Текст книги "Избранные произведения. Том 1"

Автор книги: Сергей Городецкий

 
Он мне явился в блеске алых риз
Над той страной, что всех несчастней стран.
Одним крылом он осенял Масис,
Другим – седой от горьких слез Сипан.
 
 
Под ним, как тучи, темен и тяжел,
Сбираясь по долинам голубым,
С испепеленных, разоренных сел
Струился молчаливый, душный дым.
 
 
Под ним на дне ущелий, в бездне гор,
В ненарушимой тишине полян,
Как сотканный из жемчугов ковер,
Сияли кости белые армян.
 
 
И где-то по тропиночке брели
Измученной, истерзанной толпой
Последние наследники земли
В тоске изнеможения слепой.
 
 
Был гневен ангел. Взор его пылал,
Как молнии неудержимых гроз.
И словно пламень, замкнутый в опал,
Металось сердце в нем, алее роз.
 
 
И высоко в руках богатыря
Держал он радугу семи цветов.
Его чело светилось, как заря,
Уста струили водопады слов:
 
 
«Восстань, страна, из праха и руин!
Своих сынов рассеянных сомкни
В несокрушимый круг восторженных дружин
Я возвещаю новой жизни дни.
 
 
Истлеет марево враждебных чар,
И цепи ржавые спадут, как сон.
Заветный Ван и синий Ахтамар
В тебе вернутся из былых времен.
 
 
Восстань, страна! Воскресни, Айастан!
Вот радугу я поднял над тобой.
Ты всех земных была несчастней стран,
Теперь счастливой осенись судьбой!»
 

Январь 1918

СЕРП
Одиннадцатая книга стихов

 
О, как радостно и молодо
Под рабочим взмахом молота!
Ослепляет до слепá
Блеск крестьянского серпа.
Расцвести красно и зелено
Миру волей нашей велено.
На столетия просека
Пролегла для человека.
Серп и молот всем несут
Небывалый праздник – труд.
 

<1921>

 
В грозовом твоем ударе,
Пролетарий,
Вспыхнул алый хоровод
Всех свобод.
Из Октябрьского мгновенья
Всем векам
Светит серп освобожденья,
Как прожектор морякам.
 
 
Голубые океаны,
Обезлюдевшие страны,
Городов бетонных гнезда —
Все к свободе валом мощным,
Валом грозным
Ввысь
С Петербургом полунощным
Поднялись.
 
 
И согбенная природа
Под махиной капитала
В темных недрах застонала
И восстала
С тем же знаменем: свобода!
 
 
Золото, золото!
Гибкое, ковкое!
На животах ты висело веревкою,
В галстук мещанский ты было заколото,
Жирные пальцы и шеи индюшьи,
Пудреной груди бездушье
Ты с отвращеньем ласкало.
Гордое, яркое, в недрах нагретое,
Было ты подлой монетою.
Именем чистым твоим
Купля-продажа владела всем шаром земным.
Вот ты свободно!
Гений рабочего скажет, на что ты пригодно!
 
 
Медь!
Сгусток земной сокровеннейшей крови!
Алого пламени сплав!
Ты с монастырских раздувшихся кровель,
Веча погибель давно отрыдав,
Долго должна была людям звенеть,
По миру смерть разнося.
Вся
Ты исходила рыданьем надгробным,
К хищным и злобным
Попам двуутробным
Сгоняя людей
Пугалом желтых мощей.
Войн непомерное жёрло,
Пушек смертельное горло —
Вот куда шел твой металл благородный!
Вот ты свободна!
Гений рабочего скажет, на что ты пригодна.
 
 
Железо!
Лапы кровавые крезов
Тебя у труда воровали,
В цепи сплавляли,
Тленом насилья тебя оплели,
Лучшего друга земли!
Ты тосковало на фабриках пленных,
Плакало воем огромных колес,
С грохотом горя по рельсам неслось;
В рабстве у самых презренных
Силой волшебной твоей
Долго давили людей.
Вот ты свободно!
Гений рабочего скажет, на что ты пригодно.
 
