Текст книги "Избранные произведения. Том 1"

Автор книги: Сергей Городецкий

 
Я в том лесу, где детство протекло,
Такое вольное,
Так хорошо и верно знавшее
Искусство жить в игре веселой,
К чему теперь лишь робкими шагами
Я приближаюсь, опыт тяжкий
Неся в окрепшем сердце.
 
 
Он тот же, мой сосновый лес.
И время
Лишь выше подняло стволы седые,
Лишь ближе молодой сосняк
Согнало к белому оврагу,
Который был таким большим,
Когда на дне его я бегал детскими ногами,
И маленьким таким теперь лежит передо мною
Как будто удивленный старому знакомцу,
И вовсе не глубокий.
 
 
Иду тихонько, вглядываясь в чащу,
Прислушиваясь к чьим-то голосам,
Как прежде, полнящим весь гулкий лес,
И знаю, что нельзя назвать их птичьим пеньем,
Ни шелестом засохших веток,
А только тихими лесными голосами.
 
 
И вдруг средь них звучит мой прежний голос,
И за стволами низко у земли
Мелькает белое и быстрое пятно,
То исчезает, бросившись на землю,
То снова мечется – болотный огонек,
Зовущий за собой неведомо куда
По зарослям зеленой топи.
 
 
Куда? Не знаю. Знаю – на приволье,
В лесные чащи и поля пустые
Под синим небом жизни,
В море, гулкое, цветное море —
Туда так весело и просто
Бросаюсь я и отдаю всего себя,
Как этому лесному сновиденью.
 

<1907>

 
Как взлетают эти листья
К небесам пустым;
Как себя роняют листья
Вихрем золотым, —
Так стихи к тебе взлетают
Из моей глуши;
Так смолкают, тлеют, тают
В мировой тиши,
Чтоб глаза твои седые
Потемнеть могли;
Чтоб огни земли рудые
И тебя зажгли;
Чтоб и ты опять дрожала,
Стала бы не та,
Чтобы ты сама сказала:
Осень – красота.
 

 
Ты опять ко мне приникла,
Ты опять меня взяла.
Вихрем огненным возникла,
Миг замедлила, утихла,
Острым пальцем поманила,
Серым глазом ослепила,
Меч лучей своих вонзила,
Сердце вольное зажгла.
 
 
И взлетела вихрем, вихрем.
Вьешься, вьешься в вышине;
Манишь ввысь слепящим вихрем,
В золотом летишь огне;
Стрелы, сыплемые вихрем,
В небе светятся – не мне;
Листья, сорванные вихрем,
Вихрем падают ко мне.
 

 
И несешься в диком танце —
Быстрым оком не догнать.
Только в девичьем румянце
Страх у зорек увидать.
Только в лиственном багрянце
Горесть леса угадать.
Выше, выше, выше в синь,
В синеву своих пустынь!
Сердце, стой! Не бейся. Стынь.
 
 
Сердце, стань! Алеют раны
Умирающей зари.
Осень смотрит в эти страны
На леса твои. Смотри.
Осень льет свои туманы
На поля твои. Умри.
Вот летит душа Смугляны,
Дочь последняя Зари.
 

 
Ты прошла по этим странам,
Ты зажгла мои леса;
Ты окутала туманом
Золотые небеса;
Ты овеяла дурманом
Дикой воли голоса.
 
 
Вон береза золотится,
Зеленела не она ль?
В желтом золоте гнездится
Жизни тающей печаль.
 
 
Вон осина розовеет.
Не была ли зелена?
Каждый лист тоской хмелеет,
Ветка каждая хмельна.
 
 
Вон и клен, омытый кровью,
Уж не клен ли не зелен?
Нестерпимою любовью
Весь, высокий, истомлен.
 
 
Ты зажгла свои пожары,
По моим прошла лесам;
Ты свои творила чары
По моим же небесам;
Ты моей не знаешь кары,
Так узнай: горю я сам.
 

 
С каждым часом нестерпимей
Леса пламенного жар;
Нет тебя неутомимей
В создаванье лютых чар;
Нет тебя неугасимей,
Этой осени пожар.
 
