Текст книги "Избранные произведения. Том 1"

Автор книги: Сергей Городецкий

 
Бежит зверье, бежал бы бор,
Да крепко врос, закоренел.
А Юдо мчит и мечет взор
И сыплет крик острее стрел:
 
 
«Я есть хочу, я пить хочу!
Где мать моя? Я мать ищу.
Лесам, зверям свищу, кричу,
В лесах, полях скачу, рыщу.
 
 
Те клочья там ужели мать?
А грудь ее, цвет ал сосец?
К губам прижать, десной сосать…
Пропал сосун, грудной малец!
 
 
Ах, елка-ель, согнись в ветвях,
Склонись ко мне, не ты ль несешь
Молочный сок в суках-сучках,
Не ты ль меня вспоишь-спасешь?
 
 
Ты, липа-цвет, своей рукой
Прижми меня к груди своей!
Я пить хочу, весь рот сухой,
Теки млекóм, сочись скорей!
 
 
Береза-мать, напой, укрой!
Ты так бела, как тело – ты,
Исколот рот, измят корой,
И жилы все сухи, пусты».
 
 
«Ну на, соси». И клонит ствол.
И сок течет. И Юдо жив.
Сосет и пьет. Вот день ушел.
И сеет ночь по черни нив.
 
 
И ночь ушла. Вот день опять,
Листва шуршит и кроет мох.
И ночь и день. Пора отстать.
Уж голый ствол истек, заглох.
 
 
Сорвался лес, стремглав бежит,
И взрытый луг глушит бурьян.
А Юдо мчит, в пустырь кричит:
«Я сыт теперь, я сыт и пьян!»
 

Февраль 1907

 
Упился березовым соком,
Уселся на троне высоком
Из желтых костей.
 
 
«Ведите сюда, подводите,
Калите железные нити
Огня золотей».
 
 
И всяких к ступеням престола
Подводят раздетых догола,
Со смертью в глазах.
 
 
Иного раздуло горою,
Толстел, за конторкою стоя,
В бумажных рублях.
 
 
Другой, словно волк отощалый,
Шататься, проситься усталый
По задним дворам.
 
 
И тут же продажное тело,
Избитое плеткой умело —
Отрава векам.
 
 
Тела за телами мелькают,
Владыка очей не спускает
И машет рукой.
 
 
И нижет на прут раскаленный
Палач, наготой распаленный,
Спину за спиной.
 
 
Сверкают владычные взоры
На крики измученной своры
Доживших людей.
 
 
И плещут железные нити:
«Ведите еще, возводите
На трон из костей!»
 

1906

 
Как высоко, как далёко
Купалóкала живет,
Награжденья раздает.
И куда ни глянет око,
Тени темные идут,
Свитки длинные несут.
 
 
Кто убил дитя во чреве,
Получает малый знак.
Семь детей – вот это так.
Кто повесился на древе,
Получает за двоих.
Кто повесил семерых —
Получает полухвостье.
Выжег город – три хвоста,
Ход до Адова моста.
Пропускается в Замостье,
Кто в неделю навалил
Тридцать девичьих могил.
 
 
Из веков средневековья,
Из старинных городов
Тени тянутся без слов;
Из-за крепостей Московья,
Разукрашенных домов,
С прибалтийских берегов, —
Награжденья вожделея,
Толпы темные идут,
Счеты смерти подают.
Купалóкала, хмелея,
Лобызает верных слуг:
Получай, любимый друг!
 
 
Как высоко, как далёко
Купалóкала живет,
Награжденья раздает.
И куда ни глянет око,
Затемнило небосвод,
Тьма в молчании идет.
 

Январь 1907

 
На поле за горкой, где горка нижает,
Где красные луковки солнце сажает,
Где желтая рожь спорыньей поросла,
Пригнулась, дымится избенка седая,
Зеленые бревна, а крыша рудая,
В червонную землю давненько вросла.
 
 
Хихикает, морщится темный комочек,
В окошке убогом колдун-колдуночек,
Бородка по ветру лети, полетай!
«Тю-тю вам, красавицы, девки пустые,
Скончались деньки, посиделки цветные,
Ко мне на лужайку придешь невзначай,
 
 
Приступишь тихоней: «Водицы напиться
Пожалуйте, дяденька, сердце стыдится…»
– «Иди, напивайся, проси журавля».
– «Журавль долгоспиный, журавлик высокий,
Нагнися ко мне, окунися в истоки,
Водицы студеной пусти-ка, земля!»
 