 
Алой молнией ударил
Пролетарий
В города,
И земля раскрыла щедро
Все сокровища, все недра
Для свободного труда.
 

1921

 
Голосом огненным горы раздвину,
Кину
Ярому Северу слово любовное.
Здравствуй, могучее, единокровное
Племя певцов!
Крик твой нов,
Звук твой дик,
Твой язык —
Зык колоколов.
 
 
Мир обнищалый,
Влажный от сукрови алой,
Притих,
Вздрогнуть готовый от песен твоих.
 
 
Эй вы, Орфеи сермяжные,
Соловьища лесные, овражные,
Черных полей голытьба!
Песней натужьте лохматую грудь!
 
 
Подступила судьба
Сладко, привольно, как Волга, вздохнуть
Всеми мехами груди миллионов,
Намозоленной бременем стонов.
 
 
Эй вы, Орфеи рогожные!
Грохнули двери острожные,
Цепи разверзлись, и вышел Боян,
Юн, лучеок, кучеряв и румян.
Крик его нов.
Звук его дик.
Язык —
Зык колоколов.
 
 
Средь колокольчиков, нежных бубенчиков,
Иверней-птенчиков,
Малых малиновок,
Тепленьких иволог
Он милей милого,
Он синей синего,
Пахнет он небом,
Медом и хлебом
Из жарких печей.
 
 
Песня свободная, лейся звончей!
 

1 февраля 1919, Баку

 
От станка и от машины,
От ремней, ревущих глухо,
Путь прямой вам на вершины
Человеческого духа.
 
 
Там, на фабриках могучих,
В вихре вспышек и биений
Вы, как трепет молний в тучах,
Мировой хранили гений.
 
 
И давно машин моторы
Пели гибель мертвым лирам
И шептали приговоры
Над кровавым старым миром.
 
 
Час настал для новых музык.
Сердце громом бьется в блузы.
Жизни огненные зерна
Под певучий бросьте жернов
 
 
И ржаного слова хлебом
Под высоким русским небом
Всласть насытьте океан
Пролетариев всех стран!
 

1920

 
Леса, леса!
Кудрявые, зеленые,
Дремучие, таежные,
Краса и рай, хваленые
Могучими былинами
И песенною славою,
Под бурями тревожные,
Весной прозрачно-нежные,
С долинами цветущими,
С пахучими полянами,
С румяными рябинами,
Зимою снежнокудрые,
Премудрые, седые
Хранители России!
 
 
Веками, многоствольные,
Раздольные, шумливые,
Росли вы, землю тешили,
И лешие в вас прятались,
Где окна тиной пенятся,
И сватались к древёницам
Пригожие лесничие,
Когда ручьи погожие
Будили птичье пение,
Звенение весеннее.
 
 
На свадьбу к ним прикатывало,
Усевшись на сохатого,
Само краснóе солнышко,
Детенышей баюкало
И стукало по стволикам
Лучами желто-алыми,
Удалых зайцев стаями
Гоняло по опушкам
И белок с горностаями,
Зверями крепкомехими,
Сзывало грызть орехи.
И сам медведь, дед-лакомка,
Ломился в чащу лапами.
 
 
За вашими затворами,
За горами, за дебрями,
Скиты таились древние.
Крамольные раскольники,
Закованы в вериги,
Читали книги старые,
Радели богу ярому,
И девушка ядреная
Без мук рожала дитятко,
Младенца потаенного.
 
 
А в сухмень и в бездождие
Горели вы пожарами
И заревом тревожили
Полярных льдов стояние.
Стадами звери бегали
В чащобу недоступную,
И мерил летней радугой
И зимними Стожарами
Костер ваш ветер севера…
 
 
Ну что ж вы пригорюнились
И струны веток тянете,
Рыдаете, печальные?
Довольно вам невеститься!
В вас сто Европ поместится!
Довольно сна тягучего!
Пускай из дебрей радостных
Таежных ваших зарослей
Несется русский благовест,
Тепло, и свет, и зарево
Зовущего грядущего.
 