 
Желто-алая завеса
Заслонила эти дни;
Дебри сумрачного леса
Лижут пестрые огни;
Глушь елового навеса
Шепчет веткам: «Отгони!»
 
 
И не только здесь, где алость
Ослепительна очам,
Но везде невнятна жалость
Этим яростным огням;
Всюду им чужда усталость,
Всюду твой горящий храм.
 
 
Лишь обугленные ели
Тьму зеленую хранят;
Но огни кругом взлетели,
В зелень темную летят,
И далекие метели
В вихре огненном гудят.
 

 
Унесла меня. Сковала
Огненным кольцом лесов.
Желто, рыже, буро, ало —
Гул слепящих голосов.
 
 
Желтизна кричит: «Ослепни!»
«Сгинь!» – мне ржавчина кричит.
Листья бурые – как слепни.
В сердце алый цвет стучит.
 
 
Где ты? Где ты? За лесами?
Где ты, где? Явись! Вернись!
Я измучен голосами,
Все огни во мне слились.
 
 
И один огонь великий
Из лесов моих к тебе
Неужели, буйноликий,
Не дойдет в своей мольбе?
 
 
Неужели не осветит
Тот огонь твое лицо,
Пред которым тихо светит
Огневых лесов кольцо?
 
 
И в пустынях глаз спокойных
Не зардеет ничего
От его метаний знойных
И от алых стрел его?
 

 
«Затомила вихрем диким.
Полно мчаться. Отпусти.
Я опять хочу быть тихим,
Не огонь, цветы нести».
 
 
«Нет. Ты мой. Ты мой. Ты слышишь?
Видишь обруч? Вот, надень.
Ты моим дыханьем дышишь,
От моих лучей твой день».
 
 
«Коли так, умчи скорее!
Мчи скорей. Еще. Вот так.
Чтобы только реки, рея,
Прорезали сизый мрак,
 
 
Чтобы только от горящих
Золотых моих лесов
Долетал в огнях летящих
Гул осенних голосов,
 
 
Чтобы только в час вечерний
Душу сумерек я знал
И Смугляны между терний
Лик скорбящий созерцал».
 

 
Лик Смугляны – это женский,
Это вечный женский лик,
В ком сокрыт огонь вселенский,
Кем любовный час велик.
 
 
В ком душа тоски вечерней,
Сердце женских всех скорбей,
Кто ребенка суеверней
И пугливей голубей.
 
 
Эти девушки, которых
Никогда я не любил,
У Смугляны в тихих взорах
Схоронили алый пыл.
 
 
Эти женщины, которым
Я дарил себя на миг,
Лишь ее взирают взором
На тоску своих вериг.
 
 
Лик Смугляны – он со мною.
Мчи. Метай. Убей. А он
Вечно смотрит глубиною
Сквозь закатный небосклон.
 

 
Но когда своей косою
Заметешь и небеса;
И одной твоей красою
Будет всякая краса;
И одной моей тоскою —
Золотые голоса;
И одной твоей рукою —
Все горящие леса,
Поманившей за собою
На такие чудеса,
В вихрь зажженного судьбою
Огневого колеса, —
Лик Смугляны, лик Смугляны
Затемнит свои черты;
Закатится за туманы
Поднебесной высоты;
И покинет эти страны
Плена, мук и маеты,
Где в сияющие раны
Нестерпимой красоты
Зори выльют на поляны
Кровь загубленной мечты.
Так погаснет лик Смугляны,
Если так захочешь ты.
 

 
Но не хочешь ты, не хочешь,
Далека и холодна.
Только мороком морочишь,
Только маревом сильна.
 
 
Только плен тебе отраден,
А на волю – никогда.
Только к песням слух твой жаден,
Только мчит твоя звезда.
 
 
Все на свете выносимо,
И тяжелый самый плен,
Если только воля зрима
Из теснин сомкнутых стен.
 
 
Если только сердце знает,
Что еще, еще – и вот
Солнце в очи засверкает,
Долгожданное придет.
 
 
Если ж сладостной надежды
Никогда в темнице нет,
Пусть глаза мне скроют вежды,
Как сокрыли стены свет.
 
