Текст книги "Избранные произведения. Том 1"

Автор книги: Сергей Городецкий

 
Мне нравится владеть судьбою
Прекрасных, беззаветных дев,
И странно слышать над собою
Твой непонятный женский гнев.
 
 
Ты хочешь мстить, сама в сиянье
Девической своей красы
Мне роковое дав лобзанье
И расплетя конец косы?
 

<1914>

Иные ему изменили.

М. Лермонтов

Матери

 
Шестидесятница родная!
Как счастлив я, что ты мне мать!
Люблю, когда, припоминая,
О прошлом ты начнешь мечтать,
Как в честь тебя седоволосый
Тургенев молвил комплимент,
Как ты, отрезав диво-косы,
Очки надела вместо лент.
 

1914

Льву Толстому

 
Счастливый путь, родимый наш, великий,
Краса веков и сила наших дней!
Средь всех ты был как светоч тихий
Зажженных в человечестве огней.
 
 
Всю жизнь ты шел. И путь последний здешний
Был к матери-земле на грудь,
Чтоб, с ней вздохнув вольней и безмятежней,
Уйти в бессмертный свет. Счастливый путь!
 

1910

Ф. Тютчеву

 
В лавчонке тесной милого глупца
Твоих творений первое изданье
Приобрести – какое ликованье! —
Смятенно чуят веянье творца…
 
 
Как дороги истлевшие листы,
Ритмичный трепет каждого абзаца,
И типография Эдварда Праца,
И титула надменные черты!
 

К. Бальмонту

 
Бальмонт, наш пленительный, сладостный гений,
Владыка созвучий, волшебник словес!
Как счастлив я, пленник твоих упоений,
Свидетель твоих неизбывных чудес!
 
 
Ты в серое время запел свою песню,
Ты пел иступленно в огне и дыму,
Когда разоряли безумную Пресню,
Так пой же и ныне, в полдневную тьму!
 

Поэту

 
Он страшен мудростью змеиной
И накипью бесстрастных глаз;
За тонкотканной паутиной
Он холоднее, чем алмаз.
 
 
Но в миг единый, в миг нежданный
Вдруг сердце вспыхивает в нем
И озаряет мир туманный
Всечеловеческим огнем.
 

<1914>

В. И. И.

 
«И зачем-то загорались огоньки»…
Древний! Вечер надвигается. И звон
Дальней вечери доносится с реки.
Отдаю тебе, печаль, земной поклон.
 
 
Нет, не лика, потускневшего в годах,
И не плоти отцветающей мне жаль.
Ты о голосе, звончайшем на пирах,
Шелести плакучей ивою, печаль!
 

Л. Д. З. А.

 
Я и днем, и в тихий вечер приходил,
В землю зимнюю стучался и молил
И прислушивался к жизни под холмом —
Только ветер пел смешливым голоском.
 
 
Ничего здесь не осталось, ничего!
Видно, вправду под могилами мертво!
Где ж огонь, что вихрем ярым мир ожег?
Безответно улыбался звездный лог.
 

Георгию Чулкову

 
Тайным утром, в час всеснежный,
О тебе – в тиши, не вдруг, —
Так подумалось мне, друг:
Опечаленно-мятежный,
 
 
Кроткий духом, мукой мудрый,
Дерзкий речью, люб мне он,
Пленник медленных времен,
Путник ночи серокудрый.
 

Н. Морозову

 
Седой и юный, Руси простивший
И каземат свой, и кандалы,
Скажи, видал ли средь звездной мглы,
В нее пытливый свой взор вперивши,
 
 
Такие страны, как этой дикой
Руси родимой ночная гладь,
Где жизни буйственно великой
Дано так жалко трепетать?
 

Владимиру Пясту

 
С какой тоскою величавой
Ты иго тяжкое свое
Несешь, вымаливая право
Сквозь жизнь провидеть бытие!
 