30 января 1920, Баку

 
Не туманы зарю —
Седина оплела медный лик.
Он старинный старик,
Моховик.
Ни земному царю,
Ни небесному
Не клонил он ни лба,
Ни горба
И всю жизнь свою жил по-чудесному.
 
 
Про такое житье
Только песней певалось былинною:
Что мое, то твое,
Что твое, то общинное.
 
 
В голода, в холода
Двери настежь всегда,
Нет замка у ворот,
Печь лепешки печет:
Приходи, подкормись, обогреешься,
Не обманешься, если надеешься!
 
 
Солнце миру пример,
Это враг изувер
Полосами всю пахоту выкроил:
А земля-океан
Мечет хлеб и бурьян,
Словно рыбина многоикрая.
 
 
Всё для всех, всякий всем,
Не ходить в Вифлеем
За звездой, – она вот она!
Бороной и серпом,
А не частым крестом
Заработана.
 
 
Воля ходит в миру,
Как медведя в бору
Ломит ворога дикого.
Весел праздник труда,
Лишний пот не беда
Для житья кругового великого.
 
 
За такой разумóк недремáнный
Дед прозванье носил «Окаянный».
За душевную ширь
Повидал он Сибирь.
Жар тюремных плетей
Прогревал до костей.
В непогоду нога подволакивает,
А в ушах будто цепь перезвякивает.
 
 
Не сломить дуба буре!
Все стерпел, не отрекся от дури,
И теперь, как в репейнике мед,
За усами колючими радость цветет,
Улыбается.
 
 
Хоть и мается дед,
А лепешки печет, угощает всех:
Всем еда и привет!
Сердцем солнцу сосед,
Разевает глаза свои детские
На порядки советские.
Все, чем жил он один, на авось,
Все сбылось!
 

1921

 
Откуда, откуда идут эти люди?
Как факелы лица,
Глаза – маяков вереницы,
И счастьем взволнованы груди
Глубоко,
Как реки у синих истоков,
Так празднично новы.
Товарищи, кто вы?
Веселый, здоровый,
Сияющий, кто ты?
 
 
Мы идем домой с работы,
Ненаемной, неострожной,
Дружной, общей, неплатежной.
Мы трудом свободным юны,
Мы – работники коммуны.
Под родные наши песни
Мы справляли свой воскресник,
Мы с разрухой воевали,
Землю влажную копали,
И пилили мы поленья,
Распрощавшись с рабской ленью.
По столярным, по слесарным —
За коммуну трудовую —
Батальоном шли ударным
На разруху мировую.
 
 
Мы трудом свободным юны,
Мы – работники коммуны!
Мы сегодня шли толпою,
Завтра полчищем придем,
Станут хлебом и крупою
Наши песни за трудом.
Нету сметы нашим силам,
Мы как пчелы на яру.
Всем унылым свет стал милым
От работы на миру.
 
 
Нет страшней и хуже казни
Вам, владыки-господа,
Чем великий красный праздник
Добровольного труда.
От страданий, долгой боли,
Из войны и нищеты
Мы идем к счастливой доле
И к истокам красоты.
Оттого с победной песней
Мы приходим на воскресник.
Оттого светлы и юны
Мы – работники коммуны!
 

28 июня 1920, Нижний Новгород

 
Волга-воложка ржаная,
Разливные рукава!
Воли жила коренная,
Ты бороться здорова.
 
 
Окаянного врага
Грозовые берега,
Буреломные яры
Принимали в топоры.
 
 
Бремя битвы небывалой
Ты взяла на волока,
За себя ты постояла,
Стеньки Разина река.
 
 
В осередках затаив
Буйства братского разлив,
Красной вольницы бойцов
Собрала со всех концов.
 
 
Волны ярые нахмурив,
По-былинному смела,
Под распев осенней бури
Ты Казань свою взяла.
 
 
Загремели берега,
Как на пушках у врага,
Подойдя с ночной реки,
Краснофлотец снял замки.
 
 
За раздолье перекатов
Под девятый черный вал
Хлебовитый встал Саратов
И, не дрогнув, устоял.
 
 
От налета белых вьюг
Защищая волжский юг,
Деревенька Черный Яр
Зажигала свой пожар.
 
