Текст книги "Избранные произведения. Том 1"

Автор книги: Сергей Городецкий

 
Я, с волчьей пастью и повадкой волчьей,
Хороший, густошерстый волк.
И вою так, что, будь я птицей певчей,
Наверное бы вышел толк.
 
 
Мне все равны теплом пахучим крови:
Овечья, курья или чья.
И к многоверстной волчьей славе
Невольно приближаюсь я.
 
 
Глаза мои тусклы при белом свете,
Но в темноте всегда блестят,
Когда идешь себе к окрайной хате
И, струсив, псы в дворах молчат.
 
 
Я властелин над лесом и сельщобой,
Я властелин почти над всем.
Но и моя душа бывает слабой,
Мне есть умолкнуть перед чем.
 
 
Есть дверь одна в каком-то захолустье,
И пахнет кровью – чьей забыл.
Мне увидать ее – несчастье
Похуже деревенских вил.
 
 
Я в мокроте готов бежать болотом,
Я по оврагам рад скакать,
Чтоб на пороге ни ногою этом,
Ни даже глазом не бывать!
 
 
И, ускакав, дрожу в лесу от страха
И вспомнить все же не могу.
И, заливаясь, будто бы от смеха,
Себе и всякой твари лгу.
 
 
И лют бываю, как заголодалый,
Обсохнуть пасти не даю.
Как бешеный, как очумелый,
Деру и пью, деру и пью.
 
 
И все ж, когда конец житью настанет,
Я все владенья обойду
И на порог, откуда в жизни гонит,
Шатаясь, издыхать приду.
 

<1912>

Г. И. Ч<улкову>

 
Куда заброшено ты, солнце, ввечеру?
И отчего с зарей твоей я, светлый, мру?
 
 
Как будет ночь длинна, темна! Опять плывет
Совиный плач и крыльев распростертых гнет!
 
 
Не воют псы. И люди смолкли по домам,
И влага сонная к цветочным льнет устам.
 
 
Кто пьян теперь, тот прав. Но нет давно вина,
Которым бы моя душа была пьяна.
 
 
Я буду медленно по улицам ходить
И жуткого пути седую нить сучить.
 
 
Увяжется, быть может, нищая за мной
И кто-нибудь еще – под темной пеленой.
 
 
А колотушка выколотит о доску
Ночного сторожа дремучую тоску.
 
 
А звезды высыпят, как яблоновый цвет,
Которому ни веток нет, ни корня нет.
 
 
Подслушать песню колыбельную в окне
Так хорошо, бродячему ребенку, мне!
 
 
И нищая к груди сухой меня прижмет.
А та, что в пелене, тихонько запоет.
 
 
И будет песнь ее похожа на мою
Любимую, родную: баюшки-баю.
 
 
Качай, земля, троих ночных детей своих
В лучах полуночных, в теснинах мировых!
 
 
Там солнце дальнее несется в холод сфер.
Здесь скорби замкнутой земных не стало мер.
 

1911

 
Из-за тридевять буйных веков,
Из-за тьмы, из-за мглы непроглядной,
Из-под спуда седых валунов
Вылезает корягой неладной.
 
 
Кожа сморщилась, тряпкой висит.
Зубы сыпятся белой трухою.
Видно, кол ему мимо был вбит:
Не сыскал под землею покою!
 
 
Да и что за лежня под землей?
Темнота да жара донимает.
И наверх, осерчавший и злой,
Продирается Вий, вылезает.
 
 
Поглядеть захотелось ему
На житье на бытье молодое.
Вылез. Видит петлю да суму.
«Это, – думает, – что же такое?»
 
 
«Подымите мне веки! – кричит. —
Я не вижу ни счастья, ни воли».
Стон к земле приунылой прибит.
Думал: люди не стонут уж боле!
 
 
Эх, ты, старый мой, глупый мой Вий!
Дай-ка веки покрепче прихлопну!
Лише наше житье всех житий!
Зря ты вылез из теми утробной!
 
 
Как в смоле мы кипим, а живем,
Даже песни поем и смеемся.
Слезы капнут – мы песни не рвем,
Смеючись, рукавом оботремся.
 