 
Уж символы отходят в бредни,
И воздух песен снова чист,
Но ты упорствуешь, последний,
Закоренелый символист.
 

<1913>

Алексею Ремизову

 
Звериный цесарь, нежити и твари
Ходатай и заступник пред людьми!
Скажи, в каком космическом пожаре
Ты дух свой сплавил с этими костьми?
 
 
Старообрядца череп, нос эс-эра,
Канцеляриста горб и дьяковы персты.
Нет, только Русь – таинственная эра —
Даст чудище, родимое, как ты.
 

Ф. Ф. Зелинскому

 
Как только вспомню этот голос,
Произносящий стих Гомера, —
Мне мнится: сфера раскололась,
Веков сияющая сфера.
 
 
И запевает дед поэзий,
Для нас воскреснувший прекрасно,
Средь жизни, гибнущей в железе,
О жизни, с мудростью согласной.
 

Т. Л. Щепкиной-Куперник

 
В сердце дверь всегда открыта
У того, кто сердцем чист…
Тлела осень, падал лист,
Море пенилось сердито.
 
 
Хвойный лес шумел тревожно,
Мы пришли в твой нежный сад.
Вот и все. Ужели можно
От тебя уйти назад?
 

1914

Н. И. Кульбину

 
О Леонардо, о планетах ближних,
И о Психее, пойманной в пути;
О радии, о взрыве схем недвижных
Беседуя в творящем забытьи, —
 
 
В глазах пытливых (а костяк Сократа)
Огонь блаженный подглядеть люблю,
Ликуя веще: разум бесноватый
Издавна был ближайшим к бытию.
 

Николаю Клюеву

 
Как воду чистую ключа кипучего,
Твою любовь, родимый, пью, —
Еще в теснинах дня дремучего
Провидев молонью твою.
 
 
Ой, сосны красные, ой, звоны зарные,
Служите вечерю братам!
Подайте, Сирины, ключи янтарные
К золоторжавым воротам.
 

Сергею Клычкову

 
Родятся в комнатах иные,
А ты – в малиновых кустах.
Зато и губы наливные,
И сладость алая в стихах.
 
 
Сергунька, друг ты мой кудрявый!
Лентяй, красавец и певун!
Люблю тебя, мой легконравый
Перебиратель струнок-струн.
 

Борису Верхоустинскому

 
Хрычей, и девок, и глазастой,
Беловихрастой детворы
До времени и до поры
Лишен мой дух. Но часто, часто
 
 
Тоской тоскую по деревне:
Свистульку, кумача лоскут
Несу, как чудо, с верой древней
В свой страшный городской уют.
 

Владимиру Нарбуту

 
Корявой погани, грибья и хворостины,
Разлапых пней, коряг и дупел вековых
Все тайны выглядев, худой и долгоспиный
Хохол взыграл на струнах – из волов живых,
 
 
Жестокий, вытянул он эти струны-жилы.
Не обсушив, на гуслях грубых растянул,
И вольный вихрь степей днепровских вдруг подул,
Сырые звуки стали нерушимо милы.
 

Н. Гумилеву

 
Просторен мир и многозвучен,
И многоцветней радуг он.
И вот Адаму он поручен,
Изобретателю имен.
 
 
Назвать, узнать, сорвать покровы
И праздных тайн и ветхой мглы —
Вот подвиг первый. Подвиг новый —
Всему живому петь хвалы.
 

М. Л. Лозинскому

 
О звездах, о просторах черных,
О пышной, первозданной мгле
Он замечтался на земле
В стихах надменных и упорных.
 
 
Но если б другом к Демиургу
Он взят был, к горю своему,
И строго спрошен: быть чему? —
Сказал бы твердо: Петербургу.
 

О. Э. Мандельштаму

 
Он верит в вес, он чтит пространство,
Он нежно любит матерьял.
Он вещества не укорял
За медленность и постоянство.
 