 
Зажирев рабочей кровью,
Самолетами рыча,
Астраханское низовье
Окружила саранча.
 
 
Но, привыкнув побеждать,
Не сдалась речная рать.
Волга, в битвах не устав,
Песней вспенила уста.
 
 
Волга-воложка ржаная,
Разливные рукава!
Воронье с себя сгоняя,
Ты работать здорова.
 
 
В глыбких баржах день и ночь
Начала ты нефть волочь,
На субботник вечный свой
Мир сзывая трудовой.
 

Июнь 1920

 
Могучее тело, но как же иссохло!
В глазах само небо, но смотрят как стекла.
 
 
Для мыслей свободных чела очертанья,
Но врезаны резко морщины страданья.
 
 
Слова словно стрелы: в них слышится битва
И голода голос: «Дай хлеба, не сыт я!»
 
 
И целыми днями, подобно животным,
Лежат они стадом на береге потном.
 
 
Один, и другой, и десятки – повсюду
Свалились амбалы в покорную груду.
 
 
То дремлют, то вшей на рванье своем кроша
И ждут, отупев, чтоб досталась им ноша.
 
 
Подходит хозяин. Вскочили толпою,
Бранятся, дерутся со злобой слепою,
 
 
Потом по-верблюжьи пригнутся и спину
Подставят под тяжесть, веревку закинув.
 
 
И рабская радость по пыльной дороге
Потащит за хлебом голодные ноги.
 
 
Довольно позора! Свергайте насилье!
Все ваше полей и садов изобилье!
 
 
Для вас благовонием пенятся розы
И никнут под тяжкими гроздьями лозы.
 
 
Для вас корабли, и дворцы, и верблюды,
И моря щедроты, и горные руды.
 
 
И песни Хайяма, и нега кальяна.
Усталые ноги достойны сафьяна.
 
 
Сорвите лохмотья! Шелка Кашемира —
Вот ваша одежда, властители мира!
 

1920, Баку

 
Весь от солнца темно-рыжий,
Весь иссохший с рук до ног,
Он стоит в болотной жиже,
Он от зноя изнемог.
 
 
Сверху жжет, а снизу мочит,
Спину мокрую согнув,
Он с рассвета вплоть до ночи
Рис сажает по зерну.
 
 
Тяжесть в членах онемелых,
Задурманил пар воды,
Но от зерен этих белых
Будут новые пуды.
 
 
За двенадцатичасовый
Нестерпимый этот труд
Недоваренного плова
В полдень горсть ему дадут.
 
 
И стаканчик чаю малый
Самоварщик полевой
Даст устам его усталым,
Сам от зноя чуть живой.
 
 
По садам сверкают розы,
Зацветают миндали,
Ветер запахом мимозы
Веет где-то там, вдали.
 
 
Ты ж опять в свое болото
Из-под плетки торопись,
Чтоб смертельною работой
Добывать для сытых рис.
 
 
Рису много! Зорким оком
Не окинешь всех полян!
Но – велик аллах с пророком! —
Всей землей владеет хан!
 
 
Он насыплет рис в коробки,
И навьюченный амбал,
Как верблюд, немой и робкий,
В порт, согнувшись, побежал.
 
 
Там на черном клюве-кране,
Неприступен и угрюм,
Рис поднимет англичанин
И опустит в жадный трюм.
 
 
Кто-то новые мильоны
Занесет себе в доход,
И опять в свой пар зеленый
Раб с проклятьями бредет.
 
 
Но в горах, в долинах сонных,
Как ручей, бежит молва:
У народов угнетенных
Есть отечество – Москва.
 

1920

 
Таинственны заросли вышек,
Набухли смолой Сабунчи,
Земля извергает излишек,
Грохочет богатством в ночи
 
 
И прямо созвездиям в очи
Хохочет, собою горда.
И тут же, в домишках, рабочий
Бледнеет от злого труда.
 
 
Войди в эти капища нищих,
Толкни эту хмурую дверь:
Нору себе лучше отыщет
Погоней затравленный зверь.
 