 
Тяжковекий! Тебе не понять,
Что за жизнь, что за дело земное.
Ты прощай, поворачивай вспять.
Мы ж опять за свое, за хмельное.
 
 
Только молви ты шару-земле,
Чтобы злаком сильней обрастала
Да за солнцем в неведомой мгле
Веселей, веселее летала!
 

<1911>

 
Ветер лист сорвал.
Вихорь жизнь задул.
Желтый гроб везут.
Ярый конь заржал.
 
 
Зажигай фонарь,
Забивай же гвоздь!
Да, срывая злость,
Хоть коня ударь!
 
 
Ветер сыплет лист,
Все грехи в руках.
Пасть разинул мрак,
Путь на небо чист.
 
 
«Выбирай же путь!
Отвозить пора».
– «На бугор с бугра,
Хоть куда-нибудь.
 
 
На любом пути
Где-нибудь свали:
Никуда с земли
Не хочу уйти!»
 

<1912>

 
Жутко жить и весело.
Смерть капканы свесила.
В мире стукотня,
А над миром тишь.
 
 
Там рожок охотничий,
Тут топорик плотничий —
Все тебе родня,
Рыщешь и летишь.
 
 
Други все и вороги
В буйном лёте дороги:
Это ведь земля!
С солнцем ведь летит!
 
 
Кровью побалуемся,
А потом целуемся:
Пьяная земля
Быть земным велит.
 

<1912>

 
Тут, на углу, в кафе нескромном,
Чуть седоватый, чуть хмельной,
Цилиндр надвинув, в позе томной,
Всю ночь сидит поэт земной.
 
 
Друзей меняют проститутки,
Вино меняется в стекле.
Он смотрит, неизменно чуткий
Ко всем явленьям на земле.
 
 
Старуха жизнь, играя в жмурки,
Показывает вновь и вновь
В вине сверкающем окурки
И в твари проданной любовь!
 
 
Он смотрит с доброю усмешкой
На простенькие чудеса…
А там Медведица, тележкой
Гремя, ползет на небеса.
 

<1912>

 
Ты откуда же, откуда
Прилетаешь, Вихревик,
В туче свиста, гула, гуда
Обнажая дикий лик?
 
 
Дева с юношей гуляла,
Взявшись за руку спроста.
Ты сверкнул – и небывало
Их смыкаются уста.
 
 
Голубь с белой голубицей
Реял в тихой синеве.
Ты взглянул – и птица с птицей
Бьются трепетно в траве.
 
 
Плавал облак над землею.
Вдруг он с нею, темно-ал,
Скручен молоньей тугою —
Ты вдали захохотал.
 
 
Две звезды во тьму летели,
Ты нагрянул – и, взвихрясь,
В огневом едином хмеле
Жизнь их звездная слилась.
 
 
Вихревик мой светлый, дикий!
Ведь тебе моя весна,
Как разливу берег тихий,
Беззаветно отдана.
 
 
Жги и лютуй без пощады:
В пепел тело обрати,
Душу в мире сквозь преграды,
Сквозь пределы размети!
 

<1912>

 
Сказка старая: рыбак
Полюбил наяду.
Был силач он и простак
И рыбачил смладу.
 
 
А она в глуби морской
Жемчуга, кораллы
Собирала в свой покой
Под седые скалы.
 
 
Так бы все и шло всегда,
Да случились бури,
С моря темная вода
Встала до лазури.
 
 
И наяду под скалу
Выбросило валом,
Где рыбак дрожал в углу
На челне удалом.
 
 
Бури спрятались на дно,
А любовь осталась.
Сердце – всем оно дано —
У наяды сжалось.
 
 
День прошел, а может, три,
Поцелуи крепнут.
Звезды в небе до зари
Перед страстью слепнут.
 
 
В берега стучит челнок.
Камни пена лижет,
Белый движется песок,
Время крылья движет.
 
 
Сказка старая: рыбак
Разлюбил наяду.
Только хлынет с моря мрак,
Нет с душою сладу.
 
 
Только солнце на восток,
Берег песней стонет:
«Унесет меня челнок,
Ветер не догонит».
 
 
«Уплывай, рыбак, домой,
Милый, милый, милый!
Поплыву я за кормой
До последней силы.
 
