словно лебедь в царском пруду, подплыл к их столу.

– Вот, Ляля, представляю вам крупнейшего специалиста в сфере нетрадиционного секса, – сказал Джексон и затем повернулся к подошедшему, и пояснил: – Мадам журналистка этим вопросом интересуется с профессиональной и философской точек зрения. Не могли бы вы дать ей исчерпывающее интервью по этому поводу.

Грифа, казалось, подобное предложение нисколько не смутило. Он внимательно оглядел слегка подвыпившую даму и, небрежно смахнув с плеча невидимую пылинку, директорским тоном оповестил:

– Ну, что ж, можно. Но тема настолько деликатна, что не терпит присутствия посторонних глаз и ушей. У меня тут есть укромный, можно сказать… кабинет. Пройдем туда!

Ляле Гриф понравился, и потому она, не задумываясь, подскочила и чуть ли не вприпрыжку отправилась вслед за ним. В подсобке бармена Эрвина исследовательницу «дна» ждало очень увлекательное интервью, в чем Джексон не испытывал ни малейшего сомнения. Но у стойки бара Гриф ее слегка притормозил:

– Лялек, возьми пивка и несколько бутиков!

И тут же стал накладывать в тарелку из металла бутерброды с сыром и ветчиной. Служительница масс-медиа безропотно достала кошелек и приготовилась платить. Гриф тут же сунул туда нос:

– Сколько там у нас еще осталось? Так… Еще сто грамм водочки! Для комплекта…

Когда, наконец, запасшаяся провиантом парочка скрылась за дверьми, Джексон сказал:

– За нее я теперь спокоен, она в умелых и надежных руках. Кстати, мне показалось, что ты ее знаешь.

Верховцев отхлебнул пива:

– Не то что бы знаю… В перестроечный период, когда я еще служил в Управе, к нам повадилась шастать одна журналистка. И заморочки у нее все одни и те же – залетает, возбуждена, глаза горят, и делает заявление типа: «Меня пытались изнасиловать». Ну, дежурный, как полагается, составляет протокол. Спрашивает, какие приметы нападавшего. А та: «Красавец, рост – метр восемьдесят, блондин, глаза голубые, классический римский профиль, стройный, как Аполлон. Схватил меня в подъезде, стал страстно целовать. Я его отталкиваю, отбиваюсь что есть сил, а он обнажил свой сильный мраморно-бледный с синей чувственной прожилкой член в состоянии эрекции и стал задирать мне юбку. Я случайно коснулась его органа рукой, он забился в моей ладони как трепетная лань. Я стала чувствовать, что теряю сознание, собрала в кулак всю волю, рванулась и выскочила из подъезда, а он так кричал, так кричал…» Ну, следователь выезжает на место – следов никаких. По ней тоже ничего не видно – ни синяков, ни царапин, одежда не повреждена. Подозрительно, но журналистка, в общем, известная. Вежливо откланиваются, обещают поискать и советуют себя поберечь. А через неделю-другую новый визит, опять попытка изнасилования. Опять подъезд, опять красавец, тот же рост, классический профиль, но уже греческий, и не блондин, а жгучий брюнет. Опять схватил, безумно целовал, опять обнажал, только на сей раз член был благородно-смуглый. И снова он случайно угодил в ее руку и забился в ладони как раненый дикий кабан. Еле убежала. Опять никаких следов. Все ржут, а дежурному не до смеха. Докладывает начальству. Те тоже понимают, что это бред, но гласность в самом разгаре, не хочется портить отношения с прессой, а вдруг она про них какую-нибудь гадость в газете настрочит. А вскоре она еще раз прибежала – все то же, только теперь ее налетчик был огненно-рыжий, с зелеными глазами и член угодил в ее руки, как доверчивый дельфин. Там уже вся Управа покатом… А через три дня стало не смешно. В МВД от этой гражданки поступает жалоба о бездействии, тогда еще милиции, о ее попустительстве расплодившимся сексуальным маньякам. И тогда пожалели, что сразу не пресекли эту истеричную даму с необузданной фантазией.

– Ну и чем это закончилось? – перебил Джексон.

