Текст книги "Охотник за бабочками"

Автор книги: Сергей Костин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

– А того мы не знаем, – погрустнели старички в шляпах, – Может год, может час осталось, а может, не приведи наш бог, конечно, и на всю жизнь так. Да ты не смущайся, подойди поближе. Поздоровайся. Чай, родная теперь.

Вблизи куколка представляла зрелище отнюдь не жизнерадостное. Складки кожи, покрытые вонючей слизью, уши скрюченные, щеки впалые, рот как трещина земная с зубами мелкими да гнилыми. Смотреть не на что. Глаза если только. Здоровые, да красные. А все остальное в коконе спрятано.

Я достаточно хорошо знаю строение кокона, поэтому предположил, что особой красоты там тоже не скрывается.

Об этом и сообщил старичкам.

Старички не обиделись. А даже поболе сообщили.

– Это сейчас она такая несимпатичная, а как из кокона вылезет, вообще страшненькой станет. Да ты к тому времени попривыкнешь. Знаешь, какая душа у нее широкая. Для тебя ведь, родной ты наш, душа главнее?

– Главнее конечно, – закивал я. Обрадовали, нечего сказать. Но так как мне с ней в одной кровати песен не петь, то и привередничать сильно не стоит. Что дают, то и беру. Лишь бы плакать не разучилась.

С потолка посыпались комья, перемешанные с камнями. А по земле дрожь пошла, словно затряс ее кто.

Дедушки в шляпах заметались, к потолку бороды синие задирать стали.

– Разбудили. Разбудили таки невидаль вселенскую, – запричитали они, – Сюда КБ Железный идет. Пронюхал место секретное, падла обезвоженная.

Я поймал одного из стариков, схватил за шиворот, поднял повыше и заглянул под шляпу, чтобы глаза в глаза задать вопрос меня интересующий.

Под шляпой и были что только глаза. А вот так. Пустота шляпная и глаза посередине. Но я старика не отпустил, не побрезговал. Сам такой.

– Что за тварь такая, невидаль ваша вселенская? Не он ли листовки, меня порочащие, по зеленой стороне вашей планеты разбрасывал? КБ Железным себя называл.

– Он, как есть он, – выложил правду дедушка, засучил ножками коротенькими, вырваться пытаясь.

– На что похож-то, невидаль ваша железная?

Дедушка помахал еще ножками и с укоризной сказал:

– Не об этом тебе думать сейчас надо. Спасать и себя и надежду нашу последнюю. Немного времени у тебя осталось. Невидаль вселенская три горы прогрызет, три речки пройдет и пропали вы. Нас то не тронет, для дани мы ему нужны. Тебя на консервы пустит, а надежду нашу последнюю в полон заберет.

– Да на кой она ему, такая страшненькая? – не самоцветы же метать на насесте?

– Высасывает он их, – пояснил дедушка и показал, как делает это невидаль вселенская. Засунул в рот палец и пососал его, – И тело и душу высасывает. Да отпусти ты меня. Хватай невесту и беги, пока цел.

Так я и сделал. Я всегда придерживаюсь правила. Не важно, как близко ты подошел к цели. Важно не упустить ее. И смыться в дальние края вместе с ней, с удачей и со всем причитающимся.

Подскочил я к куколке, обхватил полутораметровый мешок скользкий, поднатужился, спихнул на пол. Она голосить стала, колокольчиками заливаться, да я на это внимания не обращал. Пещера ходуном ходить стала, того гляди, кирпичом нечаянным зашибет.

Ухватился я за лапы ее перепончатые, да поволок вон. Голова в шляпе, которая меня в темноте встречала, дорогу показывала, что б не заблудился в норах многочисленных, да секретных.

Только я в ход подземный заскочил, кокон вперед головой перед собой затолкал, да Кузьмича, по ходу дела пихнул на штатное место, так и обрушился потолок в пещере. Песком да камнем, землей, да грязью водяной завалил все. Вместе с оставшимися там дедушками.

– Выберутся они, – заорала шляпа меня сопровождающая, – Не впервой им под завалами ночевать. Надежду спасай, да ногами шибче двигай. Вот сюда. Прямо по ходу подземному. Первый поворот налево пропустишь. И второй тоже. А потом направо поворачивай. Тот ход прямехонько к озеру отравленному ведет, да ты не бойся. А как наружу выберешься, в стенку черную упрешься. Мы там для тебя светляками дорогу выложили отходную. Думали, что проводим, да вот, видишь, как получается. Так что сам выбирайся. Да не забудь обещание свое верное.