 
Во глубинах тишина,
Голубые дали.
Смерть морская всем одна —
Без людской печали…»
 
 
Сказка старая: рыбак
Тридцать лет рыбачит,
И о ком – забыл, простак, —
В бурю море плачет.
 

<1908>

Софии В<ышнеградской>

 
Всю ночь мне снился необычный —
О, про тебя ли – этот сон:
Гудят леса, взлетает зычно
Рогов призывных вопль и стон.
 
 
Разгоряченный кровью дикой,
Мой конь несет меня сквозь лес,
Но я, охотник, я, владыка,
И нем и бледен, как мертвец.
 
 
Там, в сонной дали перелесков,
Где жизнь звериная дрожит
Под тайной волей звездных блесков, —
Подранок ласковый бежит.
 
 
Ее я ранил, лань лесную,
Но я убить ее не мог!
Всю душу, от убийств хмельную,
Туманный взор ее ожег.
 
 
Она, дрожа, остановилась
И даже ближе подошла.
А под коленом кровь струилась,
А очи застилала мгла.
 
 
И я, охотник, я, владыка,
Коня в смятенье обратил
Перед огнем любви великой,
Который зверя озарил.
 
 
Трубят рога, конец охоте,
Мой конь несет меня в лесу.
Ликуют псы. Но, как в дремоте,
Я в тихую гляжу красу.
 
 
Домчал к привалу конь вспененный,
И слухом, глохнущим в стрельбе,
Вокруг я слышу гул смущенный:
«Тут девушка пришла к тебе».
 
 
И вижу я: остановилась
И даже ближе подошла,
А под коленом кровь струилась,
А очи застилала мгла.
 
 
И тихо руку протянула
И молвила: «Твоя раба».
Я знал: единственного дула
Так пуля подстрелить могла.
 
 
Я крикнул: «Вихорь!» Пес из своры
Ко мне, любимый, прибежал,
И с шеи пса рукой нескорой
Я цепь серебряную снял.
 
 
И ей, рабыне богоданной,
У раны пламенной сцепил,
Чтоб знак неволи долгожданной
Навеки памятен ей был.
 
 
«Узнай меня, – я молвил тихо, —
Иди за мной!» – воскликнул я.
И, как лесная повилика,
Поникла пленница моя.
 
 
Так снилось мне. Но эти брови,
Свободные твои глаза
Ужель такой хотят любови,
Какой траву гнетет гроза?
 
 
На нежном звере цепь сцепилась.
Но гордые – твои черты.
Ужели ты во сне мне снилась?
Ужели снилася не ты?
 

<1912>

 
Я днем люблю какую-то дикарку
С дрожащим и несытым ртом,
С зубами дикими и кровью жаркой,
С покатым и широким лбом.
 
 
И днем мне кажется, что с нею, пьяной,
Я об руку всю жизнь пройду
Дорóгою, всегда от солнца рдяной,
В живом, как зарево, бреду.
 
 
Но вечером, когда на миг смолкает
В людском звериное, а тьма
Еще неслышимо вокруг летает,
Уходит ярость от меня сама.
 
 
Я нахожу в себе такие струны,
Какие в ангелах и детворе
Почти божественно и юно
Поют на утренней заре.
 
 
Тебя я вечером люблю. В сиянье
Твоих забывчивых и черных глаз,
Где вспыхивает вдруг страданье,
Где гневный загорается алмаз.
 
 
И, выгнутых искусством поколении,
Люблю тоску твоих бровей
И у ресниц замученные тени
Неведомых тебе страстей.
 

<1912>

 
Глаза лукавы и приветливы,
И щеки под платком белы,
И в белом вся. Но оком сметливым
Я вижу дочь любимой мглы.
 
 
Ведь полногуба ты. И ведомо,
Как будешь цельно приникать,
Под молодецкою победою
Задумываться и вздымать.
 
 
Ведь грудь твоя блястую скована,
Как будто на войну летит,
И, знамо, ждет, кому даровано
Серебряный отринуть щит.
 
 
Ведь с малых лет блаженной ликвою
Твоя душа опалена,
И под застенчивой улыбкою
Ты богу ярому верна.
 
 
Мне речь твоя, протяжно-томная,
И непонятна и нова,
Как будто звуки все любовные
И ласковые все слова.
 