 
Бадья окунется, журавль колыхнется,
Утробушка-сердце всполохнет, забьется:
Кого-то покажет живая струя!
«Курчавенький, русый, веселый, являйся,
Журавлик, качайся, скорей подымайся,
Вот нá тебе алая лента моя!»
 

 
Заря-огневица горит, полыхает,
За горкою солнце лицо умывает,
Мой след зеленеет на белой росе.
К завалинке старой пригнуся теснее,
Ступить на порог, постучаться не смею,
Царапает шею репейник в косе.
 
 
Глаза замутились соленой слезою,
Ах, солнце-орел, не взлетай надо мною:
Постылому сердцу в потемках милей.
Всю ночь белый месяц светил-подымался,
Всю душу измаял, светил-улыбался,
Туманил пустые раздолья полей.
 
 
Ведь я не хотела, плясать не умела,
Босыми ногами ступала несмело,
Разок оступилась, упала в траву.
Вина кровяного, ковша кругового
Испить не решилась, вот девичье слово,
И руки сложила, рукав к рукаву.
 
 
Ах, старый, заклятый, колдун волосатый,
Чему ты смеялся, хихикал из хаты,
Зачем белый месяц с небес зазывал!
И как же забыла я воду-гадалку?
Как небо свалилось с землею вповалку?
Как месяц высокий меня целовал?
 

 
Размыта дождями осенняя нива,
Да солнце пустило коня желтогрива
Озимою пашней стремглав проскакать.
– Тащися, кобылка, вспотеем за плугом!
Как верить невестам, неверным подругам,
Да девичьи речи на сердце держать!
 
 
За тыном встречались, в лесок забирались,
Сбирали чернику, клялись, обещались:
Не сменится месяц, как буду твоя.
Пришло полнолунье, ущербу начало,
К чертям на кулички одна убежала…
Размыкай мне горе, кобылка моя!
 

Октябрь 1906

 
Поднялся синей кручей
Из синей темноты.
Повесил желтый месяц,
Лучистый желтый серп,
И стаял синей тучей
С искристою каймой —
Волнистой бородой.
 
 
– Сверкай, слепящий месяц,
Под пологом шатра
От ночи до утра.
Слепи, лучистый месяц,
Кочующих вон там,
По низменным лугам.
 
 
Кто увидит,
Тот не стерпит:
В желтом серпе
Сила есть.
 
 
Кто увидит,
Тот придет:
Злая лесть
Приведет.
 

 
Белый дворик. Арабески.
Видно вдаль на много миль.
На ковре в слепящем блеске
Онемелая Чиргиль.
 
 
Тело розовое млеет.
Тело тонкое – миндаль.
Ах, как сердце холодеет,
Как видна далеко даль!
 
 
Отчего так тихо светит,
Отчего зардела грудь?
Кто губам моим ответит,
Кто мне скажет: милой будь?
 
 
Никогда я, никогда я
Не любила так луны,
Не знавала, молодая,
Той чудесной стороны.
 
 
А теперь под белым светом
Все алею и горю,
Не противлюся наветам,
Сердце милому дарю.
 
 
Кто он, где он, я не знаю,
Но люблю его, люблю.
Издалека ожидаю,
Не дождусь, не утерплю —
 
 
Убегу лучу навстречу,
Ноги быстры, убегу!
Облюбованного встречу,
Подарюся на бегу!
 

 
Я пришла. Лицо закрыла.
Опустила влажный взор.
У тебя такая сила,
У тебя такой шатер!
 
 
Вот он, здесь, мой белый месяц
Звезды ходят по ковру…
Если твой он, этот месяц,
Дай мне, дай мне, иль умру.
 
 
Хочешь, космы расчешу я,
Борода твоя седа,
От ночного поцелуя
Не укроюсь никогда.
 
 
Буду верною рабыней,
Только месяц подари,
Только вечно, как и ныне,
С неба месяцем смотри.
 
 
Так мила твоя неволя,
Милый месяц, господин!
Велико ночное поле —
На великом ты один.
 
 
Я пришла. Лицо закрыла.
Опустила влажный взор.
У тебя такая сила,
Руки ты ко мне простер.
 