Старичок замолчал, смахнул слезу скупую старческую. Вздохнул глубоко, да и улыбнулся.

– Надеемся мы на тебя, соколик. Ты уж не обижай нашу надеждушку. И вот что напоследок скажу, а ты послушай. Она хоть и страшна из себя… Да ты не кивай, по глазам твоим вижу, что другие тебе по нраву. Хоть и страшненькая, но такой, как она не было еще в мире нашем. Сам поймешь, о чем я. Ну, прощай, соколик. Пора мне братьев выручать. Иди уж.

А я и так уж на месте истоптался. Старика то, слушавши, дело не делается. Развернулся, и побежал по направлению к выходу. Куколку за ноги волоку, сподручней так, повороты считаю. Она звоном изводится, голова по тропе мотается. А мне не до звона колокольного.

Пропустил, какие надо, повороты, завернул, куда требовалось. Пришлось даже проплыть пару метров по воде испорченной, тиной перемешанной. Спешу. Потому как чувствую, гадость эта местная, КБ Железная и невидаль вселенская, догоняет. Нюх у меня на погони.

Старики не обманули. Дорожку в темноте светлякам выложили. Как по взлетной полосе пробежал, да на волю выскочил.

– Корабль где? – кричу, – Капитан на связи, блин! Неуправляемая ситуация!

Неужто покинул, неужто предал злодей? Нет нигде.

А стена черная за спиной рябью покрывается, пузырями взрывается. И дрожит пуще прежнего.

Кузьмич по сторонам мечется, Волка выглядывает. Тоже ругается. Но по своему, по непонятному.

И что-то ноги у меня подогнулись, слабость на тело навалилась. Словно сутки землю вместе с КБ Железным ковырял, да за версту оттаскивал. Опустился я на траву низкорослую, рядом с невестой уродиной, и так на все наплевать стало, что даже хорошо со мной случилось.

Тут в стороне стенка черная вдоль земли разрывается, пологом поднимается, и вытекает оттуда по частям неразборным чудо страшное, чудо противное.

А потому противное, что не поддается никакой научной классификации. Во-первых, не видел я подобной гадости никогда, а во вторых, не всю ее и видел. Поначалу глаз вылез многогранный, потом губа выпрыгнула раскатанная, а всего остального я не успел рассмотреть, потому, как отвернулся и рванул со всех ног в сторону противоположную.

Как это невесту бросил? Никто невесту не бросал. Я так рассуждаю, раз этот КБ Железный за девкой такие силы посылает, значит, ценная особь. Напомню и про каменья самоцветные, что из глаз со слез превращаются.

Собрал кожицу щетинистую на черепе и потащил за собой.

Кузьмич рядом несется, крыльями старательно работает.

– Это она стерва на нас навела, – орет, – Всю дорогу ныла, зараза. Вот по следам нас и вычислили. Ты бы поднажал командир, а то догоняют.

Что, я сам не чувствую. Спину вон как припекает от дыханья горячего. У него, у чудища у этого, реактор, что ли, вместо брюха.

Кочка под ноги попала. А может, и сам споткнулся. Мордой об землю со всего бегу. А сзади этот наваливается.

Ну, думаю, не смог ты на этот раз, друг мой, по-хорошему смыться. Придется на кулаках силой мериться.

Вскакиваю, кричу Кузьмичу, что б прикрыл, кулаки на уровень груди, ноги в землю упираю.

Смотрю, и света белого не вижу. Одна туша необъятная, да неопределенная. Где морда, где туловище, где ноги, а где лапы или руки, не разобрать. А если морды не видать, то, как ему ее набить? Вопрос философский, но злободневный. Потому как наваливается массой и нехорошее сделать пытается.

Вихрем с ног сбивает, легкие тугой массой забивает, ничего не вижу, только чувствую, болтаюсь без верха, без низу. А рядом Голос Корабельный.

– Врешь! Не возьмешь!

И мотать продолжает. Оттого и сознание ненадолго потерял.

Колокольчик звенит. Переливается. По мозгам набатом отдается. Динь-динь. Дон-дон. И чего хочет сказать, не разберешь.