 
Моя, моя, в веках стремительных,
Ты, облеченная во свет!
В очах хранящая томительных
Первоначальной тьмы завет:
 
 
Окутываясь мглой пречистою,
Живого мира колыбель
Качай, кружи, стреми неистово,
В родимый возвращаясь хмель!
 

<1912>

 
Опять мне снился этот город,
И башенки, и купола.
И был безудержно я молод,
А ты такой, как есть, была.
 
 
С косой, раскинутой, как ночи
Раскинуто вверху крыло,
Что даже звездам вечным очи
Закрыть бы тьмой своей могло.
 
 
С руками лебединой шеи
Белей, нежнее и стройней,
И с поступью летуньи-феи
Или заоблачных теней.
 
 
Я под окном печальной кельи
В улыбке огневой стоял
И страсти первое похмелье,
Как первый поцелуй, вдыхал.
 
 
Вставало солнце, и деревья
Дрожали вешнею листвой,
А сила солнечная, девья,
Все узывала в трепет свой.
 
 
Уж ты не раз мне прошептала:
«Прощай, нежданный! Уходи», —
И строгою такою стала,
Как у иконы на груди,
 
 
Когда в молитве жемчуг ризы
Лобзаешь с детской верой ты,
А голубь ласковый и сизый
Благословляет с высоты.
 
 
Но локон длинный, локон темный,
Спускающийся из окна,
Я целовал – и чаше томной,
Вину весны, не ведал дна.
 
 
Уж соловьи встречали утро,
И пели снова купола,
А ты с улыбкой тайномудрой
И не пускала, и гнала…
 
 
Я просыпался – ночь, лампада,
Тоска последнего письма:
«Я ухожу – прощай, не надо! —
Пока могу уйти сама».
 

<1912>

 
Я итальянка… Не забыла я
Отчизну теплую свою.
Поет шарманка заунывная,
И я без устали пою.
 
 
Криклив мой голос, и надорван он,
А в песне жалкая мольба,
Как будто жадным черным вороном
Моя заклевана судьба.
 
 
Желтó лицо, и веки тянутся
Печальные глаза закрыть.
Ведь если с родиной расстанутся,
Не могут люди долго жить.
 
 
С собой дочурку загорелую
Плясать под пенье привезла.
Зима своей метелью белою
Без жалости ее смела.
 
 
Да и сама я дни унылые
Докоротаю как-нибудь,
И лишней взгорбится могилою
Чужой земли немая грудь.
 

<1912>

 
«Воску щедро натоплю,
Гляну, вспомню и пролью.
 
 
Сердце правду скажет мне,
Воск покажет на стене.
 
 
Коль остынет островком,
Жить у моря с рыбаком.
 
 
Коли выльется конем,
С милым кочевать на нем.
 
 
Коли выну птицу я,
Улетит судьба моя».
 
 
Воску щедро натопив,
Смотрит в воду на разлив.
 
 
Счастье вынула свое:
Остров, конь и птица – всё!
 
 
Как же так? Судьба молчит.
Бабка с печки говорит:
 
 
«Будет рыбарь и ездок —
Воля сердца не порок.
 
 
Будешь птицей ты сама —
Жизнь на свете не тюрьма».
 

<1912>

М. А. Ведринской

 
Я в вёдро родилась – любите, люди,
Меня, весеннюю меня.
Я знаю сказку о веселом чуде,
О стрелке солнечного дня.
 
 
В клубочек маленький свернувшись юрко,
Под снегом беленьким – вот так:
Как будто беличьей накрывшись шкуркой,
Дремала я в печальных снах.
 
 
Меня баюкали – «Бай-бай!» – метели,
И вьюги пели: «Баю-бай!»
А где-то птицы вешние летели
Из дальних стран в родимый край.
 
 
И вдруг я чувствую: чуть-чуть кольнуло
В сердечко, будто бы иглой,
И что-то тоненькое проблеснуло.
«Ты что?» – «Я лучик золотой».
 
 
«Чего ж ты колешься так очень больно?»
«А ты не спи, когда весна!»
Слезинки брызнули из глаз невольно:
Ведь не поймешь всего со сна!
 