 
Строфы послушную квадригу
Он любит – буйно разогнав —
Остановить. И в том он прав,
Что в вечности покорен мигу.
 

<191З>

М. Зенкевичу

 
Я отроком в музее меж зверей бродил,
Учась творить многообразно и едино.
Вдруг птеродактиля распластанного вскрыл
Передо мною желтый камень за витриной.
 
 
Изысканных костей стремительный состав
Еще младенчески просторными глазами
Схватил – и, тело прежнее свое узнав,
Рыдал бессмысленно блаженными слезами.
 

Анне Ахматовой

 
В начале века профиль странный
(Истончен он и горделив)
Возник у лиры. Звук желанный
Раздался, остро воплотив
 
 
Обиды, горечь и смятенье
Сердец, видавших острие,
Где в неизбежном столкновенье
Два века бились за свое.
 

<1913>

Елизавете Пиленко

 
В высоком кургане, над морем, над морем,
Мы долго лежали; браслета браслет
Касался, когда под налетами бури
Качался наш берег и глухо гудел.
 
 
Потом нас знакомили в милой гостиной.
Цветущею плотью скелет был одет,
За стекла пенсне, мимо глаз накаленных,
В пустые глазницы я жадно глядел.
 

Асе Тургеневой

 
Безбровые очи наивно смежила…
Дымит папироска в руке восковой.
Но алые губы: как будто могила
Взрастила цветок на себе заревой.
 
 
Какую тебе запою колыбельную,
Какой убаюкаю лаской тебя?
Еще не видна ты сквозь мглу запредельную
И только устами земная, моя.
 

 
С мороза алая, нежданная,
Пришла, взглянула и ушла.
Как яблоня благоуханная,
Душа скупая расцвела.
 
 
И опадают ало-белые,
Как снег вечерний, лепестки.
Хранит ладонь осиротелая
Лишь холодок ее руки.
 

<1913>

Женщине

 
Ты в этот час, когда белеет небо,
И полдень недвижим в бесцветном сне,
И сохнут зерна скошенного хлеба,
Ты в этот час тоскуешь обо мне.
 
 
Там в небесах, далеких и пустынных,
Иль на земле еще, в людском огне,
Но знаю – в сумерках своих глубинных
Ты в этот час тоскуешь обо мне.
 

<1914>

ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ ГОД

Памяти П. Н. Нестерова

 
Он взлетел, как в родную стихию,
В голубую воздушную высь,
Защищать нашу матерь Россию, —
Там враги в поднебесье неслись.
 
 
Он один был, воитель крылатый,
А врагов было три корабля,
Но, отвагой и гневом объятый,
Он догнал их. Притихла земля.
 
 
И над первым врагом, быстр и светел,
Он вознесся, паря, как орел.
Как орел, свою жертву наметил
И стремительно в битву пошел.
 
 
В этот миг он, наверное, ведал
Над бессильным врагом торжество,
И крылатая дева Победа
Любовалась полетом его.
 
 
Воевала земля, но впервые
Небеса охватила война.
Как удары грозы огневые,
Был бесстрашен удар летуна.
 
 
И низринулся враг побежденный!..
Но нашел в том же лютом бою
Победитель, судьбой пораженный,
Молодую могилу свою.
 
 
Победителю вечная слава!
Слава витязям синих высот!
Ими русская крепнет держава,
Ими русская сила растет.
 
 
Их орлиной бессмертной отвагой
Пробивается воинству след,
Добывается русское благо,
Начинается песня побед.
 
 
Слава войску крылатому, слава!
Слава всем удальцам-летунам!
Слава битве средь туч величавой!
Слава русским воздушным бойцам!
 

<1914>

 
Заплаканные ваши очи,
Жена и мать, сестра и дочь,
Затмить огнем и кровью хочет
Войны убийственная ночь.
 
 
Но не затмить алмазов слезных
Ни тьме, ни крови, ни огню.
Сквозь пытку мрачных дней и грозных
Придете вы к иному дню.
 