– Обошлось, – ответил Верховцев. – Пригласил ее наш полковник к себе в кабинет, все очень официально, стенографистка, следователь, и спрашивает: «Вы уверены, что мужчины были метр восемьдесят, а не два метра?» Та обрадовалась: «А что, есть, двухметровый на подозрении?» «Да, – отвечает, – это Филипп Киркоров, но еще двоих таких красавчиков мы больше по всей стране не наберем». И подсовывает ей бумажку подписать об ответственности за дачу ложных показаний. Та струхнула и заявление с жалобой забрала, что собственно и требовалось. Так вот, насколько я ее припоминаю, это она и есть.

– Да, мадам слегка не повезло, – Джексон рассмеялся. – Но сама виновата, – не буди лихо, пока оно тихо. Я тут как-то в баньке парился, и туда Гриф приперся. Так я тебе скажу – при дневном свете его «колбаса» напоминала такой убойный снаряд!.. Это тебе не трепетный карась в потной руке…

Глухой стон, донесшийся из подсобки, прервал его незаконченную мысль. Стон, который, казалось, застрял в глотке, сопровождался не сильными, но отчетливо слышными ударами, как будто кто-то хотел вырваться из комнаты, а ему не позволяли это сделать.

Бармен Эрвин продолжал наполнять кувшины и кружки пивом, не обращая на шум ни малейшего внимания. Играла балаганная музыка, по залу шаталась подпитая публика, пожилая, неряшливого вида посудомойка не столько собирала пустые кружки, сколько прикладывалась к недопитым. «Омут» функционировал в своем привычном режиме.

Вдруг дверь, за которой проходило интервью, резко распахнулась и оттуда пробкой из шампанского вылетела Ляля, на своем пути едва не опрокинув посудомойку. Ее смешная раскоряченная походка с неестественно широко расставленными ногами напоминала первые шаги начинающего лыжника.

– Я к нему всей душой… всей душой… а он меня… – всхлипывая, причитала спецкор «Тутти-фрутти».

– А он ее в попочку, – беззлобно ухмыльнулся Джексон, обернувшись к другу. – Что и требовалось доказать. Еще одно подтверждение тому, что теория и практика – вещи абсолютно разные.

Вслед за оскорбленной в лучших чувствах дамой не замедлил появиться и Гриф. Он напоминал довольного котяру, который только что всласть наелся сметаны. Подойдя к столику, где сидели друзья, он присел и налил себе пива из недопитого кувшина журналистки. Приятели не сказали ему ни слова – имел полное право, это был его трофей.

Джексон открыл новую пачку «Бонда», и, щелкнув по ее дну, выбил одну сигарету:

– Гриф, я все понимаю, работа у тебя такая, суровые трудовые будни, но зачем ты даме очко повредил?

Тот хмыкнул и сладко прищурился: казалось, он вновь переживает те недавние минуты:

– Что поделать, специфика такая… Люблю, знаете ли, господа, в охоточку в шоколадный цех въехать…

Удержаться от хохота после этого пояснения было невозможно, на детектива даже напала икота. Гриф невозмутимо посасывал пиво. Джексон налил себе и Олегу:

– Послушай, Гриф, ты тут, помнится, намедни раскручивал двух морячков, хороший рейс им обещал устроить. Помнишь, они тебя отсюда в ресторан повели?..

Гриф кивнул, мол, помню, было дело.

– Так вот, тут один из них после появлялся, тебя искал зачем-то, злой, точно скворечник начистить тебе собирался… Он и сегодня здесь отирался.

Гриф брезгливо скривился и с искренним возмущением заявил:

– Сволочь неблагодарная, да я его нюх топтал! Упился в кабаке, его дружок втихаря слинял. Я этого, как человек, к себе домой пригласил. Приволок, спать уложил. У него на руке такая маленькая сумочка болталась, ни на минуту с ней не расставался. Он, гад, когда спать завалился, ее под голову положил, попадаются же такие… Я и так и сяк вокруг него, полночи ждал, что голова с лопатника скатится, так нет… Такой наглости я терпеть не мог, ну, и выставил его. У меня, пардон, не благотворительная ночлежка. А-а, вот и он, легок на помине…

Блеск его глаз принял металлический оттенок, взгляд был устремлен на кругломордого толстячка, появившегося у стойки. Тот тоже засек Грифа и решительно направился к нему, но подойдя к столику, словно споткнулся о невидимую преграду – присутствие двух неизвестных быстро охладило его пыл. Гриф, в свою очередь, умело воспользовался ситуацией.