 
Пусть я сгину в подземелье,
Жизнь в могиле утаю,
Но твое глухое зелье
Не допью, а сам пролью.
 

 
Вот порыв – и я на воле,
На сырой земле лежу.
Мчится вихрь в осеннем поле.
Вижу. Сердца не бужу.
 
 
Вижу: крылья пролетают.
Мимо. Вдаль. В огонь зари.
Листья грудь мне осыпают,
Только листья – посмотри.
 
 
Захотел – и совершилось.
Разорвал кольцо-огонь.
Где оно со мной кружилось,
Только след его погонь.
 
 
Только ветер тихокрылый
Вихри малые с земли
Подымает, чтобы силы
И последние сожгли.
 

 
Он упал. И я злораден,
И топчу его красу.
Вихрь осенний! Мне отраден
Дым в обугленном лесу.
 
 
Все, чем ты горел, метался,
Вот лежит у ног моих.
От красы твоей остался
Только мой горящий стих.
 
 
Да на сердце в самой дали
От метаний огневых
Боль стихающей печали
Тлеет в радостных живых.
 
 
Да на ветках почернелых
Леса темного остóв
Теплит искорки несмелых
Догорающих листов.
 

<1907>

 
Глубина твоей стихии – синева.
Цвет души твоей летящей – синева,
Темнота твоих мгновений – облака.
 
 
По твоей моря тоскуют синеве,
Во твоей светила светят синеве,
И плывут в тумане синем все века.
 
 
Что лила себе во взоры? – Синеву.
Что сказала васильку полей? – Сорву!
Жизнь твоя – привольно синяя река.
 
 
В небесах чего так мало? – Синевы.
Желтизны зачем так много у травы?
Только синь твоих безмолвий глубока.
 
 
Чем глядишь на жизнь цветную? – Синевой.
Чей я, синяя? Ты знаешь, знаешь! – Твой.
Лишь в тебе мне жизнь едина и легка.
 

 
Сыпься, сыпься, белый снег!
Тем смуглее будет бровь,
Тем алее будет кровь.
 
 
Мчи нас, мчи нас, конский бег!
Тем острее будет бровь,
Тем быстрее будет кровь.
 
 
Бейся, бейся, женский крик!
Тем теснее будет кров,
Тем страшнее встречный ров.
 
 
Прячься, прячься, смуглый лик!
Тем любовней будет кров,
Тем внезапней скаты рвов.
 
 
Сыпься, сыпься, пышный снег!
Ложе снежное готовь,
Чтоб нежней легла любовь.
 
 
Мчи нас, мчи нас, конский бег!
Горячи густую кровь,
Чтоб быстрей несла любовь.
 

 
Как пряма и как строга,
Как стройна и как бела!
Белизну ты где взяла?
 
 
Пред тобой серы снега,
Пред тобой зима смугла,
Белизну ты всю взяла.
 
 
Как бела и как горда,
Как смела и как светла!
Пред тобою тает мгла.
 
 
Но по жилам кровь-руда
Алым зноем протекла,
Сердце счастьем залила.
 
 
Для кого твоя рука
Перстень девичий сняла,
Страсть того стрелой прожгла.
 
 
И, как твой огонь жарка,
По щекам и у чела
Белым пеплом пролегла.
 

1907

 
Святая славится любовь
Простым сплетеньем робких слов,
Ручьем бесхитростных стихов.
 
 
Их тело – камень, пламя – кровь.
Они нежданностью ясны
И незаконченны, как сны.
 
 
Они тройные: три строки.
Грустит невеста – первый стих,
Любимых двое – два других.
 

 
Печать божественной руки
Легла не многим на чело.
Его чело ее несло.
 
 
Он был спокойный властелин
Природы, солнца и луны,
Печальной осени, весны.
 
 
Он был во всем и был один,
Он миру целому внимал
И тайну в очи целовал.
 
 
Он знал безветрие небес,
Дыханье бурь и гул валов,
Он слышал много голосов.
 
 
Ему шептал и верил лес,
Ему волну несла река,
Над ним летели облака.
 