 
Настанет праздник на России —
То будет праздник всей земли —
И – знайте – ваши дорогие
Его на землю принесли.
 
 
Они убиты или живы, —
Бессмертны на земле они,
Покуда зеленеют нивы
И светят звездные огни.
 

 
Не меня храни, родная,
В роковом бою,
Ты храни, не покидая,
Родину мою.
 
 
Дай ей славу, дай ей силу —
Вот моя мольба.
Я ж без ропота в могилу
Лягу, коль судьба.
 

<1914>

 
Во тьме еще гремели пушки,
Как слишком долгий, страшный гром.
Толпою тесной у опушки
Они стояли под дождем.
 
 
Во тьме ночной их было много, —
С восхода солнца длился бой, —
И крыши станции убогой
Их не вместили под собой.
 
 
И стало небо им палатой,
А койкой мокрая земля!
Солдат поддерживал солдата,
И все смотрели на поля, —
 
 
Там должен поезд показаться…
Он их возьмет, он их умчит…
Уж там шрапнель не будет рваться,
Тяжелый грохот замолчит…
 
 
Их там обсушат, перевяжут,
Там будет и тепло и свет.
Там слово ласковое скажут…
А поезда все нет и нет.
 
 
И терпеливо, как святые
Терпели муки от врагов,
Все, все для матери России
Перенести солдат готов.
 
 
Хоть ноют раны, хоть от жажды,
От жара изнывает грудь,
Но каждому стремится каждый
Помочь, а сам уж как-нибудь!
 
 
Кто перекрестится три раза,
Кто что-то выкрикнет в мечте, —
И вдруг спасительных три глаза
Горят, сияют в темноте.
 
 
Подходит поезд. Ближе, ближе…
Снопами искр усеял тьму,
Колесами все тише движет,
Остановился. Все к нему.
 
 
Выходят сестры из вагонов,
Пред ними факелы несут.
И кажется: средь мук и стонов
Сонм ангелов спустился тут.
 

<1914>

 
Буйнолик и чернокудр,
Грозен оком и румян,
А умом хитер и мудр
Был могучий князь Роман.
 
 
Коли верить звону струн,
Коли правду пел Боян,
Был кудесник и колдун
Велемудрый князь Роман.
 
 
Соберет свои войска,
Даст в лесу укрыться им,
И летит под облака
Черным вороном лихим.
 
 
Зорко выследит врагов
И взыграет на дубу.
Вои знают княжий зов,
Знают добрую волшбу.
 
 
И гремит победный клик,
И рассеян вражий стан.
И опять свой ясный лик
Принимает князь Роман.
 
 
А бывало и не то!
Рыщет, смотрит княжий полк —
Нет Романа! Верст за сто
Мчится полем серый волк.
 
 
Мчится он стрелы верней,
Не по-волчьему удал.
В стойлах вражьих у коней
Глотки вырвал – и пропал.
 
 
А еще бывало так:
От своих летучих стай
Отобьется князь. И в мрак
Пробегает горностай.
 
 
Средь полночной синевы
Он к врагу изыщет ход
И у луков тетивы,
Острозубый, изгрызет.
 
 
Лев и тур, орел и рысь,
Все цари зверей земных,
С ним равняться собрались
В песнях Нестора седых.
 
 
И когда в лихом бою
Вражья рать в него впилась,
Встретил смехом смерть свою
Буй-Роман, колдун и князь.
 

<1914>

 
На галицком червонном троне
Сидел со славой Даниил.
Он был вторым по Соломоне,
Как летописец говорил.
 
 
Роман был мудр на волхвованья,
А он хитер был в красоте.
Какие сказочные зданья
Воздвиглись по его мечте!
 
 
Бывало, мимо проходили
Слепцы-певцы иль мастера,
Таких людей при Данииле
Не упускали со двора.
 