– Напоил в кабаке, похмели! – жестко скомандовал он, не давая подошедшему опомниться.

По тому, как тот сконфуженно замялся на месте, Верховцев безошибочно определил – не из крутых…

– Тебе водочки, Юра? – опасливо спросил толстячок.

– Водочки, водочки, – нетерпеливо подтвердил Гриф. – И моим друзьям тоже…

Тот, не мешкая, засеменил к стойке бара, а Гриф, прикурив, пояснил:

– Выдал мне небольшой аванс, теперь покоя не будет. С такими занудами связываться – одна морока.

Джексон взглянул на часы, потом на Верховцева:

– Засиделись, Олежек, пойдем проветримся. А водочку, Гриф, за наше здоровье сглотни и за свое собственное. И впредь смотри получше, что клюешь, а то так ненароком и клюв обломать можно…

Часть третья
ЧЕМ ДАЛЬШЕ В ЛЕС…

1

Грифа везли в роскошном «Мерседесе» точно какую-то важную персону. Одна беда – у «важной персоны» здорово ныли ребра, кружилась голова и ломило в затылке, причем, от боли в боку было невмоготу вздохнуть полной грудью. Ко всему прочему глаза у Грифа были плотно завязаны шарфом, и он знал, что везут его отнюдь не на банкет – дело обстояло гораздо хуже.

Юрий Юрьевич уже тысячу раз успел проклясть себя за свою непростительную глупость, из-за которой он, как самый сопливый пацан, угодил в довольно примитивную ловушку. Теперь оставалось только гадать, какие дальнейшие неприятности сулит ему столь опрометчивый шаг. Шаг, сделанный полчаса тому назад через порог собственной квартиры.

А ведь до этого рокового момента жизнь была так прекрасна! Двадцать тысяч баксов, лихо, как с куста, срубленных им за операцию в банке, превратили его монотонное и довольно однообразное бытие в сплошной триумф. И хотя в этой, блестяще проведенной операции, он считался всего лишь ассистентом и довольствовался одной сотой долей добычи, фактически, там, в банке, он был главным действующим лицом, а незнакомый благодетель, организовавший этот проект, только наблюдал со стороны, все время оставаясь в тени. И вот теперь, когда он начал вкушать всю сладость жизни состоятельного человека, все безнадежно рухнуло.

А ведь наказывал тот, так и оставшийся инкогнито, подельник, не являться домой ни в коем случае, ни при каком раскладе!.. После того, как они провернули дельце на два с лишним миллиона, Гриф временно обосновался у своей разведенной сестры, благо жилплощадь позволяла ему не быть там в обузу, а солидная сумма «зеленых» оказалась весомей любых аргументов. А перед этим он поставил в известность соседку по лестничной клетке, тихую старушенцию, о том, что отъезжает на длительный срок. Предупредил так, на всякий случай, если вдруг будут приходить, интересоваться им незнакомые люди, чтобы, мол, не теряли зря времени. И телефончик сестры оставил на всякий пожарный, чтоб позвонила, если стрясется что-то уж совсем непредвиденное.

И стряслось!.. Все произошло гораздо раньше, чем можно было предполагать: нынешним утром ни свет ни заря старушка позвонила сестре и взволнованно сообщила, что в доме «чепэ» – в квартире у Юрия Юрьевича случилась, видимо, авария; жильцов, живущих под ним, заливает водой, и они в панике подняли на ноги весь дом. Через сестру Гриф поинтересовался, не спрашивал ли его кто-нибудь по другим поводам, не разыскивали ли его посторонние лица, на что та ответила отрицательно, но добавила, что сегодня в его квартиру стучались и дворник и другие жильцы.

– Что поделать, Юрочка, придется тебе идти, – сказала ему сестра, положив трубку. – Устранять аварии и тушить пожары дело не женское.

И Гриф в надежде, что вся загвоздка и впрямь лишь в какой-то лопнувшей трубе, мысленно перекрестясь, отправился к месту своей прописки.