 
Он время вел и каждый миг
Сам зажигал и сам гасил,
Любя рождал и хоронил.
 
 
Железной тяжести вериг
От детства гордо не надев,
Он был ягненок, змей и лев.
 

 
Она, нетронутая лань,
На перепутье бытия
Стояла, робость затая.
 
 
Слепая жизнь живую дань
Безглазым идолам-камням
Ее готовила во храм.
 
 
Но смутно, смутно, словно сон,
Невнятной грусти змейка-нить
Кралась ей душу перевить.
 
 
И райских струн неясный звон
Манил ее к сиянью дня,
Огонь незажженный храня.
 
 
На солнце взоры устремив,
Она жила в тиши пустой
У входа в терем золотой.
 
 
Богаче, чем морской прилив,
Она несла в себе алмаз
Стремящих к счастью темных глаз.
 
 
Но, как пустыня без воды,
Забыла запахи цветов,
И мощь корней, и вкус плодов.
 
 
О вы, кто духом молоды,
Вставайте, будьте как она,
Все чаши выпейте до дна.
 

 
Так темен, темен вечер был.
Так долог был вечерний час.
Огонь закатный в муках гас.
 
 
В кошмаре душный воздух плыл.
Дорога шла, все шла, устав,
Полями, лесом, между трав.
 
 
Лохматой грудой стал курган,
И стая сосен, старых слуг,
Над ним сковала верный круг.
 
 
Они пришли, когда туман
Куренья белые кадил
И вечер за горы уплыл.
 
 
Перед заветною чертой
Коснулся душ людской испуг,
Но сосны разомкнули круг.
 
 
Природа с ласкою простой
Склонилась к ним, седая мать,
Детей привыкшая ласкать.
 
 
Глаза просторные открыв,
Он ясно близкое постиг,
И зажигал, любуясь миг.
 
 
Она, вся – нега, вся – порыв,
Таить смятенья не могла,
Себя на радость отдала.
 
 
Он руку взял и взял ее,
Так близок стал, так был далек,
Так странен трепет теплых щек.
 
 
Лицу ее – лицо свое…
Двойная вспыхнула душа,
Как мир весенний хороша.
 
 
Ликуйте все, кому дано
Носить огонь и зажигать
Судьбой рожденное сверкать!
 
 
Зарею небо зажжено.
Вонзился в небо первый луч,
Так нежно ал и так певуч.
 
 
Они зажгли свои костры,
Огни слились в один язык,
И в нем метнулся чей-то лик.
 
 
Слиянье брата и сестры —
То было первое родство,
Вселенской жизни торжество.
 

 
Так прилетело утро к ним.
И с утром ангел прилетел,
Готовя светлым их удел.
 
 
Он был чудесным и нагим,
Без пола, зависти и слез,
Нежнее, чем стволы берез.
 
 
Два снежно-белые крыла
Пространство отдали ему.
Он был подвластен лишь тому,
 
 
Чья жизнь над жизнями была
Предвечным, чистым родником
И первым всех огней огнем.
 
 
Едва лучи своих лампад
Заря на небо принесла,
Они увидели посла.
 
 
Сверканьем стал их ясный взгляд,
Тела – вселенной, Богом – дух,
И мрак земли для них потух.
 
 
Им очи ангел отворил,
Расширил теплые сердца,
Чтоб свет небесного лица
 
 
Перенести хватило сил.
И мир, сияя, им предстал
Без жадных, темных покрывал.
 
 
Прекрасен был их первый день,
Прекрасней всех пришедших дней,
Смелее всех и всех ясней.
 
 
И Бог сказал земле: «Одень
Одежду лучше всех одежд,
Милее девичьих надежд».
 

 
Как хорошо владыкой быть
Не только неба и цветов,
Но всех желаний, чувств и слов.
 
 
Как хорошо в себе носить
Всю власть, носить в себе одном,
Над телом, духом и умом.
 
 
Как хорошо рабыней стать
Того, кто все в себе несет,
Кто все дает и все берет.
 
 
Как хорошо себя сжигать
У золотого алтаря
Тебя зажегшего царя!
 