 
Художник знаменитый Авдий —
Иль, по-тогдашнему, хитрец —
Служить всей хитростью по правде
Был приглашен в его дворец.
 
 
Он храм построил величавый
На дивных четырех столпах.
А на столпах – людские главы,
А своды – в звездах и лучах.
 
 
Увы нам! Ныне неизвестно,
Как Авдий стены расписал.
Но в этом храме было тесно —
Народ толпился и вздыхал.
 
 
Князь Даниил любил затеи:
Там вежу ставил до небес
И рыл колодец перед нею,
Там сад садил, что райский лес.
 
 
Затейник мирный, был он в войнах
Великодушен и суров
И тучей войск давил разбойных
Мир нарушающих врагов.
 
 
«Будь беспощаден к рати вражьей,
Не трогай мирных поселян!»
Так он учил и славу нажил
Своей стране средь дальних стран.
 
 
«Корону на себя наденьте,
Король великий, Даниил!» —
Так римский папа Иннокентий
Его в неметчину манил.
 
 
Но Даниил был русским князем,
Могучим, гордым и святым.
Он в летописном мудром сказе
По Соломоне слыл вторым.
 

<1914>

АНГЕЛ АРМЕНИИ

Ованесу Туманяну

 
Узнать тебя! Понять тебя! Обнять любовью,
Друг другу двери сердца отворить!
Армения, звенящая огнем и кровью,
Армения, тебя готов я полюбить.
 
 
Я голову пред древностью твоей склоняю
И красоту твою целую в алые уста.
Как странно мне, что я тебя еще не знаю.
Страна-кремень, страна-алмаз, страна-мечта!
 
 
Иду к тебе! Я сердцем скорый.
Я оком быстрый. Вот горят твои венцы
Жемчужные, от долгих бед седые горы.
Я к ним иду. Иду во все твои концы.
 
 
Узнать тебя! Понять тебя! Обнять любовью
И воскресенья весть услышать над тобой,
Армения, звенящая огнем и кровью,
Армения, не побежденная судьбой!
 

13 апреля 1916

 
С каждым утром тополя
Расцветают краше.
О армянская земля,
Мученица наша!
 
 
Вот опять идет весна.
Где же дети, девы?
Гладь озерная ясна.
Где, армяне, где вы?
 
 
Горе озеро таит,
Кости в поле тлеют.
Хлеб несобранный лежит,
Новый хлеб не сеют.
 
 
Там, где был приют красы,
Сельской жизни счастье,
Бродят сумрачные псы
С одичавшей пастью.
 
 
С церкви сорвана глава,
У могил разрытых
Плачут кроткие слова
На могильных плитах.
 
 
И кукушка меж садов
Носится, рыдает.
На развалинах домов
Кость шакал глодает.
 
 
Две старухи под стеной
Прячутся в отрёпья.
Мечет ветер ледяной
Седины их хлопья.
 
 
Далеко стоит Сипан,
Укрываясь в тучи.
В буре битв сгорел вулкан
И потух, могучий.
 
 
Кровью к небу вопиет
Сердце Айастана.
Но и вечный небосвод
Весь в слезах тумана
 

Июнь – июль 1916, Арчак

 
Душа, огромная, как море,
Дыша, как ветер над вулканом,
Вдыхает огненное горе
Над разоренным раем, Ваном.
 
 
Какое жертвенное счастье,
Какое сладкое мученье
В народной гибели участье,
С тенями скорбными общенье!
 
 
Еще я мог пробыть с живыми
При свете солнца, в полдень знойный.
Но над садами горевыми
Поднялся лик луны спокойный.
 
 
Непобедимое сиянье,
И неподвижные руины.
Развалин жуткое зиянье,
И свист немолчный соловьиный.
 
 
Луна лавины света рушит.
В садах от лепестков дремотных
Исходит ладан, душу душит.
Среди цветов – толпа бесплотных.
 
 
Они проходят вереницей,
И каждый в дом былой заходит,
Как узник, связанный с темницей,
Меж стен обуглившихся бродит.
 