 
Ни солнца, ни воздуха! Дети —
Как в темном подвале ростки.
Не жить им счастливо на свете,
Пока не умрут пауки!
 
 
У женщин вся молодость в стонах
Погасла, весны не узнав,
Писать на старинных иконах
С них мучениц мог бы зограф.
 
 
И эти в цепях великаны,
Владыки грядущих эпох!
Какой в них туберкул румяный!
Как долог тяжелый их вздох!
 
 
Рабочий, когда же, когда же
Твой разум, твой новый закон
Узлы паутины развяжет
И рабства развеется сон?
 
 
Когда же земное богатство
Достанется истым живым
И ветер свободы и братства
Разгонит удушливый дым?
 

20 декабря 1919, Баку

 
Пирамиды в чахотке —
Вышки вытянул к небу
Изнуренный и кроткий
Данник черствому хлебу.
 
 
И клокочут вулканы
Сквозь песок утомленный:
Это дьявола страны,
Это рай искаженный.
 
 
Звездный край полотенца
Ночь склоняет в истоме,
Чтобы слезы младенца
Утереть в нищем доме.
 
 
Шлют проклятье избытку
Молодые илоты
За бесцельную пытку
Непосильной работы.
 
 
И, как нефть под песками,
Накипает желанье
Стать под красное знамя
Мирового восстанья.
 

22 декабря 1919, Баку

 
Молчат огромные дома
О том, что этот мир – тюрьма.
 
 
И вывески кричат о том,
Что этот мир – публичный дом,
 
 
Где продается каждый сон,
А кто не продан, тот смешон.
 
 
Железных фабрик силуэт
Кричит о том, что воли нет,
 
 
Что эти кубы из камней
Сдавили бешенство огней.
 
 
Заре запели петухи.
Порозовели стен верхи.
 
 
Не отрываясь от земли,
Качнулись в море корабли.
 
 
Вспорхнул и замер легкий шквал,
Седой газетчик пробежал,
 
 
Вонзая в сонный мозг людей
Пустые вести площадей.
 
 
Валы согбенные сплотив,
Грохочет утренний прилив.
 
 
В ущелья улиц, под дома
Бежит испуганная тьма.
 
 
И, как бушующий народ,
Из алых волн встает восход.
 
 
Мильоны огненных знамен
Вздымает в зыбь ночную он.
 
 
И, как трибун перед толпой,
С последней речью боевой,
 
 
С могучим лозунгом: «Живи!» —
Выходит солнце, всё в крови.
 

11 декабря 1919, Баку

 
Тебя сбирала девушка нагая
По зарослям благоуханной Явы.
Как ящерицу, дико обжигая,
Ей кожу рыжей сделал луч кудрявый.
 
 
Замучена полуденной работой,
К любовнику, такому же нагому,
Она бежала в лунное болото,
К сплетенному из вешних прутьев дому.
 
 
И там кричали, радуясь, как дети,
Что труд прошел, а ночь еще продлится,
Показывая на жемчужном свете
Блестящие от долгой ласки лица.
 
 
С утра голландец с ремешковой плеткой
На пристани следил за упаковкой
Клейменых ящиков – и кровью кроткой
Окрашивал тугую плетку ловко.
 
 
Потом с валов могучих океана
Корабль срезал бунтующую пену,
Пока в каюте мягкой капитана
Купцы высчитывали вес и цену.
 
 
До пристани, закутанной в туманы,
Томились, гордо засыпая, зерна.
А там, на Яве, кровяные раны
На девушке горели рыже-черной…
 
 
Любуешься порою, как в фарфоре
Кипит с отливом золотистым кофе,
И вдруг в мозгу встает желаний море,
И кровь томит тоска по катастрофе:
 
 
Долой насилье! Снять с дикарской воли
Бесстыдство злое купли и продажи!
Плетей не надо для цветов магнолий!
Не надо солнцу океана стражи.
 
 
Отмстить за бешенство бичей ременных!
Пусть хищники в туман уйдут кровавый!
Да здравствует свобода угнетенных
Во всех краях и на болотах Явы!
 