 
Трепещет пламенный закат.
Все небо в желтом янтаре,
Вечерня служится заре
 
 
Среди сияющих палат,
И от зенита до земли
Не ходят тучи-корабли.
 
 
Вечерню слушая, стоит,
Стоит он в поле на огне,
На темном, старом валуне.
 
 
Лучами храм небес залит.
Душа лучами залита.
Весь мир – безмолвные уста.
 
 
«Приди», – он медленно сказал
Кому-то жадному, кто был
Над ним в пожаре алых крыл.
 
 
И темно-красный жаркий вал
Его, сказавшего, увлек
В кипящий пламенем поток.
 
 
Когда последний луч погас,
На небо сумерки взошли
И звезды бледные зажгли,
 
 
Тогда погас последний час
Небесно-белых первых дней,
Настали дни иных огней.
 

 
Он к ней пришел и ей сказал:
«Иди со мной. Тебя люблю.
Тебя любовью окрылю».
 
 
Шла ночь в тумане покрывал,
Когда к реке они пришли
И поцелуем мир зажгли.
 
 
Нет! Нет! То был не поцелуй,
То был огонь нездешних сфер,
Предел сознанья, чувств и мер.
 
 
Он создал в них потоки струй,
Горячих, острых, как металл,
Он их уста огнем сковал.
 
 
Еще. Еще. Раскрыт кивот.
И близкий Бог в глаза глядит.
Он рад. Он знал. Он так велит.
 
 
Объятья рвутся. Миг растет.
Сверкает тело. Всё – одно.
Всё – глубь, достигнутое дно.
 
 
Весь мир – живое существо,
Двояко целое. И в них
Оно истратилось двоих.
 
 
Так родилось еще родство:
Отныне мужа и жены
Телами души зажжены.
 

 
Рассказ простой, как мир и Бог.
С простой душой рассказан он,
Как рассказуем детский сон.
 
 
С прологом сходен эпилог:
Стихом, повторенным здесь вновь,
Святая славится любовь.
 

<1907>

РУСЬ
Песни и думы

Нищ и светел, прохожу я и пою.

Вяч. Иванов

 
Русь! Что больше и что ярче,
Что сильней и что смелей!
Где сияет солнце жарче,
Где сиять ему милей?
 
 
Поле, поле! Все раздолье,
Вся душа – кипучий ключ,
Вековой вспененный болью,
Напоенный горем туч.
 
 
Да, бедна ты, и убога,
И несчастна, и темна,
Горемычная дорога
Все еще не пройденó.
 
 
Но и нет тебя счастливей
На стремительной земле,
Нету счастья молчаливей,
Нету доли горделивей,
Больше света на челе.
 
 
У тебя в глуши родимой
Люд упорней, чем кремень,
Гнет терпел невыносимый
В темной жизни деревень.
 
 
У тебя по черным хатам
Путом жилистой руки
Дням раздольным и богатым
Копят силу мужики.
 
 
У тебя по вешним селам
Ходят девушки-цветы,
Днем не смаяны тяжелым,
Правдой юности святы.
 
 
Горе горькое изжито!
Вся омытая в слезах,
Плугом тягостным разрыта,
Солнцу грудь твоя открыта,
Ты придешь к нему в боях!
 

1907

 
Распахнула дверь резную,
Снег полночный заскрипел.
На поляну ледяную
Белый месяц поглядел.
 
 
Побежала на поляну
Красна девица-краса.
По цветному сарафану
Распустилася коса.
 
 
«Ты скажи мне, месяц белый,
Кто мне сужен, присужен?»
Недвижим оледенелый
И высокий небосклон.
 
 
«Ты кивни мне, месяц ясный,
Если будут сваты к нам!»
Возлетает зов напрасный
К молчаливым небесам.
 
 
«Ты не хочешь, месяц милый,
Отвечать мне! Неужель
До безрадостной могилы
Буду я как в поле ель?»
 
 
В горе руки заломила,
Слезы искрятся, бегут.
Но в слезах красавиц сила, —
Улыбнулся месяц тут.
 
 
И сквозь слезы видит дева:
Он кивает с облаков,
Справа, справа, а не слева, —
Много будет женихов!
 