 
Их, лучезарных, много-много,
Что звезд ночных под небесами.
Иной присядет у порога,
Иной прильнет к нему устами.
 
 
Рыданья сердца заглушая,
Хожу я с ними, между ними.
Душа, как звездный свод большая,
Поет народа скорби имя.
 

Май – июнь 1916, Ван

 
Я дал ей меду и над медом
Шепнул, чтоб слаще жизнь была,
Чтоб над растерзанным народом
Померкнуло созвездье зла.
 
 
Она рукой темно-янтарной
Коснулася моей руки,
Блеснув зарницей благодарной
Из глаз, исполненных тоски,
 
 
И тихо села на пороге,
Блаженством сна озарена.
А в голубой пыли дороги
Всё шли такие ж, как она.
 

Май – июнь 1916, Ван

 
Сад весенний, сад цветущий,
Страшно мне
Под твои спускаться кущи
В тишине.
 
 
Здесь любили, целовались, —
Их уж нет.
Вот деревья вновь убрались
В белый цвет.
 
 
Что мне делать? Не могу я,
Нету сил
Всех вернуть сюда, ликуя,
Кто здесь жил.
 
 
Из колодца векового
Не достать
У родного павших крова
Дочь и мать.
 
 
Не придут со дна ущелья
Сын с отцом.
Жутко вешнее веселье —
Смерть кругом.
 
 
Я не знал вас, дети муки,
Но люблю.
И хожу, ломая руки,
И пою.
 
 
Но из пламени той песни,
Из костра,
Вдруг шепчу, молю: «Воскресни,
Брат, сестра!»
 
 
Ветвь беру я снеговую
С высоты
И в слезах цветы целую.
Их цветы.
 

Май – июнь 1916, Ван

 
Она упала у двери дома —
Руками к саду, где тишь и дрема.
 
 
Над нею курды друг друга били.
Над ней глумились. Ее убили.
 
 
Погибнул город в пожаре алом.
Укрылся пеплом. Уснул устало.
 
 
Но жизнь земная непобедима.
Весна напала на смерть незримо,
 
 
Ее убила цветами рая,
Лучами солнца в цветах играя.
 
 
В саду жемчужном иду во мраке
И чую жизни угасшей знаки,
 
 
И вижу руки давно убитой,
В саду зарытой, давно забытой.
 
 
Сияют руки в цветенье белом,
Меня на помощь зовут несмело.
 
 
Я к ним бросаюсь, их зову внемлю
Они, сияя, уходят в землю.
 
 
К земле склоняюсь – трава ночная
Молчит сурово, росу роняя.
 

Май – июнь 1916, Ван

 
Вишенье, яблонье, алое, белое,
Скорбно стоит, как во сне онемелое.
 
 
В этом весеннем, цветущем саду
Жарко сказала невеста: «Приду!»
 
 
Полувенцами цветенье склоняется,
Тихо качается, не улыбается.
 
 
В этом саду подарила она
Свой поцелуй, молодая жена.
 
 
Запахом нежным, душистым дыханьем
Сад затомил и замучил молчаньем.
 
 
Здесь она с томной улыбкою шла,
Древнее семя стыдливо несла.
 
 
В цветики белые, в домики нежные
Пчелы за медом влетают прилежные.
 
 
Помните, ветки, счастливую мать?
Здесь она сына любила качать.
 
 
Где они, сад мой цветущий, сияющий,
Где они, рай, в жемчугах замирающий?
 
 
Где же хозяин заботливый твой,
Мать молодая, ребенок живой?
 
 
Мать, и отец, и ребенок с глазенками,
Словно две вишни, с ладонями звонкими?
 
 
Все лепестки тише смерти молчат.
Сад мой жемчужный, печальный мой сад!
 

Май – июнь 1916

 
Она лежит. Ее глазенки
Как две агатовых звезды.
И в ней, сияющем ребенке,
Не видно боли и вражды.
 