 
Пусть он кругом полноликим
Смотрит на землю ко мне,
Взором пристальным и диким
В белом мучает огне.
 

 
Брови сдвинулись, согнулись.
В мертвом ужасе глаза.
Руки в небе изогнулись.
Под шатром молчит гроза.
 
 
Борода седая веет,
Веет горе, темнота.
Кто вернуть ее сумеет,
Оживит ее уста?
 
 
Белый трупик – горшей доли
Не знавалось никогда.
Белый трупик в мертвом поле
Закатись, моя звезда!
 
 
Закатись, скатись навеки,
Сгинь, судьбина, гасни, свет!
Дрогнут горы, станут реки,
Ссохнет древо, свянет цвет.
 
 
Был так близок, виден, внятен
Голос крови и любви.
Вот лежит – и трупных пятен
Яд ползет в ее крови.
 
 
Эти, эти, эти губы,
Где запекся сизый шрам,
Целовались алы, любы,
Две сестры моим устам!
 
 
Горечь пью твою, судьбина,
Кану в жерло черных лав.
Полюбила господина
И погибла, не узнав!
 

Сентябрь 1906

 
Светлый латник —
Нестерпимо
Светят латы —
Солнце-ратник,
Огнем богатый,
Неутомимо
По бирюзовым
Полям-пустыням
Взбираюсь кручей
К высям синим,
Неопалимым.
 
 
Светлый ратник,
За светы ратую,
Всегда готовый
На ярый бой
Со зверем-тучей —
Темнотой.
 
 
Зверя-тучу ту мохнатую
Ярким светом охвачу,
Луч-копье излучу, —
Посмуглеет, свянет, стает,
Станет паром туча та,
Копья ворога измают, —
Умирает
Темнота.
 
 
Светлый латник —
Нестерпимо
Светят латы —
Выше, выше
К высям синим,
Неопалимым!
 

 
– Как темно в моей неволе,
Дует зимний ветерок.
Змей, мне холодно до боли,
Раздобудь мне огонек!
 
 
– Где огня тебе возьму я?
Видишь: зимняя пора.
На тебя теплом я дую,
Трачу груды серебра.
 
 
– Ах, меня уморит холод.
Леденеет теремок.
Змей, лети в Перунов город,
Принеси мне огонек.
 
 
Дунул Змей, и ледяная
Отекла кругом река.
Санки, дужка расписная,
Обернулся в мужичка.
 
 
Приезжает в Городище:
– Дайте, люди, огонька.
От родного пепелища
Прикатил издалека.
 
 
Заболела огневицей
Черноглазая жена.
Подарю Перуна птицей
Из чужого табуна.
 
 
Поклонился жрец высокий,
Седоватый бородач.
Ноги врозь и руки в боки:
– Уезжай назад, лохмач!
 
 
Осерчало сердце Змея,
Прянул, вылетел на двор.
Выбрал стрелку посветлее,
Обокрал святой костер.
 
 
Санки, дужка расписная,
Поспевает мужичок.
И лежит стрела цветная
Желтых санок поперек.
 
 
Только, только б не погасла,
Только б в терем довезти!
Не подуть ли? Капнуть масла?
Не костер ли развести?
 
 
И летит с костром багряным
По сугробам снеговым.
По синеющим полянам
Огневой катится дым.
 
 
Прискакал и видит: черный
Уголь в угольях лежит.
Терем высится узорный,
Ледяной узор стоит.
 
 
Горько узница рыдает,
Топит белые снега,
Алый дым летает, тает,
Холод высинил луга.
 

 
Расцветил цветное платье,
Вывел Ворона на двор
Белый латник Светозор.
На пороге два заклятья,
На дороге два заклятья,
На распутье божий знак.
Мчится по лесу в опор.
Повернул лицом к востоку,
Зажигал траву осоку,
Задувал и так, и так.
 
 
С небосклона
Голубого
Золотого
Самострела
Золоченая стрела
Сорвалась
И полетела
Выше холмика зелена,
Ярче желтого орла.
 
 
– Ой, стрела ты нестреляна,
Золоченая стрела!
Ты куда летишь, каляна,
Из Перунова угла?
 
 
– На стоячее болото,
В стоеросовые пни,
Где куриная охота
На купальские огни.
 
 
– Ой, стрела ты золочена,
Не лети, остановись!
В терем змея Самосона
Огневицею помчись.
 