1908

 
В жемчуга да замуруды
Обрядилася Краса.
Звякнут гусли-самогуды,
В пляску вылетит коса.
 
 
Ручкой лебедь лебединой
Возмахнет да поведет —
Сердце всякое кручиной
Да любовью изойдет.
 
 
Отплясала. Приустала?
Нет! Пора дары принять.
Вот подходит сват Сусало,
Ну сверкать да ну блистать.
 
 
Но Краса, зажмурив очи,
«Отодвинься», – говорит,
И подходит сват Книгочий,
Две Псалтыри волочит.
 
 
Но Краса уж машет ручкой:
«Волоки, да мимо, сват!»
И уж скрючен закорючкой
Сват Подьячий средь палат.
 
 
Но Краса краснее мака:
«Разогнись да отойди!»
И подходит сват Вояка,
Панцирь блещет на груди.
 
 
Но Краса ему с упреком:
«Мне и твой жених не мил!
Скольких смял ты конским скоком,
Скольких палицей побил?»
 
 
Вьюнош юный, лучезарный
Отвечает поперечь, —
Грудь в кольчуге золотарной,
Весь сияет с ног до плеч.
 
 
«Убивал я, да недаром,
Я за Русь разил врагов,
Чтоб твоим волшебным чарам
Дать дорогу из оков».
 
 
Отошли в сторонку сваты,
И потупилась Краса:
«Открывай гостям палаты,
Землю, море, небеса!
 
 
Не за облаком летучим,
Не в лазури голубой,
Обручаюсь я с Могучим
На своей земле родной».
 

1909, Васильсурск

 
На распутье витязь дикий
Прискакал.
Камень древний, темноликий
В даль вещал:
 
 
«Смерть направо, плен налево,
Прямо бой.
Встанет огненная дева
Пред тобой».
 
 
И летит со смехом витязь
В путь прямой, —
Ветры поля! Так стремитесь
Вы домой.
 
 
За кочевья кучевые
Сизых туч,
Где небес крутые выи
Режет луч.
 
 
Горы витязю – пороги,
Лес – ковер.
Не видал такой дороги
Божий взор!
 
 
Не слыхал такого лёта
Мир земной!
Неба прервана дремота,
Вздрогнул зной.
 
 
Свищет лук, взлетают стрелы,
Мчится конь.
Вдруг алеет полдень белый:
Дым, огонь.
 
 
Встала огненная дева,
Дали нив
Блеском яростного гнева
Озарив.
 
 
Витязь ринулся с разбегу,
Бой сверкнул.
О, к какому мчишь ты брегу,
Алый гул?
 
 
О, куда пробьешь дорогу,
Витязь, ты?
Не к заветному ль порогу
Красоты?
 
 
И не к светлым ли истокам
Бытия,
Где добро не под зароком
Забытья?
 

1909

 
О молодость, о буйность!
О хмель славянских глаз!
И речек тихоструйность,
И снежных гор алмаз.
 
 
Неведомые! Любо
Стоять вам на краю
И деда Вертодуба
Звать громко в жизнь свою.
 
 
Вы помните, как в сказке
Вертел дубами он,
И в этой ветхой маске
Вам слышен новый звон.
 
 
Эй, рвите их с корнями.
Столетние дубы!
И смело с топорами
За сруб святой избы!
 
 
Великой и просторной
И светлой. И для всех.
Чтоб гул стоял задорный,
Гремел весенний смех.
 
 
Чтоб дед в гробу дубовом
Под насыпью веков,
Встревожен громким зовом,
Сорвал оковы снов.
 
 
И глубину земную
По-старому тряхнул,
На молодость хмельную,
Хмелея сам, взглянул.
 
 
И, рухнув в землю снова,
Обрушил за собой
Всю тьму земного крова,
Проклятую судьбой.
 

1908

 
Я молод, волен, сыт и весел,
В степях иду, степям пою.
Цветною тканью занавесил
Кибитку зыбкую мою.
 
 
Цветною тканью скрыл от зноя
Красу Увепы. Сам иду.
Сон тешит тело ей парное,
Любовь темнит ей кровь-руду.
 