 
Ей девять лет. Она, играя
Ручонкой – смуглым стебельком, —
Напоминает облик рая,
В цветах увиденный тайком.
 
 
Она глядит, как за окошком
Сияет вишня и айва,
И длиннохвостым шепчет кошкам
Кошачьи милые слова.
 
 
И кажется, она для шутки
Легла в постель… Вот побежит!
Но стены белые так жутки.
Нет, почему она лежит?
 
 
Нет, почему она в больнице?
И почему у синих глаз
На чернобархатной реснице
Вдруг светится большой алмаз?
 
 
И отчего от брови к брови
Вдруг пролегает тонкий след?
Откуда в губках очерк вдовий,
Печать неисправимых бед?
 
 
О чем глухонемая дума
На темно-розовом челе?
Откуда страх шагов и шума
И крики в сумеречной мгле?
 
 
Насилье исказило землю!
Как страшно правду понимать!
Ответу бедственному внемлю:
Ребенок – будущая мать.
 

1916, Ван

 
Пока, безоблачен и беспечален,
Лучится день и стены стонут в зное,
В расселинах обугленных развалин
Она лежит и смотрит, как дитя больное.
 
 
Знакомо все, и все совсем другое,
Пороги там же, там же сад с колодцем,
Но не ковры, а пепел под ногою.
Ручей, остановившись, стал болотцем.
 
 
Ее никто не кормит, не ласкает,
Ей голодно, ей странно все, ей жутко
Бежать отсюда? Сердце не пускает.
Быть может, хитрая все это шутка?
 
 
И может быть, все станет вдруг, как прежде,
Вернутся комнаты, ковры с цветами
И дети прибегут? Она в надежде
Поводит разноцветными глазами.
 
 
Но жизни нет. Обуглясь, стены стонут.
Все мертвое. И псы не лают в стычке.
Комок горелого тряпья, нетронут,
Лежит, в игрушки взятый по привычке.
 
 
Болит душа. Скорей бы ночь настала!
А ночь придет, она, больная, тенью
Начнет бродить, мяукая устало,
Цикад звенящих отвечая пенью.
 
 
Свалялся хвост пушистый. Шерсть измята.
Трясет она, как ведьма, головою.
И, как страну, что смертью злой объята,
Никто не назовет ее живою.
 
 
Как пламя белое воспоминанья,
На черные она взбегает угли.
И даже нет в глазах ее мерцанья:
Они все видели и вот потухли.
 

 
Иду в саду, а кости под ногами
Шуршат в траве меж тихими цветами.
 
 
И мне не надо ни цветов, ни сада,
Не в радость солнце, зелень не услада.
 
 
Ни птиц, ни пчел, ни бабочек блестящих,
Ни яблок молодых, к себе манящих,
 
 
Я ничего не вижу в странном цепененье,
В своей душе чужое слышу пенье:
 
 
«Я жить хотела, – слышу плач убитой, —
Истлело тело, гробом не укрыто».
 
 
Скажи молитву чуждыми устами,
Вздохни хоть раз над белыми костями.
 
 
Ведь близких нет, родные все со мною.
Утешь мой дух молитвою земною.
 
 
И я шепчу слова из панихиды,
А сердцу больно, полному обиды.
 

 
Прощайте, печальные тени,
Цветов онемелые губы.
Пусть ваши весенние сени
Ни вихрь, ни гроза не погубит.
 
 
Я с вами томился и плакал,
Я с вами упился цветеньем,
И зарностью алого мака,
И яблонь жемчужным лученьем.
 
 
Когда же плоды наливные
Созреют на ветках счастливых,
Вы вспомните, тени родные,
О песнях моих молчаливых,
 
 
О вере моей громогласной,
Что жизнь торжествует победно,
Что смерти зиянье напрасно,
Что люди не гибнут бесследно.
 

Май – июнь 1916, Ван