13 декабря 1919, Баку

МИРОЛОМ
Тринадцатая книга стихов

 
Я вас не видел, вас не знаю,
Но вы легли здесь в грозный час,
Когда срывал народ, стоная,
Седое иго палача.
 
 
И вашей крови отблеск вечный
Я вижу в каждом, кто живет:
И в детской радости беспечной,
И в смелой песне красных рот,
 
 
В летящем с севера до юга
Колосьев голосе ржаном,
И под стопой электроплуга
На черноземе молодом.
 
 
И чем чудесней жизнь воскреснет,
Тем ярче ваша кровь горит,
И даже в звуках этой песни
Сияет свет ее зари.
 

1922

 
Медведя на цепи водила,
Сама сидела на цепи
И в голову себе гвоздила
Одно проклятое: «Терпи!»
 
 
Гнила в пещерах и колодах,
Крутила мощи, в срубах жглась
И род от рода, год от года
Сносила темноту и грязь.
 
 
Мечтая о небесном рае,
В смердящем ужилась гробу.
В бунтах бессмысленных сгорая,
Бояр носила на горбу.
 
 
Петлю затягивая туже,
Сама тащилась на убой
И бубенцом цветистых дужек
Бранилась с ведьмою-судьбой.
 
 
А все, что было молодого
И дерзкого – огонь мирской —
В срамное всучивала слово,
Душила пьяною тоской.
 
 
О, ведь и я любил так слепо
Колоколов вечерний звон,
Монастыря седую крепость,
Черницы поясной поклон!
 
 
И ладан сказок несуразных,
И тлен непротивленья злу,
И пенье нищих безобразных,
И сон угодника в углу.
 
 
Как много сил распалось прахом
Растлилось, высохло в труху:
Довольно кланялись мы плахам,
Иконостасу и греху!
 
 
Пусть с кровью мы сдираем ветошь,
Но мы сдерем ее с себя!
В алмаз густеют искры света,
Стекляшку молоты дробят.
 
 
В провалах страшного распада
Восстали вихри новых звезд.
Ушедшая под землю падаль
Пророчит богатырский рост.
 
 
Раздвинуты границы мира,
Былое небылью ушло,
О, ведь и мне жилось так сиро, —
Теперь так буйно и светло!
 

22 сентября 1921

 
Пьяный Солнышко Владимир
Пригвоздил тебя к кресту.
Княжий род до корня вымер,
А кресты еще растут.
 
 
В чистоту твоих раздолий,
В красоту твоих жнивей,
Чтоб не думала о воле,
Понатыкали церквей.
 
 
И поставили примером
Под напуганный твой взор
Крест с распятым боговером,
Словно к рабству приговор.
 
 
Сотни лет ты, Русь, молилась
Страшной жертве палача
И сама взойти стремилась
На Голгофу каждый час.
 
 
И в отчаянье рабыни
Родила ты мудрецов,
Воспевавших рай пустыни,
Радость жертвенных венцов.
 
 
Что ж, ты думала, бедняга,
Так и будет до конца?
И земли кровавой влага
Не родит тебе бойца?
 
 
Он пришел в огне и песнях,
С жалом разума в устах
И разгневанным: «Воскресни!» —
Звал тебя сойти с креста.
 
 
Ты, как ветер с перевала,
Выла: «Прочь уйди, злодей!»
Бесновалась, отбивалась,
Чтоб не вынул он гвоздей.
 
 
Но, могучий, алозвездный,
Вестник будущего дня,
Срезал путы, вынул гвозди
И с креста тебя он снял.
 
 
От бессильной, темной злобы
Притворилась мертвой ты.
Намела метель сугробы —
Подняла весна цветы.
 
 
Раны зажили. В ладони
Прялку сонно ты взяла.
Но былое в сердце стонет,
Застилает очи мгла.
 
 
Шепчешь ты еще проклятья
Доле песен и труда,
Но на рабское распятье
Не вернешься никогда.
 
 
И в путях борьбы и славы
Стыд за крестные года,
Русь, не раз тебе отравит
Радость мирную труда.
 