 
Качают кони шатер уютный,
И ветер чешет гривы им.
В степи мне ветер всегда попутный,
Всегда ложится путь за ним.
 
 
Не вью гнезда я своей Увепе,
Кибитка нам всех лучше гнезд.
Вверху лишь небо: днем как степи,
А ночью – пестрое от звезд.
 
 
Идти устану – в кибитку лягу,
И сами кони повезут.
И с губ губами хмельную влагу
Тяну, а бусы в сердце бьют.
 
 
Житье степное, весна степная!
Иди – люби, люби – иди…
Перед глазами лишь ткань цветная,
Лишь солнце ходит впереди.
 

1908

 
Сирень в цвету тяжелом,
И запах как дурман.
А там, по горам голым,
Седой, ночной туман.
 
 
Чуть виден месяц острый,
А светит на сирень,
На твой платочек пестрый
Из русских деревень.
 
 
Ты смотришь, как черница
В стенах святых скитов,
А тут сирень-синица
Поет без голосов.
 
 
Пойди ко мне поближе…
Цветистое крыло
Сирень опустит ниже:
Для нас ведь зацвело.
 
 
Двуострый полумесяц
Все небо обойдет…
Ты знала ли май месяц?
Узнай! Душа замрет.
 

1908

 
Дождик вешний, реденький
Город окропил.
Гнется нищий седенький
На углу без сил.
 
 
«Ты куда, откудова,
Старичок, скажи?»
– «С неба белогрудого,
С голубой межи».
 
 
«Кто же с неба дальнего
В город попадет?»
– «Не смущай печального!
Видишь – дождь идет».
 
 
«А о чем печалится
Дождевик седой?»
– «Скоро ль мук убавится
У земли родной».
 

1909

 
О, золотая благодать,
О, крылья осени напевной!
Я весел сердцем. Я опять
Дружу с осеннею царевной.
 
 
Она, играя и шаля,
Бежит, и пальцы тонки-тонки.
И все леса и все поля
Живут в сияющем ребенке.
 
 
И бег ее – победный ход
Царицы за земною данью.
Суровый Спас своих невзгод
Завесил скуку синей тканью.
 
 
Плоды дерев и виноград
Земля с последними цветами
Несет обильно. Буйный лад
У балалаек над лесами.
 
 
Играют ветры, струны рвут.
И песнь осенняя, развея
Неволи призрачный уют,
Поет все громче и новее.
 

 
Конь у ворот, и келья дверь открыла:
Пустынно, тихо и мертво.
Вошел и жду. В окне поет уныло
Осенний ветр: зовет кого?
 
 
Конь ускакал, и келья дверь закрыла.
Один я, трепетен и нем.
Там в поле прошлое поет уныло,
Я не один: но с кем же, с кем?
 

 
Огонь осенний сжег леса,
И убран чахлый хлеб с полей.
Голодный ветер злей и злей
С земли кричит под небеса:
 
 
«Дай снега! Снега дай земле!»
Но неподвижна синева,
И бьется ржавая трава
И день и ночь в холодной мгле.
 

1908

 
Мой ковер-самолет, мой ковер-самолет!
Ты проносишь меня в самом сердце высот,
Вышний ветер в лицо освеженное бьет.
 
 
Как поля широки, как снега глубоки,
Как схоронен легко синий трепет реки,
Как белы сединами леса-старики!
 
 
И как тихо алеет чуть видный восток,
И как робок и сер деревенский дымок,
И как всякий поселок в снегах одинок!
 
 
И какая кругом цепенящая тишь!
Будто в сон мертвеца-великана глядишь,
Будто кладбищем жизни вселенской летишь.
 
 
Улетай, уноси, мой ковер-самолет!
Мчи еще и еще в самом сердце высот,
Чтоб годам и пустыням запутался счет.
 
 
Чтобы страхи, и страсти, и мысли земли
Только легким узором в пространстве легли,
Как песчинки лучей в освещенной пыли.
 
 
Чтоб несчетных событий рассыпалась сеть,
Чтоб просторной душой навсегда осмелеть
И бесстрастно на мир распростертый смотреть.