– Кузьмич, – говорю, – Шарманку свою выключи.

А в голове шумит, и сама она раскалывается.

– Кузьмич на вахте, – слышу и глаза пытаюсь открыть, – И не шарманка это, а насекомое твое воет. Задолбала совсем.

– Я хоть живой?

– Живой, живой, – отвечает Голос, – Пару синяков да ссадин. Может, сотрясение мозга было.

Эк меня. Встать, что ль, попробовать. Коленки трясутся. И тело дрожит. От перевозбуждения. Такое бывает. А так, вроде, ничего. Шатает немного, но пройдет.

– Куколка где?

– Насекомое что ль? Я ж говорю, воет. Мы ее в отсек с крючком подвесили, как ты и планировал. Очень даже удобно устроилась. Правда проблема у нас появилась.

Я потрогал свернутую набок шею, облизал губы и посчитал зубы.

– Что за проблемы? Подожди. Дай в кресло сяду. Теперь рассказывай.

– А что рассказывать, – вздохнул Волк, – Ждал я вас ждал, долго ждал. Надоело слегка. Вздремнуть решил.

– Ты ж вроде железный. Спать не должен.

– Ага, – согласился Голос, – Железный. А железным, значит, отдых не положен. Я и так три тысячи лет без отпуска маюсь. Ну, сморило меня на солнышке местном. Ты дальше будешь слушать или нет?

– Буду, буду, – я устроился удобней в кресле капитана и примостил вывернутую шею на подголовник, чтобы полегче было.

– Вот я и рассказываю, – продолжил Голос, – Проснулся. Слышу, местное население из камней летающих по обшивке наяривают. И орут все разом. Я пока разобрался, что орут, минут десять прошло. А как услышал, что беда с вами приключается, так на полный форсаж и к вам. Еле успел. А где вы такого живца зацепили?

– А, – махнул я рукой. Говорить, а тем более объяснять Волку подробности не хотелось. Он, впрочем, их слишком и не добивался. Своими успехами хвалился.

– Я у этого живца прямо перед носом вас выхватил. Он только пастями похлопал от ярости.

– Какой он себя то?

– А я и не видел его, – признался Корабль, – Пыль кругом, молнии с неба. Но то, что здоровый, это точно.

– Спасибо тебе, – похвалить надо обязательно, а то потом хрен когда на помощь придет.

– Спасибо, что спасибо сказал, – отозвался Волк, – А то вот делаешь добро, и никто не поблагодарит. Глядишь, и в следующий раз помогу. Если вспомню слова ласковые.

Надо заметочку сделать. «Хвалить Вселенский Очень Линейный Корабль два раза в день. А по выходным довести слова благодарности до пяти единиц». Что б не забывал.

– Я ж про проблемы начал?

– Про это тоже давай, – голова-то как раскалывается.

– А проблем наша заключается в том, что баба твоя, насекомое это, уже пятые сутки воет, не останавливается.

– Ну и что? – не понял я.

– А ничего. Ты, командир, думаешь, чем сейчас Кузьмич занимается? Не знаешь? Тогда я тебе скажу. Он корабль от слез очищает. Вот-вот. От драгоценных камней и очищает. Поначалу то интересно было. Как ни слезинка, так рубин. Как ни другая, так сапфир красоты удивительной. Про алмазы, да топазы с изумрудами и говорить нечего. Нет, янтарь не выходил. Может она что другое янтарем делает, не знаю. Кузьмич уже все мешки из-под сухарей этими каменьями затарил. На учет дело поставил. В тетрадку записывал. А как насекомое твое реветь прекращает, так он ее шилом в бок. Да не вру я. Вот те крест, если б видел.

Голос издал звук создаваемого креста.

– А когда мешки закончились, Кузьмич в кучу камни стал сгребать, – продолжил Голос, после того как я поверил в слова его, – И до тех пор, Кузьмич радовался, пока не стало ясно, что создаем мы себе лишний балласт. Я ж не баржа. На такую нагрузку не нанимался. И сейчас он этими самыми мешками, камни свои учтенные за борт кидает. За нами уже облако из них образовалось. Красота, знаешь какая! Я его от твоего имени Самоцветным Путем назвал. Нормально? А насекомое и не успокоить. Кузьмич к ней и с угрозами и с ласками пробовал. Только она его на три набата посылает. Я тоже хотел, но она еще сильней реветь стала. Так что вставай, командир, и сам разбирайся с безобразием. А то ведь кверху пузом от перегруза перевернемся.