 
В слезинках ясных вся земля сияет,
И шкурки нет на мне как нет,
И всюду шкурка беленькая тает,
И яркий, яркий льется свет.
 
 
«Весна, весна! Так вот она какая!» —
Вскричала я – и родилась.
И вот, очей весенних не смыкая,
Я с вами, люди, понеслась.
 

<1910>

 
Ночевал ушкуйник в заозерье,
Натыкал на остры стрелы перья.
 
 
Полонянка на песке лежала,
Под жгутами язвы ныли ало.
 
 
Под бровями голубели тучи,
Над лицом туман стоял плакучий.
 
 
«Уж скорей кончай меня, ушкуйник,
Будь убивец, будь ты поцелуйник!»
 
 
За осокой звонко звякнут стрелы,
Дерганет дергач из дали белой,
 
 
И опять лишь слезы да проклятья:
«Далеко ж вы, милы мать и братья!»
 
 
Проходил монах на богомолье
Во скиты, в дремучее раздолье.
 
 
«Уж пойдем, красавица, со мною
В свет Ерусалим под тьмой лесною!
 
 
Ты бросай, ушкуйник, стрелы, перья,
Чай, замков-то нет над райской дверью
 
 
Тут возрадовалась полонянка.
Загрустил ушкуйник спозаранка:
 
 
«Рано б ву клеть силам необорным,
Всё ж пойду с тобою, спасом черным»
 
 
И пошли ушкуйник да девица
За монахом, как за птицей птица.
 
 
Солнце к утру всходит в тучах сизых,
Будто образ светлый в древних ризах
 
 
Как и стал ушкуйник тосковати:
«Погубил тебя я, воля-мати!»
 
 
Ухватил рукою сук дубовый:
«Вот Ерусалим монаху новый!»
 
 
Стукнул бой лесам на поруганье,
Пал ушкуйник – божье наказанье!
 
 
Залилась слезами свет девица,
Как новорожденная вдовица.
 
 
«Уж пойдем, красавица, со мною,
Утешись утехой неземною!»
 
 
И с пути святого не свернули,
Только очи злобой сверканули.
 
 
Проходили лесом, высью, логом,
Оба одаль и в молчанье строгом.
 
 
Пробирались гатью по низине,
И завяз монах по грудь в трясине.
 
 
Уж и как вдова захохотала:
Толканула ладно – видно, мало!
 
 
«Вот теперь ты, миленький, по плечи,
Скоро облик спрячешь человечий.
 
 
Уж тогда вернусь к нему стрелою
Да наплачусь всласть над долей злою!
 

<1912>

 
Сват земли беспечный —
А погост в лесу —
У косящей вечно
Попросил косу.
 
 
Дело летом было.
Месяц плыл изок.
Вкруг любой могилы
Сенокос высок.
 
 
Выкосил опушки —
Выросли грибы.
Поутру старушки
Не идут в гробы.
 
 
Первая – зеленых
Всех поганок мать, —
Мало слов мудреных,
Чтоб ее назвать.
 
 
А вторая – белых
С голубой ногой.
Третья – желтотелых
С синей головой.
 
 
Нет им всем названья.
А пожить хотят!
Всякие даянья
Косарю сулят.
 
 
Хочешь бабью челюсть
Или череп чей?
Ведь работа – прелесть! —
Токарей-червей.
 
 
Или позумента
Краюшек какой?
Мертвый локон с лентой
Или зуб сухой?
 
 
Соблазнился косарь
И пустил пожить:
Видно, сердце просырь
Принялась мягчить!
 
 
Начала сначала
Первая житье.
Все зеленым стало
От грибов ее.
 
 
Вдруг заголубело,
Зажелтело вдруг.
Сердце обомлело,
Придавил испуг.
 
 
Весь грибьем поганым
Зарастет погост!
Что же с божьим станом
Деет этот рост?
 
 
Пуще лихоманки
Косаря трясет.
Стал косить поганки —
Их еще растет.
 
 
По крестам могильным,
По немым буграм,
По тропинкам пыльным,
По живым стволам.
 
 
Бело-голубое,
С желтизною синь, —
Распростись с судьбою!
Тут всему аминь!
 
 
Рухнул косарь наземь.
Охнуть не дала,
Как единым разом
Погань обросла.
 