 
За решетчатые ставни,
В затаенные верха,
К полоненной Светославне
За полотна и меха.
 
 
Пронози ей белу спину,
Становой ее хребет.
Прилучи любовь-кручину,
Золотой навей навет.
 
 
Чтобы пламенем Перуна
Стосковалась, изошла,
Твоего, стрела, Перуна,
Золоченая стрела.
 
 
С небосклона
Голубого
Золотого
Самострела
Золоченая стрела
Сорвалась
И полетела
В терем змея Самосона,
Сердце девичье прожгла.
 

 
Ах, тебя я, латник, вижу,
Белый латник Светозор,
Наклони ко мне поближе
Ослепительный твой взор.
 
 
По утрам ведь ты проходишь
Там, за пологом лесным,
Поле алое наводишь
За узором снеговым.
 
 
Днем ведь ты наверх взлетаешь
Нестерпимый латный блеск —
Плен мой светом озаряешь,
Слышу белых крыльев плеск.
 
 
Я не раз сама видала,
Как вечернее крыло
Твоего коня блистало,
Синеву лесную жгло.
 
 
Я умру, когда ты тронешь
Ликом девичье лицо,
И все жду, когда уронишь
Золотое мне кольцо.
 
 
Обрученье совершится,
Свадьбу вынесу ль, раба?
Пусть в могилушке доснится
Светозарная судьба.
 
 
Ах, ты ходишь, вижу, ходишь,
Белый латник Светозор,
За собою денно водишь
Освещенный девий взор.
 
 
Если б я в глаза дневные
Заглянуть себе могла,
Светы лика огневые
Увидала б, обмерла.
 
 
Если б днем, зажмурив очи,
Ночью б кинулась во тьму —
Стал бы сумрак темной ночи
Светом свету твоему.
 
 
Белый латник в небе тесном!
Только б знать, что ты и мой.
Стал бы раем поднебесным
Терем, ставленный тюрьмой.
 

 
Лето рдяное стояло,
Все томилась и скучала,
Друга вешнего ждала.
Осень по саду гуляет,
Красит, дует, убирает,
В сердце рдеется стрела.
 
 
Раскалилась, изомлела,
Кровь загустла, поалела,
В грудь и голову стучит.
Зимний холод задувает,
Змеев ветер налетает,
Верный ворон друга мчит.
 
 
Самосон кольцом свернулся,
Белым снегом запахнулся,
Дышит холодом зимы.
Светозор пожаром пышет,
Жаром-пылом дует, дышит,
Греет выходы тюрьмы.
 
 
Но в сосулях леденеет,
Все сильнее костенеет
Змей-зимовник Самосон.
И взлетает белый латник,
Светозор, весенний ратник,
На высокий небосклон.
 
 
Всю здесь зиму простою я,
Копны стрел в него пущу я,
Острых стрел моих, лучей.
Змей не стерпит, распалится,
С вешним солнцем будет биться,
Вешни стрелы горячей.
 
 
Чешую огни оближут,
Чрево темное пронижут,
Пепел вымоет река,
И, как лебедь, выйдет плавно
Свет весенний, Светославна,
Из затворов теремка.
 

Январь 1907

 
Как в два рядá та хата —
Узоры до земли.
Три сокола, три брата,
Три витязя росли.
 
 
Как первый – черноокий,
А щеки-то – заря.
А кудри-лежебоки
Светлее янтаря.
 
 
Второй – голубоглазый,
А волосы – ни зги,
Прошивы да алмазы
На платье дороги.
 
 
А третий – желто-рыжий,
Солома и кумач,
Веселый да бесстыжий,
Неряха и лохмач.
 
 
И всем троим охота,
Красавицу Ягу
Зазвавши из болота,
Любиться на лугу.
 
 
У той Яги, у девы,
Лесные волоса,
Прилуки да запевы,
Змеиная краса.
 
 
Никто ее не может,
Кто видел, разлюбить:
Тоска-любовь изгложет,
Кручины не избыть.
 
 
Вот первый брат несется
На сивоньком коне,
Яга в болоте вьется:
«Нагнися, друг, ко мне!»
 
 
У друга кровь играет,
С коня на мох скорей!
Яга ему ласкает
Колосики кудрей.
 
 
И вдруг с травы столкнула
Неведомо куда,
Змеею ускользнула, —
Второму череда.
 