Кряхтя и постанывая, я поплелся в отсек с куколкой.

Волк оказался прав. Превратили его, черт знает во что. Под ногами все переливается, да хрустит. Плюнуть некуда, чтобы на пятьсот тыщ брюликов не попасть.

Кузьмич весь в пене. В мешок камушки собирает и грустно так поглядывает. И молчит. Правильно делает, что молчит. Только пусть попробует пасть свою тараканью открыть, я про шило то вспомню. Не замечал я раньше за ним такого садизма. Проглядел изувера.

У дверей в отсек, с крюком вместо перекладины, я на мгновенье замер.

Динь-динь. Дон-дон. Тихо-тихо. Грустно. Аж самому заплакать захотелось.

Открываю дверь и едва успеваю отскочить от блестящей волны самоцветов. Кузьмич, видя это, ругаясь, рвет на куски мешок, пинает ногами камни и проклинает тот день, когда узнал о реальной стоимости окружающих его вещей.

Я зашел внутрь, и куколка перестала плакать. Последний алмаз упал в усеянный камнями пол, и большие глаза ее мгновенно высохли.

– Динь-динь, – тихо зазвенела она.

– Без сознания я был, поэтому и отсутствовал, – пробурчал я, оглядывая захламленное помещение.

– Динь-динь.

– Да нет, – я потрогал ссадину на щеке, – Все нормально. Пустяки. Заживет до свадьбы.

– Динь-динь-динь.

– Я ему потом все крылья пообломаю, – пообещал я.

– Динь. Динь – дон.

– Конечно, скучал. Куда ж я денусь. Вот как сознание потерял, так с того времени и скучал.

– Дон. Дон-дон.

– Нет. Теперь никуда не исчезну.

– Дон. Динь – динь-динь.

Я вытащил носовой платок, пристроил его на носу у куколки, она хрюкнула и высморкалась.

– Динь.

– Это от перемены климата. У меня тоже сопли от этого случаются. Пройдет. Ты только больше не плачь, ладно?

– Динь.

– Вот и замечательно.

За спиной раздался подозрительный шорох. Я повернулся.

Держась за металлический косяк, там стоял Кузьмич с разодранным ранее мешком, и смотрел на нас выпучив глаза.

– Командир! Ты что?

Я поднялся с камней, подбросил один из них высоко вверх, и ловко поймал обратно.

– Что, Кузьмич?

– Ну, ты это… Разговаривал с ней.

– Ну и что? – камень-изумруд стоимостью в несколько тысяч брюликов вновь взлетел к потолочным переборкам.

– Да нет. Ничего, – встряхнулся Кузьмич, – Нет. Чего. Ты же с ней так разговаривал, словно понимал, о чем она звякает.

– Ну, понимал, – камушек срикошетил о переборку и отлетел в угол отсека, – И вообще Кузьмич, подслушивать чужие разговоры нехорошо. Усвой это на будущее. А теперь вали отсюда порядок наводить. А то меня так и подмывает вспомнить некоторые обстоятельства положившие начало этому бардаку.

Кузьмич еще несколько секунд потаращил на меня глаза свои бесстыжие, потом пробурчал: – «С ума сойти можно», – и отправился выполнять поставленные перед ним задачи.

– Динь.

– Не слишком-то я и строг, – повернулся я к куколке, – Слушай, а как это у тебя получается?

– Динь-динь. Динь-динь.

– Думаешь? Может и права ты. Одно целое всегда легче понять. Ты повиси тут. А мне пора в рубку. А то без меня они там черт знает что, натворят.

– Дон-дон.

– И вернусь я, как только освобожусь.

Я помахал на прощанье рукой и вернулся в капитанский отсек. Сел в кресло и принялся выискивать по карте место нашего местоположения.

Кто-то подергал меня за рукав. Этим кто-то мог быть только Кузьмич. На Корабле больше ж никого нет. Куколка не считается. Она только висеть может.

– Могу ли я обратиться, командир?

– Обращайтесь, первый помощник, – я еще не забыл его уколы шилом.

– Вот именно как первый помощник, и как первый друг, советник и товарищ, я хочу заявить, что твое поведение, командир, весьма настораживает команду. Эти странные разговоры с бубенцами. Эта странная либеральность с носовыми платками. Команда считает, командир, что с вашей головой не все в порядке.