Истинное положение вещей открылось для него сразу за дверями своего жилища – неожиданный удар в затылок оказался настолько сильным, что у Грифа померкло в глазах, и он, потеряв устойчивость, рухнул на колени. От следующего удара ногой под дых он распластался на полу, как отбивная на сковородке. Его тут же подхватили за руки и затащили в комнату.

Очухавшись уже на стуле, он обнаружил себя в компании трех дюжих молодцов. Двое, коротко стриженных «под ежик», крутились возле него, третий, постарше, лысый толстяк с крупной головой и пухлыми мясистыми губами, этакий боров, сидел напротив на диване, неторопливо, словно монах, перебирая янтарные четки.

– Приятно, очень приятно, что вы изволили нас навестить, – с издевкой заговорил толстяк, видя, что Гриф окончательно оклемался и в состоянии давать эксклюзивное интервью. – Заждались мы вас, что и говорить. Вы – Юрий Юрьевич Гиацинтов, не так ли?

– Все так, – обреченно буркнул Гриф, чувствуя, что отпираться не имеет никакого смысла.

– Юрий Юрьевич, не могу взять в толк, как это получается, – толстяк изобразил на заплывшем лице любезнейшую улыбку, – у вас такая звучная благородная фамилия, а вы такое дерьмо?

Теряясь в поисках ответа на столь оригинальный вопрос, Гриф так и не рискнул открыть рта, молча проглотив комплимент в свой адрес.

– Ну ладно, будем считать, что преамбула знакомства у нас состоялась, – продолжал толстяк, который, судя по всему, был здесь за главного. – Перейдем к основному вопросу: итак, господин Гиацинтов, во сколько вы оцениваете свою жизнь?

Гриф был абсолютно не готов к обсуждению подобной темы. Из боязни неудачным ответом усугубить и без того плачевное свое положение, он счел благоразумным отмолчаться и на этот раз.

– Ну, не стесняйтесь, говорите, – подбадривал его толстяк с усмешкой, от которой у Грифа леденела душа. – Я вижу по вашим глазам – мы вполне можем найти общий язык и договориться…

– О чем? – наконец выдавил Гриф.

– Для начала я предлагаю самый простой вариант, – не переставая перебирать четки, сказал толстяк. – Вы возвращаете все деньги, получаете смачный пинок под зад и мы в полном расчете. Обойдемся даже без процентов за кредит…

– И даже без обрезания ушей, – добавил громила, стоявший у стула, где находился Юрий Юрьевич, и противно загоготал.

– И даже без обрезания ушей, – повторил толстяк. – Это я вам гарантирую.

– У меня нет денег, – тоскливо объявил Гриф.

– В самом деле? – с притворным сочувствием посмотрел на него толстяк. – А где же они? Успели перекочевать в швейцарские банки?

– Неужели, вы думаете, что я с такой суммой до сих пор бы торчал в Риге? – разродился пространной фразой Юрий Юрьевич.

– Да нет, не думаю, – лицо толстяка сделалось серьезным, – впечатление идиота вы не производите. И все же, дорогой, где деньги?

– Я действительно не знаю, пове…

Гриф не успел даже договорить – страшный удар по ребрам сбросил его со стула на пол. Он попытался подняться, но аналогичный удар с другой стороны вновь помог принять ему горизонтальное положение.

– У моих мальчиков туговато с юмором, – предупредил толстяк, – а что касается терпения, то с этим еще хуже, поэтому, Юрий Юрьевич, взвешивайте ваши ответы, они должны быть простыми и понятными.

Гриф судорожно корчился в муках, словно рыба на льду, хватал ртом воздух. Но полежать на родном полу ему не дали и тут же снова усадили на стул.

– А может быть, мы вас зря обижаем, и вы тут не причем? – участливо поинтересовался толстяк. – Паспорт у вас украли, и какой-то злодей получил по нему деньги. Чужие деньги, а?

– Я скажу… я скажу правду… все скажу… – скороговоркой затараторил Гриф, видя, что здесь с выпиской пилюль дело поставлено на поток, и простоев не предвидится. – Я был в банке… был, не отрицаю… но только на подхвате, клянусь мамой! Подписался под один процент, подставился, можно сказать… А всю операцию проворачивал другой человек! Он и документы оформлял, он и два миллиона упер в своем бауле.