 
Вот мчится синеокий,
А волосы как смоль.
«Нагнись ко мне, высокий,
Мне сердце приневоль!»
 
 
И нового ласкает,
Пылает кровь-руда,
И вдруг его толкает
Неведомо куда.
 
 
Стучит, трясет болото,
Гремит и тонет гать,
И третьему охота
С Ягою поиграть.
 
 
Он сам к Яге на кочку
Валится из дупла,
Зовет на небо ночку:
Темна бы да тепла!
 
 
Но тьма Ягою-девой
На дно отведена.
«Ах, милы браты, где вы?
Откликнитесь со дна!»
 
 
«Твоих братов, любимый,
Совсем не знаю я.
С тобой на мху одни мы,
Смотри: Яга твоя!»
 
 
И ласково толкает
Неведомо куда.
Толкает и ласкает:
Пылай же, кровь-руда!
 
 
А рыжий как рванется,
Со мхов на кочку скок,
И смотрит: змейка вьется,
Болотный огонек.
 

1907

 
Лес угрюмый. Вечереет.
Ходит ветер лютым зверем.
На пригорке под осиной
Притаился красный терем.
 
 
Едет витязь. Ищет доли.
Белый конь ведет, как хочет.
Смотрят ветки, нагибаясь.
Ветер плачет и хохочет.
 
 
Красный терем, красный терем.
Конь недвижим. Витязь входит.
«Кто здесь?» Тихо. «Кто тут?»
Вечер тени в лес заводит.
 
 
Небо ало. Ветер мчится,
Нагибает, смотрит, ищет.
Ветки бьются. С долгим ржаньем
Белый конь по лесу рыщет.
 
 
В красном тереме колдунья
Жарко витязя целует,
Косы пламенем развились.
За окном закат тоскует.
 
 
Небо – голубь, филин, ворон…
Лес под шапкой-невидимкой…
Кто задул огни на небе?
Кто промчался белой дымкой?
 
 
Красный терем, красный терем.
Кто зажег его кудрями?
Кто с огнем взвился над лесом?
Кто погаснул под огнями?
 

Январь 1905

 
Ты не та ль Яга-Огневка —
Ох, Огневка, лихо мне! —
Руки – крылья, зверь – головка,
Вся – в причудливом огне.
 
 
Под столетнею сосною
Ты ли хату подожгла,
Где жена моя весною
Плод во чреве понесла?
 
 
Ты ли девушку убила,
Цветик в самой-то поре,
Что мне воду приносила
Ключевую на заре?
 
 
Ты ли старую старуху,
Домостройницу мою,
Придушила в заметуху
У могилы на краю?
 
 
Ты ли внучку-непоседу,
Вдовой ласточку избы,
Завела куда без следу,
В лес по мертвые грибы?
 
 
Коли ты, так посмотри же
На пустынника меня,
Подходи, Огневка, ближе —
Не бояться мне огня!
 
 
Оберни крылатым змеем
И сама взлети змеей:
Игры на небе затеем,
Пляску – вихорь змеевой!
 
 
Пропадай, людская доля,
Засыхай, мои поля!
У Огневки злой неволя —
Воля новая моя.
 

1907

 
Летось, в летошнем году
Задудил пастух в дуду.
 
 
Свадьбу молодец играть
С алой Ладой алый Лад.
 
 
Ой, подружки, на девишник,
Милы други, на мальчишник,
Во скобленую избу!
 
 
Все собрались, наскакали,
Одного-то не собрали —
Мила друга во гробу.
 
 
Воет ветер на кладбище,
Ветер друга упокоит.
Крепко сбито домовище,
Над могилой ветер воет.
 
 
Свадьба едет! Моют клеть.
Не стареть, не матереть!
Ладу в оченьки глядеть!
 
 
Небо синее высоко.
Церковь божья недалеко,
Вон погост чернеет сбоку.
 
 
Или вспомнить обещанье —
Мила друга на венчанье
Звать из гроба к целованью?
 
 
Осень листья накидала,
Чтоб могила не пропала.
 
 
– Здравствуй, здравствуй, милый друг!
– Здравствуй, здравствуй, милый друг!
 
 
И гудит нутро могилы:
Заходи-ка, выпьем, милый!
 
 
– У ворот невеста ждет!
– У ворот и подождет!
 
 
Лад в могилу опустился,
Зелена вина напился.
 