Пришлось оторваться от карты.

– Волк тоже так считает? – обратился я к кораблю.

– Имеет место быть некоторое сомнение, – робко ответил Голос.

– Следовательно, – заключил я, – Это бунт?

– Не надо так, – Кузьмич оторвался от рукава и переместился в область глаз. Он так всегда делает, когда хочет, чтобы его слова дошли до самой глубины моего сердца, – Мы тебе, командир, только добра желаем. Пойми нас правильно. Ты с будильником, как с женой родной лясы точишь, и лицо при этом у тебя самое одухотворенное. А ты, командир, хоть раз видел себя в зеркало, с лицом одухотворенным? Дурак дураком. Вот мы и думаем, что ты рехнулся.

Может и правда у меня того… не все в порядке? Умом могу понять, что с коконом я не мог общаться. Тем более такие слова нежные в светлой памяти не говорят. Да вроде и голова нормально работает. Что хотел, то и говорил. А то, что понимал звон ее, так это наваждение. Совсем запутался.

– Значит так, – я резко вскочил с кресла и ткнул пальцем в Кузьмича, – Как командир корабля, хотите вы этого или нет, приказываю прекратить все разговоры о коконе до особого на то распоряжения. В случае невыполнения приказа виновные будут назначены во внеочередной наряд. Вопросы есть?

Кузьмич быстро замотал головой. С этим все ясно.

– Корабль! К тебе тоже обращаюсь?

– А что сразу Корабль, – возмутился Корабль, – Как что, так сразу Корабль. Я ничего. Я совсем даже не против. Это все Кузьмич затеял. Он тебя, наверно, к курантам этим ревнует.

– Дурак, – коротко сказал Кузьмич и гордо удалился из рубки.

А я занялся картой.

Не успел я сосредоточиться, как Голос, не скрывая возбуждения, объявил:

– В двух кабельтовых парсеках по курсу флот якудзян.

Здравствуйте снова. Не ждали.

– Сирену тревожную включать, или так сойдет? – поинтересовался Голос.

– Никаких сирен, – приказал я, – Слишком много чести. Двигай прямо на них. Никуда не сворачивай, скорость не меняй. И вот еще что. Включи передатчики. И это само собой. Огни габаритные и флаг наш наружу. Что б видели, кто идет.

Якудзянский флот приближался с каждой минутой. Сначала он был похож на рассыпанные черные шарики, на боках которых отражался свет миллионов звезд. Потом шарики превратились в мячики. И уж следом в огромные боевые корабли.

– Их поболе стало, – тихо сообщил Голос, – Раза в три. Ждали, наверно. Ишь, как построились. Все для торжественного приема. Подготовить средства обороны и нападения?

– Нет.

– Как скажешь, командир. А то смотри, я враз. У меня еще парочка секретов имеется.

– Нет, – повторил я, – Курс прежний, скорость постоянная. Аппаратуру включил?

– Как было приказано. Все наготове.

– Подожди, пока не приблизимся на световую секунду, потом врубай все экраны и звук на полную громкость.

– Слушаюсь, командир.

Лоб испариной покрылся. Что-то я в последнее время волноваться по пустякам стал. Прилетим на Землю, проверюсь у врача. Если, конечно, найду желающего осмотреть урода.

– Световая секунда, командир, – гаркнул Голос, – Три, два, раз. Эфир!

Я немного выждал. Подождал, пока на дежурных мониторах отчетливо не возникнут образы якудзян. Значит, и меня хорошо видят. Пора. Полные легкие воздуха, и что есть силы в микрофон.

– Еконо ми цуси!

Секунда. Две. Три.

Ближайшие к нашему Волку корабли якудзян дернулись, словно паралитичные и торопливо отлетели в сторону. Секундой позже данный маневр повторили и остальные, образуя широкий проход до самого космического горизонта. Некоторое время якудзяне на мониторах смотрели на меня, потом как один вскинули к вискам металлические перчатки и отсалютовали.

– Еконо ми цуси.

– И вам того же, – проворчал я, правда, уже не в микрофон. Но честь отдал. Как положено по уставу. А всем известно, действуй по уставу, завоюешь честь и кучу брюликов.