– Что за человек: имя, фамилия, где живет? – так же скороговоркой выпалил толстяк.

– Не знаю. Я ничего о нем не знаю.

Теперь сокрушительный удар по физиономии опрокинул Грифа на пол уже вместе со стулом. Когда он пришел в себя, первое, что он ощутил, был тепло-солоноватый привкус на губах. Нос его кровоточил, к тому же начал заплывать правый глаз.

– Юрий Юрьевич, – укоризненно покачал головой толстяк, – вы упорно нарушаете мою инструкцию, я ведь предупреждал, что ваши ответы должны быть понятными, а «не знаю» это как-то туманно, «не знаю» – это не ответ мужчины. И ради бога, будьте умницей, не сердите больше моих ребят. Итак, вопрос следующий: куда вы дели Трумма? Где он, я хочу знать?..

Гриф не успел ответить, что он и слышать не слышал ни о каком Трумме, но тут позвонили в дверь. Раз, другой, третий… Звонки продолжались долго, за дверью слышались чьи-то громкие голоса. Толстяк подал своим «мальчикам» знак, чтоб замерли и не двигались. С минуту за дверью была тишина, потом в нее, по-видимому, начали молотить каким-то твердым предметом. Гриф, вытирая с лица кровь, прислушивался к этим стукам, не зная, плакать ему или радоваться. Прошло еще минут пять прежде, чем все стихло, на этот раз уже окончательно. Один из молодцев глянул в дверной глазок и сообщил:

– Чисто, шеф!

– Странные люди, суетливые, нервные, – вслух недоумевал тот. – Авария уже давно ликвидирована, а им все никак неймется. Нет, здесь спокойно поговорить не дадут. Что ж, закончим нашу пресс-конференцию в другом месте. Вставайте, Гиацинтов, и поедем с нами!

Гриф поднялся с места и с трудом сделал несколько шагов, его шатало. Толстяк вежливо взял его под руку.

Перед тем как открыть дверь, он двумя пальцами больно сжал мочку уха Грифа и тихо сказал:

– Сейчас выходим. И не вздумай дергаться, гнида, иначе я из твоих драгоценных яиц омлет сотворю!..

И вот теперь, находясь на заднем сиденье «Мерседеса» между двумя молчаливыми мордоворотами, Гриф пытался осмыслить сложившуюся на текущий момент ситуацию.

Он ехал в пугающую неизвестность, ехал побитый, несчастный и вновь по-пролетарски нищий – четверть часа назад ему пришлось расстаться с честно заработанными баксами, которые он хранил у сестренки. Заодно он был вынужден «засветить» и свое потайное лежбище. Из двадцати тысяч он возвратил шестнадцать, остальное ему условно списали на кутеж, что, впрочем, почти и соответствовало действительности.

«Все, отлетал, – думал Гриф, досадуя на свою разнесчастную судьбинушку. – Говорил ведь тот, в банке, два-три месяца дома не появляться, так нет, сунулся мудило на свою голову… А хаза, пропади она пропадом, ведь и половины навара не тянет, вместе со всем барахлом. Свалял дурку, ой, как свалял!..»

И все же, несмотря на отчаянное положение, в котором он очутился, один утешительный для себя момент Гриф-таки узрел. «Если бы хотели убрать, то и повязку бы не надели, – прикидывал он в уме. – От приговоренного на тот свет что-то скрывать нет смысла. Им бабки нужны, а бабки-то у другого, и я единственный знаю, у кого. А меня пришить резону никакого – последняя ниточка для них оборвется. Нет, я им живой нужен, живой, и из этого надо извлечь свою выгоду. Главное, потянуть время, продержаться, а там я свое возьму, отыграюсь на полную катушку…»

Зная, что по прибытии на новое место допрос с пристрастием будет незамедлительно продолжен, Гриф тщательно продумывал стратегию своего поведения и возможные варианты ответов, благо в машине почетный конвой какими-либо вопросами его не утруждал, – все ехали молча, как воды в рот набрали.

Когда Грифу развязали глаза, он обнаружил, что находится в небольшой, скромно обставленной комнатке. Рядом с ним присутствовал только толстяк. Какой-то безликий человек зашел в комнату, ступая по паркету бесшумно и осторожно, будто по болотным кочкам. Он молча водрузил на низкий столик бутылку водки «Распутин», рядом поставил граненый общепитовский стакан, изящную стопочку с узором на тонком стекле и тут же как привидение испарился прочь.