 
Скрылась человечья
Старая краса.
Только у заплечья
Высится коса.
 
 
Пляшут три старухи
По грибам своим.
Нету обирухи
Ни грибью, ни им.
 
 
Та, что косит вечно,
Тихо подошла
И с улыбкой вечной
Косу унесла.
 

<1912>

 
Послушай море:
Услышишь сердце
Глубин морских.
 
 
Послушай сердце:
Услышишь море
Страстей людских.
 

<1912>

 
Рожок пастуший,
И птичий крик
Заре дрожащей,
И солнцелик,
Светло всходящий,
Печали рушат.
 
 
За краем кручи
Живой костер
Из стрел гремящих
И в стрелах взор
Очей родящих
Восторгам учат.
 
 
И в синем своде
Косматый конь —
Душа движений,
Всех сил огонь —
От песнопений
На жизнь уводит.
 

1909

 
Крылатый, лохматый,
С буй-молотом тяжким,
Как полдень заплакал
И в чащах пропал, —
Закованный в латы,
По рвам и овражкам,
По травам и злакам
Кузнец прискакал.
 
 
Не дрогнули сосны,
Бессмертные девы,
На быстрой дороге
Увидев коня.
И сумерек росных
Бесшумные зевы
На берег отлогий
Качнулись, темня.
 
 
Кузнец размахнулся
И золотом старым
Стволы вековые,
Смеясь, оковал.
И с первым ударом
От корня до выи
Весь лес содрогнулся,
Как жар запылал.
 
 
Сверкучие искры
На тонкую хвою
В кипучую зелень
Снопами летят.
Смеется им быстрый,
Своей огневою
Работою хмелен,
Реснитчатый взгляд.
 

<1912>

 
Под сосенкой молоденькой до вечера лежу,
В песке кружок вокруг себя ногою обвожу.
 
 
И жарко мне, сомлела я, и весело одной.
Я розовая, белая, с пушистою спиной.
 
 
С кукушкою тоскующей вдруг ссору заведу,
У сосенки плодящейся все шишки украду.
 
 
Мальчонку человечьего про счастье поспрошу,
Вихры приглажу ласково и грудью задушу.
 
 
Как с неба глаз пронырливый закатится во мглу
И зарево последнее упрячется в золу,
 
 
В большом лесу, притихнувши, прильнет сосна к сосне
В полуночном, просмоленном, душистом полусне, —
 
 
Я выскочу, да выкрикну, да в пляс пущусь одна,
Сама своя забавница, сама собой хмельна.
 

<1912>

 
Милый, слышишь, что шепчу?
Лес трепещет – я молчу,
Лес смолкает – я шепчу.
Милый, слышишь, слышишь, чу!
Это я шуршу, не хвоя.
Это я наверх взлечу,
Ямы в купах сосен роя,
И опять внизу журчу,
И колю тебя иглою,
И рукой своей ночною
Волоса твои мечу,
И влеку тебя за мною,
Сыплю хвою, хохочу,
Над тобой склонясь, шепчу:
Милый, слышишь? Я с тобою.
Милый, слышишь, что шепчу?
 

Июль 1907

 
В соснах алых полдень шалый
Распылался, изомлел…
Сладкий слышен вздох усталый
Средь сосновых жарких тел.
 
 
Будто веточка сломилась,
Иль шмыгнула в хвою мышь,
Или шишка обвалилась, —
Поцелуй разрушил тишь.
 
 
Это, верно, с шерстью нежной
К милой, тоненькой приник
Нераздумчивый, безгрешный,
Охмелевший древеник.
 

<1908>

 
Под липовою сенью,
Под сетчатою тенью,
Дрожащей на ветру,
Я стала поутру
На берегу реки.
Цвела невеста-липа,
И ветер щедро сыпал
Лепестки.
 
 
Невинен так и сладок
Медвяной липы запах!
В слетающих цветах
Я стала и молюсь,
Кому – назвать боюсь.
А жаворонок плачет
И светлый плач свой прячет
В небесах.
 
 
Минуй меня, суровый!
А тихий – слушай зовы!
Кто с черным сердцем – мимо
Пройди, пройди незримо,
А нежный – оглянись!
Чтоб в цвете липы милой
Дни жизни буйнокрылой
Пронеслись.
 