Через минуту флот якудзян, напоследок выпустив из бортовых орудий салют, выстроился в походный порядок и удалился. Может искать более легкую жертву. А может, чтобы разнести по свету весть, что есть в Великой Галактике Корабль, равному которому по силе и чести нет, ни по ту, ни по эту сторону.

– Что? Где? – Кузьмич влетел в рубку и кинулся к центральному обзору, – Без меня? Без толмача? Да как же это?

– На твой век врагов у нас еще хватит, – похлопал я его по крыльям, – А этих мы, извини, без тебя победили.

– Командир, – подал голос Голос, – Позвольте на борту еще звездочек намалевать. В честь победы.

– Малюй. Хоть весь обмалюйся.

Остаток нашего путешествия до Земли протекал скучно и без особых происшествий.

Три дня за нами гналась эскадра патрульной службы. Волк решил немного развеется, а я не встревал, ему ведь тоже надо порезвиться.

В начале Волк сделал вид, что прихрамывает на левый дюз, и позволил пограничникам приблизится к себе на расстояние залпа. Но пока те радовались и докладывали вышестоящему начальству о захвате неопознанного корабля, Волк принялся выделывать такие пируэты вокруг всех тридцати трех кораблей, включая флагманский, что даже у меня, у старого космического волка, голова закружилась.

Напоследок Корабль плюнул на патрульную службу перегазовкой и умчался прочь с такой невозможной скоростью, что я задался вопросом, а достаточно ли хорошо я знаю свой корабль?

Куколка больше слез не лила. Вела себя тихо. Никому не надоедала. Кузьмич пару раз пытался завести с ней разговор, но заработал лишь звон в ушах.

А я? Я заглядывал к куколке гораздо чаще, чем следовало. И вот что странно, сколько бы я не вслушивался в ее переливчатые колокольчики, больше не понимал, о чем она хочет сказать мне. Я просто сидел около нее и слушал. «Динь-дон». Словно звезды перешептываются между собой. Непонятно перешептываются. Куколку моя непонятливость не смущала. Она только кривила свой страшненький ротик и смеялась колокольчатым звоном.

Как раз в такие минуты приходила в голову крамольная мысль. Не отдавать никому это сморщенное лицо с огромными красными глазами. Нет, в эти минуты я не думал о пополнении своей коллекции. И даже не вспоминал о драгоценных слезах. Просто мне казалось, а может, так и было на самом деле, что рядом с коконом я чувствовал себя на удивление спокойно. Так спокойно, что хоть ложись, да помирай от спокойствия.

Контракт? Это дело поправимое. Никаких бумажек я не подписывал. Деньги не получал. Будут рыпаться, отдам камешками. Благо их Кузьмич полный грузовой отсек набил. Да и найти меня не так то просто.

Доклад о выходе на околоземную орбиту застал меня как раз в отсеке с коконом. Я сидел, привалившись спиной к стене, слушал беззаботное «Динь-динь», ведь о чем-то рассказывает, и подбрасывал камешки. Для умного человека самое полезное занятие. Помогает сконцентрироваться и подумать о жизни и ее составляющих.

– Прибываем, командир, – в последнее время Волк стал немногословен. Кузьмич по секрету доложил, что Корабль боится возвращения.

– На свалку он все равно не согласится, – шептал Кузьмич, – Говорит, если почувствует, что никому уже не нужен, смоется в самую глушь Вселенной. В какой-то монастырь.

А меня, если честно, другие мысли терзали. Если я решился куколку заказчику не отдавать, то придется с ней домой лететь. А отсюда совсем уж дурные следствия вытекают. ПаПА хоть человек образованный и цивилизованный, но от слова своего не откажется. Куда летал? За невестой? Привез? А где она? Ну и что, что дурна собой. Женись, сынок.

А мне, знаете ли, не хочется. Но не идти же супротив паПА. Не поймет. И не простит.

– Так, где приземляемся? – Корабль не торопил. Корабль понимал, что я стою перед трудным выбором.

Женится. Жениться, не велика затея. Ладно, куколка сейчас в коконе. Не кантовать и не двигать. Сама шагу не сделает. Можно в комнатах дальних схоронить и не показывать никому. Если получиться. А вылезет из кокона страхолюдина оперившаяся, что тогда? Она ведь права качать начнет. Хочу там полетать, хочу здесь попархать. А свози ты меня в Карибский курорт. Или в Американскую область в Дисней парке покататься. А и того хуже, захочет в областном центре Парижском у Эйфелевой башни со мной сгалаграммироваться. Альбом семейный завести.