– Ну, Юрий Юрьевич, продолжим нашу беседу в узком кругу, – сказал толстяк, свинчивая пробку с бутылки и наполняя емкости, – а для начала по обычаю выпьем за знакомство. Не возражаете? Уж не откажите в такой милости, будьте любезны…

И он с сатанинской улыбкой придвинул пленнику стакан, наполненный до самых краев. Грифа, очень лояльно относящегося к потреблению алкоголя и никогда не пребывавшего к нему в оппозиции, такая ударная доза повергла, однако, в некоторое смятение.

– Пейте, не стесняйтесь, Юрий Юрьевич, до дна пейте, – толстяк поднял свою стопочку. – Насиловать вас я не намерен, а по одной, как говорится, сам бог велел. Бутерброды с икорочкой, извините, предложить не могу – ваш прием здесь на сегодня не планировался.

Альтернативы не было и Гриф, понимая это, собравшись с духом, влил в себя предложенное угощенье.

– Чудесненько, – похвалил его толстяк, когда он перестал морщиться и привел дыхалку в порядок. – А теперь – быка за рога! Расскажите все по порядку: где, когда, при каких обстоятельствах и, самое важное, кто втянул вас в эту нехорошую историю. И бога ради не пытайтесь фантазировать – все будет досконально проверено. Я не сторонник крайних мер, говорите правду и вы, смею заверить, облегчите свою участь. Понятно?

Гриф кивнул, икнул и принялся рассказывать. На голодный желудок и без закуски водка разбирала почти моментально, и ему стоило немалых усилий контролировать каждое свое слово.

– Ну, допустим, я вам верю, – важно почмокал губами толстяк, когда Гриф закончил. – Верю и в то, что человек этот вам не знаком. Как вы тогда объясните, что его выбор пал именно на вас. Вы его об этом не спрашивали?

– Нет. Он вообще сразу поставил так, чтоб я не задавал ему лишних вопросов. В «Омуте» он человек случайный. На мой взгляд, он с умыслом выбирал сталкера из среды, в которой сам никогда не вращался. Знаете, как у Пушкина в «Евгении Онегине»: «…Они сошлись. Волна и камень, стихи и проза, лед и пламень не столь различны меж собой. Сперва взаимной разнотой они друг другу были скучны, потом понравились…»

– Не могу понять: человек вы, Юрий Юрьевич, далеко не глупый и больше того, даже в чем-то оригинальный, а за труды свои запросили мизер. Вам не кажется, что в этом деле вы здорово продешевили?

– Еще как кажется, – небрежно откинулся на стуле Гриф, под влиянием выпитого почувствовав себя поспокойней и раскованней. – Это вначале от его цифры у меня голова закружилась, а когда там, в банке, я узнал, сколько он хапнул, о!.. Но переигрывать было поздно… поезд ушел.

– Опишите его внешность, – попросил толстяк, – одежду, особые приметы…

– Лет ему тридцать пять – сорок, – стал отвечать Гриф, давно готовый к этому вопросу.

Это был первый и последний правильный момент его показаний, касающихся личности таинственного миллионера. В дальнейшем весь, заранее обдуманный словесный портрет подельника был изображен им от обратного – средний рост выдан за двухметровый, брюнет превратился в блондина, холеные руки интеллигента – в пудовые кулачищи боксера. Причем Гриф настойчиво подчеркивал, что незнакомец ни разу не снимал при нем затемненных очков. Тут он, впрочем, соврал наполовину – очки присутствовали только в банке. Он вдохновенно «лепил горбатого», и в этой умышленной лжи крылся свой двойной расчет. Во-первых, точное описание напарника могло значительно ускорить процесс его вычисления, а при обнаружении того, значимость Грифа как фигуры сводилась к абсолютному нулю, а стало быть, с ним как с нулем и разделались бы – списали на убыток и весь разговор! Во-вторых, он надеялся выйти на миллионера сам. Потеряв теперь фактически весь заработанный гонорар, он жаждал возместить свой урон с лихвой, зная, что сведения об охотниках и гарантия гробового молчания стоят дорогой цены. И замысел его строился не на песке: для финала этой, ставшей опасной, игры у него в рукаве был приготовлен свой джокер из колоды, и этот джокер, Гриф в том почти не сомневался, должен будет обязательно сыграть и принести ему в конечном итоге полновесный выигрыш.