 
Выпил чарку, в глаз кольнуло,
Сотня лет, как сон, мелькнула,
 
 
Каплей синею стекла
Со зеленого стекла.
 
 
И другую – снова сотня.
Третья чарка – третья сотня.
 
 
– Ну, прощай же, милый друг!
– Ну, прощай же, милый друг!
 
 
Вышел Лад на чисто поле.
Разлетелось поле в волю.
 
 
Где ж невеста, где возок?
Только камень-валунок!
 
 
А под камнем белый череп,
Полевому зверю терем.
 
 
А над камнем черный ворон,
Полевому зверю ворог.
 
 
Ладо ворону в испуге:
Не видал ли, друг, подруги?
 
 
Каркнул ворон: померла.
Триста лет, как померла.
 
 
Ладо ворону: не надо,
Ворон, ворон, врать не надо!
 
 
Ворон Ладу: не воркуй,
Череп в зубы поцелуй.
 
 
Ладо к черепу с тоскою:
А в зубах кольцо златое.
 
 
Поджидала, обмерла,
Обруч зубками взяла.
 
 
Будь ты проклят, милый друг!
Каркнул ворон: милый друг.
 
 
Будь ты проклят триста крат!
Каркнул ворон: триста крат!
 
 
Будь ты проклят, ворон враг!
Каркнул ворон: ворон враг.
 

1907

 
Гложет ветку старый филин,
Долгим веком обессилен.
 
 
Морщит клювом, движет веком.
Был он, был он человеком.
 
 
В терему-тюрьме родился,
В воду к матери просился.
 
 
Убежал в лесную чащу:
Заманил зеленый пращур.
 
 
Рыскал, двигал чернолесьем,
Заливался лаем песьим.
 
 
Путал леших голосами,
Древениц водил кругами.
 
 
С буйным лесом расставался,
В небо темное вздымался.
 
 
Серп серебряный повесил,
Звезды числил, мерил, весил.
 
 
Бегал посолонь к зениту,
Раздувал огонь разлитый.
 
 
Сеял дождик, нежил зерна,
Расстилал ковер узорный.
 
 
И накрылся серой кожей,
Чтоб возлечь на птичье ложе.
 

12 ноября 1905

 
Никнет шатко
Утлый сад.
Воздух давит, как удав,
Пахнет сладко
Сладким соком сонных трав.
Белый гад,
Луновод,
Хороводит небосвод.
 
 
Светит прóзелень вокруг.
Белый круг,
Злой паук
Смотрит, губу закусив,
Светосети распустив.
Паутину ткет и ткет,
Ткет и ткет.
 
 
До меня спустилась сеть.
Я в сетях
Паука.
На лице и на руках
Паутинки паука.
Мне теперь не улететь.
Я жалка
Перед оком паука.
 
 
Белый гад,
Луновод,
Выпьет кровь.
Это – лунная любовь.
И опять,
Бел и тих,
Паутину будет ткать,
Светосети излучать
Для других.
 

Апрель 1906

 
Чешуя моя зеленая,
Весной-краснóй рощеная.
Чешую ту я чешу,
Лесом-лешанькой трушу.
На березке, на дубочке
Не листочки,
А чешуйки.
 
 
Голова моя седая,
Под сединкой голубая.
Я кажинную весну
Глажу, прячу седину.
Ни на небе облачка,
Ни седого волоска
У змеюки.
 
 
Как на речке на Тетере
Разгуляньице теперя.
Через реку пыльный мост,
Ан не мост – змеюкин хвост.
 
 
Я сидела, не хотела,
К петухам домой поспела,
Под тулупом-кожухом,
Руку за руку с цветком.
 

2 мая 1906

 
Не воздух, а золото,
Жидкое золото
Пролито в мир.
Скован без молота —
Жидкого золота
Не движется мир.
 
 
Высокое озеро,
Синее озеро
Молча лежит.
Зелено-косматое,
Спячкой измятое,
В воду глядит.
 
 
Белые волосы,
Длинные волосы
Небо прядет.
Небо без голоса,
Звонкого голоса,
Молча прядет.
 

Апрель 1905

 
Я полюбил тебя в янтарный день,
Когда, лазурью светозарной
Рожденная, сочилась лень
Из каждой ветки благодарной.
 
 
Белело тело, белое, как хмель
Кипучих волн озерных.
Тянул, смеясь, веселый Лель
Лучи волосьев черных.
 