– Начинаю снижение, – подал голос Волк, – Требуются дополнительные координаты.

Меня и так за человека не считают, а как я с ней заявлюсь, так и вообще изгоем стану. Того и гляди, упрячут в психушку за связь с инопланетным видом. И правы будут.

Но отдавать тоже нельзя. Как я ее такую беззащитную в чужие руки отдам. Там ведь шилом дело не обойдется. На полную катушку куколку раскрутят. Опять же обещание старикам давал. Сберегу, мол, надежду вашу. А обещанья надо выполнять. – Командир?! Мне нужны координаты.

Позор или честь?

– Срочно, командир!

Честь или позор?

– Немедленно!!!

ПаПА выбрал бы честь.

– Полярный мегаполис, – выдохнул я.

Корабль даже не шелохнулся. Значит туда, зараза, и летел. Знал, что домой отправлюсь.

– Верное решение, командир.

Сам знаю. И напоминать об этом не стоит. Заварил кашу. Кто расхлебывать станет?

Кузьмич, сидевший на подлокотнике командирского кресла причмокнул и похлопал крылышками.

– Когда до слез ее доведешь, мало ли что в жизни бывает, не забудь, позови. Кому-то надо слезы собирать. Договорились?

– Договорились

И этому мой выбор нравится. Сговорились. Им-то что. К делу не причастны. А мне, может, на всю жизнь пятно позорное. – Садимся, командир!

– Поближе к дому прижмись, – попросил я. К нам иной раз репортеры с Интерсети пробираются путями разными. Не хотелось бы увидеть в завтрашних новостях самого себя в обнимку с куколкой.

– Сделаем, – ответил Голос. Помолчал немного и попросил, – Командир, могу ли я попросить об одном одолжении:

– Проси, чего уж, – я теперь на все согласен.

– Я хотел бы для всех членов республики Земля остаться просто кораблем, а не Кораблем. Такое возможно?

– Без проблем, – и правильно сделает. Мне вопросов меньше. Где достал, да сколько стоит.

На центральном обзорном показались верхушки домашних эвкалиптов. Интересно, меня ждут или нет? Сообщать о своем прибытии я посчитал лишним.

– Есть там кто внизу?

– Два космических корабля неизвестной мне марки. Уродливые и страшненькие. Будь я на месте людей, ни за что б в таких не летал. И покрашены хреново. И иллюминаторы здоровые слишком.

– Я о людях спрашиваю?

– А-а. Толпится кто-то. Мужик какой-то седой, а вокруг него несколько шариков с антеннами суетятся.

– ПаПА это. И дворецкие.

– Я так и понял, что мелюзга электронная. Мне то после посадки куда? На орбите ждать или на все четыре стороны?

Сейчас слезу пустит. Масляную.

– В ангар. Номер третий. Найдешь, не ошибешься. Приведешь себя в порядок. Если надо заправиться или еще что, механики сделают. И будь готов к новым подвигам. Чувствую, что я здесь долго не засижусь.

– Это дело, – крякнул Волк довольно, – Я хоть сейчас к новым подвигам. Осторожно. Садимся.

Корабль слегка тряхнуло.

– Это я специально, – сообщил Волк, – Чтобы подумали, что я старый и никуда не годный.

– Я уже верю, – признался я, вставая с пола. Сам виноват. Пристегиваться надо.

– Посадка произведена успешно. Корабль прощается с командой и замолкает. Приятного время провождения. Кузьмич, прекрати лапами стекло пачкать. За тобой его хрен отмоешь потом.

У трапа стоял паПА и приглаживал растрепанные ветром волосы. Как и докладывал Голос, вокруг него увивалась толпа дворецких.

– Привет паПА.

– Привет, сын.

Я молча пожал протянутую руку. Оглянулся на корабль, посмотрел на паПА.

– Прилетел вот. Как тут. Все нормально?

ПаПА усмехнулся.

– У нас то все нормально, а ты вот что-то задержался.

– Я в последнее время часто стал задерживаться, – я закусил губу, не зная, что сказать.

– Ну, ну, – неопределенно заметил паПА, – Привез? Чего молчишь?

– Привез, – не хочется отвечать, но надо.

– И где же?