«Никуда не денется, выложит, сколько попрошу, – мысленно загадывал он, – только бы отсюда на волю выпутаться»…

– Скажите, Юрий Юрьевич, – тем временем продолжал допрос толстяк, – тот человек, на ваш взгляд, какого он круга?

– Что-то не врубаюсь, поясните вашу мысль, – заискивающе обратился к нему Гриф.

– Лично вы за кого его приняли: чиновника, работягу, бездельника, человека богемы или, скажем, бандита с большой дороги?

Гриф уже освоился; благожелательность толстяка, спокойный и доверительный характер допроса, вернули ему хладнокровие и уверенность.

Теперь он решил гнуть свою линию до конца. Выдержав для важности паузу, он с глубокомысленным видом ответил:

– На последнее похоже больше всего.

– Аргументируйте.

– А он баул с миллионами, как мешок с картошкой понес. Беспечно, небрежно, без охраны… Вот и думай, что хочешь: или он каждый день с такими суммами дело имеет или вооружен до зубов и стреляет как Рембо.

Толстяк надолго погрузился в раздумье – такой ответ Грифа его явно озадачил. Однако потом случилось то, что уже не на шутку озадачило Грифа. Из-под полы пиджака толстяк вынул пистолет и медленно, точно в тире, навел его на Грифа. Прямо в лоб.

«Вот тебе бабушка и Юрьев день, – обреченно подумал Юрий Юрьевич, и сердце его по-заячьи заметалось в груди. – Ку-ку, приехали…»

Пока он лихорадочно мозговал, как отвратить жуткую развязку, палач, держа его под прицелом, свободной рукой вновь наполнил граненый стакан водярой. И снова доверху.

– Выпей, Юрасик… на посошок… – словно издалека донеслось до слуха парализованного Грифа.

Гриф, не смея противиться, послушно, как робот, опрокинул в глотку порцию жидкости, не ощутив даже ее привычной горечи. Питая к себе неодолимую жалость, он мысленно уже отправил свою грешную душу в бессрочную командировку в поднебесье. В безысходности он, глядя в ненавистную лоснящуюся харю толстяка, его свиные немигающие глазки, думал на прощанье: «Огреть бы тебя, сволочь, бутылкой по черепу, чтоб на том свете не так скучно было…»

– Ну, как, обделаться не успел? – осклабившись полюбопытствовал тот, убирая пистолет за пояс. – Сейчас тебе, ублюдок, подадут карету и вывезут отсюда. Слушай и запоминай: ты теперь у нас на карантине, не вздумай дурить – шаг влево, шаг вправо, сам знаешь… свинцовая примочка в лоб обеспечена! Иди в церковь, ставь свечку, чтоб деньги отыскались. Найдем того «рембо» – твое счастье, не найдем – шашлык из тебя, гаденыш, жарить будем, уразумел?

Гриф пьяно закивал, радуясь в душе столь внезапной перемене участи. Толстяк подал знак, двое вошедших в комнату снова завязали ему глаза. Прежде чем его вывели, толстяк со смешком напутствовал:

– Гуд бай, Юрий Юрьевич. Я говорю вам до свиданья – расставанье не для нас. Будь уверен, тебя нашли и до того героя доберемся. Только ему по тяжести содеянного уже другая статья светит…

Когда машина затормозила, и Грифа прямо с повязкой выпнули на обочину, он, сбросив ее, еще долго не мог сдвинуться с места. От пережитых потрясений и выпитой водки ноги совершенно не слушались. Он сидел на влажной траве и беззвучно рыдал, не вытирая слез, просто не замечая их. Потом, собравшись с силами, он поднялся и огляделся вокруг. К счастью, место, где его катапультировали, оказалось знакомо – невдалеке блестело Киш-озеро, и виднелись многоэтажки Юглы. Гриф достал носовой платок, смачно высморкался кровавыми соплями и, едва переставляя ноги, зашагал в направлении города. Домой…