1920

 
Замусоленные церковёнки
И игрушечные терема
О народе-рабе, о ребенке
Шепчут слезные сказки впотьмах.
 
 
Искривились кудрявые крыши
Тихой болью о старых порах.
В куполах, как летучие мыши,
Виснет серенький, слепенький страх.
 
 
Особняк в снеговой кацавейке
Вздохом сорванных ставней хрипит
О калачиках по три копейки,
О хранителе-псе на цепи.
 
 
На колоннах облупленных бродит
Мертвой барыни лунная тень.
И скрипит в упраздненном приходе
Панихидным напевом ступень.
 
 
По лабазам, застылым и лысым,
Забиваясь в пустые углы,
Обозленные голодом крысы
Прославляют хозяев былых.
 
 
Сорвалась запьянцовская тройка
В непролазный овраг с крутизны,
И тоскует сивушная стойка
По мерзавчикам златохмельным.
 
 
Ты пропала, Москва богатеев,
В мех укутанных бородачей.
Кутежа на поту не затеет
Воротила цыганских ночей.
 
 
И другая, другая, другая,
Трудовою росою жива,
Золотые столицы пугая,
Вырастает над миром Москва.
 
 
За громадами дремлющих башен,
За седыми зубцами Кремля
Всходит солнце вселюдное наше
И вселенская светит заря!
 
 
Вы искали ее по часовням,
В дыме ладана, в лязге вериг,
А она – раю вашему ровня —
Загремела из огненных книг.
 
 
Вы гадали о ней по созвездьям,
По лампадам в иконных углах,
А она алоцветом возмездья
Из рабочего пота взошла.
 
 
Руки мира! Наручник дробите,
Шея мира! Вылазь из ярма.
Вот, глядите: какая обитель
Сорвала свои цепи сама!
 
 
Упоенная рабскою кровью,
Родила трудовая земля
Всерабочее Красномосковье
За вселенской твердыней Кремля.
 

1921

 
По каналам, по каналам,
Где вечерняя вода
Смерть богатых отстонала
И умолкла навсегда, —
 
 
Где к гранитным изголовьям
Каждый вечер меж дворцов
Огневой струится кровью
Память вечная борцов, —
 
 
Где скользит над водной тишью
У поломанных перил
Барыня летучей мышью
Без когтистых рук, без крыл, —
 
 
Где на входах буквы стерты,
Кто здесь жил и кто владел,
Где матрос проходит к порту
С песней солнцу и звезде, —
 
 
Где тоска былого виснет
В распростертых лапах лип,
Где дома о прошлой жизни
Погребальный свет зажгли, —
 
 
По каналам, по каналам,
Где проклятый мир утих,
Где былое отстонало,
Как мне весело идти!
 

1922

 
В час, когда огни потушат
Там, где сытые поели,
Ты послушай, ты послушай
Голоса ночной метели.
 
 
Вот вскрутился снежный вихорь
И упал плашмя в сугробы —
Смертью белой, смертью тихой,
Как на Волге люд безгробый.
 
 
Посмотри: рукой страдальцев
Ветер шарит в каждой яме
И бессчетных белых пальцев
Гнет концы над колеями.
 
 
Ищут, ищут, всюду ищут,
Волжским ветром камень режут,
Хоть какую-нибудь пищу,
Хоть какую-нибудь éжу.
 
 
Вот упали безнадежно —
Хоть последний стон послушай!
Вот утихли в буре снежной,
В белых далях равнодушья.
 
 
Льдинки колются в метели,
Как соломы мерзлой остья.
Вьюга мелет, мучкой стелет
Человеческие кости.
 
 
И опять, намчавшись тучей,
С гневным плачем вьюга машет
Сотней судорожных ручек,
Детских, тонких, с Волги нашей.
 
 
И зовет, зовет… Ты слышишь?
И стучится в окна долго,
И стучится тщетно в крыши
Горем Волги, всею Волгой.
 
 
Ты послушай, ты послушай, —
Смерть людьми повсюду стелет, —
Может быть, твой сон нарушат
Голоса ночной метели.
 

1922