<1912>

 
Где спят поваленные ели
И мхи причудливо цветут,
На хворост лишаи ползут,
Где дебри силой осмелели, —
Мой заповеданный уют.
 
 
Тут и затишье и свобода.
А древле непогодь была,
Стволы валила и влекла
В объятья хвойного урода
Березок белые тела.
 
 
Тут звуков зáводи и взрывы —
И всё же, всё же тишина
Ненарушима и ясна,
Как будто дремлет бог сонливый,
А тварь его не хочет сна.
 

 
Вечерний свет в избе на бревнах
Как алые платки.
В полях безветренных и ровных
Росистые цветки.
 
 
Нацеловались в зной-полудень
Наивные уста,
И жаром поздний вечер скуден,
И страстью – высота.
 
 
Над речкой тополи привстали
Глядеться в глубину.
Ресницы вздрагивать устали,
Раскрыли тишину.
 
 
И прячется в очах невинных
Стыдливая любовь,
Как в тучах синепаутинных
Младенческая кровь.
 
 
Люблю полудниц яротелых
В сиянье наготы
И на воде кувшинок белых
Сомкнутые цветы.
 

 
Ленивей летняя вода,
И дерева сонливей.
А в сердце алая руда
И жарче и гневливей.
 
 
Не подходи! Иль подойди
И будь совсем покорной,
С цветком невинным на груди,
В глазах с зарницей черной.
 
 
Уютней логово всех лож,
И лучше всех навесов,
Что на темницы не похож,
Родной навес Велесов.
 
 
Немые губы навостри,
Ресницы крепко спутай!
До первых возблесков зари
Томись истомой лютой.
 
 
Кричи – и голос твой поймут
Полуденные дебри:
Тут голоса ничьи не лгут,
Все крики правдой крепли.
 

 
Кричит мой полдень наверху,
И в зное реки стонут,
И нимфу в заросли влеку,
Чей стон никем не тронут.
 
 
Засохнет глушь березняка
Под тенью старцев хвойных,
И пожелтеют пущи мха
От поцелуев знойных.
 
 
Ты будешь плакать, если рус
Запутанный твой волос.
Я наплету брусничных бус,
И станет песней голос.
 
 
Смеяться будешь, если черн
Твой волос буйнокудрый,
Вовью в венок колючий терн,
И смех не вскрикнет мудрый.
 
 
Еще ни разу в этот зной
Не видел нимфы рыжей.
Бегут стремглав передо мной
К родным болотам ближе.
 

<1912>

 
Мех на шапке рыжий,
Солнце – волоса.
Стану я на лыжи,
Убегу в леса.
 
 
Там у Белоснежки
Дикая краса,
Серебромережки,
Свистоголоса.
 
 
Вьюгопоцелуи
И Катай-гора,
Ледяные струи,
Холодожара!
 

<1912>

 
Лес был темный, вечер близкий.
Мне по пояс ельник низкий.
 
 
Сосны крáсны, сосны стáры.
В небесах опять пожары.
 
 
Я один иду без песен.
Мир неведом, сумрак тесен.
 
 
Вдруг на зелени сосновой
Цвет зеленый, но уж новый —
 
 
Словно к лесу день вернулся,
Словно сумрак улыбнулся,
 
 
Словно ландыш вышел белый!
Я стою оцепенелый.
 
 
Лес недвижим. Светят зори.
Весь я, весь в молящем взоре.
 
 
Как свеча, березка светит.
Что мне, что она ответит?
 

 
Ты березкой когда-то была,
В чистом поле на горке стояла
И плакучие ветки роняла,
Высока, и стройна, и бела —
Ты когда-то березкой была.
 
 
Но из жизни зеленой ушла,
И подругой мне ласковой стала,
И людскую судьбу увидала.
Ты березкой когда-то была,
Но из жизни зеленой ушла.
 
 
И лесная любовь расцвела,
Как береза весной расцветала.
Вешней радостью жизнь моя стала,
Ты из жизни зеленой ушла,
И людская любовь расцвела.
 
 
Ты когда-то березкой была!
Оттого так любовь пронизала,
И такой ты любимою стала:
Так нежна, так стройна, так бела —
Ведь когда-то березкой была.