– В корабле, – мотнул я головой в сторону Волка.

– Чего ж не выходит? Меня застеснялась? Или красотой своей боится солнце затмить?

Шуточки у паПА… Дурацкие. Знает ведь, что не за принцессой летал.

– Она… Она ходить не умеет.

– Инвалидка что ли?

Я вздохнул. Только вздыхать и осталось. От одного паПА столько вопросов, а впереди еще и братья будут. Вот уж кто оторвется.

– Не инвалидка.

– А ты мне не дерзи, – вскинул брови паПА, – Я тебя в детстве этому не учил, – Если не инвалидка, то почему ходить не может. Буйная? Нет. Больная? Тоже нет. Политическая заключенная? Тогда что? Ничего? Так показывай!

– Вот сам иди и посмотри.

ПаПА в сердцах плюнул на пластик и, причитая о неблагодарных детях, полез в корабль.

Не было его минут двадцать. Я аж истомился весь. Может, у него приступ сердечный случился? Вряд ли. Сердце у паПА, как и у всех стандартных, искусственное, с тройной защитой. Хотя от вида куколки и тройная защита не поможет. В раз свалит.

– Кузьмич, слетал бы, узнал, в чем дело? – заглянул я в карман.

Но помощь Кузьмича не понадобилась.

В дверях показался пятившийся спиной паПА, который, кряхтя, тащил куколку.

– Помоги, – прохрипел он, – От дети пошли. Нарожаешь, потом маешься. Да за череп ее не хватай, дурак. Она ж живая пока. Под шею, под шею бери. Осторожно! Опускай. Да помедленней. Укачало ее в хламе твоем железном.

Со стороны Корабля раздался натужный стон. Но Волк справился с собой и воздержался от комментариев.

– Куда мой корабль дел? А, не говори. Знаю. Уже доложили. Дети, дети. Эк ты ее замутовал. Ты б ее еще в холодильник подвесил. Четверть жизни прожил, а ума не нажил.

– Но паПА…

– Молчи, когда с тобой единственный отец разговаривает. Воспитал на свою голову. Дворецкий! Чего уставился. Тачку мне, живо. Да хоть садовую. Но чтобы через минуту здесь была.

– ПаПА…

– Молчи и слушай, что скажу. Отвези ее на свой этаж. В сад свой. Ей там получше станет. И воды побольше. Она говорит, что ссохлась вся. Довел, называется.

– ПаПА…

– Три часа в воде отмочишь, а потом на ветку прикрепишь. Да еды никакой не давай. Света побольше яркого. Ах ты солнышко мое, горемычное.

Мне кто-нибудь объяснит, что здесь происходит?

– Ты с ней разговаривал? – наконец-то вставил я.

– Нет, – скорчил рожу паПА. Честное слово, я его таким никогда не видел, – Я с ней в жмурки играл. Ты лучше сейчас ко мне не приставай. Возбужден я слишком и могу наговорить тебе такого, что сам из дому сбежишь. Грузи на тачку. Да поосторожней, увалень. А то потеряешь свое богатство. Солнышко мое горемычное потеряешь.

Наверно, я и в самом деле урод. Ничего не понимаю.

– Подготовить самое лучшее помещение! Очистить от всех нежелательных представителей флоры и фауны! Дежурное освещение подготовить! Да шевелитесь вы!

Кузьмич мчался впереди тачки и выкрикивал приказания дворецким.

– Командир, под душ ее или как?

– Ванну. Полную. Воды. Холодной, – тяжелая тачка. Особенно, если самому переть по лифтам да коридорам.

Все должно быть сделано, как паПА велел. Куколка и в самом деле плоховато выглядит. Глазки совсем уж потухли, один намек остался. Да и звенеть перестала. Что ж она паПА наговорила, что он ее так полюбил? С первого взгляда. Теперь знать обратно дороги не будет. Надежда оставалась, что куколка ему не приглянется, да отпустит тогда он мне все обещания. Не получилось.

– Ванна готова, – доложил дворецкий, – Помещение будет подготовлено через пять минут. Какие последуют распоряжения?

– Домкрат и лебедку, – сообразил Кузьмич, – А я не знаю где достать. Ты дворецкий, ты и думай. Я те дам – уволюсь. Хорош электричество даром жрать. Иногда и поработать надо. То-то же. Командир, готова ванна. Сейчас Бемби домкрат притащат.