 
И сам Ярила пышно увенчал
Их сеть листвою заостренной
И, улыбаясь, разметал
В лазури неба цвет зеленый.
 

14 июня 1906

 
Ласкаясь, просила:
– Сруби этот клен,
Сруби, мой любимый!
В нем черная сила,
Он солнца губитель,
Он тьмой напоен.
 
 
За кожей палатки
Стояла незримо,
Истомою сладкой
Томима.
И видела стройный
Кленовый
Ствол,
Беспокойный,
Готовый
Упасть.
И теплила страсть,
И таила.
И знойный
Укол
Ощутила,
Когда упал ствол.
 
 
Сумерки сгорели.
Тени вечерели.
Милый, он лежал.
Вышила ночь звезды,
Выбросила серп.
Он лежал у верб.
Нежная, подкралась,
Силой налилась.
Низко наклонилась,
Быстро подняла.
Гордая, пошла,
Песней огласилась
Голубая мгла:
 
 
Любила я солнце —
Упали лучи горячи.
Любила я небо —
Закапали капли дождя.
Любила раба,
Любила вождя —
Раба, и раба, и раба.
 
 
Я кору твою надрежу
И сниму.
Я тебя изнежу,
Обниму.
Я прильну губами
И приникну вся —
Госпожа твоя.
 

 
Древеницы в лесу заплетали
Замурудные мхи-волоса.
Высоко пряди-космы взлетали,
Заметали, мели небеса.
 
 
«Поцелуй, зацелуй до утомы! —
Молвил той, что постарше была. —
Залучу в золотые хоромы,
В жемчуга облеку до чела».
 
 
«Жемчуга моей милой не стоят. —
И подругу целует в уста, —
Мне парчой она небо покроет,
Изукрасит в цветы и цвета».
 
 
«Поцелуй, зацелуй до утомы! —
Молвил той, что моложе была. —
Залучу в ЗОЛОТЫЕ хоромы,
В жемчуга облеку до чела».
 
 
«Жемчуга моей милой не стоят. —
И подругу целует в уста. —
Мне парчой она землю покроет,
Изукрасит в цветы и цвета».
 
 
«Так целуйтесь, милуйтесь на воле!
Молвил старшей и младшей, двоим.
Закачусь в многоцветное поле,
Обнимусь с родником ледяным!»
 

19 июня 1906

 
В космах зеленых, взлохмаченных
Сад и не сад надо мной:
Жизней истраченных
Сход вечевой.
 
 
Леший корявыми лапами
Облако цепко схватил,
Сапами, храпами
Тем огласил.
 
 
Скорчилась, вся искорявилась,
Клен лешачиха сосет:
Горечь понравилась,
Горькую пьет.
 
 
Пялится оком реснитчатым
Пращур в березовый ствол:
В теле крупитчатом
Язву нашел.
 
 
Штопать рогожи зеленые
Щур на осину залез,
Нитки лощеные
Тянет с небес.
 
 
Прадед над елкой корячится,
Дед зеленя сторожит,
Выглянет, спрячется,
Хвоя дрожит.
 
 
Предки меня не чураются,
В космах зеленых снуют.
В жизнь озираются,
В нежить зовут.
 

(На финском озере)

 
Рано-рано из тумана прорезаются леса.
Едет Юхано на лодке, с лодкой движется леса.
Гладь озерная недвижна, берега – как пояса.
 
 
Коренастый, низколобый, преисполнен тучных сил,
Идет Юхано на лодке, едет тихо, загрустил:
«Нету милой, нет любимой, никого я не любил».
 
 
Назвенели колокольчики с далеких берегов:
Это Тильда выгоняет на поля своих коров.
Как-то мальчик ее белый этой осенью здоров?
 
 
Долетел до лодки хриплый с берегов собачий лай:
Лает Вахти, сторож Айны. Ну-ка, сердце, вспоминай,
Кто там мальчика качает в колыбели, баю-бай?
 
 
Всколыхнулась громко рыба в прибережных тростниках
Это едет Маэстина, в лодке стоя на ногах.
Идет бросить в воду сети. Тяжело ей на сносях!
 
 
Гладь озерная недвижна, берега – как пояса.
Идет Юхано на лодке, с лодкой движется леса.
Нету милой, нет любимой! Где ты, девушка-краса?
 

9 сентября 1906